Национализм, демократия и распад Советского государства

Либерализация политики и средств массовой информации, вызванная решением Горбачева привлечь гражданское общество к поддержке своих реформ, мобилизовала общественное мнение вокруг некоторого набора тем. Регенерация исторической памяти, стимулированная осмелевшей советской прессой и телевидением, вывела на сцену общественное мнение, идеологию и ценности внезапно освобожденного общества. Выражалось все это достаточно путанно, но все виды официальных истин единодушно отвергались. Между 1987 и 1991 гг., в набирающем силу социальном вихре, интеллектуалы осуждали систему, рабочие бастовали в защиту своих требований и своих прав, экологи обнародовали данные о катастрофах в природной среде, группы защитников прав человека протестовали, движение " Мемориал" напоминало об ужасах сталинизма, а избиратели на парламентских и местных выборах использовали каждую возможность, чтобы провалить официальных кандидатов Коммунистической партии, делегитимизируя установленную структуру власти.

Однако самая мощная мобилизация и прямой вызов Советскому государству пришли со стороны националистических движений¹²⁵. В феврале 1988 г. резня армян азербайджанцами в Сумгаите возродила латентный конфликт в армянском анклаве Нагорный Карабах в Азербайджане, конфликт, который выродился в открытую войну и заставил Советскую Армию вмешаться и установить прямое управление территорией из Москвы. Межэтническая напряженность на Кавказе взорвалась, перейдя после десятилетий насильственного подавления и искусственной интеграции в открытую конфронтацию. В 1989 г. сотни людей были убиты в Ферганской долине в Узбекистане во время вспышки насилия между узбеками и месхетинцами. 9 апреля 1989 г. массовая мирная демонстрация грузинских националистов в Тбилиси была разогнана с применением отравляющих газов, убито 23 человека. Москве пришлось начать расследование. В начале 1989 г. Молдавский национальный фронт начал кампанию за независимость республики и последующее воссоединение с Румынией.

Однако самая мощная и бескомпромиссная националистическая мобилизация возникла в Прибалтийских республиках. В августе 1988 г. публикация секретного договора 1939 г. между Сталиным и Гитлером об аннексии Балтийских республик привела к массовым демонстрациям в трех республиках и формированию в каждой из них народных фронтов. После этого эстонский парламент проголосовал за то, чтобы изменить свой часовой пояс, перейдя с московского времени на финское. Литва начала выпускать собственные паспорта. В августе 1989 г. в знак протеста против 50-й годовщины пакта Риббентропа-Молотова 2 млн. человек образовали живую цепь через территорию трех республик. Весной 1989 г. Верховные Советы трех республик объявили о суверенитете и праве отменять законодательство Москвы, начав открытую конфронтацию с советским руководством, которое ответило наложением эмбарго на поставки в Литву.

Характерно, что мусульманские республики Средней Азии и Кавказа не взбунтовались против Советского государства, хотя исламизм находился на подъеме, особенно среди интеллектуальных элит. Конфликты в Средней Азии и на Кавказе все более принимали форму межэтнической конфронтации и политических гражданских войн в пределах республик (как в Грузии) или между республиками (как Азербайджан против Армении).

Национализм был не только выражением коллективной этнической принадлежности. Это была господствующая форма демократического движения во всем Советском Союзе, и особенно в России. " Демократическое движение", которое возглавляло процесс политической мобилизации в главных городских центрах Советского Союза, никогда не было организованным фронтом, так же как " Демократическая Россия", популярное движение, основанное Юрием Афанасьевым и другими интеллектуалами, не было партией.

Были дюжины протопартий всех политических оттенков, но в целом движение было глубоко антипартийным, если говорить об историческом опыте высокоструктурированных организаций. Недоверие к формализованным идеологиям и партийной политике привело социополитические движения, особенно в России, а также в Армении и Балтийских республиках, к неотчетливому структурированию вокруг двух признаков идентичности: с одной стороны, отрицанию советского коммунизма в какой бы то ни было форме, перестроенной или нет; с другой стороны, утверждению коллективной первичной принадлежности, самым широким выражением которой была национальная идентичность, единственная историческая память, к которой люди могли обратиться после вакуума, созданного марксизмом-ленинизмом. В России этот обновленный национализм нашел особенно сильный отклик среди людей как реакция на антирусский национализм других республик. Как часто бывает в истории, разные национализмы подпитывали друг друга. Вот почему Ельцин вопреки всему стал единственным русским политическим лидером, получившим массовую народную поддержку и доверие, несмотря на все попытки Горбачева и КПСС разрушить его имидж и репутацию (а может быть, благодаря этим попыткам). Геннадий Бурбулис, главный политический советник Ельцина в 1988-1992 гг., пытался объяснить в одном из наших разговоров в 1991 г. глубокие причины популярности Ельцина в русском народе. Стоит процитировать его буквально:

" Западные наблюдатели не понимают того, что после 70 лет сталинского террора и угнетения всякого независимого мышления российское общество является глубоко иррациональным. А общество, которое довели до иррациональности, мобилизуется в первую очередь вокруг мифов. Этот миф в современной России именуется Ельцин. Вот почему он является единственной подлинной силой демократического движения" ¹²⁶.

На самом деле, на решающей демонстрации 28 марта 1991 г. в Москве, когда демократическое движение решительно выступило против Горбачева и заняло улицы, несмотря на его запрет, игнорируя присутствие войск, сотни тысяч демонстрантов выкрикивали всего два митинговых лозунга: " Россия/" и " Ельцин! Ельцин! ". Утверждение забытого прошлого и отрицание настоящего символизировалось человеком, который смог сказать " Нет! " и все же уцелел. Это были единственные ясные общие принципы рожденного заново гражданского общества.

Связь между демократическим движением, националистической мобилизацией и процессом демонтажа Советской власти была парадоксально предопределена структурой Советского федеративного государства. Поскольку вся власть была сосредоточена в ЦК КПСС и центральных институтах Советского государства (Съезд народных депутатов, Верховный Совет СССР, Совет Министров СССР и Президент СССР), процесс демократизации при Горбачеве принял форму, при которой конкурирующим кандидатам (но не свободным политическим ассоциациям) позволили баллотироваться в советы городов, районов и республик. Одновременно сохранялся жесткий контроль над Съездом народных депутатов СССР и Верховным Советом СССР. Между 1989 и 1991 г. большинство в местных Советах крупных городов и в республиканских парламентах перешло к кандидатам, противостоявшим официальным коммунистическим кандидатам.

Казалось, что иерархическая структура Советского государства ограничивала ущерб, нанесенный механизмам политического контроля. Однако стратегия, умышленно разработанная политическими стратегами демократического движения, особенно теми, кто работал с Ельциным, была направлена на консолидацию власти в представительных республиканских институтах, а затем на использование этих институтов в качестве рычага против центральных органов Советского государства, требуя для республик возможно больше власти. Таким образом, то, что казалось автономистским или сепаратистским движением, было также движением, направленным на выход из-под власти Советского государства и, в конечном счете, на освобождение от контроля Коммунистической партии. Эта стратегия объясняет, почему решающая политическая борьба в 1990-1991 гг. в России сосредоточилась на усилении власти и автономии Российской Федерации, единственной республики, не имеющей председателя республиканского парламента. В то время как Горбачев думал, что может праздновать победу, когда выиграл большинство голосов на референдуме по новому Союзному договору 15 марта 1991 г., на деле результатом референдума было начало конца Советского Союза. Сторонники Ельцина смогли поставить на голосование вопрос, требующий прямых народных выборов президента Российской Федерации с точной датой выборов -12 июня. Утверждение этого вопроса электоратом автоматически требовало таких выборов, а это было намного важнее, чем одобрение расплывчатых предложений Горбачева по поводу нового федеративного государства. Когда Ельцин стал первым демократически избранным главой Российского государства, возникла фундаментальная трещина между представителями политической структуры России и других республик и все более изолированной надстройкой Советского федеративного государства. На этом этапе только решительные массовые репрессии могли бы снова вернуть процесс под контроль.

Но советская Коммунистическая партия была не в состоянии начать репрессии. Горбачевские маневры раскололи, расстроили и дезорганизовали ее, в ее ряды проникли ценности и проекты возрожденного общества. Под воздействием критики со всех сторон политическая номенклатура потеряла уверенность в себе¹²⁷. Например, выборы Ельцина на место председателя российского парламента в марте 1991 г. стали возможными только потому, что важная фракция вновь созданной российской Коммунистической партии, возглавляемая Руцким, присоединилась к лагерю демократов против национал-коммунистического лидерства Полозкова, лидера большинства российской Коммунистической партии, который находился в открытой оппозиции Горбачеву. На самом деле самая влиятельная группа ЦК КПСС, более или менее объединившаяся вокруг Анатолия Лукьянова, председателя Верховного Совета СССР (и товарища Горбачева по юридическому факультету университета), осенью 1990 г. решила положить предел дальнейшим реформам. Назначенное тогда правительство Павлова нацелилось на восстановление командной экономики. В городах, начиная с Балтийских республик, были приняты полицейские меры для восстановления порядка и ограничения национализма. Но жестокая атака на телецентр в Вильнюсе, проведенная спецназом МВД в январе 1991 г., подтолкнула Горбачева потребовать сдержанности и приостановки репрессий. К июлю 1991 г. Горбачев в качестве единственного пути к спасению Советского Союза был готов установить новый союзный договор без шести из 15 республик (минус Балтийские республики, Молдавия, Грузия и Армения) и дать республикам широкие полномочия. В своей речи перед Центральным Комитетом 25 июля 1991 г. Горбачев обрисовал также идеологическую программу отказа от ленинизма и обращения партии к демократическому социализму. Победа была легкой. Уже после того как реальные силы Центрального Комитета и большая часть Советского правительства потерпели неудачу в попытке контролировать процесс через стандартные институциональные процедуры, которые больше не работали, поскольку большинство республик, и особенно Россия, освободились от контроля центральных органов Советского государства, они занялись подготовкой путча против своего Генерального секретаря и Президента.

Обстоятельства путча августа 1991 г., события, которые ускорили распад Советского Союза, не были полностью обнародованы, и сомнительно, что это произойдет скоро, учитывая путаницу политических интересов, сплетенных вокруг заговора. При поверхностном взгляде может показаться удивительным, что путч, организованный в ЦК КПСС с участием шефа КГБ, министра внутренних дел, министра обороны, вице-президента СССР и большей части Советского правительства, мог потерпеть неудачу. И в самом деле, несмотря на весь представленный здесь анализ, касающийся неизбежности кризиса Советского Союза, путч 1991 г. мог бы преуспеть, если бы Ельцин и несколько тысяч его сторонников не противостояли ему открыто, рискнув жизнью, рассчитывая на присутствие средств массовой информации, как на свою символическую защиту, и если бы по всей России и в некоторых советских республиках люди из всех социальных слоев, встречаясь на работе, не выражали свою поддержку Ельцину, посылая десятки тысяч телеграмм в Москву, чтобы их позицию знали. После 70 лет репрессий люди были все еще сбиты с толку, но готовы, если необходимо, драться, чтобы защитить свою вновь обретенную свободу. Возможный успех переворота в краткосрочной перспективе не обязательно означал, что в условиях распада всей системы кризис Советского Союза можно было остановить. Однако кризис, в принципе, мог иметь другую развязку, и тогда ход истории оказался бы иным. Неудачу переворота определили два фундаментальных фактора: отношение КГБ и армии и тот факт, что в результате растущей изоляции верхушки государства коммунистическое руководство перестало понимать собственную страну. Важнейшие части сил безопасности отказались сотрудничать: элитное подразделение КГБ - группа " Альфа" - отказалось повиноваться приказу атаковать Белый дом и получило поддержку от ключевых командиров КГБ; парашютисты под командой генерала Павла Грачева объявили о лояльности Горбачеву и Ельцину; наконец, командующий ВВС генерал Шапошников пригрозил министру обороны, что будет бомбить Кремль. Капитуляция наступила через несколько часов после этого ультиматума. Эти решения вытекали из факта, что армия и КГБ в течение перестройки преобразились. Не то чтобы они стали активными сторонниками демократии, но на них непосредственно влияла эволюция общества в целом, так что любой решительный шаг против установленной командной иерархии мог расколоть вооруженные силы и открыть путь гражданской войне. Ни один ответственный командир не рискнет гражданской войной в армии, снабженной гигантским и разнообразным ядерным арсеналом. На деле сами организаторы путча не готовы были начать гражданскую войну. Они были убеждены, что демонстрации силы и легального смещения Горбачева, по историческому образцу успешного снятия Хрущева, было бы достаточно, чтобы вновь поставить страну под контроль. Они недооценили решимость Ельцина и не поняли новой роли средств массовой информации и степени, в которой эти средства вышли из-под коммунистического контроля. Они спланировали и осуществи и переворот, как если бы они жили в Советском Союзе 1960-х годов, когда они в последний раз выходили на улицу без телохранителей. Когда они обнаружили, что в последней четверти столетия выросла новая страна, было слишком поздно. Их падение стало падением их партийного государства. Однако демонтаж коммунистического государства и, более того, pacкад Советского Союза не были исторической необходимостью. Это потреб( 'вало обц) ман пых политических действий, выполненных в последующие месяцы маленькой группой решительных революционеров в чистейшей ленинской традиции. Стратеги Ельцина, возглавляемые Бурбулисом, бесспорным Макиавелли новой демократической России, ювели до предела план раскола между социально укорененными институтами респубпик и изолированной к тому времени надстройкой Советского федеративного государства. Пока Горбачев отчаянно пытался оживить растворяющуюся коммунистическую партию и реформировать советские институты, Ельцин убедил украинского и белорусского коммунистических лидеров, быстро обратившихся к национализму и независимости, совместно выйти из Советского Союза. Принятое 9 декабря 1991 г. в Беловежской пуще соглашение о роспуске Советского государства и создании расплывчатого Содружества Независимых Государств в качестве механизма для дележа наследства покойного Советского Союза среди новых суверенных республик означало конец одного из самых смелых и наиболее разрушительных экспериментов в человеческой истории. Но легкость, с которой Ельцин и его помощники провели демонтаж всего за четыре месяца, показывает абсолютный распад непомерно разросшегося государственного аппарата, который лишился корней в своем собственном обществе.

¹²⁵Саггеге d'Encausse (1991).

¹²⁶ Интервью с Геннадием Бурбулисом 2 апреля 1991 г.

¹²⁷ Потеря уверенности в себе со стороны партийной номенклатуры в качестве главного фактора, помешавшего быстрой реакции против реформ Горбачева, была показана Джорджем Бреслауером.

Осмысливая наш мир

Это значит сказать, что с трудом

мы высадились на берег жизни,

к тому же мы пришли как новорожденные;

так давайте не будем набивать свои рты столь многими спотыкающимися именами, столь многими грустными формальностями, столь многими помпезными буквами, таким множеством твоего и моего, таким множеством подписываемых бумаг.

Я задумал спутать вещи,

объединить их, сделать их новорожденными,

смешать их, раздеть их,

до тех пор, пока весь свет мира

не приобретет единство океана,

обильную широкую всеобщность,

хрустящий, живой аромат.

Пабло Неруда, фрагмент из " Too many names" (" Слишком много имен" ), Estravagario

Это - общее заключение трехтомной книги " Информационная эпоха: экономика, общество и культура". Я старался избегать повторений. Для определения теоретических понятий, использованных в данном заключении (например, информационализм, производственные отношения), пожалуйста, обращайтесь к Прологу книги. Также смотрите заключение к тому I английского издания, где излагается понятие сетевого общества, и заключение к тому II английского издания, где анализируются отношения между культурной идентичностью, общественными движениями и политикой.

9.1 Генезис нового мира¹

Новый мир обретает очертания в конце нашего тысячелетия. Он зародился где-то в конце 1960-х - середине 1970-х, в историческом совпадении трех независимых процессов:

революции информационных технологий; кризиса как капитализма, так и этатизма, с их последующей реструктуризацией; расцвета культурных социальных движений, таких, как либертарианизм*, борьба за права человека, феминизм, защита окружающей среды. Взаимодействие между этими процессами и спровоцированные ими реакции создали новую доминирующую социальную структуру, сетевое общество; новую экономику - ин-формациональную/глобальную и новую культуру - культуру реальной виртуальности. Заложенная в этой экономике, этом обществе и этой культуре, логика также лежит в основе общественных деяний и социальных институтов взаимозависимого мира.

Некоторые ключевые особенности этого нового мира были выявлены в исследовании, представленном в этой книге. Информационно-технологическая революция спровоцировала возникновение информационализма как материальной основы нового общества. При информационализме производство благ, осуществление власти и создание культурных кодов стали зависимыми от технологических возможностей обществ с информационной технологией как сердцевиной этих возможностей. Информационная технология стала необходимым инструментом для эффективной реализации процессов социально-экономической реструктуризации. Особенно важна была ее роль в развитии электронных сетей как динамической, саморасширяющейся формы организации человеческой активности. Эта превалирующая, сетевая логика трансформирует все области общественной и экономической жизни.

Кризис моделей экономического развития как капитализма, так и этатизма вызвал их параллельную реструктуризацию, начатую в середине 1970-х годов. В капиталистических экономиках фирмы и правительства действовали по различным критериям и различными методами, которые вместе привели к новой форме капитализма. Он характеризуется глобализацией видов деятельности, составляющих ядро экономики, организационной гибкостью и возросшими возможностями управления рабочей силой. Давление конкуренции, гибкость работы и ослабление организации рабочей силы привели к сокращению расходов государства всеобщего благосостояния - краеугольного камня общественного договора в индустриальную эру. Новые информационные технологии сыграли решающую роль в возникновении этого омоложенного, гибкого капитализма, обеспечивая сетевые инструменты, дистанционные коммуникации, хранение/обработку информации, координированную индивидуализацию работы, одновременную концентрацию и децентрализацию принятия решений.

В этой глобальной, взаимозависимой экономике новые конкуренты, фирмы и страны претендуют на увеличение доли производства, торговли, капитала и рабочей силы. Возникновение мощной, конкурентоспособной тихоокеанской экономики, а также новые процессы индустриализации и рыночной экспансии в различных частях мира расширили масштаб глобальной экономики, установив поликультурное основание экономической взаимозависимости. Информационные сети, сети капитала, рабочей силы и рынки по всему миру связываются технологиями, полезными функциями, людьми и территориальной близостью и в то же время делают себя недоступными для населения и территорий, не представляющих ценности и интереса с точки зрения динамики глобального капитализма. За этим последовал социальный и экономический остракизм отдельных общественных прослоек, районов в городах и регионах и даже целых стран, которые я собирательно называю " четвертый мир". Отчаянные попытки некоторых подобных регионов и социальных групп стать частью глобальной экономики, избежать маргинальноети риводят к тому, что я называю " перверсивная** связь", когда международная организованная преступность использует их для развития всемирной криминальной экономики. Она направлена на удовлетворение запретных желаний и поставку запрещенной продукции в ответ на безграничный спрос со стороны богатых обществ и индивидов.

Реструктуризация этатизма оказалась более сложной, особенно для господствующего этатистского общества планеты - Советского Союза, находившегося в центре широкой сети этатистских стран и партий. Советский этатизм оказался не в состоянии ассимилировать информационализм, в результате чего упали темпы экономического роста и произошло критическое ослабление его военной машины, конечного источника власти для этатистского режима. Осознание застоя и упадка привело некоторых советских лидеров - от Андропова до Горбачева - к попытке реорганизации системы. Для того чтобы преодолеть инерцию и сопротивление со стороны партийной/государственной машины, лидеры-реформаторы открыли доступ к информации и обратились к гражданскому обществу за поддержкой. Мощное проявление национальных/культурных идентичностей и требование демократии не пошли по руслу предписанной сверху программы реформ. Давление случая, тактические ошибки, политическая некомпетентность, внутренний раскол этатистских аппаратов управления привели к внезапному коллапсу советского коммунизма, одному из самых экстраординарных событий в политической истории. Одновременно с этим распалась также и Советская империя, а этатистские режимы в глобальной зоне ее влияния были критически ослаблены. Так закончился революционный эксперимент, определявший XX век, закончился за мгновение с точки зрения истории. Был положен конец и холодной войне между капитализмом и этатизмом, разделявшей мир, определявшей геополитику и угрожавшей нашим жизням последние полвека.

В своем коммунистическом воплощении этатизм на этом практически закончился, хотя китайский вариант этатизма выбрал более сложный и тонкий путь к историческому исходу, что я попытался показать в 4-й главе тома Ш английского издания. Чтобы представленные здесь аргументы выглядели более связно, позволю себе напомнить читателю, что китайское государство 1990-х годов, полностью контролируемое коммунистической партией, организовано вокруг включения Китая в глобальный капитализм на базе националистического проекта, представленного государством. Этот китайский национализм с социалистическими чертами быстро движется прочь от этатизма к глобальному капитализму, пытаясь найти путь адаптации к информационализму без создания открытого общества.

После ликвидации этатизма как системы капитализм менее чем за десятилетие пышно расцвел во всем мире, все глубже проникая в страны, культуры и области жизни. Несмотря на широкое разнообразие социальных и культурных ландшафтов, впервые в истории жизнь всей планеты организована в значительной степени согласно общим экономическим правилам. Тем не менее это иная разновидность капитализма, отличная от той, что сформировалась во время промышленной революции, или той, которая возникла в период Великой депрессии 1930-х годов и второй мировой войны под влиянием экономического кейнсианства и идеологии общества всеобщего благосостояния. Это форма капитализма, более жесткая в своих целях, но несравненно более гибкая в средствах, нежели любая из предшествующих ей. Это информациональный капитализм, для производства и выборочного присвоения благ опирающийся на возрастающую за счет инноваций производительность и глобально ориентированную конкурентоспособность. Он более, чем когда-либо, интегрирован в культуру и оснащен технологией. Но в настоящее время как культура, так и технология зависят от способности знаний и информации воздействовать на знания и информацию через рекуррентные сети глобальных взаимообменов.

Общества тем не менее не являются результатом технологических и экономических трансформаций, так же как и социальные изменения не могут быть сведены к институциональным кризисам и приспособлению. Примерно в то самое время, когда в конце 1960-х началось развитие этих изменений, мощные общественные движения почти одновременно потрясли весь индустриальный мир, сначала в Соединенных Штатах и Франции, затем в Италии, Германии, Испании, Японии, Бразилии, Мексике, Чехословакии, эхом отразились во множестве других стран. Как участник этих общественных движений (я был преподавателем социологии в Парижском университете, кампус Нантьер, в 1968 г.), я свидетельствую об их либертарианизме. Несмотря на частое использование воинствующим авангардом этих движений идеологических пассажей марксизма, они на самом деле имели мало общего с марксизмом да и с рабочим классом вообще. В сущности своей это были культурные движения, стремившиеся скорее изменить жизнь, нежели захватить власть. Они интуитивно знали, что доступ к государственным институтам укрепляет движение, в то время как построение нового, революционного государства извращает суть движения. Их действия включали многоплановые реакции на произвол в использовании властных полномочий, мятеж против несправедливости и поиск индивидуального экспериментирования. Хотя их идеи часто озвучивались студентами, они никоим образом не были студенческими движениями, поскольку глубоко проникали в общество, особенно в молодежную среду, и их ценности эхом отражались во всех сферах жизни. Разумеется, они были уничтожены политически, потому что, как и большинство утопических движений в истории, никогда не претендовали на политическую победу. Но они ушли, оставив значительный след в истории, ведь многие их идеи и некоторые их мечты начали расти в обществах и расцвели как культурные инновации, на которые политики и идеологи должны будут ориентировать последующие поколения. Эти движения выдвинули идеи, ставшие источниками борьбы за защиту окружающей среды, феминизма, радикальной защиты прав человека, сексуальных свобод, равенства наций, демократии городских общин. Культурные движения 1960-х и начала 1970-х годов в их утверждении свободы личности, в противовес как капиталу, так и государству, вновь сделали упор на политику идентичности. Эти идеи вымостили путь строительству культурных общин 1990-х, в то время как кризис легитимности институтов индустриальной эры привел к размыванию смысла демократической политики.

Общественные движения не были реакцией на экономический кризис. Они возникли в конце 1960-х, в зените устойчивого экономического роста и полной занятости, как критика " общества потребления". Хотя они и спровоцировали некоторые рабочие забастовки (во Франции) и помогли левым политикам (Италии), но они не были частью правых/ левых политических структур индустриальной эры, организованных вокруг классовых расколов капитализма. И хотя они в общем-то сосуществовали с революцией информационных технологий, технология в значительной степени отсутствовала среди и ценностей, и адресатов критики большинства движений, если не считать отдельные выступления против дегуманизированной машинизации и их противостояние ядерной энергетике (устаревшей технологии в информационную эпоху). Несмотря на то, что эти общественные движения были преимущественно культурными и независимыми от экономических и технологических изменений, они оказали влияние на экономику, технологию и последующие реорганизационные процессы. Их либертарианский дух во многом повлиял на движение к индивидуализированному, децентрализованному использованию технологии. Их жесткое размежевание с традиционным рабочим политическим движением внесло свой вклад в ослабление организованной рабочей силы, облегчив таким образом капиталистическую реорганизацию. Их культурная открытость стимулировала технологические эксперименты по манипулированию символами, создавшие новый мир воображаемых представлений, которые должны развиться в культуру реальной виртуальности. Их космополитизм и интернационализм создали интеллектуальные основы для взаимозависимого мира. И их отвращение к государству подорвало легитимность демократических ритуалов, несмотря на то, что некоторые лидеры движений продолжали обновлять политические институты. Более того, отказываясь от обычной передачи вечных кодов и общепринятых ценностей, таких, как патриархальность, религиозный традиционализм и национализм, движения 1960-х годов начали этап фундаментального разделения в обществах всего мира: с одной стороны, активная, культурно самоопределившаяся элита, конструирующая свои собственные ценности на основе собственного опыта; с другой стороны, все более неуверенные, незащищенные социальные группы, лишенные информации, ресурсов и власти, роющие окопы своего сопротивления именно вокруг тех ценностей, которые были осуждены мятежными 1960-ми.

Технологическая революция, реструктуризация экономики и критика культуры сошлись в историческом переопределении взаимоотношений производства, власти и опыта, на которых базируются общества.

¹ Во время дискуссий на моих семинарах в последние годы один вопрос поднимался так часто, что я нахожу полезным рассказать об этом читателю. Это - вопрос новизны. Что нового во всем этом? Почему это новый мир? Я верю, что в конце нашего тысячелетия рождается новый мир. В трех томах своей книги я попытался привести информацию и высказать идеи в поддержку данного утверждения. Микросхемы и компьютеры суть новое; повсеместные, мобильные телекоммуникации - новое; генная инженерия - новое; электронно-интегрированные, работающие в реальном времени глобальные финансовые рынки - новое; взаимосвязанная капиталистическая экономика, господствующая на целой планете, а не только в отдельных ее частях - есть новое; преобладание городской рабочей силы в системе образования, науки и в обработке информации в передовых экономических системах - новое; преобладание на планете городского населения - новое; падение Советской империи, исчезновение коммунизма и конец холодной войны - новое; становление Азиатско-тихоокеанского региона как полноценного партнера в глобальной экономике - есть новое; повсеместный вызов патриархальности - новое; всеобщее осознание экологической проблематики - новое; возникновение сетевого общества, основанного на пространстве потоков и на вневременном времени, - есть исторически новое. Но это не основное из того, что я хотел сказать. Главное - это то, что не имеет значения, верите ли вы или не верите в то, что наш мир или любая из его составляющих новы. Мой анализ говорит сам за себя. Это - наш мир, мир информационной эпохи. И это мой анализ этого мира, который должен быть понят, использован, судим независимо от его новизны, за его способность или неспособность определить и объяснить явление, которое мы наблюдаем и испытываем. В конце концов, если ничто не ново под солнцем, то почему же большинство из нас пытается исследовать, думать, писать и читать об этом?

* Либертарианизм - социально-политическая доктрина, утверждающая безусловный примат прав и свобод индивида, отрицающая легитимность какого-либо вмешательства государства и общества в личную жизнь человека. - Прим. пер.

** Перверсивный - являющийся негативным аналогом, извращением. - Прим. пер.

Новое общество

Новое общество возникает, когда (и если) наблюдается структурная реорганизация в производственных отношениях, отношениях власти и отношениях опыта. Эти преобразования приводят к одинаково значительным модификациям общественных форм пространства и времени и к возникновению новой культуры.

Информация и анализ, представленные в этой книге, убедительно свидетельствуют о таких многомерных преобразованиях в конце нашего тысячелетия. Я буду синтезировать основные характеристики преобразований для каждого измерения, адресуя читателя к соответствующим главам по каждому предмету за эмпирическим материалом, обосновывающим представленные здесь выводы.

Производственные отношения были преобразованы как социально, так и технически. Несомненно, они остались капиталистическими, но это исторически иной вид капитализма, который я назвал информациональным капитализмом. Для большей ясности я должен последовательно рассмотреть новые характеристики производственного процесса, труда и капитала. Тогда трансформация классовых отношений может стать явной.

Производительность и конкурентоспособность являются определяющими процессами информациональной/глобальной экономики. Производительность, по существу, есть производная от инновации, а конкурентоспособность - от гибкости. Таким образом, фирмы, регионы, страны, экономические единицы всех видов приводят свои производственные отношения к увеличению инноваций и гибкости. Информационная технология и культурная возможность ее использования имеют существенное значение для осуществления новых производственных функций. Кроме того, новый вид организации и управления, нацеленный на одновременные адаптивность и координацию, становится базисом для самой эффективной системы управления, являясь примером того, что я обозначил как сетевое предприятие.

⇐ Предыдущая49505152535455565758Следующая ⇒

Поделиться: