Как воспитывать человека так, чтобы он был современным преодолевать боль.

Рудольф Штейнер

Лекция педагогического курса для молодежи.

Штуттгарт, 15 октября 1922 г.

 

Мои дорогие друзья! Еще многое можно было бы сказать для некоторого завершения того, что было развернуто здесь перед вами в предыдущие дни. Потому что, когда говорят, то при этом раскладывают материал на отдельные слова и идеи, а то, что при этом подразумевается – это единая нить и единая сила, которую хотелось бы провести одним потоком через многие идеи и слова. Возможно то, что я мог бы еще во многих словах сказать, в определенном смысле было сказано все-таки как заключение. И позвольте мне то, о чем я хочу еще сегодня говорить вам, высказать в полуобразной форме. Вы перерабатываете это полуобразное и тогда, возможно, лучше поймете, что я имею в виду.

Я уже указывал вам с различных сторон на то, что сегодня каждый человек, живущий в рамках цивилизации, живет в интеллектуализме, в той среде понятий, которая раз в наше время разработана интенсивнейшим, глубочайшим образом. Человечество воспользовалось этим того, чтобы доработаться до самых абстрактных понятий. Вам достаточно только подумать, как вовремя, непосредственно предшествующее нашему, Данте получил описание мира от своего учителя. Все было там еще душевным, духовным, и это еще пронизано тонкой нитью как волшебное дуновение через великую поэзию Данте. Затем пришло время, когда человечество желало пережитое внутренне перелить в абстрактные понятия, которые были у людей всегда. Но это были, как я вам показал, понятия, полученные как откровения, которые не соответствовали более никакому внутреннему душевному откровению. Только когда люди пробились до понятий, не соответствовавших более никакому душевному откровению, пришло они к тому, чтобы развивать свои понятия из внешнего наблюдения над природой, даже из внешнего эксперимента, и продолжать придавать значение только тому, что воспринято извне через наблюдения.

Когда углубляешься в старый мыслительный мир, даже в мыслительный мир двенадцатого, тринадцатого, четырнадцатого столетий, всегда есть чувство, будто у тебя здесь нечто, что связано с внутренним существом души. Чувство, что еще есть внутренняя жизнь, жизнь изнутри снаружу наружу, переживание, возникающее потому, что человек с этим связан.

Сегодня система понятий даже самого простого человека завоевана внешней природой, наблюдаемой чувственно. Даже те люди, которые в некой доверчивости придерживаются еще старых понятий, не имеют уже никакой доверчивости того интенсивного отношения к понятиям, которое люди имели раньше. Этого нет даже у крестьянина. Передавать людям внешним образом то, что подтверждено наукой, что проверено в природе – вот идеал, к которому сегодня стремятся. Но у понятий, идей, которые выходят из глубины души на поверхность – есть ведь, как вы могли увидеть из моего изложения, такое свойство, они умирают как понятия. И человек чувствует это как нечто правильное, что его понятия, поскольку они рождены из его внутреннего наружу, умирают. Но то особенное, что происходит уже несколько столетий, и как раз в девятнадцатом столетии достигло кульминации, - это то, что умершие во внутренние понятия снова оживают во внешнем мире: Действительно, это можно показать в явлениях истории. Подумайте только, как Гете построил, исходя из внутреннего, целое воззрение на развитие, которое достигло высшей точки в понятии метаморфоза. Возникает чувство, что здесь, исходя из живого, работают в направлении мертвого, и что, однако, так и должно быть, поскольку живое – это насилие. Свобода может возникнуть только после того, как понятия дошли вплоть до мертвого. Однако в то же время эти понятия вновь ожили во внешней природе: в тот момент, когда – также и в нашей среднеевропейской культуре – на место гетевских мыслей о развитии выступило нечто такое, что как дарвинизм, появились понятия, идеи, заново, завоевавшие себе жизнь во внешней природе. Но это такая жизнь, которая поглотила человеку!

Это нужно почувствовать со всей интенсивностью, - что мы окружены сегодня мышлением, связанным с природой, получившим жизненную силу от природы, но, однако, поглотившем человека. Как поглотившим жизненную силу от природы, но, однако, поглотившем человека. Как поглотившем? А вот – со всем тем, что извлекает из природы, как идеи, как раз позднейший стиль мышления, мы никогда не сможем постичь человека. Что дает нам наше величественное учение об эволюции? Оно показывает нам как из животных, а не как человек, собственно.

Так говорит нам сегодня внешняя цивилизация. Предыдущие цивилизации понимали природные царства, исходя из человека: наша цивилизация сегодня понимает человека, исходя из природы, как высшее животное. Но чего она не понимает, это - до какой степени животные есть несовершенные люди. Если мы в своей душе исполнимся тем, чем стало наше мышление о природе, тогда в образе дракона, проглатывающего человека, перед нами встает то, что сегодня является самым напряженным в нашей цивилизации. Как люди, мы чувствуем напротив себя некое существо, которое нас проглатывает.

Вы только посмотрите, как это проглатывание завоевало себе место. Пока, начиная с пятнадцатого века, естественная наука все шире и шире развивалась прямо – таки с триумфом, - учение о человеке проходило в упадок. Лишь с трудом могли люди, сохраняя и выращивая старые, но отжившие традиции, противостоять дракону, проглатывающему их внутреннюю жизнь. И в последней трети девятнадцатого века дракон, угрожавший ужаснейшим образом проглотить человеческую душевную жизнь, предстал людям с особой интенсивностью. Те, кто еще жил полной душевной жизнью, чувствовали, что дракон, которому определена была смерть, завоевал себе в развитии новейшего времени жизнь, через наблюдение и эксперимент, но жизнь, поглотившую человека.

В прежние времена человек частично попадал под воздействие дракона в должной дозе, так что мог еще с ней справится. К переживаниям человека добавлялось тогда лишь столько интеллектуальности, чтобы он мог еще преодолеть ее силами сердца. Теперь дракон стал вполне объективным, теперь он живет так, что встречает нас, поступая извне, и поглощает нас как существ, имеющих душу.

Это было существенным отличительным признаком цивилизации от пятнадцатого до девятнадцатого века. Только тогда мы видим его правильно, если посмотрим на образ дракона, который пророчески в прежние времена и указывал на то, что наступит только в будущем. Но эти прежние времена осознали, что в тот момент, когда они породят из себя дракона, они с другой стороны породят Михаила или Святого Георгия, а именно то, что может одолеть дракона.

С пятнадцатого и до девятнадцатого века человечество было против дракона бессильно. Это было время, все более подпавшее совершенно вере в материальный мир. Таким образом, это время было настолько душевно умерщвлено в своем внутреннейшем, что в отношении внутреннейших душевных ценностей не оставалось больше ничего правдивого. Время, которое производит мир из Канто-Лапласовской туманности, собирающейся в шар и порождающей, собравшись в шар, живые существа и, наконец, человека – оно должно сказать: такое совместное действие может исчезнуть только в тепловой смерти. Но тогда станет мертвым и все то моральное, что выработали себе люди. Когда все снова пытаются представить доказательства, будто моральному миропорядку есть место в мире, в начале которого стоит Канто-Лапласовская туманность, и в конце – тепловая смерть, то это неправдиво. И уже совершенно неправдиво и совершенно нечестно представлять моральное развитие так, будто оно возникает с инфузориями и пропадает, когда наступает конец из-за тепловой смерти.

А почему приходят к подобному мировоззрению? Почему живет оно сегодня, в сущности, во всех душах? Потому что вплоть до самых дальних хижин, хотя это и не осознается, везде внедрился дракон и умертвил сердце. А почему так? Потому что человек не может более понимать человека. Ведь что происходит в человеке? Каждый миг в человеке происходит то, что не происходит кроме него, нигде в земно мире: человек берет продукты питания из внешнего окружения, он берет их в царства живого и лишь немного из царства мертвого; но когда продукты питания проходят через пищеварительный тракт, то даже самые живые продукты питания умерщвляются. Человек совершенно разрушает то, что он воспринимает живым, чтобы отмершим подтолкнуть собственную жизнь, и только когда питание переходит в лимфатические сосуды, мертвое снова делается живым внутри человека. В течение этого, пронизанного душой и духом органического процесса – если вполне познать и прозреть в существо человека; то это обнаружится – материя совершенно исчезает, чтобы быть созданной заново. В человеческом организме постоянно происходит процесс исчезновения материи, с тем, чтобы она должна быть создана заново. Внутри нас материя постоянно превращается в ничто и возникает вновь.

Дверь, ведущая к этим знаниям, была наглухо закрыта в девятнадцатом веке, когда пришли к закону о сохранении энергии и решили, что вещество сохраняется также и внутри человеческого организма. Утверждение закона сохранения вещества – ясный признак того, что человек не познает внутренне.

Теперь представьте себе, как это бесконечно трудно сегодня – не оставаться стоять перед этой дверью, если при этом борешься против того, что в сегодняшней физике рассматривается как самое надежное. Закон сохранения вещества, и сохранения энергии означает ничто иное, как то, что естественная наука наглухо закрыла путь к человеку. Так без остатка поглотил дракон человеческую природу. Однако дракон должен быть побежден, и поэтому должно расчистить себе место познание того, что образ Михаила, победившего дракона – это не просто старый образ, но образ, в высшей степени становящийся в наше время реальностью. В древности образовался он потому, что люди еще чувствовали в себе Михаила, как нечто, что пронизывает их неосознанно и неосознанно для них преодолевало то, что шло из голого интеллектуализма. Теперь дракон стал для нас совершенно внешним=. Теперь дракон подходит к нам извне и постоянно угрожает умертвить человека. Но дракон должен быть побежден, и он не может быть побежден иначе, чем, когда мы замечаем, что и Михаил, Св. Георгий, приходят извне. И этот Михаил, этот Святой Георгий, идущий извне, которые в состоянии победить дракона, они есть ни что иное как действительное духовное познание, которое побеждает также и этот центр жизни, который, однако для внутреннего в человеке есть центр смерти – так называемый закон сохранения энергии – так что люди могут опять быть людьми вплоть до своего познания. Сегодня нам этого не дано: ибо когда существует закон сохранения вещества и сохранения энергии, то моральный закон растекается в тепловой смерти и Канто-Лапласовская теория вовсе не пустые слова. То, что от этого вывода постоянно отшатываются в ужасе – это неправдивость, которая проникла вплоть до человеческой души, охватила в человеке все и сделал его неправдивым человеком в земной ерунде. Мы должны поднять взор к Михаилу, показывающему нам, что все, что на Земле материального не просто пройдет через тепловую смерть, но однажды действительно распылиться, и что мы в состоянии связав себя с духовным миром, вырастить жизнь с нашими моральными импульсами. И здесь выступает преобразование того, что есть на Земле, в новую жизнь, в моральное. Ибо реальность морального миропорядка – это то, что может дать нам приближающийся Михаил. Старые религии не могут этого дать, ибо они позволили дракону победить себя. Они просто приняли дракона, убившего людей, и основали около дракона некий особый, абстрактно-моральный, божественный порядок. Однако дракон не терпит таких вещей; дракон должен быть побежден. Он не терпит, чтобы вот так около него нечто основывали. Ибо то, что нужно человеку - это сила, которую он может добыть, побеждая дракона.

Вы видите, как глубоко должна быть понята эта проблема. Но что дала нам цивилизация нового времени: Она дала нам то, что каждая наука была для нас метаморфозой дракона, что вся внешняя культура тоже была делом дракона. То, что внешнее устройство мира, живущее не только в машинах, но и во всем нашем социальном организме, является настоящим драконом – это понятно. Но кроме того дракон выступает нам навстречу и во всем том, что говорит нам сегодняшняя наука о происхождении жизни, о превращениях живых существ, о человеческой душе. И nо, что говорят нам об истории, также является результатом того, что собственно исходит от дракона. И таким скверным стало положение дел в последней трети девятнадцатого века, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков и в течении двадцатого века, что молодой человек, жаждущий изведать что-нибудь из того, что знают старшие, вообще в ботанике, зоологии, истории и т.д., из всех наук видел выступающего навстречу дракона, видел выступающего навстречу того, кто, собственно, желает поглотить внутреннейшее существо души.

В наивысшей степени реальной стала борьба Михаила с драконом впервые в наше время. И если проникнуть в духовное строение мира, то увидишь, что одновременно с кульминацией власти дракона происходит, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, внедрение Михаила, с которым мы можем себя связать. У человека может быть, если он хочет, Духовная наука, то есть Михаил действительно с силой вступает прямо из духовных царств прямо в наше земное царство, но, однако, насильно, он не подступает к нам, ибо сегодня все должно исходить из человеческой свободы. Дракон же подступает с насилием, он требует высшего послушания. Никогда еще в мире не было такого мощно выраженного послушания как то, которое сегодня принято по отношению к науке. Сравните это с авторитетом папы – они почти одинаково велики. Можно быть глупцом, однако говорить: «Наука установила». Подумайте только, до какой степени у людей отнята возможность спорить с наукой, даже когда они говорят что-то истинное. Во всем развитии человечества не было такого впечатляющего послушания как по отношению к сегодняшней науке. Отовсюду глядит на нас дракон.

Против этого нет другого средства, кроме возможности себя связать с Михаилом, то есть пронизать себя в истинном познании духовным тканием и проникновением в существо мира. Только теперь встал этот образ Михаила так прямо перед нами, стало это собственнейшим делом человека. В прежние времена этот образ видели еще имагинативно. Сегодня для внешнего сознания это невозможно. Если указать на внешнюю науку как на дракона, то каждое полено ответит, что это неправда. Но это и есть дракон.

Те, кто вырос вместе с наукой и кого дракон не подчинил себе настолько, чтобы они спокойно дали себя проглотить, кто не мог зайти так далеко, чтобы позволить исследовать душевное всевозможными инструментами, чтобы проверить возможности памяти и запоминания, те, которые выросли как люди, но больше не могли уже сказать, что такое человек, ибо больше этого не знали, поскольку дракон проглотил человека – они видели поначалу против себя дракона, но еще не видели Михаила. Это то, что как раз в начале двадцатого века жило в сердцах многих людей – они в ощущении, инстинктивно видели перед собой дракона, но не могли видеть Михаила. Поэтому они бежали от дракона как можно дальше. Они хотели искать себе землю, куда не придет дракон, они не хотели больше ничего знать о драконе. Так мы видим молодежь уходит от стариков, так как хочет выйти из области дракона, поскольку не видела никакой возможности его победить. Молодые люди хотели уйти куда-нибудь, где дракона нет.

Но вот здесь есть тайна, и она состоит в том, что дракон может пользоваться своей властью всюду, даже там, где он не присутствует в пространстве. И даже если ему не удается убить человека прямо через идеи, через интеллектуализм, то это удается ему через то, что он сделал во всем мире воздух настолько разреженным, что им нельзя дышать. И это весьма существенно: те молодые люди, которые бежали прочь от дракона, чтобы не пострадать от него и которые, получая слишком разреженный жизненный воздух, не могут дышать будущим, эти люди чувствуют, самое большее удушье прошлого, поскольку воздух в этих областях стал нездоровым, и это непосредственно влияние дракона. Но удушье, идущее изнутри, в смысле человеческих переживаний, не многим отличается от давления, идущего извне, от дракона.

Итак, что чувствовало старшее поколение в последней трети девятнадцатого столетия – это было непосредственное чувство оставленности перед драконом, а то, что пережила молодежь т- это было кошмар испорченного драконом воздуха, не пригодного больше для дыхания. Здесь помогает только одно: найти Михаила, побеждающего дракона. Ибо нужна сила победителя дракона, поскольку ведь дракон поддерживается свою жизнь, исходя из совсем другого мира, че м тот, в котором может жить человеческая душа. Человеческая душа не может жить в том мире, их которого дракон берет свои жизненные силы, но в преодолении дракона человек должен обрести силу, чтобы смочь жить. Поэтому мы сегодня по справедливости говорим: та эпоха, с пятнадцатого до девятнадцатого века, когда человек развивался так, что все уходило от него прочь – эта эпоха должна быть преодолена. Должна начаться эпоха Михаила, который побеждает дракона. Ибо сила дракона стала велика!

Но это также и то, что мы в особой степени должны привести в исполнение, если мы хотим стать настоящими водителями молодежи. Ибо Михаилу нужна, некоторым образом, колесница, на которой он прибудет в нашу цивилизацию. И эта колесница есть то, что открывается настоящему воспитателю, проступая в молодом, становящемся человеке, даже в ребенке. Здесь работает еще то, что является силой доземной жизни. Здесь реально присутствует то, что может, если мы будем ухаживать за ним, стать колесницей для Михаила. Если мы воспитываем правильно, то мы готовим для Михаила средство передвижения, в котором он может вступить в нашу цивилизацию.

Нам не следует продолжать обслуживать дракона, то есть выстраивать науку, совершенно не думая о том, что ее мыслительные формы хотят ворваться в человеческую душу, в человеческое тело, в самого человека собственно, и хотят человека преобразовать. Мы должны строить колесницу, средство передвижения для Михаила. Для этого нам нужна живая человечность, которая на сверхчувственных миров вживается в земную человеческую жизнь и проявляется в ней как раз в начале человеческой жизни. Но для такого воспитания нам надо иметь сердце. Мы должны научиться – говоря образно – сделать союзниками вступающего Михаила, если мы хотим настоящего воспитателями. Больше, чем всеми теоретические основоположениями, делается для искусства воспитания тогда, когда то, что мы чувствуем себя союзниками Михаила, прибывшего на Землю Духовного Существа, которому мы готовим средство передвижения живым, художественно проводимым воспитанием молодежи. То, что получится у нас из импульса – гораздо лучше, чем все теоретические основоположения в воспитании. Мы должны достичь лицезрения Михаила, стремящегося войти с последней трети девятнадцатого века в нашу состарившуюся драконову культуру.

Вот это подлинный импульс, дающий основу всему учению о воспитании. Это учение о воспитании нам нельзя принимать как теорию, как нечто, что можно выучить. Мы должны принимать ее как нечто, с чем мы связываем себя, чей приход мы приветствуем, что приводит к нам не как мертвое понятие, а как живое духовное существо, в распоряжении, если человечество будет продолжать дальше свое развитие. Это значит: снова пробудить к жизни познание, в полном сознании снова вызвать к жизни то, что неосознанно существовало однажды в человечестве.

Мои милые друзья! В прежние времена, когда для людей еще было привычным атавистическое ясновидение, - существовали места Мистерий. Те, кто проходил свое человеческое развитие в этих местах Мистерий, бывших одновременно церквами, школами и центрами развития искусства – те люди также восходили к силам познания, но только более душевным образом. Столь многое можно было встретить тогда в этих Мистериальных местах – однако, (только поймите меня правильно), библиотек в нашем смысле там не было. Там, конечно, было нечто похожее на библиотеки, то есть вещи, которые были записаны; но все записанное существовало для того, чтобы быть прочитанным, или для того, чтобы действовало на душу. Сегодня большая часть библиотечных материалов существует лишь для того, чтобы стоять на полках, а не для прочтения. Их берут в руки только при написании диссертации, - чтобы навести справку. Но живость отсюда с удовольствием исключили бы совершенно. В диссертации должно войти нечто совершенно механическое. Хотят, чтобы живой человек как можно меньше участвовал в них. Все участие человека в духовности вырывают из человека.

Но вновь должно это наступить, и теперь в полном сознании: духовность станет живой, так что мы будем испытывать не только то, что можно увидеть внешне с помощью органов чувств, но будем вновь испытывать то, что можно созерцать в духе. Время Михаила должно наступить. В сущности, все, что выпало людям на долю, начиная с пятнадцатого столетия, проистекало извне. В эпоху Михаила человек должен найти собственное отношение к духовному миру. И знания, познания станут цениться совсем иначе.

Видите ли, то, что находилось в библиотеках древних Мистерий – это были скорее записи для памяти, и обозначенное в них должно было целиком перейти в воспоминание. С нашими книгами те библиотеки сравнивать нельзя. Ибо все руководители Мистерий указывали своим воспитанникам на другую литературу. Они говорили так: «Есть такая библиотека – и это библиотека есть люди, которые ходят там снаружи. В них учись читать! Учись читать тайны, обозначенные в каждом человеке! ». К этому мы снова должны прийти. Но только мы должны прийти к этому как бы с некоей другой стороны, вернуться к тому, чтобы знать, как воспитатели: всякое познание, всякое знание, сложенное стопкой, ничего не стоит. При этом оно умирает и получает свою жизнь от дракона. Мы же, если мы вообще хотим знать что-то «знать», должны иметь ощущение того, что это знание не то, что можно сложить в стопку там и сям, иначе бы оно тут же растекалось в разные стороны. Мы должны научиться тому, что дух, как он есть, может лишь намеком обозначен в литературе.

Действительно, как можем мы схватить в книге, что есть дух? Ведь духовное - оно живо! Духовное подобно не костям, оно подобно крови. И кровь нуждается в сосудах, чтобы влиться в них. То, что мы познаем как духовное, нуждается в сосудах. Эти сосуды – растущие молодые люди. Вот куда должны мы это влить, чтобы вообще было удержано. Иначе у нас был бы дух как нечто настолько живое, что оно тут же растекалось бы. Все наши познания мы должны так бережно сохранить, чтобы они могли втекать в развивающихся людей. Тогда будем мы строить средство передвижения для Михаила, и того, чего вы хотите, мои милые друзья, вы достигните вернее всего, если будете приходить к сознанию: мы хотим сделаться товарищами Михаила.

Вы должны снова прийти к тому, чтобы быть в состоянии следовать за неким чисто духовным существом, не воплощенным на Земле, и вы должны научиться верить поэтому, что человек – посредник для вас на пути к Михаилу. Человечество должно по-новому, живо понять Христовы слова: «Царство Мое не от мира сего». Тогда оно станет впервые собственно, по праву от сего мира! Ибо человек здесь для того, чтобы сделать содержанием этого мира Дух, которого без него нет в этом мире. Христос Сам пришел в мир. Он не забрал людей на небо, чтобы устроить им там земную жизнь, но напротив, человек должен пронизать свою земную жизнь духовностью, которая может быть передана и снова дает людям возможность победить дракона.

Вот это нужно столь основательно понять, чтобы мочь ответить самому себе на вопрос – почему оказались в таком растерзанном состоянии люди во втором десятилетии XX века. Они в таком состоянии потому, что вели борьбу в той области, где для этого не было не место, ибо они не видели своего настоящего врага, дракона. Для победы пригодны были силы, которые принесут на Землю мир только тогда, когда они будут развиты правильным образом.

Короче, к наступлению эпохи Михаила мы должны отнестись серьезно. Только когда современными средствами будет достигнуто то, что люди вновь соткут образ Михаила, крепкого, овеянного световым блеском, способного силой развивающихся к душевной жизни людей победить дракона, высасывающего человечество, только если воспринять этот Образ в свою душу гораздо живее, чем видели его раньше глазами – появятся силы для развития внутренней подвижности, потому что осознаешь себя в союзе с Михаилом. Только тогда будешь принимать участие во всем, что приносит продвижение вперед и мир между поколениями, что делает молодежь способной прислушаться к старшим, что делает старших делает старших способными сказать вещи, которые молодежь хочет знать и принять.

Молодежь бежала в места, бедные воздухом, ибо старшее поколение предоставило его дракону. Настоящее молодежное движение только тогда достигнет своей истинной цели, когда оно не будет предоставлено дракон, но, исходя из силы Михаила, найдет то, что у поколений есть нечто сказать друг другу, что у них есть что-то друг от друга воспринять. Ибо воистину только если воспитатель является человеком в полном смысле этого слова, он получает от ребенка не меньше, чем дает ребенку. Кто не может научиться от ребенка тому, что принес ему ребенок, как весть сверху из духовного мира, тот ничего не сможет открыть ребенку от тайн земного бытия. Только если ребенок станет нашим воспитателем, принося нам вести из духовного мира, - окажется он готовым он готовым воспринять вести, которые мы ему несем навстречу из земной жизни.

Не просто символа хотел Гете, когда он повсюду искал вещи, похожие на дыхание: вдох, выдох, вдох, выдох, - но всю человеческую жизнь Гете видел в принятии и отдачи. Каждый дает и каждый берет. Каждый дающий станет берущим. Но чтобы принятие и отдача вошли в правильный ритм, необходимо, чтобы мы вступили в эпоху Михаила.

На этом образе я бы хотел остановится, чтобы вы увидели, как собственно были задуманы предыдущие рассмотрения. Они были задуманы так, чтобы вы не носили мною в своих головах и не думали над этим; но чего мне хотелось бы от вас – это, чтобы вы имели нечто в своих сердцах, и чтобы то, что вы в своих сердцах несете, вы действительно, вы действительно насаждали в жизнь. Что человек несет в голове, то он теряет дорогой. Но то, что проникает в сердце – то будет сохранено сердцем через все круги деяний, в которые человек окажется включен. Если это возможно для вас, не просто в головах унести отсюда то, что я вам должен был сказать – ибо тогда это наверняка было бы скоро утеряно – но, если это будет унесено вами в сердце, унесено всем существом, тогда, мои дорогие друзья, станет ясно, что мы здесь говорим друг с другом правильным образом. И с этой точки зрения, из этого чувства, из этого ощущения хочу я вашим сегодняшним сердцам свое прощальное напутствие, и взываю к вам: то, что я пытался высказать словами, воспримите так, как если бы я прежде всего хотел нечто впустить в ваши души, нечто такое, что не может быть высказано в словах. Если сердца хоть немного почувствовали себя соединенными с тем, что понимаем, как живой Дух, тогда, по крайней мере частично, выполнено то, чего мы хотели достичь, когда собрались здесь. С этим чувством давайте затем снова сойдемся вместе. Так найдем мы связь друг с другом в духе, даже если и действуем поодиночке в самых разных областях жизни. Главное в том, чтобы мы нашли друг друга сердцем. Тогда и духовное, Михаэлическое, тоже станет втекать в наши сердца.

 

Эрнст Леэрц.

НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ.

Дети часто имеют странные идеалы относительно профессий, которые у взрослых могут вызывать улыбку, но которые потом, когда на них оглядываешься под покровом детства, обнаруживают глубинные черты судьбы. Идеалом профессий моего детства был «кайзер». Я хотел быть кайзером, поскольку был уверен, что кайзер «все знает». Ибо я никогда не мог себе представить, что можно быть «властителем» без того, чтобы знать все. Даже когда я уже знал, что кайзером предназначается быть определенному человеку (старшему сыну ныне существующего кайзера), я все же смотрел на кайзера как на носителя идеальной профессии.

Ибо я все еще был убежден, что кайзер обязан все знать.

То, что я, молодой студент, увидел в Рудольфе Штейнере при моей первой встрече, напомнило мне тот давно забытый идеал моего детства. Здесь передо мной было инстинктивно искомое, обнадеживающее доказательство, что человеческий дух может достичь ступени, когда он сможет «все знать», хотя иначе, чем обычно это себе представляют. Позже, когда я познакомился с существом духовного обучения, я понял, почему в ребенке представление о «всезнающем» идентифицировалось с «кайзером». В этом выражалось правоспоминание из тех времен, когда были посвященные, которые в возвышенном состоянии сознания держали совет с всезнающими богами и, были предопределены стать вождями народа. «Король не должен желать ничего другого, кроме того, чтобы разносторонне ориентироваться, изучать и освобождаться от предрассудков, т.е. быть таким человеком, как это только возможно». Так Новалис в своей статье «Вера и Любовь или Король и Королева» выражает те же правоспоминания и те же надежды.

Еще нужно сказать в нескольких словах о том, что привело меня, студента физики и математики, в марте 1921 года к участию в антропософском курсе Высшей школы в Штуттгарте, где произошла первая встреча с Рудольфом Штейнером и его произведениями. Ибо только тогда можно понять действие того, что происходило во время этого курса.

Уверенность, что мы живем в «лучшем их миров, которую дало мне буржуазное воспитание до первой мировой войны, рухнуло, вследствие опыта, полученного во время войны на фронте. Когда я после войны продолжил прерванное учение, рухнуло еще одно убеждение: что естественно-научный способ познания, который выработало человечество в предшествующих столетиях, исходя из точного мышления способен привести в порядок и поддержать жизнь людей. Но оказалось, что не только народы, несмотря на их научные возможности, были втянуты в катастрофу мировой войны, но к тому же эта война - как раз следствие применения достижения науки – по своей жестокости далеко оставила позади все предшествующие войны.

Одним из ярких признаков кризиса была для меня теория относительности Альберта Эйнштейна – тогда среди профессоров и студентов много и ожесточенно о ней спорили. Ведь заключенный в ней релятивизм отнимал у бытия человека всю действительность бытия человека. Помимо этого, я рассматривал образ мышления Эйнштейна как последовательное продолжение развивающегося до сих пор научного мышления. Из всех этих предпосылок, глядя на дальнейшее развитие человечества, я поставил перед собой духовные задачи, которые представлялись мне следующим образом.

Я представлял себе, как бы широкую реку, на одном берегу которой находимся мы, современное человечество. На другом берегу лежала Новая земля, которую нужно было достигнуть. Так надо перекинуть мост через эту реку. Из знаний естественно-научного порядка мира по эту стороны реки можно начать строительство моста, но выстроить его можно не далее середины реки. Чтобы построить вторую половину, нужно знать силы и законы, господствующие на том берегу. Но что же нужно сделать, чтобы построить мост? Должны явиться пионеры, которые переплывут реку. Где взять людей, способных к такому делу? Где те, кто имеют мужество для этого?

То, что я прочитал на программной листовке штуттгартских антропософских курсов высшей школы, вывешенной на черной доске объявлений университета, в котором я учился, казалось, соответствовало моим представлениям о таком духовном сотрудничестве, и я стал участников курсов. Я должен был вспомнить эти ощущения и импульсы, когда позже Рудольф Штейнер сказал нам, молодым людям, подытоживая сказанное ранее: «Антропософия должна стать высшей школой мужества»

Этот курс, кроме лекций Рудольфа Штейнера и его сотрудников – состоял из ежедневно проводимых семинаров, на которых обсуждались вопросы, касающиеся различных специальных областей. Содержание их теперь невозможно воспроизвести – в памяти не сохранилось подробности этих встреч, не осталось также записей. Но что неприходяще встречалось в памяти, это личное поведение Рудольфа Штейнера. На всех семинарах он был внимательным слушателем, не вступал тотчас в дискуссию. По большей части потом наступал момент, когда он брал слово сам. То, что поражало в его ответах на вопросы и на возражения, это чувство, что перед нами находится мыслитель, который не только полностью подкован во всех специальных областях, но который к обычным знаниям может много добавить существенного из знания духовной стороны мира и человека. Безразлично, о чем шла речь, о естественно-научных дисциплинах, о высшей математики, о истории искусств, философии, - всегда он свои объяснения давал спокойным, исполненным внутренней уверенности голосом, создающим впечатление, что не требуется никакого труда для того, чтобы все это знать и мочь. В нем виделся дух, который другим способом приобрел обширные знания, чем посредством сбора отдельных научных фактов и знаний; он жил – как чувствовалось мне в эти дни – как бы на башне, возвышающейся над всеми знаниями, доставая из каждой области необходимое, чтобы потом говорить об этом так, как будто он всю жизнь занимался данным научным вопросом. Трудно измерить, что означало это для студентов, которые жаждали общения с человеком и знания о человеке. При этом особенное впечатление производило то, как по-разному вел себя Рудольф Штейнер в кажущихся подобными ситуациях, всегда в зависимости от человеческих качеств спрашивающего. Я покажу это на примерах.

Среди участников были некоторые выделяющиеся в беседах тем, что хвалили внесенное с антропософской стороны и, в то же время давали добрый совет, не упускать возможности провести тот или иной вид духовного познания к синтезу с антропософией; другие чувствовали себя обязанными в каждой дискуссии, получив всестороннее удовлетворительное объяснение, сделать возражение, казавшимися существенными, но не несущими в себе ничего от знаний.

В конце одного разговора о значении математики для духовно-научного расширения естествознания в связи с указанием Рудольфа Штейнера шла речь о синтетической геометрии. Один из участников, относящихся к первой категории, заметил, что, хотя он и не математик, и не знает высшей математики, он хотел бы посоветовать, чтобы антропософский естествоиспытатель наряду с синтетической геометрией, о которой говорил д-р Штейнер, не упускал возможности исчисления бесконечно малых.

Едва это было сказано, Рудольф Штейнер встал со сверкающими глазами и прогремел на всю комнату: «Я не понимаю, как можно, говоря, что ничего не понимаешь в математики, давать нам советы в этих вопросах». Во все остальное время курсов советчика больше никто не слышал.

123Следующая ⇒

Поделиться: