Federal Archival Service of Russia

Russian State Archive of the Social and Political History

State Archive of Russian Federation

Russian State Archive of Economy

State Military Archive of Russia

Central Archive of the Federal Security Service of Russia Moscow School of Social and Economic Sciences

Boston College

University of Toronto

University of Melbourne

University of Birmingham

Seoul National University

THE TRAGEDY OF THE RUSSIAN VILLAGE

Collectivization and Dekulakization

 

 

ТРАГЕДИЯСОВЕТСКОЙДЕРЕВНИ

Коллективизация и раскулачивание

Документы и материалы в 5 томах 1927-1939

Главный редакционный совет:

В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола (главные редакторы),

Р.Джонсон, Р.Дэвис, В.Козлов, Я.Погоний, А.Сахаров,

С.Уиткрофт, Ха Енг Чул, Т.Шанин

 

Ответственный секретарь Л.Денисова

 

Москва

РОССПЭН

 

ТРАГЕДИЯ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ

Коллективизация и раскулачивание

Документы и материалы Том 3

Конец 1930-1933

Редакционная коллегия тома:

И.Зеленин (ответственный редактор), В.Виноградов, Л.Виола,

В.Данилов, Л.Двойных, Р.Дэвис, С.Красильников, Р.Маннинг,

О.Наумов, Е.Тюрина, С.Уиткрофт, Хан Чжонг Сук

 

 

Составители:

В.Данилов, И.Зеленин, В.Кондрашин, Н.Сидоров (ответственные),

Н.Глущенко, Т.Голышкина, Л.Денисова, Е.Кириллова,

С.Красильников, В.Михалева, Н.Муравьева, С.Мякиньков,

Н.Перемышленникова, Т.Привалова, Н.Тархова,

А.Федоренко, Т.Царевская

 

 

Москва

РОССПЭН

ББК 63.3(2)6-2 Т65

Участники проекта выражают глубокую благодарность Национальному гуманитарному фонду США, университету Торонто, Бостон колледжу, Совету по научным исследованиям Австралии, университету Мельбурна и Сеульскому государственному университету за поддержку научно-исследовательской работы по этому крупному проекту. Издание настоящего тома стало возможным благодаря гранту Издательства Иельского университета

The participants of this project express their gratitude to the National Endowment for the Humanities, the University of Toronto, Boston College, the Australian Research Council, the University of Melbourne and Seoul National University for their support of this project. The publication of this volume was made possible by a grant from the Yale University Press

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Т 65 1927—1939: Документы и материалы. В 5-ти тт. / Т. 3. Конец 1930—

1933 / Под ред. В.Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. —1008 с.

Третий том «Трагедии советской деревни» охватывает события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом этапов сталинской «сплошной коллективизации», завершившейся полным провалом плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, аграрным кризисом, охватившем основные сельскохозяйственные районы страны, социально-демографическими потрясениями, и, как следствием всех этих процессов — небывалым по своим масштабам и последствиям голодом 1932—1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.

Большинство публикуемых в томе документов извлечены из ранее засекреченных малодоступных фондов высших органов партийно-государственного руководства (ЦК ВКП(б), ЦИК, СНК СССР), различных ведомств и организаций (ОГПУ, НКВД, Верховного суда, Прокуратуры и др.). Значительное внимание уделялось документам самих крестьян, их настроениям, поведению, реакции на происходящее, борьбе против произвола и насилия.

© В.Данилов, Р.Маннинг, Л.Виола, 2001

© Институт российской истории РАН, 2001

© Федеральная архивная служба России, 2001

© Бостон колледж (США), 2001

© Университет Торонто (Канада), 2001

© «Российская политическая энциклопедия»

(РОССПЭН), 2001

© V.Danilov, R.Manning, L.Viola, 2001 © Institute of Russian History of the Russian

Academy of Sciences, 2001 © The Federal Archival Service of Russia, 2001 © Boston College (USA), 2001 © University of Toronto (Canada), 2001 © ROSSPEN, 2001

ISBN 5-8243-0006-2

ISBN 5-8243-0225-1

И.Е.Зеленин

ВВЕДЕНИЕ

(Кульминация крестьянской трагедии)

Хронологические рамки тома (конец 1930 — 1933 гг.) охватывают события одного из наиболее трагических для крестьянства, всех жителей деревни, страны в целом, этапа сталинской «сплошной коллективизации». Это — ее усиленное форсирование с осени 1930 г. после обвального спада весной и неустойчивой стабилизации летом; «новая волна» раскулачивания и «спецпереселения» зажиточных (и не только) крестьян в северные и северо-восточные районы страны; попытка реализации практически невыполнимых хлебозаготовительных планов на основе продразверстки; применение беспрецедентных по своей жестокости карательных мер к «саботажникам» и расхитителям хлеба (закон «о пяти колосках», чрезвычайные комиссии ЦК, введение паспортной системы, директива «о кордонах на дорогах» и др.). А в результате — полный провал плана первой пятилетки в области сельского хозяйства, «уточненного» в конце 20-х — начале 30-х годов; аграрный кризис, охвативший основные сельскохозяйственные районы страны; социально-демографические потрясения и как следствие и результат всех этих процессов — «великий голод» 1932 — 1933 гг., жертвами которого стали миллионы крестьян, составлявших более трех четвертей населения страны.

Как свидетельствуют документы, серьезные поиски выхода из казалось бы тупиковой ситуации в деревне, попытки преодоления кризисных явлений в экономике и социальной сфере начались с конца зимы — в начале весны 1933 г., когда на первый план неизбежно выдвинулись такие неотложные практические задачи, как проведение весеннего сева, а затем и уборка урожая, преодоление последствий голодомора. Без известного компромисса власти с крестьянством решить эти задачи, нормализовать обстановку в деревне было невозможно.

Несколько слов о документальных публикациях и исследованиях последнего десятилетия, общая характеристика и оценка которых были даны в 1-м и 2-м томах настоящего издания. Применительно к 3-му тому хотелось бы выделить не отмеченные ранее издания. Среди публикаций — четыре выпуска документального сборника «Спецпереселенцы в Западной Сибири», в которых на основе архивных источников показана политика центральных и региональных органов, сам процесс высылки и переселения крестьян, жизнь и быт, условия труда спецпереселенцев, его крайне низкая эффективность¹. Следует отметить изданный в 1998 г. двухтомный сборник документов «Голос народа», «Общество и власть», включивший отложившиеся в центральных архивах письма-отклики советских граждан, в том числе крестьян, на события 1918 — 1930-хгодов; во втором томе предложена оригинальная методика исследования этого вида документов при освещении тех или иных событий, в том числе коллективизации и колхозного строительства². В 1999 — 2000 гг. увидели свет содержательные документальные сборники по проблемам коллективизации и политики в деревне, подготовленные историками-аграрниками Татарстана и Сибири³.

Обращают на себя внимание работы, посвященные голоду 1932—1933 гг. Тема эта в течение многих десятилетий была как бы вычеркнута из отечественной историографии, а потому первые «перестроечные» публикации не отличались глубиной из-за узкой источниковой базы. В последние годы появились работы, авторы которых при исчислении данных о жертвах голода привлекают демографические источники, анализируют субъективные и объективные факторы этой трагедии⁴. В то же время по некоторым вопросам этой проблемы ведутся дискуссии, порожденные как пробелами в источниках, так и различиями в подходах к их интерпретации⁵.

Публикуемые в томе документы, многие из которых уникальны, помогут исследователям, как мы надеемся, по-новому подойти к осмыслению сложных теоретических и конкретно-исторических проблем, уточнить, а порой и пересмотреть сложившиеся взгляды и представления о рассматриваемых событиях темы в целом, ее узловых проблем.

После исправления «грубейших ошибок и искривлений» в ходе коллективизации на первом ее этапе (зима — начало весны 1930 г.) произошел массовый отлив из колхозов. Уровень коллективизации, в том числе и за счет «бумажных колхозов», к концу лета 1930 г. снизился почти на две трети (по СССР до 21, 4%, по РСФСР — до 19, 9). А затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Вот их типичная реакция: «Весной мы обожглись на коллективизации, больше не хотим» (Болотнинский район Западно-Сибирского края); «Прилива в колхозы нет потому, что теперь коллективизация добровольная. Вот и боишься: то перегиб получится, то недогиб» (Сальский район Северо-Кавказского края)»⁶.

Такое «умиротворение» было крайне необходимо обеим сторонам конфликта, стране в целом: «Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, — говорилось в закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г., — мы бы имели теперь волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших «низовых» работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение» (Трагедия советской деревни... Т. 2, док. № 142). И с этим вполне можно согласиться: крестьянская война, угроза которой нарастала, крайне опасна, последствия ее непредсказуемы.

В той или иной мере эта задача вплоть до осени 1930 г. решалась, хрупкое равновесие между участниками противостояния сохранялось. Однако Сталина и его ближайших соратников даже в краткосрочной перспективе не устраивали ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от ее дальнейшего форсирования. И прежде всего потому, что на основе единоличного хозяйства, как показал опыт применения чрезвычайных мер в конце 20-х годов, не удалось решить проблему хлебозаготовок. Теперь же под угрозой оказалась одобренная XVI съездом партии программа форсированного развития тяжелой промышленности. Крайне озабоченный этой ситуацией Сталин, отдыхавший в это время на Кавказе, 2 сентября 1930 г. пишет Молотову: «Следовало бы, по-моему, дать внутреннюю директиву обкомам и райкомам... сосредоточить все свое внимание на организации прилива в колхозы... открыть систематическую и настойчивую кампанию печати за колхозное движение, как главный решающий теперь фактор сельхозстроительства»⁷.

20 сентября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривает вопрос «О директиве по коллективизации» (докладывает В.М.Молотов). К.Я.Бауману, Я.А.Яковлеву и Т.А.Юркину поручено в двухдневный срок подготовить про ект этой директивы. 24 сентября утверждается «Письмо ЦК ВКП(б) всем крайкомам, обкомам и ЦК нацкомпартий» «О коллективизации». В нем резко критикуются парторганизации за то, что они «практически не развернули работу... по дальнейшему развертыванию прилива в колхозы»; «преобладает пассивное и выжидательное отношение (ставка на самотек) к новому приливу»; «организация новых колхозов и вовлечение в старые не увязывается с хлебозаготовками и осенними полевыми работами, откладывается до зимы и весны»; «в ряде мест явно ослаблено наступление на кулака и отпор его возросшей активности, попыткам срыва колхозного движения и хлебозаготовок». Было предложено: «Немедленно добиться решительного сдвига в деле организации нового мощного подъема колхозного движения, увязав всю работу по коллективизации с проведением правильной партийной линии в хлебозаготовках в соответствии с директивами ЦК...» ЦК предостерегал против ошибочной тенденции «подменить организацию артелей сельскохозяйственными кооперативными товариществами как основной формы колхозного движения на данном этапе» (см.: наст. т., док. № 5; а также: Т. 2, док. № 232). Все вернулось на круги своя к весне 1930 г.

Это письмо в конце сентября — начале октября 1930 г. обсуждалось в обкомах и крайкомах партии, в ЦК компартий республик и было, разумеется, принято «к неуклонному руководству и исполнению». Подкреплением этой директивы явилось утверждение декабрьским (1930 г.) Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем Третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.), жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины всех крестьянских хозяйств, а по главным зерновым районам — не менее 80%», что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидацию кулачества как класса»⁸.

Установление таких сроков для крестьянских хозяйств огромной страны, а тем более придание им силы закона — само по себе грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы. Таким образом, курс на всемерное форсирование коллективизации продолжался: подготавливалось новое наступление на крестьянство.

Однако грозные события февраля — марта 1930 г. показали, что одного насилия недостаточно, необходимы и меры, в той или иной мере стимулирующие вступление крестьян в колхозы. К их числу можно отнести широко разрекламированную программу строительства новых МТС, «твердые» обещания упорядочить организацию и оплату труда в колхозах, гарантировать колхознику ведение в определенных размерах личного подсобного хозяйства и др.

В постановлении ЦК от 20 января 1931 г. перед местными партийными органами была поставлена задача превратить начавшийся осенью 1930 г. рост колхозного движения в «мощный прилив в колхозы», добиться безусловного выполнения темпов коллективизации, намеченных декабрьским пленумом 1930 г. Было предложено во всех зерновых районах и в районах технических культур создать инициативные группы по организации артелей; организовывать бригады старых колхозников в целях оказания помощи единоличникам в создании колхозов; «широко двинуть в помощь коллективизирующейся деревне рабочие бригады...» и т.д. Эти предписания сверху были выданы Сталиным за особенности нового подъема колхозного движения, когда в качестве «организаторов и агитаторов колхозного дела» выступали сами колхозники. Как будто уже и не требовались усилия государства, методы принуждения единоличников при вступлении в колхозы⁹.

В действительности все было иначе, о чем убедительно свидетельствуют письма крестьян, сообщения селькоров, поступавшие в редакции газет весной 1931 г. и не удостоившиеся публикации. Выясняется, например, что основным методом работы «организаторов и агитаторов» являлись угрозы и насилия по отношению к единоличникам, не выражавшим желания вступать в колхозы, вплоть до предъявления им дополнительных заданий по хлебозаготовкам, конфискации имущества и т.п. «Безобразные головотяпские методы коллективизирования деревни, искажающие политику партии, — писал один из селькоров, — отпугивают крестьян от мероприятий Советской власти и партии и от коллективизации» (док. № 32, а также см. док. № 33).

Возобновление курса на форсирование коллективизации не случайно: с ее завершением стали связывать решение в «кратчайшие сроки» не только зерновой, но и животноводческой проблем. VI съезд Советов СССР (март 1931 г.) в постановлении «О колхозном строительстве» подчеркнул, что «основной путь разрешения животноводческой проблемы в кратчайший срок» — это «создание колхозного животноводства наряду с организацией совхозного животноводства». 30 июля 1931 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли совместное постановление «О развертывании социалистического животноводства», в котором выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» — добиться в 1931 — 1932 гг. «решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в животноводческих совхозах». Определялись соответствующие задания на 1931 г. по поголовью скота и сдаче продукции для колхозных ферм и животноводческих совхозов¹⁰. Была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа «большого скачка» в животноводстве, нацеленная на то, чтобы за 1 —2 года на базе общественного хозяйства решить животноводческую проблему, вслед за зерновой, которую, как заявил Сталин на XVI съезде партии, «мы уже решаем в основном с успехом».

Постановление от 30 июля 1931 г., крайне негативно повлиявшее на ход коллективизации в республиках Востока, особенно Казахстана, по существу означало ревизию важнейшей установки XVI съезда ВКП(б) на то, что «в национальных районах Востока может получить на первое время массовое распространение товарищество по общественной обработке земли как переходная форма к артели». Так, 18 августа 1931 г. крайком и правительство Казахстана потребовали от местных руководителей обеспечить «максимальное обобществление скота, находящегося в индивидуальном пользовании колхозников», «выйти на линию более высоких темпов коллективизации», «основной формой колхозного движения в ауле... считать животноводческую сельскохозяйственную артель»¹¹.

Была продолжена и антикрестьянская политика «ликвидации кулачества как класса», новый этап которой отнюдь не случайно совпадал с «новым подъемом» коллективизации. Эта политика, наиболее активно проводившаяся в начале 1930 г., привела к тому, что большинство так называемых кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, установленных постановлением СНК СССР от 21 мая 1929 г.) прекратили свое существование.

В таких условиях выявление «новых кулацких» хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым стала принадлежать пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. ЦИК и правительство в конце 1930 г. сделали попытку в законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М.И.Калинина, она не увенчалась успехом, поскольку «старые признаки кулачества почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать». Выход из этого тупика нашли такой: постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам было предписано самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям»¹². Типичным в этой связи является постановление президиума Северо-Кавказского крайисполкома от 1 января 1931 г., включавшее в число признаков кулацких хозяйств получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т.п. (см. док. № 6). При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план все больше выступали имущественные различия. А основными признаками отнесения крестьянского хозяйства к «кулацко-зажиточному» становились неуплата индивидуального налога, отказ от выполнения «твердого задания», нежелание вступить в колхоз.

По указанию правительства Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (т.е. кулацких). В 1930/31 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (постановление ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г.) (см. док. № 7). При этом преследовались две цели: полностью или даже с превышением выполнить план по индивидуальному обложению; еще раз «нажать» на единоличника, под угрозой раскулачивания загнать его в колхоз.

На места от имени Наркомфина шли предписания «немедленно усилить работу по выявлению кулака и обложению его в индивидуальном порядке»; «форсировать реализацию описанного у кулака имущества»; «выявлять конкретных виновников, привлекать их к строгой административной или судебной ответственности» и т.д. и т.п. Руководители ряда районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств были обвинены в проведении «правооппортунистической линии» и отданы под суд. В целом по стране к февралю 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272, 1 тыс. крестьянских хозяйств, отнесенных к кулацким, или 1, 3% от их общего числа (см. док. № 34).

На всем протяжении 1931 — 1932 гг. финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» «кулацкие хозяйства», в том числе и в колхозах. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26, 6% всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства», в том числе в Нижне-Волжском крае — 68, 9%, в Средне-Волжском — 45, 3%, на Северном Кавказе — 21, 5% и т.д.¹³. С юридической точки зрения это были уже бывшие предпринимательские хозяйства. Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если не в состоянии были его уплатить, подвергались репрессивным мерам воздействия вплоть до конфискации имущества и выселения.

С мест в центральные органы непрерывно поступали жалобы от крестьян на то, что финансовые органы к числу кулацких относили многие середняцкие и даже бедняцкие хозяйства. Основанием для индивидуального обложения, как отмечалось в письмах, служило наличие в хозяйстве ручной молотилки, сепаратора, даже продажа ими на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве. Не брезгали конфискацией и домашней утвари, включая подушки и перины. В директиве Наркомфина СССР наркомфинам республик от 4 апреля 1931 г. в этой связи отмечалось, что «описанные у кулаков за неплатежи налога подушки, перины, пух и перо продаются местными финорганами с торгов». В то же время «большинство из указанных предметов после переработки на фабриках может быть экспортировано». А посему предписывалось «все эти товары продавать основным заготовителям: Госторгу, потребительской и с/х кооперации по установленным Наркомснабом ценам с надбавками на 1931 г.»

Несмотря на то, что численность хозяйств, обложенных индивидуальным налогом в 1930/31 г., уменьшилась примерно вдвое, общая сумма налога по этому виду обложения сократилась не намного, поскольку было значительно повышено обложение хозяйств, отнесенных к кулацким (более чем в 2 раза — со 189 до 413 руб. на хозяйство).

Выселение «раскулаченных» крестьянских хозяйств в отдаленные районы страны возобновилось с осени 1930 г., самый же пик этой акции пришелся на весну — лето 1931 г. С этой целью 11 марта 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) создал специальные комиссии во главе с кандидатом в члены Политбюро и заместителем председателя СНК СССР А.А.Андреевым, в состав которой вошли Г.Г.Ягода (зам. председателя) и П.П.Постышев. Она должна была осуществлять «наблюдение и руководство работой по выселению и расселению кулаков». С предложениями о том, сколько и куда надо послать спецпереселенцев обычно выступали полномочные представители ОГПУ по регионам. Основная часть высылаемых направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы страны — на Север, Урал, в Сибирь, Казахстан, причем, как предписывало постановление Политбюро от 30 января 1930 г., для использования на трудоемких малоквалифицированных работах — лесоповале, в горнодобывающей промышленности, на промыслах, реже — в сельском хозяйстве. Решения комиссии обычно утверждались Политбюро и затем оформлялись как постановления СНК СССР.

Первоначально на органы ОГПУ возлагалась ответственность за организацию высылки раскулаченных и их доставку к местам назначения. За размещение спецпереселенцев, организацию их труда и быта отвечали комендантские управления или отделы НКВД. 20 мая 1931 г. было принято решение Политбюро, а 1 июня — СНК СССР, в соответствии с которым сеть комендатур со всей инфраструктурой передавалась в ведение ОГПУ. Комендантские управления упраздненного к этому времени НКВД РСФСР стали структурными подразделениями ГУЛАГа ОГПУ и его территориальных управлений исправительно-трудовых лагерей. В местах спецпоселений был установлен более строгий лагерный режим, надзор за «рациональным», а по существу принудительным использованием труда «раскулаченных»¹⁴.

Сменивший в октябре 1931 г. А.А.Андреева на посту председателя Комиссии Я.Э.Рудзутак основное внимание стал уделять надзору и контролю за устройством быта и использованием труда спецпереселенцев. Деятельность Комиссии продолжалась до конца 1932 г.

Публикуемые в томе документы свидетельствуют, что «раскулачивание» и выселение крестьян (или угроза их применения) являлись основными, решающими факторами «нового подъема» колхозного движения. Причем политика «ликвидации кулачества как класса» по-прежнему проводилась отнюдь не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережая ее, стимулируя последнюю экономически (передача колхозам или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). К тому же кулака, во всяком случае применительно к рассматриваемому периоду, как уже отмечалось, фактически не было не только как класса мелких предпринимателей, но и как социального слоя. «Раскулачивали» и ликвидировали остатки зажиточных крестьян, включая середняков и даже некоторых бедняков, в том числе бывших красных партизан, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям («подкулачники», «перерожденцы» и т.п. определения).

В одной из сводок СПО ОГПУ от 14 апреля 1931 г. об итогах выселения кулачества в ЦЧО, Нижне-Волжском и Нижегородском краях и Ленинградской области отмечалось, что «отдельные работники низового соваппарата» выражали принципиальное несогласие с мероприятиями по раскулачиванию, заявляя: «Кулаков у нас нет, а есть середняки и бедняки. Каждый день раскулачиваем, все и будут кулаки». И не только делали такие заявления, но и «прямо содействовали кулакам путем выдачи подложных справок, помощи в бегстве, разглашения планов операции» и т.д. Отмечались и «позитивные» результаты: «мероприятия по выселению вызвали значительный рост колхозного движения»; «во всех районах, производивших выселение, зафиксировано значительное число групповых вступлений в колхозы». В сводке ОГПУ по Западной Сибири «О ходе коллективизации и раскулачивания в 20 районах» от 16 января 1931 г. среди «ненормальностей» констатируются «выступления в защиту кулака со стороны работников сельских советов». Сводка содержит и такие любопытные факты, фиксирующиеся и в других сводках: в колхозы отказывались вступать даже бедняки, исходя из того, что «в колхозах один беспорядок: скот гибнет, хлеб не убран, коммунары разуты, раздеты, голодны». «Пусть вступают в колхоз середняки и зажиточные, а нас пока не трогают» (док. № 9, 35).

В период уборки урожая темпы коллективизации заметно снизились, наблюдались даже выходы из колхозов. «Пропагандисты и агитаторы» в этой связи стали особенно налегать на силовые методы. А на первом месте, как и раньше — угроза репрессий. «Не пойдете в колхоз — хуже будет, всех единоличников, как и кулаков, выселим в Северный край»; «не вступите в колхоз — обложим твердым заданием по хлебозаготовке, отберем имущество»; «если не закроете церковь и не вступите в колхоз, то я вас, сукиных сынов, буду вешать». Угрозы приводились в исполнение, среди которых — избиения, аресты, предъявление «твердых заданий» и т.д. (см. док. № 56 и др.). А на первом месте — «раскулачивание».

Сами крестьяне так оценивали эту акцию: «Власть все политикой занимается, раскулачивает и выселяет для того, чтобы нас запугать и в колхоз загнать»; «кулаков забрали, а за ними и нас, единоличников, выселять начнут»; «при царском правительстве такого зверства никто не видел... После перемены Советской власти за выселение, за насилие придется коммунистам расплачиваться» (док. № 55).

А между тем комиссия Андреева щедро распределяла десятки тысяч раскулаченных по местам спецпереселений. Удовлетворялись, за редким исключением, почти все заявки руководителей промышленности и строек на дешевую рабочую силу (см. док. № 51). Однако в связи с крайне быстрыми («ударными») темпами переселения возникали серьезные проблемы с подготовкой инфраструктуры спецпоселений. Начальник Кузнецстроя С.М.Франкфурт и секретарь Кузнецкого райкома партии Р.М.Хитаров в телеграмме на имя А.А.Андреева от 21 марта 1931 г. информировали об отсутствии условий для приема спецпереселенцев. «Подготовить в течение десяти дней жилплощадь 20 тыс. чел., — подчеркивали они, — абсолютно невозможно, также отсутствует возможность организации питания и медобслуживания» (док. № 21).

Особенно тяжелая обстановка для переселенцев сложилась в Нарымском крае, о чем сообщал начальник комендантского управления И.И.Долгих полномочному представителю ОГПУ по Западной Сибирскому краю Л.М.Заковскому в июне 1931 г. Скороспелые экспедиции, направленные из Новосибирска для разведки пригодных для освоения земель и мест расселения репрессированного крестьянства ограничивались «сугубо ориентировочными наметками» и в «практике нигде не совпадали». Большинство площадей были заболоченными и совершенно непригодными для земледелия и животноводства; другие нуждались в крайне трудоемких операциях по раскорчевке и расчистке бурелома.

Кроме того, спецпереселенцы (более 200 тыс. человек) не были обеспечены теплой одеждой, инвентарем, медикаментами. Запасы продовольствия были рассчитаны на 1, 5 — 2 недели, исходя из нормы 300 г муки или сухарей на че ловека. Уже в пути умерло около 500 человек, главным образом детей и стариков, а после размещения в поселках стали ежедневно умирать от 10 до 35 человек. Общая численность умерших достигла 1 тыс. (см. док. № 43).

В томе публикуется не вызывающий сомнения в достоверности содержащейся в нем информации документ — отчет прокуратуры СССР Президиуму ЦИК СССР «О надзоре за органами ОГПУ за 1931 г.», один из разделов которого посвящен «надзору за ссылкой и спецпереселением» в Нарымском крае (док. № 88). Выясняется, что основная масса спецпереселенцев (75%) работала в леспромхозах. Обеспеченность более или менее сносным жильем не превышала 20 — 25%, остальные проживали (в условиях севера Западной Сибири! ) в шалашах и землянках, не защищавших от холода и дождей. Люди не обеспечивались нормальным питанием, теплой одеждой, медицинским обслуживанием. Смертность достигала астрономических размеров. Так, в Парабельской комендатуре в течение лета умерло 1375 человек, из них 1106 детей; в Средне-Васюганской — соответственно 2158 и 1559; в Нижне-Васюганской — 1166 и 1059. При этом руководители лесотреста исходили из того, что «рабочую силу можно эксплуатировать, не заботясь о ее материально-бытовых условиях»; «спецпереселенцев надо держать как можно больше в черном теле»; заботы об улучшении их материально-бытовых условий рассматривались как «правый уклон». Зарплата выдавалась нерегулярно, а «в ряде случаев не покрывала стоимости получаемого пайка». Работникам Прокуратуры пришлось даже напомнить лагерному начальству, что «ликвидация кулачества как класса» — это «не его физическое уничтожение».

Положение не изменилось и в 1932 г. Весной 1933 г. заместитель наркома лесной промышленности СССР сообщил правительству об ужасном положении людей в сибирских леспромхозах: «На почве недоедания спецпереселенцев и в особенности их детей свирепствует цинга, брюшной и сыпной тиф, принимая формы эпидемического характера с массовой смертностью. В одном только Чаинском леспромхозе за апрель месяц убыло 175 человек и имеется больных цингой и опухших от голода 285 человек». Автор записки вторично ходатайствовал об отпуске 500 т муки для питания 45 тыс. детей, чтобы спасти их от голодной смерти¹⁵.

Многие спецпереселенцы предпринимали отчаянные попытки бежать, но, как правило, они заканчивались трагично: беглецов либо пристреливали по дороге, либо возвращали в спецпоселки. Тем не менее, только в сентябре —октябре 1931 г. было зарегистрировано более 37 тыс. побегов¹⁶. Погибло в общей сложности от четверти до трети депортированных крестьян. Многие умерли в пути, не доехав до мест ссылки. Помимо пассивных форм протеста в спецпоселках возникали и отдельные очаги открытого сопротивления. В томе публикуются сведения о восстании в Нарымских комендатурах летом 1931 г., жестоко подавленном карательными органами при поддержке партийно-советского актива (см. док. № 60).

Андрееву отнюдь не чужды были мысли о, так сказать, значительном улучшении положения спецпереселенцев. В директиве уполномоченным возглавляемой им комиссии (март 1931 г.) он разъяснял, как надо «вести дело» в местах поселений. «Мы хотим к зиме посадить их крепко, дать им выбрать место, чтобы они строили избы, не жили в бараках, может быть, мы выделим какие-нибудь дополнительные кредиты, дадим с/х машины, мелкий инвентарь, чтобы они могли купить корову, телку, кур развести, чтобы садились крепко, чувствовали себя хозяевами, чтобы молодежь не распространяла того режима, который распространяется на отца; чтобы им не препятствовали жениться»¹⁷. Особенно впечатляло в устах исполнительного директора ГУЛАГа намерение разрешить молодым постояльцам лагерей вступать в брак.

Столь радужные перспективы однако невозможно было реализовать хотя бы потому, что, направляя в ГУЛАГ «самых трудолюбивых, распорядливых, смышленых крестьян» (А.И.Солженицын), их, по иронии судьбы, крайне редко использовали по специальности — как опытных хлеборобов, животноводов, огородников, а, как правило, — на тяжелых малопроизводительных работах. Но тут был и свой резон, политический и хозяйственный расчет — за счет дешевого, по существу дарового, принудительного труда быстро и без больших затрат осваивать новые районы, выполнять и перевыполнять программу индустриализации, ибо: «Мы, — как уверял Сталин, — отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»¹⁸. Экономили, как мы видели, даже на зарплате спецпереселенцев, приравнивая ее к стоимости полуголодного лагерного пайка.

В целом по стране, по подсчетам специальной комиссии ЦК ВКП(б), на протяжении 1930 г. были экспроприированы и высланы в отдаленные районы страны 115 230 крестьянских семей, в 1931 г. — 265 795, а всего за эти два года — 381 026 семей. К началу 1932 г., как указывалось в записке заместителя председателя ОГПУ Г.Г.Ягоды Сталину, на спецпоселении находилось около 1, 4 млн человек (включая и сосланных в 1929 г.), в том числе на Урале — 540, 8 тыс., в Сибири — 375, 2 тыс., в Казахстане — 191, 9 тыс., в Северном крае — 130 тыс.¹⁹

Ход коллективизации в 1931 г. поначалу внушал оптимизм кремлевскому руководству. Программа «нового подъема» колхозного движения, по данным сводок Колхозцентра и Наркомзема, осуществлялась с опережением намеченных показателей. Об этом победно возвестил июньский (1931 г.) Пленум ЦК ВКП(б). Нажим на крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные декабрьским Пленумом ЦК 1930 г. и январской 1931 г. сессией ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. Однако инструктор ЦИК СССР, побывавший в это время в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, пришел к выводу: «По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки 1929 — 1930гг....Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян. В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались». Тем не менее президиум собрания объявил: «Раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же все-таки единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» — под разными предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж, вплоть до усадебной земли. По мнению проверяющего, во всех 11 сельсоветах района предпосылки для сплошной коллективизации еще не были созданы. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100% коллективизацию»²⁰.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: