О ПЕРЕДНЕАЗИАТСКИХ И ЗАКАВКАЗСКИХ ВЛИЯНИЯХ

В СКИФО – СИБИРСКОМ ЗВЕРИНОМ СТИЛЕ В

ПАМЯТНИКАХ ПРЕДКАВКАЗЬЯ

Одной из ярких черт, выделяющих северокавказские изображения скифо-сибирского звериного стиля является его орнаментальность. Более чем в 70% изображений от общего числа зооморфной пластики в памятниках бассейна р.Терек, тело животных по­крыто орнаментом. Орнаментация поясками из двух линий с заполнением внутри орнамен­том встречается более чем в 50% изображений от общего числа орнаментированных пред­метов, рифление в 39%, концентрические окружности в 22%, каплевидный орнамент в 20%, пуансон в 16%, зигзаги в 14%, елочный орнамент в 13%, треугольники в 11%.

Несколько видов орнамента могут сочетаться в одном предмете. Наиболее часто, в 20% от общего числа орнаментированных предметов, встречаются вместе рифление и двой­ная линия. Рифление в большей степени тяготеет к двойной линии и без нее встречается лишь в 20% изображений от общего числа встречаемости этого признака, двойная линия в 50% случаев может встречаться с рифлением, а в остальных случаях с окружностями и пуан­соном. Предметы, оформленные двойной линией и рифлением, происходят из Кобанского, Ялхой-Мохкского, Новогрозненского, Урус-Мартановского, Аллероевского могильников, могильника Бамутские Сады, кургана у с.Сунжа на привесках к конской сбруе и рукоятях охотничьих ножей. Двойная линия проходит по всему контуру тела, по краю пасти, шеи, по животу, спине, ногам зооморфных изображений. Чаще встречается на изображениях хищни­ков (70%), чем копытных (30%), на изображениях птиц она отсутствует. Двойная линия членит тело хищников на бедре, лопатке, шее и лапах.

Сопоставляя изображения животных, выполненных в скифо-сибирском зверином стиле с внешним обликом реальных животных, орнаментальный мотив из двойных линий можно связать с изображением шерстного покрова. В пользу этого свидетельствуют сле­дующие сопоставления:

— Шерсть животных создает иллюзию двойного контура, поэтому двойные пояски присутствуют лишь на изображениях зверей, отсутствуя у птиц;

— На лопатке, бедре, шее, лапах шерстный покров меняет свое направление. С этим и связано членение двойными поясками тела животного в этих местах;

 

— Двойной контур отсутствует сверху на голове, что совпадает с распределением шерстного покрова этих видов животных и отмечен по краю пасти и глаз, где он особенно заметен;

— Заполнение двойной линии различными видами орнамента, с преобладанием рифления, связано с изображением отдельных волосков шерстного покрова.

Аналогичное оформление встречается в зооморфной пластике кобанской культуры, луристанском и урартийском прикладном искусстве 11 — 10 вв. до н.э., а без орнаменталь­ного заполнения — на ассирийских и хеттских рельефах. Оформление зооморфного изобра­жения двойной линией связывает эти предметы с переднеазиатскими и закавказскими тра­дициями эпохи бронзы. Этот мотив в скифо-сибирском искусстве звериного стиля появляет­ся благодаря кобанским влияниям.

Другой, часто встречающейся парой орнаментальных признаков, является пуансон и зигзагообразная линия, встречающиеся в 8% от общего числа орнаментированных зоо­морфных изображений. Эти признаки крайне редко встречаются один без другого: пуансон в 20%, зигзаг в 29% от встречаемости этих признаков. К ним примыкает елочный орнамент, встречающийся самостоятельно лишь в 29% случаев. Эта триада часто встречается в сочетании с двойной линией и пуансоном; без последних лишь в 20% случаев. Двойная ли­ния с рифлением не так сильно связана с триадой признаков и встречается без них в 67% случаев. Таким образом, двойная линия с рифлением является определяющим орнаменталь­ным мотивом для кобанского варианта скифо-сибирского звериного стиля. Возможно, это более ранний орнаментальный мотив по сравнению с другими на данной территории.

Зигзаги с пуансоном и елочным орнаментом на поясных пряжках типа " Исти-Су", привесках в виде клыка, оформленных в зверином стиле, покрывают только шею и верхнюю часть туловища птиц и связаны с их изображением. Зигзаги и елочный орнамент на этих изображениях можно соотнести с изображением оперения. Пуансон заполняет пространство между их рядами, воспроизводя шершавую структуру поверхности. Аналогичный орнамент встречается на привесках в виде клыка, разделяя головы хищного зверя и птицы. Здесь он может изображать " воротник" из крупных перьев на шее птицы и густую шерсть на шее у волка. Отдельно от изображения птиц эти орнаменты известны в качестве трактовки шерсти зверей лишь в двух случаях — в Нартановском и Новогрозненском могильниках. Некоторые находки скифо-сибирского звериного стиля с зигзаговидным и елочным орнаментом связа­ны с влиянием кочевников второй волны – савроматов, которые появились на территории Притеречья в 6 в. до н.э. из Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (привески к сбруе в виде клыка и в виде вывернутых фигур животных, топорик-клевец). Другая группа находок

(поясные пряжки типа " Исти-Су" связаны с закавказскими и переднеазиатскими изобрази­тельными традициями.

В ряде случаев орнамент из зигзагов мог заменяться треугольниками, помещаясь на соответственных местах (на изображении волка со ст.Казбек, на бронзовых имитациях клы­ков из св.Реком, Ялхой-Мокского могильника) Сквозные треугольники образовывались бла­годаря зигзагу, помещенному между двумя плоскостями.

Каплевидный орнамент на шее хищной птицы (с.Сунжа) ставит его в один ряд с зигзагом и орнаментом из треугольников.

Пуансон, помимо его сочетания с рассмотренными выше видами орнамента, встречается на туловище, хвосте и ногах хищников (пряжки типа " Исти-Су" ), и может быть соотнесен с изображением шерсти.

Таким образом, орнаментация изделий скифо-сибирского звериного стиля с терри­тории Предкавказья является не абстракцией, а связана с реальными образами зверей и птиц и трактует фактуру поверхности их тел с помощью различных орнаментальных приемов. Связанная с искусством Переднего Востока, рассматриваемая орнаментация продолжает существовать и в скифское время. Это может свидетельствовать о непрекращающихся свя­зях населения Предкавказья с этим регионом и/или генетическом родстве кобанского и переднеазиатского искусства. В искусстве кочевников, пришедших на Северный Кавказ из Нижнего Поволжья и Южного Приуралья, орнаментация зигзагами появляется раньше, чем время их передвижения на Северный Кавказ, в 6 в. до н.э., и может быть связана с закавказ­ским, либо кавказским влиянием.

А.В.Гудкова

ОБ ИЗУЧЕНИИ ПОЗДНЕСКИФСКОЙ КУЛЬТУРЫ

В ПРИЧЕРНОМОРСКИХ СТЕПЯХ

Длительное время в нашей науке господствовало представление о том, что после крушения Великой Скифии население, претерпев кардинальную перестройку, аккумулирова­лось в Крыму и на Нижнем Днепре. Изучение этого населения базировалось на результатах раскопок нижнеднепровских городищ и их могильников. К настоящему времени в припонтийском регионе произошло значительное накопление новых фактических материалов, от­носящихся к рубежу эр и перв. четв. I тыс. н.э. Выявлена группа поздних скифов на Днест­ровском лимане. На базе расширения археологических источников формируется новый взгляд на характер и степень интенсивности связей Ольвийского полиса и поздних скифов на Нижнем Днепре. Он расширяет обоснование предложенного нами определения населе­ния хоры Ольвии римского времени как позднескифского по-преимуществу (Гудкова 1987; 1989). В результате выявляется, что поздние скифы Причерноморья как историческое явле­ние оказываются более значимыми, чем представлялось до сих пор.

На Днестровском лимане изучение позднескифских древностей началось с раскопок поселения и могильника Молога II (раскопки автора, затем А.Е.Малюкевича). Эти материа­лы позволили по-новому осмыслить и атрибутировать поселение римского времени на го­родище Никония. Эта новая интерпретация получила полное подтверждение в результате обнаружения и исследования могильника этого поселения (Секерская 1993), однотипного с могильником Мологи. Общая картина дополняется раскопками поселения Веселое III (Малюкевич 1992; 1994), расположенного недалеко от Мологи. Результаты всех этих раско­пок позволили по-новому взглянуть на известные по разведкам поселения перв. четв. I тыс. н.э. в низовьях Днестра. Их насчитывается более двух десятков.

Сравнительный анализ домостроительства, лепной керамики и погребального обря­да, проведенный нами по материалам Мологи из раскопок 1975-1978 гг., показал, что куль­тура обитавшего здесь населения является аналогом культуры поздних скифов Нижнего Днепра и по всем основным показателям находит себе соответствия на укрепленных посе­лениях хоры Ольвии перв.четв. I тыс. н.э. Последующие раскопки на Мологе и других па­мятниках Нижнего Поднестровья полностью подтвердили эту точку зрения. В частности, могильник Никония во всех главных своих чертах аналогичен могильнику Золотой Балки.

Если открытие сходства материалов Нижнего Днепра и Днестра воспринимается достаточно легко, то отнесение к этому кругу древностей городищ Ольвийской хоры, есте-

ственно, может показаться неправомерным и вызвать возражения. Традиционно сложив­шееся изучение этих памятников, естественным образом приводит к взгляду на них, в ос­новном, через призму археологии, истории, экономики и культуры Ольвийского полиса. Такой " античный" подход следует дополнить, если можно так выразиться, взглядом с про­тивоположной стороны, из варварского мира. И такой взгляд имеет свою основу. Чрезвычайно знаменательно, что ее закладывают не только наши сравнительные исследова­ния позднескифских материалов, но и работы самих антиковедов. Это свидетельствует о том, что пересмотр и развитие старых взглядов назрели, а новые открытия стоят у порога.

Анализируя обстоятельства упадка Ольвии с середины 2 в. до н.э. и ее возрождения с последней четверти–конца 1 в. до н.э., В.В.Крапивина (1993) пришла к выводу о том, что большую роль в этих событиях сыграли чрезвычайно тесные связи города с поздними ски­фами на Днепре. Часть ольвиополитов пережила гетский разгром, укрывшись в варварской среде, а восстановление города и хоры происходило при участии варварского населения, частично ушедшего с Нижнего Днепра под натиском сарматов под защиту Ольвии. В еще более определенной и категоричной форме эти взгляды развивает В.М.Зубарь (1996), кото­рый предполагает включение части варваров в гражданскую общину Ольвии и пишет о воз­можности возникновения новой этнической общности " борисфенитов" на базе собственно эллинского населения Ольвии и эллинизированных варваров – обитателей нижнеднепров­ских городищ. Есть и иное мнение о том, что их население "...состояло из переселившихся в силу многих причин, вытекающих из сложной политической ситуации в Ольвии во 2 в. до н. э., обитателей Ольвии.. " (Гаврилюк Н.А., Абикулова М.И.),

Конечно, все эти положения требуют дальнейшего изучения, но можно считать очевидным массовое присутствие поздних скифов на поселениях ольвийской хоры и сохра­нение ими ряда черт своей материальной культуры. Очевидным является и переселение части поздних скифов дальше на запад, на сельскохозяйственную округу Тиры по берегам Днестровского лимана. В то время, как на хоре Ольвии поселения возникли с посл.четв. 1 в. до н.э., на Днестре они появились примерно на полстолетия позже, с середины 1 в. н.э. От­сутствие здесь какого-либо местного населения в непосредственно предшествующее время заставляет видеть в обитателях поселений типа Молога II именно переселенцев с Нижнего Днепра. Определить, сыграла ли какую-то роль в этом переселении на Днестр хора Ольвии, пока еще невозможно, но и исключить этого нельзя. На уровне сегодняшних знаний распро­странение поздних скифов в Причерноморье выглядит дисперсным. Они образуют три ло­кальные группы на Днепре, на хоре Ольвии и на Днестровском лимане. В глубине степей позднескифских поселений пока неизвестно. Но нужны специальные разведки, чтобы под-

твердить или опровергнуть это наблюдение. Материальная культура поздних скифов повсе­местно сохраняет основные общие черты. Это по преимуществу каменное домостроительст­во лепная керамика устойчивого облика, определенный набор украшений и характерный погребальный обряд. Наряду с этим ярко выраженным единством на определенных памят­никах наблюдаются и некоторые особенности этнографического характера. Например, прак­тика погребения младенцев в амфорах под полами жилищ в Петуховке, Золотом Мысе и массово в Козырке и Никонии, широкое применение обряда паренталий на могильнике Мологи.

Вопрос о причинах расселения поздних скифов с Нижнего Днепра и их судьба в этом исходном для их культуры регионе накануне скифских войн пока мало изучены. Обще­принятым является представление о том, что запустение днепровских городищ было связано с натиском сарматов. Интересной попыткой конкретизировать это положение является ис­следование Н.Е.Берлизова (1990). На основе уточнения ряда датировок он пришел к выводу о том, что позднескифские городища в начале-середине 1 в. до н.э. подверглись запустению. Могильники Золотой Балки, Николаевки, Красного Маяка, поздняя группа захоронений Пе-туховки появляются сразу после запустения соответствующих городищ и их населению не принадлежат. По мнению этого исследователя " население, оставившее могильники, участвовало в разрушении городищ, а затем в их возрождении". Его истоки он видит на Центральном Кавказе, где племена, оставившие катакомбные могильники Нижний Джулат, Чегем, Мостовой " послужили основой для формирования западного варианта аланской культуры, а своими корнями уходят в ту же скифскую культуру", что и поздние скифы на Днепре и в Крыму. Эти выводы Н.Е.Берлизова порождают большое количество проблем, которые требуют дальнейшего углубленного изучения.

Окончательное прекращение функционирования нижнеднепровских городищ про­исходит не единовременно и растягивается примерно на два первых века нашей эры. Частичный ответ на вопрос, что же произошло с их населением дают неукрепленные посе­ления той же культуры на Днепре, просуществовавшие дольше городищ, м.б. до начала скифских войн. Некоторые археологи полагают, что исследовавшиеся поселения Берислав, Каиры и Дудчаны существовали и в 4 в. В любом случае их отличают от поселений черняховской культуры как вполне самостоятельное явление. В связи с ними часто рассмат­ривают поселения с каменным домостроительством на р.Ингулец, материалы которых за­ставляют считать их черняховскими. Однако, как показывает проработка полевых докумен­тов, нельзя с определенностью исключить на некоторых из них, в частности Афонасьевке, слои более раннего времени. Не исключено, что остатки нижнеднепровских поздних ски-

фов после запустения городищ продолжали жить на этой территории до начала скифских войн, а может быть и позднее в небольших неукрепленных поселениях. Такие селища суще­ствовали (например поселение Львово) и в предшествующее время параллельно с городи­щами. Выявление и изучение позднескифских неукрепленных поселений на Нижнем Днепре и сопредельных территориях насущно необходимо, особенно учитывая возможность их полного исчезновения в результате хозяйственной деятельности.

Чрезвычайно тесные связи поздних скифов с античными городами Причерноморья вызывают необходимость изучения этих двух образований во взаимосвязи. Создается впечатление, что зона расселения поздних скифов в Восточной Европе является аналогом прилимесного района в Центральной и Западной. Именно поздние скифы были переда­точным звеном в распространении античного влияния дальше на север. Эта их роль остается пока совершенно неизученной. О том, что их прямые контакты простирались достаточно далеко, свидетельствуют в частности выразительные материалы фракийского происхожде­ния во всех трех позднескифских регионах. Причем, поскольку это по преимуществу лепная керамика, трудно связывать ее с последствиями похода Буребисты. Найденная на Мологе полуземлянка, в которой концентрировалась такая керамика, скорее говорит о примеси со­ответствующего населения. Характер и направление связей с фракийским миром пока со­вершенно не ясны. Сомнительно, чтобы они осуществлялись через низовья Дуная и Буджак-скую степь, поскольку в ней нет следов обитания или проникновения даков за Прут. Распро­странение элементов фракийской культуры именно в низовьях Днепра, Южного Буга и Дне­стра позволяет предположить иное направление этих связей. Они могли осуществляться по рекам с районом Северо-Восточного Прикарпатья — зоной обитания карпов.

Изложенные наблюдения приводят к выводу о том, что позднескифская тема, дол­гое время сводившаяся к изучению городищ и могильников на Днепре, должна привлечь гораздо большее внимание, и исследоваться на более широкой территории с расширением круга памятников. До сих пор она привлекала ограниченное внимание. Так, она не нашла отражения в капитальном труде " Славяне и их соседи в конце I тыс, до н.э. – первой поло­вине I тыс. н.э.". Без ее разработки трудно понять в деталях историю населения Причерноморья от Днепра до Дуная в первой пол. I тыс. н.э.

А.А.Туаллагов

СИНДЫ В ОСЕТИНСКОМ ЭПОСЕ

В нартовских эпосах осетин и адыгских народов фигурирует загадочный народ чинты/кинты. Его отождествляли с хаттами (Кумахов 1987), монголами (Ногмов 1994; Аутлева 1973), Китаем (Гуриев 1991), в последнем случае добавляя согдийцев (Кузнецов 1993) или азиатских кочевников (Исмагилов 1991), иберами-кимерами (Дрягин 1930), ченами (Асанов 1977), восточными славянами (Талпа 1936), пришельцами с юга (Алиева 1969), просто варварами (Хагурова 1980). В конце концов они стали ассоциироваться с врагами вообще (М.Е.Талпа, С.Ш.Аутлева, Ю.Н.Асанов).

С синдами впервые сопоставил чинтов Л.Г.Лопатинский (1896; 1898), впоследствии связавший их с чеченцами. " Синдскую версию" приняли другие исследователи (Алборов 1958; Шортанов 1969; Козаев 1985). Но развернутую аргументацию предложил лишь Ю.А.Дзиццойты (1992), отметивший, что чинты жили к северу от нартов в районе До­на/Кубани, а в их земле были сильные народы.

Данная локализация точно соответствует эпическим материалам. Кроме того в ка­бардинском эпосе страна чинтов помещается в Перитии, т.е. в аду, который адыги помеща­ли на севере. Но сведения кабардинского и абазинского эпосов о сильном жаре там, вопреки мнению автора не отклонение от нормы. Сильную жару летом на Дону отмечал Евстафий. Еще более точную локализацию чинтов дает абазинский эпос, помещающий их рядом с ис-пами. С последними адыгские народы связывали дольмены, распространенные от Анапы до Очамчира (Марковин 1985), т.е. от древней столицы синдов Горгиппии. У абхазов испов заменяют ацаны, владевшие каменными оградами " ацангуара" в бассейнах рек Мзымта, Бзыбь и Кодор, а у абазин их дублерами выступали маракуанцы, чье название сближается с названиями Марухского перевала, реки Маруха и горы Маруху в Карачаево-Черкессии и Аб­хазии. По адыгским сказаниям между нартами и испами были гумские степи, которые по осетинскому эпосу выходили к морю, и чье название сближается с названиями Кумской рав­нины и перевалом Кумбаши.

В эпосах чинты имеют государство или крепость. Хотя вопрос о государственности у синдов спорен (Шелов 1981; Шелов-Коведяев 1984), наличие городов оправдывает сведе­ния эпосов. Примечательно, что осетинский герой " чинтского цикла" имел жену из рода сарабита, за которым могут скрываться крымские или таманские сербы (Дзиццойты 1992). На Тамани их размещал Плиний. У северокавказских народов отмечена фамилия Сербиевы, связываемая с сербами Птолемея в районе от Кераванских гор до р.Ра (Виноградов, Чокаев 1966). У чеченцев словами " серби" и " циарьмат", второе из которых возводят к " сармат",

обозначают неприятных, враждебных людей. У балкарцев герой " чинтского цикла" брал на рыбалку собак, что не находит себе объяснения. Возможно, следует вспомнить свидетельст­во Аристотеля о волках, помогавших рыболовам Меотиды. У адыгских народов и осетин прямо противоположные оценки чинтов. Для первых это многочисленные враги, покорен­ные нартами, для вторых — небольшой и самый близкий нартам народ, нередко живущий с первых дней вместе с ними, имеющий аналогичную структуру общества. Такое положение говорит о самостоятельном знакомстве народов с синдами, подтверждая отсутствие пер­вичной фольклорной схемы.

Представляется возможным выявить историческую основу такого положения. По Страбону, на земле синдов расселились аспургиане, способствовавшие воцарению на пре­столе первого представителя сарматской династии – Аспурга. Лукиан Самосатский от­мечает, что покорить синдов Боспору обязались аланы. Показательно сближение в данном случае аспургиан и алан. Такое развитие событий и могло привести к противопоставлению нартам синдов, превратившихся в большой народ, т.к. они оказались в сфере влияния сарма-то-алан и Боспора (в эпосе отмечается контаминация сказаний о захвате чинтов и Боспора). У адыгских народов сохраняется лишь воспоминание о захвате Синдики, и в процессе адап­тации эпического материала нарты становятся собственными героями, а чинты – врагами. Осетины наследовали эпос непосредственно по аланской линии. Поэтому для них чинты в соответствии с реальностью небольшой народ. Он близок нартам, что диктуется включением чинтов в общество аспургиан, занявших привилегированное положение на Боспоре. Момент захвата был поэтому забыт, чему могла способствовать и так называемая " сарматизация". С другой стороны, тождество социальной структуры обществ нартов и чинтов напоминает о теории индоарийского происхождения синдов (К.Риттер; О.Н.Трубачев; Т.В.Гамкрелидзе; В.В.Иванов; Ю.А.Дзиццойты; Е.Берзин; Э.А.Грантовский), которая может дать и несколько иной поворот в оценке материала исторического и эпического характера.

А.А.Цуциев

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: