ОТРАЖЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В ТЕКСТЕ

 

Журналистский текст и его функции

Диалектика текста и диалектика отражения мира

Создание текста – процесс творческий

 

Журналистский текст, обладающий специфическими качественными признаками, является вместе с тем текстом в универсальном, классическом значении этого понятия. Более того, именно данный вид текста наделен широкими, можно сказать, уникальными возможностями – он представлен исключительно многоаспектно, в самых различных вариантах, воссоздается с учетом осмысленной и логически оправданной целесообразности.

Прежде чем перейти к исследованию этого яркого феномена, необходимо, однако, внести некоторые терминологические уточнения в понимание текста вообще.

Интерес к нему в XX в. обрел поистине взрывной характер. Текст рассматривается уже не только как словесное сочинение или его фрагмент и даже не только как последовательное расположение знаков, образующих единое семантически завершенное произведение. Ныне он понимается и как явление космологическое, соотносится, а порой и полностью отождествляется со всем окружающим миром: «мир есть текст», и «мы живем внутри грандиозного текста». Он читается в прямом смысле этого слова, поскольку, например, полна глубокого смысла даже «клинопись журавлиных стай». И в самом деле, то, что нас окружает, открыто для познания, любая деталь наделяется соответствующим значением и, соединяясь с другими деталями, образует своеобычное «повествование», которому присуща изначальная премудрость, логичность и гармония. Поскольку окружающий мир познается, «прочитывается», то возможно вести речь о том, что «весь мир есть знаковая система – бесконечно глубокий по своему смыслу текст»[1].

Одним из первых сумел осмыслить и системно представить диалектически сложную природу текста российский философ, культуролог и литературовед М.М. Бахтин (1895–1975). Он отнюдь не сводил предмет изучения лишь к сумме знаков или к способу истолкования материала. Бахтиным текст определяется как плоть общения[2].

Такой взгляд в целом соответствует концепции выдающегося литературоведа Ю.М. Лотмана (1922–1993), который говорит о типологии текстов и рассматривает каждый определенный объект как текст, выделяя, например, иконические тексты живописи и скульптуры[3]. Для нас особенно важно, что в числе образцов текста, «открытого для наращивания», то есть последовательно вбирающего все новые знаковые комплексы, называется и газета – это «газетный роман, сама газета как целостный текст»[4]. Подчеркнем, что здесь речь идет о едином тексте печатного издания, его общем знаковом пространстве, в котором интегрированы письменные, иконические и прочие материалы. Такой подход представляется исключительно перспективным, поскольку, с одной стороны, расширяет возможности диалектического исследования издания как разделенного на относительно самостоятельные текстовые системы, а с другой стороны, позволяет выявить закономерности их объединения в общее произведение, установить качественный уровень их совместимости.

Таким образом, как видим, текст – это и физический, вполне конкретный мир (от местного ландшафта – до космической «книги»), и средство общения, причем далеко не всегда выраженное в предметной, вещественной форме.

Текст может воплощаться, например, в публикациях прессы, а может и в устном сообщении – сошлемся на бесписьменную природу фольклорных текстов, эту своего рода «бесписьменную форму бытия»[5]. Текстовой материал реализуется и в таких паралингвистических, невербальных средствах коммуникации, как жест, расстояние между участниками коммуникативного акта, голосовые модуляции и т.д. Эти характеристики обретают первостепенное значение в передачах, соответственно, телевидения и радио. Едва ли не все свойства текста могут находить выражение в журналистских материалах. Причина состоит в том, что эти материалы строятся на семиотической основе – то есть складываются из множества знаковых комплексов. А любой гомогенный (однородный по строению) текст – это система специально отобранных однотипных знаков. Выделим характеристики текста как своеобразного феномена. Согласно А.М. Коршунову и В.В. Мантатову, основной из признаков – знаковость, поскольку текст всегда зафиксирован и представлен в конкретных знаках. Они могут быть письменными – это средства естественного языка, генетически неразрывно связанного с появлением и существованием человека. Именно этим языком воспроизводится содержание философской, художественной, конкретно-научной литературы и, добавим, журнально-газетной периодики. При помощи знаков воссоздаются и тексты метаязыка, служащего для формализации исследования и описания естественного языка. И, конечно же, в процессе текстообразования используются иконические знаки – для создания иконических (изобразительных) текстов, которые, в частности, явно доминируют в журнальной иллюстрированной печати.

Другое свойство текста – его отграниченностъ, то есть противопоставление группы знаков, образующих текст, сторонним, не входящим в его состав, проще говоря – чужим знакам. Действует принцип «включенности-невключенности». Любой текст, и прежде всего гомогенный, вбирает в себя только подходящий, принципиально отвечающий его природе знаковый материал. Другой материал решительно отторгается. Возникает вопрос: а как же объяснить те случаи, когда в пределах иконического знакового комплекса вдруг оказывается элемент иной знаковой системы? Например, в пространство иллюстрации помещается вербальный (словесный) материал, выраженный соответствующей шрифтовой графикой. Иконическая система основана на внешнем сходстве знака и объекта отражения, а письменные знаки – это всего лишь символы, не имеющие внешнего сходства со своим значением: звуком, предметом, идеей т.п.

Всегда ли отторгаются чужеродные элементы? Конечно, далеко не всегда. Дело в том, что возможна глубинная модификация знакового образования, когда меняется характер его понятийного содержания, то есть сигнификат. Письменные знаки перестают, к примеру, выполнять свою первоначальную коммуникативную функцию, и первостепенную важность обретают их внешние, формальные эстетические признаки. Так, в знаменитой живописной работе И. Босха «Удаление Камней Глупости» представлен значительный по объему шрифтовой графический материал: с изобразительными средствами соединяются письменные, причем надпись, воспроизведенная стилизованной текстурой (острым ломаным готическим шрифтом), крайне трудно читается. В переводе с голландского она звучит так: «Мастер вырезает камни – мое имя Лубберт». Однако современный человек вообще вряд ли станет мучиться расшифровкой старинного письменного текста. Надпись настолько глубоко проникла в ткань живописной композиции, что уже не воспринимается как обособленный семантический элемент. Полотно представляет собой единый иконический текст, и его единство обусловливается созвучием стилистики шрифта и всего живописного произведения: изысканно-строгая символика позднего Средневековья отразилась и в образах людей, и в шрифтовой графике надписи.

С развитием печати прием воссоздания иконического текста с интенсивными включениями элементов письма стал применяться очень активно. Главное условие того, чтобы иконография не отторгала письмо, не меняется: стилистические обертоны должны совпадать, а в шрифтовой графике наиболее важное значение обретает эстетика внешней формы. Примеров – бессчетное множество, но приведем один – известную фотографию А.М. Родченко «Радиослушатель» (1929). Именно так называется журнал, который в руках ребенка занимает центральное положение во всей композиции. Крупно представленные на обложке журнала буквы характерного для той эпохи почерка своей спокойной округлостью сочетаются с формами чашки, блюдца, динамика. Возникает ощущение единства и гармонии, иконический текст органично вбирает в свое поле элементы текста письменного. Принцип связности и цельности единого текстуального пространства в этом случае не нарушается ни в малейшей степени.

Стать цельным произведением, не рассыпаться на отдельные чужеродные ингредиенты тексту позволяет соответствующая структурность – внутренняя организация. Это свойственно любым текстовым моделям, включая, разумеется, и те, которые существуют в пределах печатного издания. Более того, в этом случае требуется особо строгая организация материала, поскольку все журналистские произведения должны отличаться четкостью композиционного построения, ясностью и конкретностью семантики.

С этими проявлениями качественной природы текста неразрывно связано присущее ему тематическое единство. В его основе лежит авторский замысел, концептуальная позиция того, кто, создавая произведение, осуществляет отбор необходимого для текстопостроения материала – соответствующих цели знаков или более крупных комплексов. Если представить образно, это нужные для возведения здания простейшие строительные материалы или сложные, собранные заранее модульные конструкции. Как и при постройке дома, в прессе исключается случайное нагромождение элементов, требуется взвешенный выбор средств, ориентированный на обеспечение цельности и неразделимости материала.

Качественные признаки текста всегда присущи и журналистским произведениям. В практике СМИ неукоснительно действуют законы текстообразования. На журналистику распространяется общенаучное суждение Коршунова и Мантатова, проясняющее особенно важные, ключевые положения проблемы: «Рассматриваемое понятие относится не только к естественным языкам. Всякую знаковую структуру, выражающую некоторый целостный смысл, реализовывающую определенную культурную функцию, можно рассматривать как текст. Это дает возможность перенесения точных методов лингвистики на всю совокупность наук о культуре. Понятие “текст” в данном случае намного шире и глубже его словарного определения»[6].

в начало

 

ЖУРНАЛИСТСКИЙ ТЕКСТ И ЕГО ФУНКЦИИ

 

Под журналистским текстом следует понимать сложное и разнохарактерное системное знаковое образование. Журналистский текст – это понятие родовое, предполагающее внутреннее деление, классификацию, основанную на изменении видового признака (таксономическое деление). В ходе классификации устанавливаются видовые категории, и прежде всего те, в образовании которых участвуют основные «языки» СМИ – шрифтовой текст (письменные знаки, или символы) и иконический (иконические знаки). Разумеется, в процессе создания текста участвуют и другие, менее значительные в семантическом плане элементы – украшения, линейки и т.д. Такая большая амплитуда возможных вариантов текстового материала в печатном издании позволяет добиться особенно высокого уровня отражения всех сторон жизни. В этом и заключается уникальность журналистского текста как универсального и максимально эффективного средства коммуникации.

В то же время журналистский текст в силу своей многогранности довольно сложен для рассмотрения в качестве единого объекта. Его многие практические проявления едва ли взаимно соотносимы, не имеют общей предметной основы – например, иконический текст печатного издания и бесписьменный вариант текста (практически любой аудиоканал). Эта проблема волнует многих исследователей средств массовой коммуникации. Особенно большой интерес представляет мнение видного специалиста по семиотике, культуролога и философа У. Эко. Он обращает внимание на то, что проблематика массовых коммуникаций «потребовала семиологического обоснования своих принципов» (Эко следом за Ф. де Соссюром предпочитает говорить не о семиотике, а о семиологии).

К средствам массовой коммуникации Эко относит кино, прессу, телевидение, радио, ротапринтные еженедельники, комиксы, рекламу, различные виды пропаганды, легкую музыку, массовую литературу. Разумеется, к ним можно применить методы какой-либо одной дисциплины – психологии, социологии, педагогики, стилистики и т.д. Вполне допустимо глубокое исследование отдельных сторон и специфических технологий деятельности различных средств коммуникации. Но ученый резонно говорит и о необходимости выявления «общей подкладки», поскольку на определенном этапе развития общества «то разное, что есть в характере и воздействии таких способов коммуникации, как газета, кино, телевидение или комикс, отходит на второй план по сравнению с тем, что в них есть общего».

Это имеет очень большое как теоретическое, так и практическое значение, поскольку позволяет более осмысленно взглянуть на процессы, протекающие в конкретных средствах массовой коммуникации, обобщить опыт, выявить более эффективные методы работы с журналистским текстом. Эко, выступая за предельно точные категории в коммуникативных областях, обращает внимание на двусмысленность термина «средство» в выражениях типа «художественные средства», «средства массовой коммуникации» или же в удачных, по его мнению, словосочетаниях (например, «средство – это сообщение»). Исследователь выражает надежду, что такое «мифологическое» понятие, как «средство», со временем будет истолковано как канал, сигнал, форма сообщения, код и т.д. И вот, наконец, Эко, предлагая точно определить метод анализа массовых коммуникаций, приходит к принципиально важному выводу: «При изучении массовых коммуникаций, когда сводится воедино разнородный материал, можно и нужно, опираясь на междисциплинарные связи, прибегать к разнообразным методам, от психологии до социологии и стилистики, но последовательно и целостно изучать эти явления можно только в том случае, когда теория и анализ массовых коммуникаций составляет один из разделов – причем наиболее важных – общей семиологии»[7].

Попытаемся пояснить это краеугольное положение. Эко ведет речь о том, что система массовой коммуникации обязательно должна аналитически исследоваться в плане ее знакового выражения, то есть исследоваться должен ее текстообразующий фактор. Это действительно позволяет обнаружить общую основу столь разнохарактерных феноменов, каковыми являются каналы коммуникации. Такой основой можно считать активный знаковый аспект данных средств, при всех различиях моделей текстов в зависимости от типа средства коммуникации. Например, из письменных знаков формируются тексты, доминирующие на страницах газетно-журнальной периодики, – письменные тексты. Исключение составляют лишь те немногие специализированные издания, в которых большую часть площади занимают иллюстративные материалы. Поэтому под текстом произведения для печатных СМИ почти всегда подразумевается его традиционный письменный вариант.

Журналистский текст в любом своем проявлении обладает многокачественными характерными признаками, и в этом плане он может быть соответствующим образом оценен. Так, можно установить, насколько высок уровень исполнения материала, и какие критерии подходят для этого. Немецкий исследователь периодической печати Г. Рагер, отмечая большую методологическую сложность определения качественных параметров журналистского текста, предложил основными считать следующие его признаки: объективность, форму подачи материала, актуальность, релевантность (то есть соответствие между информационными запросами аудитории и полученным ею сообщением)[8].

Таким образом, определилась прямая зависимость оценки качественного уровня журналистского текста от того, как в нем реализован важнейший социальный принцип – способность представить неискаженную картину событий. Это основной аспект социального функционирования журналистского текста, при котором главную роль играют сугубо содержательные достоинства СМИ. Если для механической записи материала и его визуального представления (набор газетных статей, верстка номера) достаточно символических письменных знаков, то для передачи и восприятия сути публикаций необходимы знаки следующей ступени, более сложно организованные. В широком смысле это – «знаки социального факта», «заданные» семантическими возможностями текста и возможностями аудитории. «Знаки, поступающие из журналистских текстов, аудитория воспринимает не “один к одному”, а в собственном осмыслении. Поскольку аудитория всегда разнородна, постольку в ней зарождается не одно, а несколько осмыслений. Когда знаки из журналистских текстов начинают систематически не совпадать с реальным опытом аудитории, конкретное средство массовой информации перестает пользоваться доверием тех, для кого оно действует»[9]. Наличие «знаков социального факта» практически всегда свойственно журналистскому тексту.

С социальным смыслом органично связан идеологический аспект журналистского текста. Независимо от того, в пределах какой общественно-экономической формации воссоздается журналистское произведение, оно будет всегда весьма жестко идеологически ориентировано. Это продиктовано неизменным существованием определенного, соответствующего конкретному обществу и времени диску́ рса (от франц. discours – речь). Слово «дискурс» здесь понимается двояко: как текст, служащий «обозначением смысловой среды всеобъемлющей культуры, в которой обитает цивилизованный человек, постоянно общающийся с другими людьми и совместно с ними творящий бесконечный глобальный текст»[10], и как текст, который, «являясь... целенаправленным социальным действием, не только создается в процессе социальной деятельности, отражая ее, но также создает, продуцирует социальную действительность»[11]. Любой, по сути, журналистский материал выступает как часть этого дискурса. Публицистическое произведение в той или иной мере всегда интегрировано с важнейшим сегментом общего дискурса – политическим дискурсом, который несет в себе идеологическое содержание.

Это вполне естественное положение вещей – текст журналистского произведения существует самостоятельно и в то же время диалектически связан с другими сферами духовной жизни. Поэтому правомерно выделять в системе массовой информации идеологический аспект текстообразования, семиотический (знаковые системы, письменная речь, изображение, правила отбора языковых и неязыковых средств), а также технологический (отбор информации, оперативность, адекватность, качественное разнообразие, тиражирование, доставка и т.д.). Идеологический аспект включает в себя упорядоченный состав текстовых источников, набор тем, по которым высказывается массовая информация, прогноз и организацию аудитории, зависящие от программы массовой информации и ее источников: газет, редакций радиовещания и телевидения[12]. Содержание текстового материала массовой информации отражает с определенных идеологических позиций положение вещей в мире.

Любой журналистский текст, то есть материал достаточно адаптированный к публикации в соответствующих средствах массовой информации, отличается существенной актуализацией отмеченных выше признаков – коммуникативных, социальных, идеологических. Во многих текстах уровень актуализации данных признаков может достигать максимума – это практически все газетно-журнальные тексты на острые общественно-политические и экономические темы. Их резонанс во всех сферах функционирования оказывается очень высоким. В некоторых текстах проявление указанных признаков может быть в той или иной мере приглушенным. Для сравнения рассмотрим три отрывка из публикаций, объединенных тем, что это именно газетные тексты, написанные настоящими мастерами слова и посвященные проблемам образования, то есть обладающие определенным тематическим созвучием.

 

Всякий «развитой гимназист» считает необходимым заниматься русским языком.

Что же дают этим юношам, которые, говоря громко, с такой жадностью стремятся к этому источнику знания?

Половину курса они посвящают главнейшим образом на то, чтоб изучить, где надо ставить и где не надо ставить букву, которая совсем не произносится.

Вторая половина курса посвящена изучению «древних памятников» и того периода литературы, который никого уж не интересует.

Все, что есть живого, привлекательного и интересного в «предмете», исключено.

Мертвые сочинения, вместо того чтоб развивать, приучать мыслить, приучат к «недуманию».

И в результате...

Три четверти образованной России не в состоянии мало-мальски литературно писать по-русски. Привычка к шаблону в области мысли. И спросите у кого-нибудь, что такое русский язык.

– Скучный предмет!

А ведь это язык народа, это половина «отчизноведения», это «душа народа».

Позвольте этим шаблоном закончить сочинение о преподавании русского языка.

 

В.М. Дорошевич. Русский язык (1905 г.)

 

Господин директор принял у меня документы (заявление в полтавскую гимназию о том, что дочь автора хочет сдать экзамен по латыни. – авт.), пересмотрел их, не сказал, что «уже поздно», но совершенно корректно выставил другой барьер: недостает еще... «свидетельства о благонадежности».

Признаюсь, несмотря на мой почтенный возраст и разносторонний опыт, это требование г. директора гимназии меня несколько... ошеломило. Положим, как российский обыватель, я обязан был знать, что «благонадежность» в нашем отечестве есть нечто очень важное и необходимое, как пища, как вода, как воздух, даже более – как паспорт. Без «благонадежности» вы – человек, в сущности лишенный всех прав состояния. Вы, положим, окончили учительскую семинарию и получили «право» заниматься учительством. Но если «администрация» не пожелает признать вас «благонадежным», вы потеряли годы учения напрасно: учителем вам не быть. Точно так же вам загражден доступ на службу государственную, земскую, а порой (при особенной энергии власти) даже и на частную. Одним словом, без особого милостивого разрешения полиции, называемого «свидетельством о благонадежности», человеку остается порой одна торная дорога – в экспроприаторы. Разрешение на это не нужно, но зато самый «род деятельности» не всякому по силам...

 

В.Г. Короленко. О латинской благонадежности (1908 г.)

 

В развитии университетской науки есть немало сложностей... Многотемье, противопоказанное научно-исследовательским институтам, здесь благо: студенты по всякому вопросу должны получать знания из первых рук. Но есть и великое преимущество университетской науки – постоянный приток молодежи. Я побывал во многих лабораториях, отделах и едва ли не всюду слышал: «Появился один дипломник, светлая голова». Или: «Этого ни за что не упустим». Или даже: «Есть один парень, буду делать ставку на него». Ведет сейчас исследования у вирусологов некий подающий большие надежды дипломник Валя (фамилию называть не буду, рано), а рядом с ним уже крутится, выполняет первые научные задания третьекурсник Валера, – эта работа не знает перерывов, она надолго, навечно. Я спросил у Борисова, что ему нужно, чтобы создать новый отдел (люминесцентных методов). Он перечислял: нужны помещения – вроде бы уже найдены, нужны приборы – уже имеются. Он сказал: – Мне бы найти двух хороших, молодых физиков. Молодых. Хороших. Двух.

 

А.А. Аграновский. Незаменимые (1972 г.)

 

Не вызывает сомнения достаточно высокий уровень решения коммуникативных задач, которые стояли перед авторами этих трех текстов. Благодаря умелому и точному в профессиональном отношении изложению материала, удачному использованию композиционных и языковых средств данные публикации выполняют одно из условий коммуникативного акта – обмен осмысленными сообщениями. Литературно хорошо проработанные, ясно выстроенные и обладающие несомненными архитектоническими достоинствами тексты легко воспринимаются читателем, доносят до него авторские мысли и чувства.

Кроме коммуникативной задачи, тем или иным образом решаются задачи социального характера – тематически значительные, поднимающие произведения на ступень широкого обобщения. Тексты написаны в разное время и разных жизненных ситуациях, посвящены проблемам разного масштаба. Если публикация Дорошевича касается культурно-просветительской стороны общественной жизни, пусть даже исключительной важности, она все же, как нам представляется, не достигает той напряженности, не отражает того уровня социального отчаяния, негодования и протеста, как это можно наблюдать в публикации Короленко. Речь идет, подчеркнем, совершенно не о степени публицистического мастерства, не о том, кому из авторов удалось более эффектно в литературном плане воплотить свой замысел, а о присутствии в тексте качественно различных социальных факторов, что может быть свойственно тем или иным произведениям. У Короленко социальный фактор обозначен более жестко, за гранью публицистического повествования – изломанные судьбы «неблагонадежных» людей.

Вне всякого сомнения, отчетливо ориентирован в социальном плане и материал Аграновского. Но социальный фактор в нем относительно смягчен, не достигает такого накала и драматизма, какой присущ прежде всего произведению Короленко. Аграновский в этом случае осознанно выбирает тему не слишком громкого общественного звучания и, соответственно, использует спокойную, неброскую модель сюжетопостроения, хотя повествует, само собой разумеется, о социально важных сторонах жизни.

Как видим, в публицистических текстах, выполненных даже в пределах единого тематического направления, могут по-разному проявляться социальные факторы – феноменологически активно воздействующие компоненты. Они детерминируют в конечном счете качественный уровень осуществления социальной функции, обязательно присущей вообще любому журналистскому тексту.

Социальный аспект произведения выступает в сочетании с аспектом идеологическим. Вместе с тем это разные понятия, о чем свидетельствует и анализ приведенных выше примеров. Идеологический аспект, отражая познавательно-смысловую сторону текста, конкретно проявляется в его концепте – «языковом воплощении понятия»[13], своеобразном семантическом ядре. В рассматриваемых нами текстах концепт выражен различным образом: в произведении Дорошевича он сводится к исполненной искреннего сожаления, хотя и не лишенной гражданского пафоса и назидательности констатации неблагополучия с преподаванием русского языка. В произведении Короленко на первый план выходит идея острого противостояния произволу властей предержащих, и вследствие этого данный текст становится особенно активно воздействующим элементом политического дискурса. У Аграновского концепт формулируется в подчеркнуто спокойном тоне и явно не окрашен избыточной экспрессией, не относится к категории рискованных, взрывных журналистских опытов – он сводится к проблеме развития университетской науки, утверждает необходимость преемственности.

Таким образом, можно говорить, что в процессе создания журналистского текста формируется его соответствующая концептуально-конкретная основа, которая отличается целостностью и завершенностью в идейно-познавательном отношении, причем формируется она с максимально возможным учетом влияния внешних факторов. Эта концептуальная основа существует в форме определенных – сходных или абсолютно различных – идеологам, материализованных в тексте благодаря знаковым комплексам. Вот почему В.Н. Волошинов мог по праву заметить: «Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства. Где знак – там и идеология. Всему идеологическому принадлежит знаковое значение»[14]. От характера концептуальной основы, уровня ее воздействия на сознание читателя впрямую зависит уровень социальной «заряженности» произведения, его возможность тем или иным образом влиять на общественные процессы.

в начало

 

ДИАЛЕКТИКА ТЕКСТА И ДИАЛЕКТИКА ОТРАЖЕНИЯ МИРА

 

Любой текст, в том числе и журналистский, есть, образно говоря, живой организм. Согласно законам диалектики, он рождается, развивается в том или ином направлении, участвует в общественно-культурных процессах, а потом может либо в прямом смысле слова погибнуть, оказаться безвозвратно утраченным, либо, как чаще всего и происходит, потерять актуальность. Так, увы, до нас дошли далеко не все инкунабулы – первые печатные книги, те, которые были выпущены в XV в., и так погребено под толщей архивной пыли большинство публикаций СМИ. Случаются, правда, и чудесные превращения: текст, который считался архаичным, с годами почти мумифицировался, в силу тех или иных причин вдруг может быть востребован. СМИ иногда публикуют взятые из старых газет и журналов материалы. Они могут содержать информацию, в чем-то созвучную современному положению дел. Например, в наши дни «Огонек» перепечатывает из газет начала века рассуждения следующего характера: «Квартирный вопрос – самый важный для москвича. Вздорожание квартир идет crescendo, успокоительные речи, что с появлением больших домов цена упадет, едва ли основательны. Настоящее время – время самой горячей стройки. Возводятся дома в 6–7 этажей с сотнями квартир, но никаких успокоительных результатов квартиронаниматели не видят».

Текст никогда не существует вне времени, однако и во временном плане он должен рассматриваться по меньшей мере в двух аспектах. Во-первых, с момента своего создания он занимает место на общей оси исторического времени, в общем временно́ м пространстве, причем оценивать его надо с учетом реалий конкретного периода. Такое развитие явления, учитывающее трансформацию значений, актуализацию на определенном этапе то одних, то других качественных признаков, называют диахронией (от греч. dia – через, сквозь и chronos – время). Во-вторых, текст может восприниматься сиюминутно, с учетом лишь в данный момент проявляющихся качественных особенностей, как бы в своем мгновенном состоянии, а не в движении. Такое состояние и исследование текста как семиотической системы называют синхронией (от греч. synchronos – одновременный).

Любой письменный вербальный текст – как журналистский, так и литературно-художественный – никогда не бывает полностью самодовлеющим, замкнутым в пространстве исключительно собственной семантики, изолированным от иных развернутых знаковых комплексов, и не только вербальных, но также созданных на другой семиотической основе, в частности иконических. Осуществляется бесконечный сложно организованный диалектический процесс вовлечения одних текстовых образований в другие, и корни этого процесса обнаруживаются в глубокой древности, когда творческая фантазия народа рождала яркие образцы бесписьменных текстов. Органично присущее тексту свойство включать в себя сторонние элементы, а также наложение одних ассоциативно-семантических структур на другие с образованием новых дополнительных значений называется интертекстуальностью.

В рамках теории текста как филологической дисциплины данное понятие разработано достаточно глубоко, и, конечно, его удобно использовать для более полного анализа журналистских текстов. Но, безусловно, это надо делать с учетом их специфики. Ведь журналистские тексты по сравнению с литературно-художественными более многоаспектны, прежде всего в формальном отношении.

Интертекстуальность, будучи неотъемлемым качественным признаком любого связного и целостного знакового образования, отражается в понятии интертекста. «Это те элементы иного текста, которые присутствуют в смысловой структуре рассматриваемого текста как неотъемлемая ее часть. Интертекст – всегда сжатый парафраз текста-источника, возникающий не непосредственно из самого текста-источника, а опосредованно – через представление о тексте-источнике в культурном тезаурусе читателя»[15]. Не случайно здесь фигурирует понятие тезауруса (от греч. thesauros – сокровище, сокровищница), своеобразного словаря, аккумулирующего понятийный опыт и отражающего семантические отношения между его составляющими элементами. Именно благодаря тому, что в тезаурусе человека, воспринимающего сообщение, содержатся представления о других текстах, которые могут быть извлечены из долговременной памяти, и оказывается возможным явление интертекстуальности. Одно из самых конкретных ее проявлений – аллюзии (от лат. allusio – шутка, намек), стилистические фигуры, выражающиеся в том, что текст соотносится с известными историческими и литературными фактами, событиями, персонажами и проч. К примеру, достаточно привести слова «И ты, Брут», как сразу же на их основе окажется воссозданной сложная семантическая конструкция.

Принцип интертекстуальности реализуется сложно, процесс реконструирования прежних текстуальных образований протекает неоднозначно, возможно диалектическое отрицание «устаревших» понятий, что дает повод говорить, в частности, и о «негативной интертекстуальности». Художественное творчество и публицистика различаются в этом отношении, как и во многих других. «Функциональное отличие интертекста в поэтическом тексте от интертекста в журнальных статьях заключается в том, каким образом интертекст включается в смысловую структуру текста. В стихотворении интертекст способствует актуализации целого пласта смысла, расширяя структуру метафорических отношений в тексте; в журнальных статьях интертекст является экономичным способом выполнения прагматических установок высказывания за счет включения сознания читателя в порождение аргументации, подтверждающей истинность передаваемого смысла». Но в то же время, еще раз подчеркнем, общность многих черт художественных и журналистских текстов проявляется постоянно: даже самые логически строгие и рационалистичные публикации газетно-журнальной периодики не лишены обычно аллюзий и метафорических конструкций. Еще ярче это проявляется в художественно-публицистических жанрах. Общность могут обусловливать и «так называемые “лирические отступления”, например, описания пейзажа или погоды в... газетном репортаже, когда целью описания является не передача фактической информации о местности или природных явлениях на момент создания текста, а изображение с их помощью чувств автора в те моменты»[16].

Понятно, что по отношению к тексту, на который они воздействуют, все интертекстуальные образования занимают определяющую позицию, – ведь они предшествуют его возникновению. Но чтобы особо подчеркнуть причинно-следственные связи, четко выделить хронологическое и логическое детерминирование интертекста, используют понятие претекста (от лат. ргае – впереди, перед и textus – ткань, сплетение, соединение). Оно удобно для сугубо практического применения, так как позволяет установить истоки сторонних включений в текст, в том числе, конечно, и журналистский. Претексты очень активно вовлекаются в процесс создания материала. Автор обязательно накапливает опыт чужого вербального текстопостроения, осмысливает его, систематизирует, и, как подчеркивает И.П. Смирнов, восприятие «чужого литературного материала непременно включает в себя момент редукции претекстов до их простейших семантических составляющих». Эти составляющие не всегда легко узнаваемы в новом сочинении, но иногда случается так, что претексты встраиваются в него в качестве почти целостных конструкций. Подобная методика «была воплощена, в частности, в футуристических коллажах, которые предполагают беспризнаковость посттекста (то есть текста уже воспроизведенного, созданного с использованием претекстов. – авт.), смонтированного целиком и полностью из фрагментов претекстов»[17].

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: