КНЯЗЬ НИКОЛАИ АНДРЕЕВИЧ БОЛКОНСКИЙ

Этот мальчик на семь лет моложе Пушкина и на восемь лет старше Лермонтова; он — между ними.

Самый младший из всех героев «Войны и мира», он родился на наших глазах 19 марта 1806 года, в ночь, когда его отец, которого считали убитым, вернулся с войны живой, а мать умерла, и на мертвом лице ее был укоризненный вопрос: «Ах, что вы со мной сделали? »

Мы помним этого мальчика годовалым, когда он «улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки». Мы помним его семилетним у постели умирающего отца, когда он «все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей вслед за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал».

В конце 1820 года ему почти пятнадцать лет. Где-то в другом доме бегает с игрушечной саблей мальчик моложе его — любимый брат Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов, Ипполит. Восемнадцати лет он пойдет с братьями под знамена восстания и, увидев, что оно разгромлено, выстрелит себе в рот.

Николеньке Болконскому будет в то время почти двадцать, и он станет не просто Николенькой, а князем Николаем Андреевичем Болконским.

Болконские живы в подростке с тонкой шеей, с приподнятой верхней губой, как у матери, и с лучистым взглядом отца. Он живет в доме тетки — в том доме, где был бы хозяином его отец, если бы остался жив. Никто не обижает мальчика: конечно, он сыт и одет, у него тот самый гувернер-швейцарец, которого еще отец привез из своего путешествия за границу; графиня Марья любит его, и дядя Николай заботливо ведет хозяйство в его имениях...

Будущее мальчика ясно: блестящее образование, богатство, знатность; перед ним — Болконским — открыта любая карьера; он может возродить забытое имя отца и деда, продолжить их древний род. Но Николенька одинок в этой большой семье, в этом шумном доме. Графиня Марья беспокоится за него: «он вечно один со своими мыслями». Вероятно, она права в своем беспокойстве. В пятнадцать лет человек очень зорко видит и слышит все, что происходит вокруг него, и очень твердо судит о людях, и хорошо знает, чего он хочет от жизни. Позднее, что-то может измениться, но все-таки в пятнадцать лет многое в человеке сформировалось уже навсегда. Чем живет одинокий мальчик — князь Николай Болконский? Он «любил дядю; но любил с чуть заметным оттенком презрения. Пьера же он обожал. Он не хотел быть ни гусаром, ни георгиевским кавалером, как дядя Николай, он хотел быть ученым, умным и добрым, как Пьер».

Он придумал князя Андрея — как всякий мальчик, выросший без отца, придумывает его себе. «Несмотря на то, что в доме было два похожих портрета, Николенька никогда не воображал князя Андрея в человеческом образе». Он был «божеством, которого нельзя было себе вообразить», а Пьер был его другом, и он любил Наташу, которую любил отец. Его представление о том, что было между Наташей, его отцом]и Пьером, о жизни отца р Пьера до войны — верно и неверно. Что-то он знает из рассказов взрослых, но освещает в своем воображении волшебным, поэтическим светом. Что-то он придумывает — и уже навсегда верит тому, что придумал.

Но, как бы ни было, из всех людей на земле он выбрал образцом для себя Пьера — того, кого любил и кому верил его отец, с кем бы он был вместе.

И Пьер выделяет его среди всех детей: «Мы совсем не видались с тобой. Мари, как он похож становится...

— На отца? — сказал мальчик, багрово вспыхнув и снизу вверх глядя на Пьера восхищенными, блестящими глазами».

Все, что говорит Пьер, остается в его душе. «Он не проранивал ни одного слова из того, что говорил Пьер, и потом с Десалем и сам с собою вспоминал и соображал значение каждого слова Пьера».

О чем же говорит Пьер? Денисов расспрашивает его «то о только что случившейся истории в Семеновском полку, то об Аракчееве, то о Библейском обществе». Мальчик, забытый в своем уголке, слушает. «Денисов, недовольный правительством за свои неудачи по службе, с радостью узнавал все глупости, которые, по его мнению, делались теперь в Петербурге...» Даже Николай, расспрашивая Пьера о петербургских делах, невольно подогревает любопытство мальчика. Да еще Денисов кричит: «Ох! спустил бы опять молодца нашего Бонапаг'та! Он бы всю дуг'ь повыбил».

Почему они так говорят? Чем они недовольны? И что думает обо всем этом ученый, умный и добрый дядя Пьер?

Пьер считает, «что обязанность всех честных людей противодействовать по мере сил.

— Что ж честные люди могут сделать? — слегка нахмурившись, сказал Николай. — Что же можно сделать? »

Николай, как и всякий ограниченный человек, считает, что подростку — для его же блага — лучше не слышать, о чем спорят взрослые.

«— Зачем ты здесь?

— Отчего? Оставь его, — сказал Пьер.

И, оставшись с большими в кабинете, Николенька услышал: «...все гибнет. В судах воровство, в армии одна палка: шагистика, поселения, — мучат народ; просвещение душат. Что молодо, честно, то губят!..»

Пьер говорит это в декабре 1820 года, когда изнуренный лихорадкой Александр Пушкин томится в кишиневской ссылке, когда Павел Пестель по ночам думает над рукописью «Русской правды», по всей армии слышатся разговоры о восстании, всколыхнувшем Семеновский полк, а стихотворение Рылеева «К временщику» уже пошло по рукам, и люди учатся думать, читая эту злую сатиру на Аракчеева.

В Петербурге честные люди собираются, чтобы содействовать просвещению и благотворительности. Пьер считает: «Цель прекрасная и все, но в настоящих обстоятельствах надо другое... пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность».

Пьер ненавидит Аракчеева, но, кроме того, он боится народного бунта. «Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей и чтобы Аракчеев не послал меня в военное поселение...»

Мальчик Николенька не думает ни об Аракчееве, ни о Пугачеве; его волнует справедливость. «Бледный, с блестящими, лучистыми глазами», он напоминает о себе:

«— Дядя Пьер... вы... нет... Ежели бы папа был жив... он бы согласен был с вами? — спросил он.

Пьер вдруг понял, какая особенная, независимая, сложная и сильная работа чувства и мысли должна была происходить в этом мальчике во все время его разговора, и, вспомнив все, что он говорил, ему стало досадно, что мальчик слышал его. Однако надо было ответить ему.

— Я думаю, что да, — сказал он неохотно и вышел из кабинета».

Николай твердо знает, что Николеньке «вовсе тут и быть не следовало». Пьеру тоже «стало досадно, что мальчик слышал его», — но в нем живет то редкое, естественное чувство правдивости по отношению к детям, которое рождает настоящих воспитателей. Пусть неохотно, но он отвечает мальчику правду.

И вот Николенька видит сон, которым кончается сюжетная часть романа Толстого (в эпилоге есть еще вторая часть, философская, но последнее событие в книге — сон Николеньки). «Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска... Впереди была слава... Они — он и Пьер — неслись легко и радостно все ближе; и ближе к цели. Вдруг нити, которые двигали их, стали ослабевать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай Ильич остановился перед ними в грозной и строгой позе...»

Потом Пьер превратился в отца; отец ласкал и жалел Николеньку, но «дядя Николай Ильич все ближе и ближе надвигался на них. Ужас обхватил Николеньку, и он проснулся».

Этот сон можно толковать по-разному; конечно, он навеян сегодняшними разговорами, но в нем, кроме того, — вся душевная работа замкнутого мальчика за долгие месяцы.

Что будет с этим мальчиком через пять лет — в декабре 1825 года? Как может сложиться его судьба, если он честен и умеет думать, если он верит Пьеру и мечтает о славе, как его дед — под Измаилом, отец — под Аустерлицем? Куда может привести судьба чистого, самоотверженного мальчика 1806 года рождения, наследника лучших людей русской интеллигенции?

Его отец и дед живут в нем; и он, сам того не зная, живет их духом. «А отец? Отец! Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже он был доволен...» (Курсив Толстого.)

Так думает князь Николай Андреевич Болконский — в Сибири он перестанет быть князем, потому что царь лишит декабристов дворянства, но везде он останется Болконским, и князь Андрей пройдет с ним и с Пьером Сенатскую площадь, тюрьму и каторгу — почетный путь русского дворянина.

3. И СНОВА....

Старинная пословица говорит: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Это будет уже другая река — она течет, движется, меняются ее берега; и вода, и небо над ней каждую секунду становятся иными. Человек тоже меняется — каждое прожитое мгновенье рождает в нем новый опыт, новую мысль, новое чувство.

Нельзя дважды войти в одну и ту же книгу. Если это настоящая книга, она движется и растет вместе с нами.

«Война и мир» — из тех книг, которые нельзя перечитывать; ее каждый раз читаешь заново и заново открываешь для себя Наташу и Пьера, князя Андрея и мальчика Николеньку, Кутузова, Долохова, капитана Тушина... Заново открываешь себя самого, потому что книга эта всякий раз рождает новые мысли.

В самом ее названии — вся жизнь человеческая: ВОЙНА и МИР. Это книга о рождении и смерти, о любви и горе, о счастье и страданиях, о молодости и старости, о чести, благородстве, о серьезности и легкомыслии, о разочарованиях, потерях и поисках... Эта книга охватывает все, чем живет человек, от самых маленьких личных событий до грандиозного и величественного единения людей в час общей беды народа.

Для каждого из нас при каждом чтении это новая книга: сегодня она о Наташе, завтра — о Кутузове, через год — о Пьере. На самом же деле это всегда книга о том, что произошло с целым народом, поэтому каждый из нас видит в ней свое, поэтому в дни испытаний мы прибегаем к роману Толстого за помощью, советом, исцелением.

Поэтому второй такой книги нет. Дело не только в том, что она охватывает две разные войны, и годы мира между войнами, и еще годы после войны; в ней меняются поколения: уходят старики, дети становятся взрослыми, а взрослые — стариками, и уже новые дети шумят в старых домах.

Каждый из старых и молодых, взрослых и детей, появившихся на ее страницах, объясняет нам не только то, что было вчера, но и то, что есть сегодня, будет завтра — вот почему второй такой книги нет.

Я снова открываю «Войну и мир», чтобы проверить какую-то цитату, и, открыв, зачитываюсь надолго.

Опять Наташа пляшет у дядюшки, и он видит, что ее «дух и приемы... были те самые, неподражаемые... русские», которых ждут от нее все вокруг. Она еще счастлива, полна радости и любви, еще не испытала горя — но в сердце ее уже живет та Наташа, которая отдаст повозки раненым, а много позже станет женой декабриста.

Снова поднимается грозная народная стихия навстречу Наполеону, и купец Ферапонтов поджигает свой хлеб, а другие купцы несут горящие бревна в свои дома, чтобы поджечь их, и мужики в белых рубахах работают на поле сражения, как привыкли работать на мирных полях.

Я перечитываю «Войну и мир» и вижу страницы и главы, о которых ничего не сказала: ночь на святках; опера, которую Наташа слушает рядом с Элен; женитьба Бориса на Жюли; объяснение Андрея с отцом, многие страницы о войне — и каждая строчка рождает новые и новые мысли.

Но вот страницы, над которыми я думала, о которых писала:

«Пьер... сидел у себя наверху перед столом в накуренной низкой комнате, в затасканном халате и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто-то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.

— А, это вы, — сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. — А я вот работаю, — сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу».

Как же так? Сколько раз я читала эти строки — и никогда не видела в них того, что вижу сегодня. Внизу, у графини Елены Васильевны, — раут, на нем присутствуют важные лица, но Пьер с некоторых пор «стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе» — я читаю это как бы впервые, потому что раньше не обращала внимания ни на то, как плохо Пьеру в своем доме, ни на то, что он опять живет наверху — в той комнате, где жил при отце, куда поднимался к нему Борис Друбецкой. И никогда я не замечала, что Пьер курит, — это ему, кажется, и не идет совсем!

И «затасканный халат», напоминающий Обломова, — нет, Пьер другой, он умеет заставить себя работать; но нужно ли это? Никогда раньше я не видела трагических строк: «с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастные люди на свою работу», — ведь это правда, в работе действительно спасенье, но Толстой как будто осуждает или, может быть, жалеет Пьера... А я всегда считала достоинством способность уйти в работу от горя, раздражения, тоски. Правильно ли я понимаю Толстого и как же быть на самом деле, если человеку плохо, и только в своем труде он находит утешение?

«Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.

— Ну, душа моя, — сказал он, — я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда я не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг». (Курсив мой. — Н. Д.)

Что же такое дружба, если Пьеру плохо, а князь Андрей не видит этого и занят собой? Но — с другой стороны — что же такое дружба, если несчастливый Пьер отвечает: «я очень рад» — и «действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась и он радостно слушал князя Андрея».

Неужели все это можно объяснить так просто, что князь Андрей в этой сцене плох, эгоистичен, а Пьер благороден и хорош? Но ведь через три года Пьер будет так же счастлив своей любовью к той же Наташе — и забудет все горе, причиненное им обоим смертью князя Андрея — нет, нельзя судить так просто; все в человеке сложнее; счастье эгоистичнее горя, и как осуждать счастливого за то, что он счастлив?

Но как прекрасна эта способность забыть свою беду и обрадоваться за другого!

«— Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, — говорил князь Андрей. — Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она и там все счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...

— Темнота и мрак, — повторил Пьер, — да, да, я понимаю это».

Они говорят каждый о своем — и оба об одном; они понимают друг друга с полуслова — и вовсе не понимают; но это и есть дружба; не дано одному человеку понять в другом все — хорошо это или плохо?

И снова я открываю «Войну и мир» — и перечитываю много раз читанные страницы. Опять Кутузов идет перед строем войск; опять капитан Тушин бегает со своей трубочкой от одного орудия к другому; и Долохов мечет банк, и Наташа гадает перед зеркалом... Я читаю все эти знакомые строки, но в каждой из них открывается новое, неизведанное; их нельзя исчерпать, их можно только читать снова и снова...

 

 

⇐ Предыдущая12345

Поделиться: