Часть Первая. КАТЕГОРИИ АБСТРАКТНОГО И КОНКРЕТНОГО КАК КАТЕГОРИИ ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ

Глава 1. МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ И ДИАЛЕКТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ " КОНКРЕТНОГО"

1. ОПРЕДЕЛЕНИЕ " КОНКРЕТНОГО" У МАРКСА И ЕГО ОСОБЕННОСТИ

Как известно, Маркс определяет " конкретное" как " единство многообразного". С точки зрения старой, чисто формальной логики, это определение может показаться парадоксальным: ведь сведение чувственно-данного многообразия к " единству", в нем обнаруживающемуся, представляется на первый взгляд (а старая логика из этого " первого" взгляда и исходит) задачей выработки не " конкретного", а как раз наоборот - абстрактного знания о вещах. С точки зрения этой логики осознавать " единство" в чувственно воспринимаемом многообразии явлений - значит отвлечь от них то общее, то абстрактно одинаковое, которым они все без исключения обладают. Это - абстрактное единство, зафиксированное в абстрактно общем понятии, в " высшем роде", в " обобщении" - с точки зрения старой логики и есть то единственное " единство", о котором имеет смысл говорить в логике.

И действительно, если понимать задачу мышления как задачу сведения чувственно-данного многообразия к простому абстрактному выражению, как задачу отыскания абстрактного " единства" в различных явлениях то определение Маркса обязательно покажется неоправданным, не принятым в Логике выражением.

Однако следует учесть, что Логика Маркса опирается на совершенно иные представления о мышлении, о его цели и задачах, нежели те, на которые опиралась старая традиционная логика. Это отражается не только в сути понимания логических проблем, но и в терминологии, с помощью которой эта новая суть выражается.

Если Маркс определяет конкретное как единство многообразного, то здесь предполагается диалектическое понимание категорий " единого" и " многого". И это понимание вовсе не остается чем-то внешним и безразличным по отношению к категориям специально-логическим, но заставляет и эти последние рассматривать под новым углом зрения.

Определение " конкретного", данное Марксом, означает, если несколько развернуть его афористически-краткую формулу, буквально следующее:

Конкретное, конкретность - это прежде всего синоним объективной взаимосвязи всех необходимых сторон реального предмета, данного человеку в созерцании и представлении, их внутренне необходимой взаимообусловленности. Под " единством" тем самым понимается сложная совокупность различных форм существования предмета, неповторимое сочетание которых характерно только для данного, и не для какого-нибудь иного предмета.

Такое понимание " единства" - как нетрудно понять - не только не тождественно тому пониманию, из которого исходила старая логика, но и прямо ему противоположно.

Часто в качестве синонима " конкретности" Маркс употребляет и другой термин, не удержавшийся впоследствии в терминологии материалистической диалектики, - " тотальность". Этот последний им используется в тех случаях, когда приходится охарактеризовать предмет как связанное, качественно-определенное целое, как " органическую систему" взаимодействующих явлений, - в противоположность метафизическому представлению о нем как о механическом агрегате неизменных составных частей, связанных между собою лишь внешним, более или менее случайным образом.

Самое важное в этом определении заключается в том, что " конкретность" оказывается прежде всего чисто объективной характеристикой объективной реальности, предмета познания, абсолютно независимого от тех эволюций, которые имеют место в субъекте теоретического познания.

Предмет сам по себе, " в себе", конкретен независимо от того, познается ли он мышлением или воспринимается органами чувств. " Конкретность" предмета не создается в процессе его восприятия в сознание, ни " чувственной" ступенью познания, ни " рационально-логической". Важность этого положения мы увидим ниже.

Естественно, что единственной логической формой, в которой человек может осознать объективную конкретность, оказывается не абстрактное " единство", не абстракция, выражающая лишь " общее" в явлениях, а только " единство многоразличных определений" - то есть система абстракций, сложная совокупность абстракций. Система абстракций и оказывается единственно возможной формой существования истины в сознании человека. Сознание должно быть столь же сложным, сколь сложен предмет.

Этим Маркс материалистически обосновывает то действительное положение, что наука возможна только в форме системы категорий. Каждая из этих входящих в ее состав категорий, - каждое из " многообразных определений" - есть по своему объективному содержанию также отражение предмета - но только одностороннее его отражение.

Поэтому " абстракция", " абстрактное" - в противоположность " конкретному" - это прежде всего категория, обозначающая одностороннее знание. При этом, естественно, безразлично - в какой субъективно-психологической форме это знание осуществляется, - в речи или в форме живого образа воображения, в сухой научной формуле или в виде " наглядного" представления, - с точки зрения логики сие совершенно безразлично, ибо логика (в отличие от психологии) устанавливает свои различения с точки зрения объективного содержания знания, а не с точки зрения той субъективно-психологической формы, в которой это знание выражено. И хотя, как мы это покажем, субъективная форма знания не остается чем-то внешним и безразличным к выражаемому в ней содержанию знания, хотя конкретное по содержанию знание и образует соответствующую себе форму, тем не менее нет ничего ошибочнее различать " абстрактное" и " конкретное" знание с точки зрения субъективно-псхологической формы его выражения.

Только анализ знания по его содержанию может показать - имеем ли мы дело с " абстрактным" или с " конкретным" знанием. И здесь субъективно-психологический угол зрения на вещи должен быть строго отставлен в сторону.

Это - важнейший пункт взглядов Маркса на природу всех категорий Логики, в том числе и категорий абстрактного и конкретного. Малейшая путаница, малейшая нечеткость в его понимании неизбежно повела бы к смазыванию принципиальных различий между диалектической логикой марксизма-ленинизма и логикой старой, недиалектической.

Чтобы в этом убедиться, необходимо совершить экскурс в историю философии, в историю категорий абстрактного и конкретного как категорий философии. От нее мы опять вернемся к анализу взглядов Маркса, как к тому результату, к которому с железной необходимостью приводит история философии.

2. ТЕРМИН " КОНКРЕТНОЕ" И ЕГО ИСТОРИЧЕСКАЯ СУДЬБА (МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ СПОСОБ МЫШЛЕНИЯ И ЭМПИРИЗМ)

Традиция, дожившая до наших дней в ходячем словоупотреблении, зачастую связывает " конкретность" с непосредственно-чувственным способом осознания вещей и явлений окружающего мира, с чувственной полнотой и наглядностью представлений о них. В этом смысле термин " конкретное" употребляется и в наши дни сплошь и рядом. Для этого имеются известные основания, и было бы пустым педантством возражать против такого словоупотребления. Беда не в этом. Беда начинается тогда, когда это словоупотребление намеренно или нечаянно переносят в философию - здесь оно сразу приводит к неточности и к путанице.

Употребляя термин " конкретное" как синоним чувственной наглядности знания о предмете, изображения предмета, редко отдают себе отчет в том, что это словоупотребление теснейшим образом (и исторически и по существу) связано с давно отжившими свой век (а ныне ставшими реакционными) системами философских взглядов на вещи и на процесс их познания.

Редко отдают себе полный отчет в том, что такое словоупотребление предполагает, в качестве молчаливо и бессознательно принимаемых предпосылок, целую систему гносеологических представлений.

Классическую, то есть систематически продуманную во всех следствиях форму, это понимание " конкретного" обрело в философии 17-18 вв., отразившей решительный и широкий поворот к опытному исследованию природы, поворот, совершавшийся в острой борьбе со схоластическими традициями средневековой науки.

На первых порах философия, отражавшая в обобщенной форме настроения и практику современного ей естествознания и разрабатывавшая соответствующую теорию научного познания, неизбежно должна была, выражая свои идеи, пользоваться языком, созданным схоластикой. Все без исключения термины, которыми пользуются представители философии 17-18 вв., ведут свое происхождение от той самой схоластики, которую она оспаривает. С помощью тех же самых терминов выражаются полярно противоположные взгляды.

И - как это ни удивительно - понимание " конкретного" как чувственно воспринимаемой полноты явлений, окружающих человека, ведет свое происхождение вовсе не от материализма, а от средневековой схоластики.

Термин " конкретное" в его первоначальном латинском значении означает попросту нечто сложное, составленное, сращенное, смешанное. Сделавшись термином философским, войдя в обиход философского языка, он, естественно, приобрел (уже на закате античного мира) и довольно определенное теоретическое содержание, зависящее каждый раз от той системы взглядов, которую с его помощью стали выражать. Характерное для христианской схоластики презрение к чувственно-данному миру отразилось на судьбе термина таким образом, что им стали обозначать " смертные", " тленные", - составленные, а потому и обреченные на рассыпание единичные вещи, имевшие в глазах схоластической философии весьма ничтожную ценность.

" Конкретному" - то есть чувственно воспринимаемому миру единичных вещей, миру смертному, тленному и презренному, схоластика противопоставила мир нетленных бессмертных умопостигаемых " вечных" сущностей, царство рафинированного умозрения. Отсюда как раз и происходит то антикварное почтение к " абстрактному", над которым впоследствии так едко издевался Гегель.

Молодая, полная сил наука, начавшая вместе с материалистической философией разрушать устои средневекового мировоззрения и пользовавшаяся на первых порах терминологией врага, придала и терминам " абстрактное" и " конкретное" свой, прямо противоположный по своему теоретическому содержанию смысл.

" Конкретным" она - как и схоластика, называла по-прежнему те же единичные вещи и явления. То есть смысл термина остался один и тот же, - но содержание понятия оказалось прямо противоположным.

Многообразный, чувственно-воспринимаемый человеком мир единичных вещей и явлений стал теперь в глазах человека той единственно достойной уважения и изучения реальностью, по сравнению с которой мир теоретических формул оказывался лишь бледной тенью, обедненным выражением, слабым схематическим подобием, очень несовершенным, сухим и тощим " абстрактным"...

Да он и в самом деле был в то время именно таким. Наука делала лишь первые шаги, и накопленный ею багаж был несравнимо мал по сравнению с тем, что предстояло ей сделать. Безбрежный океан природных явлений и воодушевлял философию своим величием, и одновременно оказывался подавляющим масштабом для добытых знаний.

" Конкретное" все теснее связывалось и в представлении людей, и в философской терминологии с образом бесконечного разнообразия явлений окружающего мира, того мира, который человек видит, слышит, осязает, обоняет, воспринимает всеми чувствами, данными ему опять той же природой.

Но специальный анализ хода и результатов познания очень скоро обнаружил, что дело выглядит далеко не так просто, как это может показаться на первый взгляд. Все более обострявшаяся борьба материализма и идеализма, эмпиризма и рационализма вскрыла целые комплексы, узлы и гнезда проблем, связанных с процессом отражения окружающего мира, мира " конкретных" вещей в сознании человека, вынужденного сводить итоги своих познавательных усилий в " абстрактные" теоретические формулы.

И чем обширнее становилась область, уже завоеванная знанием, духовно усвоенная человеком, тем более возрастала роль уже накопленного знания для дальнейшего продвижения вперед, тем острее и острее становилась потребность уяснить взаимоотношение между миром вещей и миром идей, взаимоотношение, с каждым днем все усложнявшееся, с каждым новым успехом знания становившееся все непонятнее.

Все более и более четко определявшаяся тенденция эмпиризма в философии, хотя и не совпадающая до конца с материализмом, но очень тесно с ним связанная, стала обнаруживать свою крайнюю недостаточность. Все исторически неизбежные ограниченности эмпиризма как гносеологической установки, как принципиальной позиции в философии отразились, естественно, и на толковании проблемы отношения абстрактного и конкретного.

Согласно последовательно и систематически проведенному через все понимание эмпиризма человек посредством своим органов чувств воспринимает вещи именно такими, каковы они " на самом деле".

Но уже сама реальная практика науки - не говоря уже о гносеологических возражениях, основывавшихся на тщательном анализе познавательных способностей человека, - свидетельствовала о другом.

Материализм - если он хотел быть теорией, соответствовавшей реальной практике познания, - не мог не быть механистическим материализмом. А это означало в итоге, что значение объективного качества явлений окружающего мира он вынужден был признавать только за протяженностью, только за пространственно-временными характеристиками чувственно воспринимаемых вещей и явлений.

Объективная реальность в представлении и Декарта, и Гоббса - это реальность геометрическая. Все, что не может быть сведено к геометрическим отношениям, последовательно мыслящий механистический материалист вынужден истолковывать как продукт деятельности органов чувств, не имеющий ничего общего с самими вещами, - то есть как чисто субъективную иллюзию.

Между миром вещей и миром научного знания тем самым разглядели промежуточное звено - чувственность - которая, если и не абсолютно искажает вещи, то во всяком случае показывает их не совсем такими, каковы они есть " на самом деле". Чувственно-данный образ вещи - чувственно-конкретный ее образ - предстал с этой точки зрения как весьма и весьма сильно субъективно окрашенная копия с бесцветного геометрического оригинала. Задача мышления стала в связи с этим определяться уже по-иному - для того чтобы добыть чисто объективное знание, нужно смыть с чувственно-данного образа вещи все лишнее, привнесенные органами чувств краски.

Обеднение чувственно-данного образа вещи, абстрактное извлечение из него только геометрической формы уже оказывалось не уходом, не отлетом от истинной действительности, а наоборот, первым приближением к ней.

Вся конкретная полнота вещи оказалась лишь субъективной иллюзией, а мир вещей стал абстрактно-геометрическим.

Абстрактное знание, заключенное в сухих математических формулах и законах, опять начинает расцениваться - хотя и с прямо противоположных позиций - как более истинное, нежели " конкретное", непосредственно воспринимаемая органами чувств картина. Любая единичная вещь начинает пониматься как более или менее случайное сочетание одних и тех же во всех случаях элементов, частичек, атомов.

" Конкретное" опять утратило всякую цену в глазах науки и философии, отражавшей успехи научного познания. Иными словами, философия эмпиризма (поскольку она не отказывалась от материалистического принципа) неизбежно, волей-неволей, пришла к выводу, прямо противоположному ее исходному убеждению.

Последовательный эмпиризм исходит из того, что вне человека с его органами чувств и с его мышлением находятся конкретные вещи и явления, а " абстрактное" есть продукт человеческой головы, нечто, находящееся только в мышлении.

Но ведь подлинный смысл его позиции оказывался в итоге как раз обратным: вне человека существуют только абстрактно-геометрические частицы, сочетающиеся по абстрактно-математическим законам, а " конкретное" имеет место лишь в субъекте, лишь в его органах чувств, лишь в его сознании...

Путь науки и рисуется с этой точки зрения как путь, ведущий от конкретного (как неистинного, как субъективного) - к абстрактному. Мышление смывает, стирает с " конкретного" образа вещи все лишнее, все привнесенные чувственностью краски и тем самым добывает истинное знание, соответствующее объекту.

В связи с этим находится и представление об анализе, об индукции как об основной форме деятельности разума. От частного - к общему так идет, с точки зрения эмпирика, познание явлений. Акт выработки понятия начинает рассматриваться крайне односторонне - как акт отвлечения " общего" от множества единичных случаев, как отыскание общего правила, которому подчиняются разнообразные явления.

И совсем не случаен тот факт, что эмпиризм и сенсуализм в теории познания всегда обнаруживают более или менее явственную тенденцию к номинализму. Любое понятие (кроме математических) по существу приравнивается к общему термину, выражающему или сходство или чувственно воспринимаемое отношение между вещами. Критерием истинности понятия тем самым оказывается его прямое соответствие чувственно воспринимаемому образу вещи.

И - поскольку эмпирик остается на позициях материализма, и, следовательно, полагает, что истинное знание о природе выражается только на языке чисел, - он все остальные понятия истолковывает только как общие термины, служащие человеку для упорядочения " опыта", для удобства запоминания, для общения с другим человеком и т.д. и т.п.

Понятие - как структурная единица, как " клеточка" мышления тем самым и приравнивается к выражению чувственно воспринимаемого сходства между единичными вещами в слове, в речи, в языке, - а исследование процесса образования понятия, как правило, сводится к анализу процесса образования абстрактных имен. В этом смысле очень характерны исследования Локка, родоначальника гносеологии одностороннего эмпиризма.

При этом неизбежно все логические категории растворяются в психологических и даже в грамматических. Для Гельвеция, характернейшего представителя материалистического сенсуализма, " метод абстракции" прямо определяется как способ, как способность " запоминания наибольшего количества вещей"; тот же Гельвеций видит в неправильном употреблении имен одну из самых фундаментальных причин заблуждения.

Нельзя не упомянуть, что идеалистический вариант локковского эмпиризма, классическую форму которому придал Беркли, превращает все без исключения категории и понятия в " слова", за которыми нелепо искать какого-либо реального смысла. То же самое делает и Юм в своих атаках на такие категории, как причинность, необходимость и пр. Все они превращаются лишь в обозначения " общего" в идеалистически трактуемом " опыте". Так что субъективный идеализм Беркли и скептицизм Юма - это законное дитя эмпиризма, - его слабости, систематизированные и принявшие самостоятельный образ.

Чрезвычайно характерно, что ни один из представителей эмпиризма и сенсуализма 17-18 вв. не внес ничего сколько-нибудь существенного в разработку собственно логических проблем - в исследование закономерностей рациональной, логической обработки чувственных, эмпирических данных. Поскольку материалист-метафизик касается этой сферы, все его старания, как правило, ограничиваются лишь тем или иным (чаще всего психологическим) обоснованием справедливости, применимости или негодности старинных логических форм, вскрытых еще трудами Аристотеля.

Это и неудивительно. С точки зрения номиналистической трактовки проблемы понятия и невозможно всерьез поставить вопрос о специфических законах и формах логического процесса, процесса логической обработки опытных данных, потому что его точка зрения не дает даже возможности четко отличить логический процесс от простого пересказывания эмпирических данных в речи, в формах языка, в словах и терминах.

Ограниченность изложенной позиции выявилась уже простым сравнением ее с тем, что и как делало в процессе научного познания современное ей естествознание, реальное мышление, направленное на обработку чувственных эмпирических данных. Уже сам Локк приходит к вполне справедливому выводу, что целый ряд важнейших понятий не может быть оправдан путем показа их соответствия тому общему, которое можно усмотреть в чувственно созерцаемых вещах, не может быть показан как отражение чувственно воспринимаемого сходства множества единичных вещей. Обосновать категорию " субстанции" с точки зрения материалистического сенсуализма и эмпиризма ему уже никак не удается.

Но дело, конечно, заключалось не только в категории " субстанции", а в том, что логические представления, развитые школой Локка, соответствовали лишь психологической поверхности реального логического процесса. Вряд ли удалось бы Локку философски обосновать и оправдать правоту Коперника против Птолемея. Последний со своей системой гораздо ближе соответствовал тому, что человек ежедневно и еженощно созерцает в виде " общего в опыте". Принципиально невозможно оправдать хотя бы один из законов Ньютона тем, что он правильно отражает общее в чувственно созерцаемых фактах. Эмпирия свидетельствует как раз об обратном.

Все дело заключалось в том, что позиция метафизического материализма не позволяла разглядеть подлинной реальности логического процесса как реальности общественно-исторической. Отдельный мыслящий и обобщающий чувственные факты индивид неведомо для него включен в сложнейший процесс развития знания, обладающего законами, которые как раз и составляют Логику человеческой мыслительной способности. Но эта подлинная реальность логического процесса остается вне сферы внимания материалиста-метафизика.

Поэтому операция отвлечения общего, сходного, одинакового в чувственно-созерцаемых фактах на самом деле совершается в русле сложнейшего процесса, процесса общественно-исторического развития научного знания. Но в глубины этого процесса ни один материалист-сенсуалист не заглядывал. Оставалась для него неведомой и действительная основа развития познания - процесс чувственно-практического овладения общественным человеком объективной реальности...

3. ТЕРМИН " КОНКРЕТНОЕ" И ЕГО ИСТОРИЧЕСКАЯ СУДЬБА (РАЦИОНАЛИЗМ)

Естественно, что слабости сенсуалистической гносеологии уже в 17-18 вв. подвергались резкой и сокрушительной критике представителей рационализма.

Рационалисты всегда справедливо подчеркивали тот факт, что мышление человека, как высшая познавательная способность, никоим образом не сводится к простой абстракции от эмпирических данных, к простому выражению чувственно-созерцаемого общего в сознании, выраженному и закрепленному для удобства запоминания в словах, терминах и предложениях.

Наиболее умные противники метафизического материализма в гносеологии (например, Лейбниц), соглашаясь с тем, что мышлению свойственно воспарять от чувственно-данного многообразия единичных вещей к его абстрактному, обесцвеченному, обобщенному выражению, - показывали вместе с тем, что эта черта еще ровно ничего не объясняет в тайне мышления, в тайне способности логически рассуждать, логически обрабатывать данные чувственного опыта.

" Выводы, делаемые животными, в точности такие же, как выводы чистых эмпириков, уверяющих, будто то, что произошло несколько раз, произойдет снова в случае, представляющем сходные, - как им кажется, обстоятельства, хотя они и не могут судить, имеются ли налицо те же самые условия. Благодаря этому люди так легко ловят животных, а эмпирики так легко впадают в ошибки". (Лейбниц. Новые опыты, с. 48)

Борьба философских направлений и школ нового времени все четче выявляла то обстоятельство, что понятие - как основная элементарная форма мышления - не может быть определено как зафиксированное в слове, термине, названии - отражение чувственно воспринимаемого сходства, тождества единичных вещей, и что способность оперировать понятиями предполагает более глубокое представление о природе понятия.

Решение вопроса об отношении абстрактного и конкретного, развитое на основе метафизического понимания отношения мышления к действительности, неизбежно отражало в себе соответственно недиалектическое представление об отношении общего и единичного. Более того, эти проблемы по существу сливались в одну. Под " конкретным" более или менее безотчетно по-прежнему - как и во времена схоластики - понималось именно единичное, индивидуальное, чувственно воспринимаемая вещь, явление, событие, факт.

Категории же общего и абстрактного при этом естественно становились синонимами.

" Конкретное" и " абстрактное" тем самым метафизически распределялись между двумя различными мирами. Чувственно воспринимаемые единичные вещи, явления, факты составляют согласно этому представлению мир " конкретного", а идеальный мир, мир мышления, оказывается сотканным из " абстракций". Категория " конкретного" кажется уже совершенно неприменимой к знанию, заключенному в мышлении. " Конкретным" объявляется лишь такое знание, лишь такое " понятие", для которого можно отыскать непосредственный аналог в чувственной достоверности. Поэтому путь осмысления чувственно-данных фактов, процесс логической обработки чувственно-данной реальности, и определяется с этой точки зрения как движение от конкретного к абстрактному. Абстрактно общее в итоге предстает как цель деятельности мышления, направленного на отыскание истины, а логика как общая теория мышления неизбежно сводится к совокупности формальных правил оперирования с абстрактными терминами, и приобретает тот вид, который Кант с известным основанием посчитал окончательным и не подлежащим дальнейшему усовершенствованию.

Рационалистическая критика позиций эмпиризма и номинализма в логике всегда отправлялась от того действительного факта, что процесс осмысливания чувственных данных никак не сводится к простому сокращенному повторению того общего, что можно подметить в фактах, открытых эмпирическому созерцанию. Против этого восставала сама практика научного познания.

Позиция последовательного эмпиризма не давала никакой возможности объяснить и обосновать хотя бы тот исходный тезис, на основе которого строилось все здание тогдашней науки, - тезис о том, что лишь математически выражаемые формы бытия вещей суть единственно объективные их формы. Этого положения методы эмпиризма доказать, конечно, были не в состоянии. Абсолютно необъяснимой оказалась и способность человека критически относиться к показаниям органов чувств, к данным созерцания. Если мышление понимается лишь как пассивный сколок с чувственных данных, как их сокращенное и обобщенное выражение, то эта способность и в самом деле оказывается таинственной и необъяснимой.

Такие категории, как " субстанция", " атрибут", " причина" и т.п., принципиально не могли быть объяснены в качестве простых отвлечений от чувственно созерцаемых фактов, в качестве простых эмпирических абстракций, в качестве " наиболее общих" понятий.

Отсюда и вытекало стремление рационалистов отыскать принципиально иной источник образования понятий разума, нежели созерцание фактов, абстрактно-общих черт этих фактов.

И поскольку рационалисты, - как и их противники из лагеря эмпиризма, - не видели той действительной основы, на которой реально возникло и развилось мышление, его категории и законы, принципы логической деятельности, - общественной практики, - постольку рационального решения проблемы не смог нащупать и рационализм. Основные категории и принципы логической деятельности, действительно несводимые к выражению общего в чувственно-данных фактах, приписывались в системах рационалистической философии изначальной, вечной и несотворимой природе разума. Лучшего решения не смог, как известно, найти даже такой убежденный материалист с сильнейшим стремлением к диалектике, как Бенедикт Спиноза.

Эмпиризм и рационализм с разных сторон подходили к одной и той же трудности, взаимная критика и борьба между ними все четче выявляла эту трудность, все настоятельнее побуждая философскую мысль к поискам, пока, наконец, не стало ясно, что основной преградой, препятствующей открытию тайны мышления, является метафизический способ мышления.

Решающий поворот к правильной постановке вопроса поэтому и совершился через критику тех общих методологических устоев, которые и рационализм и эмпиризм одинаково и безотчетно принимали не задумываясь, через выяснение того обстоятельства, что самое поле сражения между ними узко и ограничено.

Узловой пункт развития философии, пункт, в котором началась самокритика метафизического мышления, самокритика, подготовившая почву для возникновения нового, более высокого способа мышления - диалектики, - обозначает имя Канта.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: