Глава 9. Человек в мире ХХI века.

Уже с древнейших времён человечество мечтало о достижении справедливого общества, обеспечивающего достойную – и в материальном, и в моральном отношении − жизнь своих членов. По крайней мере с античности начинают возникать социальные проекты, где всё «четко расписано». И чем более чётко, тем больший они вызывают ужас – начиная от «Государства» Платона, в котором всем, включая рабов, было уготовано своё место, до «Города Солнца» Т.Кампанеллы и «Утопии» Т.Мора – моделей «военного коммунизма». (Утопия – буквально означает «место, которого нет», некий идеал). Утописты более позднего времени попытались даже воплотить свои проекты в жизнь – «дворцы-фаланстеры» Шарля Фурье, братства сен-симонистов, фабрики в Нью-Ланарке Роберта Оуэна (поначалу очень успешные), «Паноктикум» Иеремии Бентама (которого Мишель Фуко назвал «Фурье полицейского государства»). Как заметил Н.Бердяев, самое ужасное в утопиях то, что они порой осуществляются.

Со временем возникли основания для создания проектов, опирающихся не на абстрактные идеалы, а на научные данные, на совокупность тщательно проработанных критериев «хорошего общества». Само это понятие вошло в обиход философии и социологии в конце ХХ века[56]. В полном названии работы, где было предложено и проанализировано это понятие, отчетливо усматривается проектное начало (agenda). Сразу заметим, что в России это понятие не привлекло столь большого внимания. Конечно, в некоторой степени это связано с тем, что гуманитарные науки в сегодняшней России не занимают места, отвечающего потребностям времени, «раздаются призывы передать деньги «настоящей науке», высказывается мнение, что социально-гуманитарные науки – это что-то вроде «блошиного рынка», на котором ищут нечто особенное»[57]. Если же обратиться к терминологии, уже использованной нами, в устах более изысканных критиков гуманитарного знания, было бы уместно его сравнение с «игрой в бисер». Впрочем, таковыми для многих захваченных вирусом сиюминутной материальной отдачи выглядят фундаментальные исследования и в области естественных наук. Мы не будем возвращаться к нашим предыдущим рассуждениям об актуальности «игры в бисер», в том числе как базиса для прикладных исследований, а остановимся на вопросах и замечаниях в адрес понятия «хорошее общество», возникавших со стороны представителей самих гуманитарных наук.

Прежде всего, возражения возникают по причине того, что термин «хорошее общество» не воспринимается как научный или философский, а выглядит как оборот обыденной речи или газетной статьи. Вместе с тем очевидно, особенно в кризисные периоды общественного развития, что за любым научным исследованием стоят реальные проблемы и обсуждения, которые ведутся вне или до науки, в повседневной жизни. Ещё одно возражение неизбежно со стороны как философского, так и повседневного мышления: «что такое хорошо, и что такое плохо»: хорошее для одних может оказаться плохим для других. Это лишний раз говорит о возможности и значении прикладной направленности подобных исследований, привлекающих объективные критерии качества жизни и общего состояния общества. К таким критериям относятся продолжительность жизни, соотношение рождаемости и смертности, количество разводов, самоубийств, убийств и прочих преступлений, в том числе экономических, экономическое положение (доход на душу населения и его распределение, уровень бедности, уровень безработицы, голода, размер пенсий и пособий, обеспеченность жильём, медицинским обслуживанием, возможности и направления досуга и отдыха, доступность образования и культуры в целом, правовая защита, состояние окружающей среды, уровень алкоголизма и наркомании, табакокурения, а также такие показатели, как отношение населения к власти и власти к населению, уровень гласности – как возможности не только высказываться, но и быть услышанным, возможность сохранения культурной идентичности и её изменения, трудовые и прочие мотивации, стремление к духовным ценностям и т.д. Вполне объективной характеристикой является такой субъективный, вообще говоря, фактор, как ответ на вопрос «чувствуете ли вы себя счастливыми? »  ответы различны не только в разных странах, но и в разных регионах одного государства, и не связаны напрямую с материальным достатком. Здесь особенно уместно вспомнить наблюдение Э.Фромма о том, что благосостояние – не столько и не только экономическая категория, а скорее нравственная. В этой связи чрезвычайно важен такой критерий как уверенность в завтрашнем дне, ощущение того, что мы неуклонно идем вперед. «Было время, и цены снижали», люди не боялись нищей старости, потери работы и т.д., но ещё важнее  и это было одним из ключевых моментов в длительном соревновании Советского Союза с западным миром – люди, даже при очевидном отставании в степени материального благосостояния, обеспеченности быта – имели основания гордиться успехами: в освоении космоса (не дающем никакой сиюминутной выгоды), в спорте; даже люди, далекие от искусства, знали имена наших великих музыкантов, оперных певцов и танцоров балета, гордились ими. Когда Н.Хрущёва спросили, кого представить к Нобелевской премии за полёт Ю.Гагарина, он ответил: «Весь советский народ».

В перечне достижений советской системы были не только ликвидация безграмотности (достигнутая в первые же её годы и ставшая чем-то разумеющимся), не только победа многонационального советского народа в Великой Отечественной войне, безусловным достижением было и то, что называлось дружбой народов (при всей условности этого понятия).

Назовем ещё один повод настороженного отношения к термину «good society» со стороны российских исследователей. Даже буквальная калька с английского  «хорошее общество» – вызывает вопросы. Слишком много толкований и оттенков этого понятия имеется в любом языке. В русском языке в характеристике «хорошего общества» мы не обойдёмся без апелляции к понятиям «правильное», а скорее «справедливое» (правда – истина и правда – справедливость). Конечно, здесь такой достаточно субъективный критерий как национальный менталитет, приобретает вполне объективное значение. Например, в Дании справедливым считается, чтобы не было не только бедных, но и слишком богатых, и вовсе не только из экономических соображений жители этой страны с прохладным климатом поголовно, независимо от социального статуса, ездят на велосипедах, даже зимой.

Как бы то ни было, термин «хорошее общество» имеет все права на жизнь, особенно в связи с тем, что несет проектное начало, и было бы неоправданно от него отказываться.

Ещё до появления понятия Good Society возникли и по сей день конкурируют/дополняют друг друга две концепции хорошего общества, известные в западной философии как перфекционизм (от perfect – совершенный) и велферизм (от welfare - благоденствие). Перфекционизм исходит из идеи естественной доброты людей, искаженной эгоизмом и утилитаризмом в реально сложившихся общественных условиях. Перфекционизм ставит во главу угла улучшение людей. Велферизм же, утверждая, что благополучие необходимо всем людям, независимо от их достоинств, ориентирован на помощь. Хотя на первый взгляд обе установки выглядят утопичными, всё больше людей, в самых разных формах вовлекаются в их реализацию (как правило, это волонтеры, готовые помогать не только при стихийных бедствиях и техногенных катастрофах, но и, бросив благополучную жизнь, уехать в самые отдельные и неблагополучные, даже опасные, регионы Земли, это миссионеры, учителя, это участники экологических движений и т.д.)

Точки сближения перфекционизма и велферизма могут быть обнаружены в своеобразном нравственном императиве современности (Дж.Роулз) – разделить хотя бы мысленно судьбу другого, поставить себя на его место. Подобное велферистское требование предполагает и стремление к самосовершенствованию и находится в согласии с представлениями об обществе, позволяющем людям жить сообразно своему труду и усилиям, своим способностям, но вместе с тем защищающем их от падения на социальное дно.

Конечно, реализация подобных требований не может быть основана всего лишь на прекраснодушных благих пожеланиях: «условием отказа от иллюзий о своём положении может быть только такое общество, в котором нет нужды в иллюзиях» (Э. Фромм). Необходимое, хотя и недостаточное условие такого общества – это глобальное и всеобщее признание равенства индивидуальных прав каждого члена общества, во всяком случае, каждого гражданина государства, принявшего Всеобщую декларацию прав человека (от 10.ХII.1948). Первая же её статья гласит: «Все люди рождаются свободными и равными в своих достоинствах и правах»; «Каждый человек достоин обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения. Кроме того, не должно проводиться никакого различия на основе политического, правового или международного статуса страны или территории, к которым человек принадлежит» (статья 2).

Реализация указанных прав, безусловно, предполагает, что «Каждый человек имеет право на социальный и международный порядок, при котором права и свободы, изложенные в настоящей Декларации, могут быть полностью осуществлены (ст. 29).

В теоретических попытках обосновать «хорошее общество» можно выделить четыре основные концепции: государства благоденствия; либерализма; справедливости как честности; утилитаристские концепции.

Концепции общества благоденствия предполагают некий «общественный договор» между государством, бизнесом и трудящимися о взаимных уступках, когда (в идеале) бизнес не сокращает рабочие места, трудящиеся не требуют повышения зарплаты, государство устанавливает справедливую шкалу взимания и использования налогов. В той или иной мере достаточно эффективное сочетание этих условий сложилось во многих государствах уже достаточно давно, но даёт серьёзную трещину в условиях глобализации, поскольку уже не только транснациональные корпорации, но и любой бизнес имеют возможность располагаться там, где выгоднее – дешевая рабочая сила, низкие налоги и т.д. Серьёзным испытанием для концепции общества благоденствия стал мировой кризис, начавшийся, казалось бы, непредсказуемо, осенью 2008 г. В сложной ситуации оказались не только страны третьего мира, издавна рассчитывающие на помощь международного сообщества и получающие её, но и страны Европейского Союза (вплоть до угрозы развала зоны евро) и даже лидер мировой экономики, США, откуда кризис и начался. Огромные вливания без всякой гарантии успеха потребовались Греции, Португалии, Испании, Италии. Фактическая конфискация части крупных банковских вкладов была совершена на недавно ещё благополучном Кипре. Была сделана попытка ввести чудовищный налог (75%) на доходы свыше 1 миллиона евро во Франции, вызвавшая серьёзное напряжение в обществе и негативную оценку со стороны даже той части населения, которой такой доход и не снился и которая как раз могла рассчитывать на помощь от этой меры. Тем более сложно рассчитывать на участие благополучных государств (таких нет) в преодолении бедности во всем мире.

Много вопросов вызывают и либеральные концепции, хотя бы потому, что классический либерализм не работает нигде, да и что это такое? В модификациях же либеральных концепций имеют место во многом противоположные представления, прежде всего в понимании социальной справедливости. Для Дж. Роулза справедливость выступает как презумпция, подразуменование честности. Р. Дворкин ищет справедливость в преодолении социального и природного неравенства путем страхования и налогообложения. И тот, и другой подход, признавая неравенства неизбежными, допускают их справедливость в том случае, если они полезны и для менее успевающих (установка на максимализацию минимума). Очевидна в таком случае роль государства (а в принципе, и надгосударственных институтов) в качестве арбитра. В любом случае приходится признавать возможность либерализма (как идеи) без справедливости и без равенства.

В условиях современной России либерализм, скорее всего, принимает форму «работать по-капиталистически, распределять по социалистически». Так, известный экономист, занимавший пост премьер-министра в начале лихих 90-х («прихватизация», бандитская экономика, рейдерские захваты, отстрел конкурентов), рассуждал так: «чем скорее Россия перейдет к мировым ценам на нефть, тем скорее она вольётся в мировую экономику». Кто бы с этим спорил. Но экономист, приверженец западных моделей и, судя по всему, человек, «страшно далекий от народа» (так В.И. Ленин высказался о декабристах) игнорировал огромную разницу между нашими и западными зарплатами (в 91-92 г. средняя зарплата у нас была порядка 30 долларов в месяц), хотя и признавал, что «такая мера существенно снизит мобильность определенной группы населения». При переводе на обычный русский язык это означает: старики-пенсионеры и прочая малоимущая часть населения не смогут поехать даже на похороны, не говоря уже о свадьбах и отдыхе, на который всё равно у них средств не будет.

Беда многих высокообразованных специалистов в области экономики (точнее беда от них) в том, что даже если они не преследуют личных корыстных целей, за экономическими выкладками они не хотят видеть людей. Так, Нобелевский лауреат по экономике американец Милтон Фридман разработал проект для быстрого подъёма развалившейся экономики, условием которого была тоталитарная, диктаторская власть – и успешно применил его в Чили начала 70-х гг. ХХ в, когда к власти пришел в результате кровавого военного переворота диктатор генерал А. Пиночет. Действия подобных людей ничем не отличаются от действий летчика, который с удовольствием видит на дисплее надпись «Цель поражена», но не видит кровь убитых им людей, часто невинных детей и стариков, не слышит их стоны. Не только жажда наживы, но и безответственность, безразличие к людям привели к глобальному кризису. Как замечает известный современный философ, Э.Агацци, причина кризиса, начавшегося с 2008 года и грозящего новой волной, «не нехватка передовых и математически надежных теорий, не нехватка сложных симуляций и компьютерного моделирования, а отсутствие чувства личной ответственности и моральной устойчивости крупных финансовых менеджеров». Добавим, что переплетение такого же отсутствия ответственности и чрезмерного упования на технику в конечном счете обусловили крупнейшие техногенные катастрофы последних десятилетий, прежде всего на атомных электростанциях в Чернобыле и Фукусиме. Более того, многие крупнейшие ошибки и даже преступления в международной политике были определены незнанием или игнорированием культурных особенностей тех или иных стран и ситуации в них.[58]

К сожалению, безразличие к людям, а чаще открытое презрение особенно отчетливо проявляются в современной России. Чего стоит высказывание министра образования, который в интервью на канале центрального телевидения заявил, что профессора вузов, работающие на зарплату в 20-30 тысяч рублей в месяц – это плохие специалисты, которые ни на что другое не годятся. Можно подумать, им была предложена значительно более высокая зарплата, а они отказались: «Нет, мы не потянем. Да нам и так хорошо». В современной России особую значимость приобретают такие категории как «испытание властью» и «испытание власти».

Всё сказанное вовсе не направлено против самих идей либерализма, а всего лишь напоминает о том, как важно, чтобы авторы и проводники тех или иных идей думали, прежде всего, не о продвижении любимых идей, а об их результатах, чувствовали ответственность за свои действия, за судьбы людей. Неоднократно приходилось убеждаться, что самые опасные люди в истории человечества – борцы за идею, ради которой они могут принести в жертву тысячи и миллионы людей. Вот характерный образец: рассуждения не летчика, не революционера, а студента знаменитого в Америке и в мире Колумбийского университета (в разговоре с корреспондентом «Комсомольской правды»): «Это, конечно, ужасно – столько погибших, и все такое. Но, во-первых, это неизбежные издержки войны. Ракета ведь не всегда попадает в цель, верно? И самое главное, вы смотрите на погибших в Ираке и Афганистане как на жертв, а это неправильно. Эти люди погибли за великое дело, за свободу и демократию». – «И младенцы тоже? » - «Конечно. Когда в Ираке и Афганистане установится демократия, они нам, американцам, еще спасибо скажут. Там поставят памятник: нет, не жертвам, а вот этим неизвестным героям, погибшим за демократию». Этот парень не злодей, не безумец, он «обыкновенный американец». И таких славных ребят, идеалистов, много по всему миру.

Обратимся, наконец, к утилитаризму, установка которого выражается формулой «максимальные блага для максимального числа людей», что предполагает «противостояние этого морального кода жадности и эгоизму людей».

Чтобы это не выглядело вроде «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным», необходимо тщательно выраженное отношение права и блага, сочетание которых традиционно воспринимается как взаимоисключающее. Начнем с того, что понятие блага (само по себе весьма неоднозначное) в течение длительного время смещалось понятием свободы – как предпосылки любых благ. Однако даже в странах с длительным и во многом эффективным опытом либерализации достаточно значительная часть населения, представленная маргинальными группами, желает благ без всяких условий.

Получилось так, что когда стало казаться, будто государство всеобщего благоденствия уже достигнуто (во всяком случае, в государствах так называемого «золотого миллиарда»  Западная Европа, США, Канада, Австралия, Новая Зеландия), что люди защищены от нужды и социальных рисков, последовательно произошли три кризиса. Начиная с 80-х годов ХХ века рост безработицы и появление новых форм бедности обозначили первый, экономический кризис. Второй, идеологический, кризис пришёлся на 80-е годы, когда для решения экологических проблем неизбежным оказалось вмешательство государства, неэффективное прежде всего из-за растущей бюрократизации госаппарата и характера принятия решений. Ещё более острой стала ситуация в 90-ых годах, когда под вопросом оказались сами принципы общественной солидарности и концепция социальных прав, лежащие в основе модели государства всеобщего благосостояния. Сверхвысокая социальная защищённость не просто дала трещину, она обернулась ростом социального иждивенчества: обретя долгожданное благосостояние, люди увязли в сетях потребления, консьюмеризма: достигнув материального благосостояния, общество пренебрегло необходимыми нравственными преобразованиями[59]. Как заметил ещё в ХХ в. Э.Фромм, «в стремлении обустроить жизнь человека забыли самого человека».

Попытки подогнать весь мир под некие европоцентристские модели мало того, что не реализовались, они обернулись ответной реакцией, весьма жёсткой и жестокой. Уже в течение нескольких лет во многих городах США и Европы, не так давно спокойной и вальяжной, особенно в районах с преимущественно цветным населением или мигрантами (гастарбайтерами и их потомками), а теперь уже и в России, происходят массовые вспышки насилия, перерастающие в настоящие уличные бои, с жертвами, поджогом автомобилей, и разгромом магазинов и кафе. В значительной степени эти процессы порождены, возможно, безотчетной, боязнью утраты идентичности – национальной, религиозной и т.д., в форме и масштабах «коллективного бессознательного», под влиянием инстинкта толпы (психология «man»), но нередко и умело режиссируемых и даже координируемых с помощью интернета. Участниками этих столкновений чаще всего оказываются люди, «потерявшие или так и не обретшие почву под ногами» и поэтому особо поддаваемые внушению, бессмысленной агрессивности. Как не вспомнить: «Если душа не занята Богом, его место занимает неуёмный злой дух». Неважно, как называется этот Бог. А в широком смысле это может означать и дело, которым живет человек, которым наполнена его душа, не оставляя место злобной суетности, зависти, мести за несложившуюся жизнь, самоутверждению любой ценой. Можно ли представить на демонстрациях, а тем более в столкновениях на почве цвета кожи, национальности, религиозных предпочтений, симпатий к футбольной команде и т.д. ученых, философов, людей искусства, т.е. людей, нашедших себя в своём деле, реализовавшихся в нем, занявших им душу? Как нельзя представить у них любые формы идолопоклонства, тем более доходящие до фанатизма и нетерпимости.

Маргиналами становится люди, которые, так и не реализовавшись в жизни, не нашли себя – не смогли или не захотели. Очень часто это не вина их, а беда. Обращаясь к причинам уличных боёв в европейских городах, надо заглянуть в 70ые годы ХХ в, когда сытая Европа с удовольствием принимала эмигрантов из бедных стран (Германия – из Турции, Франция – из Северной Африки) – неквалифицированную рабочую силу, готовую работать там, где европейцы не хотели – мусорщиками, чернорабочими и т.д., даже за такую работу получавшую зарплату, несравнимую с той, на которую они могли рассчитывать в своей стране.

Прошло время, у них родились и подросли дети (как правило, это многодетные семьи). Далеко не все воспользовались возможностями учебы, приобретения профессии, адаптации к новой для них культуре, которые предоставили им принявшие их государства, нередко даже в ущерб и на зависть местному населению. Многократно возросшего количества мусорщиков и чернорабочих Европе уже не требовалось, а без образования ничего другого не оставалось. Какая-то часть, получив образование, продвинулась и проявила себя (известно, например, какой вклад внесли в математику и компьютерные технологии выходцы из Индии), но очень многие пополнили ряды безработных, преступников, предпочли иждивенческий образ жизни. И даже это могло быть преодолимо, но очень многие попросту не захотели адаптироваться к культуре стран, где они живут. Часто живя целыми анклавами, составляя большинство населения в тех или иных районах, они даже пытаются навязать привычные им представления местному населению. Так, с недавних пор на улицах некоторых районов Лондона, традиционно одного из самых спокойных и доброжелательных городов мира, появились «шариатские патрули», которые заставляют молодых людей, не вписывающихся в угодный им дресс-код, сменить одежду или просто прогоняют с улиц, отбирают у них вещи, с какими «не положено» появляться на улице (в своё время подобным образом у нас происходил отлов «стиляг»).

Это еще не всё. Бомбы в лондонском метро и автобусах, повлекшие множество жертв, закладывали потомки иммигрантов, уже родившихся в Лондоне и получившие там образование, «Боинги» на нью-йорских «Близнецов» направляли террористы, прошедшие летные курсы в Нью-Йорке же. Трудно поверить, но своеобразными анклавами в крупных городах Европы и Америки живут даже многие выходцы из СССР, люди достаточно образованные. Тем не менее многие жители Брайтон-бич в Нью-Йорке или Уотертауна в Бостоне, оказавшиеся там в годы развала Советского Союза, так и не научились английскому языку, довольствуясь тем, что в их районах их вполне могут обслужить на русском и армянском соответственно, многие из них практически не выезжают из своих районов, их нисколько не интересуют культурные события в городах, относящиеся к культурным столицам мира. (Впрочем, большой ли процент жителей Москвы приобщается к её культурным событиям? )

В сложившейся ситуации Европа и Америка, следуя исторически сложившийся идее мультикультурализма, попытались найти выход в гипертрофированной политкорректности. Так, президент США в традиционном рождественском обращении к нации поздравляет сограждан «с праздником», избегая слова «Рождество», чтобы не оскорбить представителей нехристианских культурных традиций (особенно мусульман), хотя таковые уже веками живут в Америке, а многие празднуют этот день, так же, как скажем, День Благодарения, совершенно не связанный с религией. Жители пригорода Брюсселя из тех же соображений политкорректности принимают решение не устанавливать на площади новогоднюю елку, чтобы не обижать (не раздражать) мусульман. (которые, кстати, с размахом отмечают свои праздники даже в европейских городах, включая Москву).

Стюардессу British Airways и лондонскую медсестру увольняют с работы за ношение крестика, и если первой удается оспорить это решение через Европейский суд, то у медсестры ничего не получается, т.к. крестик признан потенциально опасным для больных – словно не было тысяч сестер Красного Креста. Увольняют с работы человека (кстати, черного цвета кожи – невзирая на политкорректность), сказавшего, что он не осуждает однополые браки, но и не одобряет. Это значит, что при приёме на работу все претенденты должны давать подписку о горячем одобрении однополых браков и, возможно, скрывать свой традиционный брак. Возможно, придется проходить проверку на детекторе лжи в доказательство своей глубокой религиозности. Как же подобная политкорректность согласуется со свободой совести, провозглашённой в Декларации прав человека?

Что касается политкорректности в вопросах цвета кожи, расы, национальности, то и здесь дело доходит до курьёзов. Так, в США задались целью отредактировать произведения Марка Твена, который, не дожив до термина «афроамериканец», простодушно употреблял слово «негр», имея в виду лишь цвет кожи и вовсе не вкладывая в это понятие какой-то расистский оттенок (так, кстати, было в течение многих лет у нас, воспитанных в советских традициях дружбы народов). Понятно, так исторически сложилось, что в США слово «nigger» приобрело отчетливо расистский оттенок, но почему нельзя употреблять «black», говоря о цвете кожи? Не придет же в голову человеку с белой кожей в слове «white» усматривать, так сказать, афроамериканский расизм, как не резон обижаться французу, армянину, китайцу, кому угодно, когда называют их национальность, так же, как человеку, которого называют по имени. Кстати, как быть с людьми тёмного цвета кожи, которые родились /проживают не в США и не в Африке, а в Европе или, в России? Называть их афрорусскими? «Не догоняю», – сказал бы герой кинофильма «Жмурки», русский, как он подчёркивал, выглядя чистым эфиопом. К счастью, эфиопорусскому Пушкину не довелось испытать обсуждения подобных проблем. У него бы поучиться русскому языку поколению, для которого выбрали ЕГЭ. Мало кто мог так выразить щемящую красоту русской природы, как великий русский художник Левитан, еврей по национальности. Кстати, почему в присутствии евреев не положено рассказывать еврейские анекдоты (совершенно замечательные), а вот армянские в присутствие армян – пожалуйста. При наличии чувства юмора представителям любой национальности как раз нравятся анекдоты, подмечающие характерные для той или иной национальности черты.

В период особо жарких споров вокруг расовой сегрегации в США американский певец Джеймс Браун спел миллионным тиражом: “I say it loud, I’m black and I’m proud” («Я говорю это громко, я – чёрный, и я горд этим»). Это было в контексте, но если чуточку задуматься, то цвет кожи, национальности, пол не является ни недостатком, ни достоинством, и гордиться ими столь же бессмысленно, что и стыдиться – не мы же их выбираем. Если человек говорит о гордости за то, что принадлежит к той или иной великой культуре, то неизбежно возникает вопрос если не о его личном вкладе в неё, то хотя бы о том, насколько он впитал в себя и проносит её живительные соки. Вероятно, правильней говорить об ответственности, когда тебя воспринимают не просто как Ивана, Ашота или Гиви, а ещё и как представителя соответствующей национальности (культуры). Идёшь по улице, никого не трогая, и никому дела нет до твоей национальности, а вот если чем-то привлек внимание…

Кстати, нельзя верить людям, заявляющим, что они знают и принимают только свою великую культуру (русскую, французскую, украинскую…) – они и её не знают (многократно проверено), и подобные заявления – лакмусовая бумажка, безошибочно выделяющая бескультурье. Замечательно сказал в своё время И. Станкевич: «Чего хлопочут люди о народности? Надобно стремиться к общечеловеческому, своё будет поневоле. На всяком искреннем и непроизвольном акте духа невольно отпечатается своё. Кто имеет свой характер, тот отпечатает его на всех своих действиях».

Чрезмерная озабоченность проблемой идентичности неизбежно принимает характер демонстрации, вызова. Не так давно возникла идея построить в Кёльне, славном на весь мир своим готическим собором, крупнейшую в Европе мечеть. И когда многие горожане, вполне корректные и толерантные в религиозном и в любом другом отношении (центр Европы! ), но опасающиеся за облик своего города, собрались выйти на заранее объявленную демонстрацию, её запретили под предлогом того, что полиция не гарантирует безопасность её участников от тех, кому эта демонстрация могла не понравиться. Попробуем, однако, представить строительство крупнейшего в Азии православного храма или католического костёла в Мекке – разве это не будет восприниматься как вызов с такими последствиями, что никакая полиция не поможет? И разве не понятно, что корректней оказалось не строить в Нью-Йорке на месте «Близнецов» ни мечеть, ни какое угодно другое религиозное сооружение – вопреки рассуждениям о том, что это будет способствовать культурной толерантности. Зачем бередить людей? В том же Нью-Йорке много других возможностей культурного взаимообогащения – прекрасные музеи, Центральный парк, где гуляют люди любого цвета кожи, проводят концерты исполнители со всего мира.

Можно ли обвинить в политнекорректности москвичей, которые не могут попасть в метро или даже к себе домой на проспекте Мира, где с невиданным размахом проводится праздник ураза-байрам с шокирующими непривычных к этому людей ритуальными жертвоприношениями и кучей мусора после этого. Разве соблюдение своих традиций не предполагает уважение к окружающим, в конце концов это и уважение к самим себе. А если кто-то из участников праздника ведёт себя вызывающе, то это порождает волну негатива ко всему мероприятию и его участникам. По этой же причине в разных заграницах так нервно воспринимают приезжих из России, совершенно независимо от их религиозных и национальных особенностей. Что говорить о простых людях, если в ожесточенных схватках вокруг «нерукотворного огня» в Иерусалиме сшибаются не байкеры или футбольные фанаты, а почтенные, убелённые сединами представители церкви, доказывающие право быть «первыми среди равных» на Святой Земле. Ведь кто, как не они, призваны сеять вечное, доброе, мудрое. Таких мало, но осадок они оставляют сильный - это к вопросу об ответственности (опять же, «если идёшь, то никого не трогаешь»)

А вот ещё тема, где представления о политкорректности расходятся. Сколько уже копий поломано вокруг гей - парадов, с невиданным размахом, на уровне бразильских карнавалов, проходящих во многих городах мира. Многих вполне толерантных и политкорректных людей раздражает шумиха, характер демонстрации и даже вызова, пробы сил, который они принимают. Ведь не проводят же свои парады люди с пока еще преобладающей традиционной ориентацией. Можно ведь жить так, как тебе естественно, не манифестируя это. Недавно было выдвинуто анекдотичное предложение выделять на футбольных стадионах сектора или даже трибуны для геев – чтобы изолировать их от возможных агрессивных нападок. Не говоря уже об экономической неприемлемости (где гарантия заполненности таких секторов), так ещё больше возрастает риск нападок, которых бы не было, если бы они пришли просто как зрители, а не демонстранты. Вспоминается ситуация из кинофильма, где Брюс Уиллис оказывается вынужденным стоять в Гарлеме с табличкой на груди “I hate niggers”. Там хотя бы и он, и те, кто его вынудил, прекрасно понимали последствия подобной манифестации.

Из соображений политкорректности на уровне Европарламента обсуждалось предложение отказаться от привычных мистер/миссис, Herr/Frau, мсье/мадам, чтобы не акцентировать различие полов, а во Франции недавно был принят закон об отмене обращения «мадемуазель» как источника возможных неловких ситуаций, оставив только «мадам». Представим себе для сравнения законодательную отмену обращения «девушка» а России. Нет ли в подобных формах политкорректной осмотрительности, когда избегают называть цвет кожи, национальность, а теперь уже и пол, плохо замаскированного (по умолчанию) снисходительного высокомерия к тем, кого не называют, как к людям низкого сорта? Ведь это вовсе не деликатность того рода, когда в присутствии людей с физическими недостатками не следует обсуждать подобные недостатки[60]. Нет ли в желании обходить, затушевывать, нивелировать любые различия опасности потери самих себя? Не случайно всё чаще звучит мысль: «Чтобы выжить, человечеству надо отказаться от самого себя» - от всего, что позволяет выделить человека среди других, увидеть в нём личность. Отсюда и боязнь всего, что может показаться «человеческим, слишком человеческим» (Ф. Ницше). Задача нивелирования ставится директивными решениями уже и перед технологизированным, сведённым к тестам образованием.

Совершенно закономерно, что проблема идентичности приобретает всё новые оттенки в современном глобализирующемся мире, который вместе с тем становится всё более глокализированным, когда в различных его регионах не только сохраняются формы идентичности культурной, политической, но даже подчёркиваются, вплоть до того, что политика тех или иных государств воспринимается как вызов мировому сообществу. Слишком просто объявить эти страны «нехорошими»  появился даже термин «страны-изгои» (к ним относят Иран, КНДР и ряд других государств, очень разных), но тогда неизбежно возникает политика двойных стандартов, когда государства «золотого миллиарда» («высокомерные государства», как отозвался о них руководитель одной ближневосточной страны) могут позволить себе требовать смены неугодной им власти в тех или иных государствах.

Представим себе, как бы это выглядело, если бы в этих государствах (или любых других) стали требовать смены руководства США или Франции. Можно усмотреть прямую аналогию между судьбой социальных слоёв, оказавшихся на обочине, и судьбой стран, которые социально и экономически не вписались в предписываемые им стандарты.

Между тем цивилизованный рынок делает выгодными, оправданными и с сугубо прагматической точки зрения «христианские» отношения на уровне не только индивидов и предприятий, но и целых стран: и для богатых стран «золотого миллиарда» выгодней наличие на карте мира не нищих, озлобленных стран, в которых постоянно начинается поиск врага (даже в европейской Греции демонстранты изображали канцлера Германии А. Меркель на фоне фашистской свастики), а стран с высоким качеством жизни. Не случайно в бурно развивающемся Китае наряду с экспортом дешевой продукции на весь мир всё более делается упор на возрастание и удовлетворение внутреннего спроса. Невыгодными становятся и войны в привычной форме, они больше переходят в экономическую плоскость. сложнее порой оказываются отношения с регионами внутри страны.

Интересные результаты даёт приложение к политике теории игр, разработанной, в частности, математиком Дж. фон Нейманом. До появления этой теории существовало, прежде всего, в экономике, представление, что общественное благо максимизируется, если каждый член общества действует, исходя из максимизации собственного блага. Фон Нейман показал, на основе математических расчетов, что общественное и индивидуальное благо максимизируется только тогда, когда каждый из членов сообщества действует, исходя не только из собственных интересов, но и интересов группы в целом (на примере «дилеммы заключённых» - см. Хорошее общество. С. 143-144).

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: