Размышление о природе власти и российской в том числе

 

В российской прессе, политологической и юридической литературе постоянно обсуждаются вопросы противостояния разных ветвей власти, разделения властных полномочий между Центром и регионами, доля властных функций государства и частного сектора в сфере экономики, необходимость борьбы против власти мафиозных и теневых структур, формирование различных властных субъектов и отношений между ними. При этом, как правило, используются достаточно интуитивные или теоретически непроработанные представления о власти: власть как сила, как санкционированная законом властная инстанция (функция), как тот или иной социальный институт (Президент, Дума, Федеральное собрание, Конституционный суд и т. д.). К сожалению, в социальных науках и юриспруденции мы также не находим достаточно убедительных и операциональных представлений о власти, хотя, как известно, о власти написано не мало.

В основании традиционной точки зрения на власть лежат психологические и юридические соображения. Здесь власть приписывается определенному субъекту, обладающему волей и сознанием. Власть над другими он получает или силой (" воля над волей" ), или под давлением общественного мнения, или в результате общественного соглашения (договора). «Власть, - читаем мы в Новой Философской Энциклопедии, - тесно связана с господством и авторитетом. М.Вебер определил власть следующим образом: «Власть состоит в способности индивида А добиться от индивида Б такого поведения или такого воздержания от действий, которое Б в противном случае не принял бы и которое соответствует воле А»[513]. Критики этой точки зрения на власть отмечают, что эта трактовка не принимает во внимание идеологические и культурно-исторические предпосылки, предопределяющие предпочтения и цели человеческой деятельности и поэтому не оно не в состоянии объяснить, почему отдельные индивиды осуществляют власть именно так, как они это делают. В интересной книге «Охота на власть» ее автор, Рифат Шайхутдинов тоже мыслит власть традиционно, трактуя ее как волю субъектов власти. Рассуждает о людях, которые чего-то хотят или не хотят.

В " Восстании масс" Ортега-и-Гассет пытается преодолеть традиционное понимание власти:

 

«... начиная с ХVI века, - пишет он, - можно утверждать: кто правит, тот в самом деле властно влияет на весь мир без остатка... нормальная и прочная связь между людьми, именуемая властью, никогда не покоится на силе; все наоборот - тот общественный инструмент или механизм, который кратко называют " силой", поступает в распоряжение человека или группы людей лишь потому, что они правят... власть означает господство мнений и взглядов, то есть духа; что в конечном счете власть - это всегда власть духовная»[514].

 

Заметим, что при таком понимании становится уже не важно, кто отправляет власть, какой субъект. Следующий шаг в развитии этой точки зрения мы встречаем в словаре Брокгауза и Ефрона, где власть определяется В.С. Соловьевым так:

 

«Власть в общем и широком смысле есть господство одного над другим... Власть политическая или государственная, неизбежно возникающая на известной ступени развития, принадлежит ко второй из указанных категорий, выражая естественное право общественного целого на подчинение частей. Государственная власть, единоличная или коллективная, представляет единство и целостность данной общественной группы. Следовательно, значение власти связано с тем положением, что права и интересы целого должны быть определенным образом представляемы в отличие от частных интересов, поскольку простая сумма сих последних еще не составляет общественного целого»[515].

 

Можно заметить, что определение власти как " господства одного над другим" логически никак не связано со вторым определением власти как " естественного права общественного целого на подчинение частей". Та же трудность просматривается и в более современных определениях и концепциях права, например политологических.

 

«Власть, - пишет Ю.М.Батурин, - метафорически определяется как способность превращать определенные ресурсы во влияние в рамках системы взаимосвязанных субъектов. Так понимаемая власть есть способность субъекта реализовывать свои интересы в рамках системы вопреки сопротивлению других субъектов»[516].

 

Ханна Арендт в рамках герменевтического подхода в работе «О насилии» пытается перекинуть мостик между традиционным понимаем власти и структурным, когда она истолковывается как независимое от отдельных индивидов социальное условие (отношение).

 

«Власть, по ее мнению, никогда не является собственностью индивида, а принадлежит группе и существует до тех пор, пока группа сохраняет свое единство. Люди – уникально коммуникативные существа, и именно благодаря их способности разделять с другими мысли и отношения поддерживается их способность властвовать и подчиняться. Для сторонников этой модели власть входит в систему ценностей, которые конституируют идентичность, равно как и возможность деятельности социальных агентов»[517].

Мишель Фуко предлагает отказаться от традиционного подхода к изучению власти и рассматривать ее как дискурс. При этом власть понимается как сеть властных отношений, намерений и стратегий, в которой нет субъекта.

 

«Под властью, - писал М.Фуко, - мне кажется, следует понимать, прежде всего, множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации; понимать игру, которая путем беспрерывных битв и столкновений их трансформирует, усиливает и инвертирует; понимать опоры, которые эти отношения силы находят друг в друге таким образом, что образуется цепь или система, или, напротив, понимать смещения и противоречия, которые их друг от друга обособляют; наконец, под властью следует понимать стратегии, внутри которых эти отношения силы достигают своей действенности, стратегии, общий абрис или же институциональная кристаллизация которых воплощаются в государственных аппаратах, в формулировании закона, в формах социального господства»[518].

 

Объясняя лаканисту-психоаналитику Миллеру идею " власти без субъекта" и отвечая ему на сомнения о том, что принцип бессубъектности ведет к серьезным проблемам при переходе в практическую плоскость, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, М.Фуко замечает следующее. «Конечно же, это-то меня и беспокоит. Я не очень понимаю, как из этого выбраться. Но в конечном счете, если рассматривать власть в терминах отношений власти, это позволяет, мне кажется, схватить - гораздо лучше, чем в каких бы то ни было иных теоретических построениях, - то отношение, которое существует между властью и борьбой, и в частности классовой борьбой... Не существуют непосредственно данных субъектов, один из которых был бы пролетариатом, а другой буржуазией. Кто борется против кого? Мы все боремся против всех. И в нас всегда еще есть сто-то, что борется против чего-то в нас же самих»[519].

 

Возражает М.Фуко и против, так сказать, юридического истолкования и понимания власти. Фуко показывает, что в конце средних веков и эпоху Возрождения именно идея права позволила упорядочить и организовать в Европе запутанные отношения власти и владения. Что через развитие монархии ХVII- ХVIII столетия и ее институтов

 

«установилось это измерение " юридически-политического"; оно, безусловно, не адекватно тому способу, каким осуществлялась и осуществляется власть; однако же оно является тем кодом, в соответствии с которым власть себя предъявляет и в соответствии с которым, по ее же собственному предписанию, ее и нужно мыслить». И чуть дальше М.Фуко заключает: «Мы по-прежнему остаемся привязанными к определенному образу, выработанному теоретиками права и институтом монархии, - образу власти-закона, власти-суверенитета. И если мы хотим проанализировать власть в конкретной и исторической игре ее приемов, то как раз от этого образа и нужно освободиться, то есть от теоретической привилегии закона и суверенитета. Необходимо построить такую аналитику власти, которая уже не будет брать право в качестве модели и кода»[520].

 

Очевидно, что, говоря о власти, Фуко имеет в виду диспозитив власти. Отсюда не власть, а сеть властных отношений, не субъекты власти, а воля к власти или разнообразные опоры, возникающие внутри дискурсов-практик, не вроде бы ясные для всех юридически значимые отношения власти-подчинения, а масса других социальных отношений и технологий. В ХIХ и ХХ веках, утверждает Фуко, «через всякого рода механизмы и институты - парламентаризм, распространение информации, издательское дело, всемирные выставки, университет и т.д. - " буржуазная власть" смогла выработать глобальные стратегии, без того, однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта»[521]. С точки зрения Фуко институт права и юридические отношения являются лишь одной из организованностью современной Социума. Если считать, что именно властные отношения образуют основу социальности, то Фуко старается показать, что наряду с " юридически-политическим" измерением власти, сегодня не меньшее значение имеют другие измерения – парламентаризм (вероятно, как одна из форм существования общества), современные технологии распространения информации (например, пресса как четвертая власть), образование (как предпосылки интеллектуальной власти) и другие.

Как диспозитив власть в исследованиях Фуко получает парадоксальные характеристики.

 

- «Власть, - пишет Фуко, - не есть нечто, что приобретается, вырывается или делится, нечто такое, что удерживают или упускают; власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства...

- отношения власти не находятся во внешнем положении к другим типам отношений (экономическим процессам, отношениям познания, сексуальным отношениям), но имманетны им...

- там, где есть власть, есть и сопротивление, и все же, или скорее: именно поэтому сопротивление никогда не находится во внешнем положении по отношению к власти... точки сопротивления присутствуют повсюду в сети власти... существует множество различных сопротивлений, каждое из которых представляет собой особый случай... Подобно тому, как сетка отношений власти в конечном счете образует плотную ткань, которая пронизывает аппараты и институты, в них не локализуясь, точно так же рой точек сопротивления пронизывает социальные стратификации и индивидные единства»[522].

 

Все эти парадоксы, тем не менее, плодотворны. И чтобы в этом убедиться, рассмотрим, хотя бы на уровне постановки проблемы, вопрос о власти государства.

О государстве мы нередко говорим как о властном субъекте: государство против общества, тоталитарное государство, распространившее свою власть на все стороны жизни человека, общество, экономику и т.п. Но спрашивается, кто этот субъект? Президент, Дума, Конституционный суд? Достаточно так поставить вопрос, чтобы его абсурдность стала ясна. Может быть тогда, чтобы увидеть власть государства, нужно посмотреть, кто управляет страной и в стране? С этим, однако, тоже проблемы. Кто сегодня управляет в стране, совершенно не понятно. Даже президент признает, что система исполнительной власти пробуксовывает и в ней необходимо навести порядок. Итак, публичный дискурс, опирающийся на традиционное понимание власти, не работает.

ля нашего исследования представляют интерес и высказывания о власти известного российского философа Валерия Подороги.

 

«Государство, как и власть (имеется в виду та или иная «группа» или «команда», находящаяся в данный момент «во власти»), - утверждает он, - вторичны, сами лишь элементы гражданского общества и не имеют без него самостоятельного значения… с одной стороны, нам недостает гражданского общества, то есть недостает нас самих в качестве граждан, а с другой, нам всем «достает» слишком много власти, которая привычным образом концентрируется в руках довольно узкого круга чиновников, олицетворяющих собой исполнительную власть… Власть в общественном сознании оказывается всегда тем, что кому-то принадлежит, род собственности. И как следствие: если у тебя есть власть, то кто-то ее дал тебе или ты ее украл (ведь всякая собственность – всего лишь кража)… Нет сомнения в том, что захват собственности есть сегодня, вероятно, один из наиболее эффективных способов проявить волю к власти. Повсюду группы, корпорации, союзы – где главную роль играют чиновники разных уровней, и в основе их временных союзов лежит одно – раздел собственности…Интересы власти всегда остаются теми же самыми: поиск объектов захвата и применения силы. Цели власти – всегда власть. И только гражданское общество в силах наделять власть определенным смыслом и целями, выходящими за пределы ее «частных» интересов. Власть бесцельна, когда находится вне общественного контроля…Власть, конечно, не просто неморальна, а аморальна по определению. Причем этот аморализм власти вовсе не может быть истолкован как нечто негативное и опасное, разрушительное, напротив, часто аморализм, или так называемый прагматизм власти, позволяют ей действовать в необходимом для данной ситуации ключе, принимать правильные решения…Главной причиной того, что власть остается закрытой и «тайной», является ее нежелание раскрывать свои ресурсы. Действительно, что есть власть без ресурсного обеспечения (материального, информационного, символического и пр.) – вот где собираются все тайны власти…Анонимность и персонификация – это почти одновременные действия власти по прикрытию своих истинных целей и расчетов. Персонификация, или понятный, характерологический образ власти, имел ту открытость, которой «покупалось» массовое сознание общества на рубежах его драматической трансформации 90-х годов. Сегодня антропология власти изменилась. Анонимность новой власти поддерживается самим характером принятия решения: пассивно-выжидательной тактикой»[523].

 

Эти высказывания о власти не только необычайно тонки и точны, но и демонстрируют столь важную для нас взаимосвязь власти с гражданским обществом, сообществами, политикой.

Характерно, как Т.Алексеева заканчивает свою статью о власти в Новой философской энциклопедии: «Ни одна из существующих моделей власти не дает о ней целостного представления. Это и делает исследование власти крайне сложным и противоречивым»[524].

 

В книгах «Теория культуры» (2005) и «Развитие права в России как условие становления гражданского общества и эффективной власти» (2005) я показываю, что власть - это способ присоединения людей к системе управления в рамках культуры. Здесь принципиально, как устроена культура. К примеру, если в культуре заложены два источника управления (светский и сакральный), то нет сомнений, обязательно начнется борьба за власть, между светской организацией и церковной. Власть - это не просто система управления, а система, которая сложилась и живет в рамках культуры.

Вот прекрасный пример. И.Клочков, описывая древнюю Ассирию, пишет:

 

«Солнечные или лунные затмения предвещали смерть или опасность для царя. В зависимости от положения светил, астрологи, (но на самом деле это были не астрологи, а жрецы) могли объявлять опасным весьма продолжительный период времени, до 100 дней. Царя на это время отправляли в загородную резиденцию, где его называли «земледельцем» и подвергали различным ограничениям, тогда как во дворце поселяли подставное лицо, наделенное всеми внешними атрибутами власти. По минованию опасного периода «подменного царя» убивали (должно же предсказание сбыться! ), а истинный царь возвращался в свой дворец»[525].

 

Можно предположить следующий, кстати, вполне правдоподобный, мотив расчета плохих дней: поскольку жрецы подобно царям претендовали на верховную власть (считая себя посредника между людьми и богами), жрецы воспользовались процедурой определения плохих дней, чтобы периодически удалять настоящего царя, заменяя его своими послушными ставленниками. Царя не убивали, не свергали силой, а на вполне законных основаниях временно удаляли с политического поля, при этом в стране сохранялись спокойствие и порядок. Но это – только один из типов борьбы за власть. 

Обратим внимание, что жрецы в данной ситуации действовали, так сказать, вполне легитимно, ведь они считались посредниками богов; с точки зрения мировоззрения культуры древних царств именно отношение богов к людям, включая царя, определяли " хорошие" и " плохие" дни. Другими словами, можно предположить, что необходимое условие реализации борьбы за власть - наличие культурного сценария или картины мира, задающих роли и отношения " участников властного действия". Другое необходимое условие - активность и акции самих участников (в данном случае, составление соответствующего прогноза и управление " подменным царем" ), которые направлены на изменение " властной ситуации". В свою очередь, это было бы невозможным без выхода на историческую сцену особых личностей (жрецов, царей, авантюристов разных мастей и т.п.), стремящихся во власть, чтобы изменить (повысить) свой социальный статус или положение, расширить возможности, избежать наказания и прочее.

Еще один момент. Чтобы реализовать властные цели, участники должны использовать существующие социальные отношения и институты (в рассмотренном примере в качестве такого института выступал ритуал " подменного царя" ). Именно использование социальных отношений и институтов позволяет домогающимся власти оправдывать перед обществом свои действия. В этом смысле власть - неотъемлемое свойство " социальной системы", структура которой в значительной мере определяется культурными сценариями и картинами. С появлением личностей, стремящихся во власть, социальная система, очевидно, может функционировать только в том случае, если реализация власти, включает в себя не только отношения управления, но и борьбу за власть.

Итак, получается, что власть - это своеобразная топологическая характеристика социальной системы, а именно система властных мест, зон и подходов к ним. Социально-топологическое пространство власти задается культурными сценариями и картинами, а также борьбой за власть.

Но власть – это и свойства " человеческого материала " (воля, ценности, жажда власти и т.п.), позволяющие личностям, стремящимся во власть, реализовать себя.

Наконец, власть - это социальные акции и действия, " проявляющие" топологическое пространство власти, а также позволяющие ее участникам или удержаться во властном месте, или расширить зону власти, или изменить ее характер, или занять другое властное место и зону и т. п.

Целесообразно говорить о " строении" (устройстве) власти, а также ее " ресурсах" (источниках). К последним относятся культурные сценарии и картины мира, реальные социальные отношения (например, сословные, корпоративные, криминальные или дружеские связи), деньги и другие ценности, технологии власти, наконец, правовые отношения. Дж. Локк и Т. Гоббс считали, что устройство власти и ее источники должны определяться прежде всего правовыми отношениями, которые подчиняются общественному Благу (" законы, - писал Дж. Локк, - должны предназначаться ни для какой иной конечной цели, кроме как для блага народа" [526]). К сожалению, этот идеал трудно реализуем, а право является только одним из источников власти.

Анализ этого кейса позволяет сформулировать важную гипотезу о связи социальных институтов и власти. Действительно, можно предположить, что борьба жрецов и царей за власть, должна была привести к разграничению соответствующих социальных институтов – царской и жреческой власти. Это и понятно, ведь власть и социальные институты реализуются на одном и том же материале социальных систем.

Мне важно подчеркнуть здесь вот что: борьба за власть – это не просто нормально функционирующая машина, которая отправляет какие-то технологии. Это всегда ситуация борьбы, даже если внешне она так не выглядит. Например, состоялись выборы и победивший в них начинает, как будто, спокойно править. На самом же деле, он всё время думает об удержании этой власти или о том, чтобы повысить свой властный потенциал. Борьба за власть идет непрерывно. Борьба за власть – глубинная и сущностная характеристика власти. Именно она заставляет человека быть всё время активным, быть начеку, тратить свою энергию по высшему разряду и так далее.

Хочу добавить еще один важный момент: когда я говорю об управлении, то делаю историческую ссылку на культуру древних царств, где управление выглядело как сложившаяся и функционирующая машина. А сегодня мы имеем дело не только со сложившимися системами, но и с новациями, изменениями, трансформациями, своеобразными революциями. Дальше. Сами системы управления без людей не функционируют. Именно люди дают им энергию, импульсы, жизнь. Какой именно человеческий материал соединяется с управлением и с каким типом управления, такой тип власти и получается. К примеру, большевики. Это была сверхпассионарная популяция, без каких-либо нравственных проблем, отчасти с мессианской идеей построения коммунизма, очень активная, подавившая сначала царскую власть и буржуазию, а затем всех инакомыслящих. Власть, в этом смысле, приобретает черты тех популяций, которые сначала как бы «садятся» на системы управления, затем перестраивают их под себя, поддерживая их функционирование, отдавая им свою энергию.  

Посмотрим с этой точки зрения на власть в России. Не стоит представлять дело так, что российская ситуация с властью была всегда однозначная, что в России никогда не было интенции к другому устройству власти. Во все времена было две тенденции. Одна - это, условно – Иван Грозный, а вторая – его противник - Андрей Курбский, что хорошо видно из такого документа как «Письма Ивана Грозного к Курбскому». Иван Грозный в письме к Курбскому пишет о неограниченности прерогатив царской власти. Царь не должен быть ни кем и ни чем связан в своих действиях. Он не отвечает за свои поступки перед подданными, а лишь перед Богом. Поэтому он стоит выше закона. И даже если царь поступает неправедно, это лишь грех, а не преступление. Вот позиция Грозного.

Но всегда имела место и другая тенденция. Большинство русских мыслителей, начиная с Максима Грека, подводили читателя к мысли о гибельности единоличного управления государством. В частности, Андрей Курбский и Иван Тимофеев старались показать, что царь в своей деятельности должен опираться на Советы городов, бояр, представителей различных сословий, а также следовать закону, выступая его гарантом. Еще на заре российской государственности Зиновий Отенский писал, что соблюдение законности (" правды во всем" ) обязанность и государя, который должен " право все рассмотриши". Автор " Беседы преподобных валаамских чудотворцев Сергия и Германа" " неоднократно повторяет, что цари должны " обо всем накрепко советовати" и формы организации этих советов разнообразные: " бояре и ближние приятели", " люди своея царской палаты", " надежные воеводы", " разумные мужи", " приказные люди". Курбский идет еще дальше, предлагая царю помимо советников, которые могут быть " злы и беззаконны", выборный сословно-представительный орган (" Совет всенародных человек" ). А Иван Тимофеев в исключительных случаях допускает и " физическое уничтожение тирана", оправдывая этот акт иосифлянским тезисом о необходимости различать царский сан и носящее его лицо. Примеры можно продолжить.

Но увы, победила не эта " демократическая" тенденция, а другая - основные институты власти в формирующейся российской культуре все больше основывались на силе и деспотии восточного типа. Например, кровавые расправы Ивана Грозного преследовали не только цель укрепления царской власти, но и подавления всякого инакомыслия и создание атмосферы страха, в которой абсолютная власть самодержца уже не встречала никакого сопротивления. " Термин " гроза" у Ивана IV означает устрашение подданных. Причем он обосновывает свое право судить и наказывать не только за дела, но и за мысли". В этом отношении Сталин продолжает начатое Грозным дело. Однако почему так произошло? Этот вопрос я задаю в своих исследованиях. Было ли это случайно? Я полагаю, что нет. И вот почему.

Возьмем средневековую Европу, тот же исторический период, ну может быть несколько более ранний. Что мы видим? В Европе идет борьба пап со светской властью, с королями. Г.Д. Берман в своей замечательной книге «Западная традиция права: эпоха формирования» (1998) по этому поводу пишет следующее.

«Начался затяжной конфликт светских властей с церковными, не ограничившийся одними письмами: в ход пошло оружие, проклятия, отлучение от церкви. Например, Иоанн Солсберийский в трактате “Norman Anonymous”, направленного против партии папа, пишет, что и “королевское достоинство Христа, и его святость прямо передаются королям через коронацию. Как викарий, есть наместник, Христа, король сам божественен и является священником своего народа. Он даже может совершать таинства, после коронации – такова традиция в Византии, у франков и англосаксов – император или король входил в алтарь и готовил хлеб и вино для своего собственного причащения. Король также благодетель и спаситель своего народа, поэтому он может прощать грехи»[527].

Успех в борьбе пап с королями попеременно был то на одной стороне, то на другой, поскольку обе партии имели своих многочисленных сторонников, которые, однако, сами часто меняли свои взгляды, ведь и христианская церковь представляла собой тело Христово, но и светская власть была сакральна. «В итоге на папам, ни императорам не удалось настоять на своих изначальных притязаниях. По Вормскому конкордату 1122 г. император гарантировал, что епископы и аббаты будут свободно избираться одной лишь церквью, и отказался от присвоения им духовных символов кольца и посоха. Со своей стороны папа согласился на право императора присутствовать на выборах и вмешиваться там, где возникал спор»[528].

 

За этим первым шагом последовали и другие, в ходе которых церковь и светская власть постепенно разграничивали компетенции и определяли границы собственных институтов. Другой важный результат – формирование канонического права и, по его образцу, права светского государства. Образцом в этом случае выступала церковь. Несмотря, на единовластие папы, сам папа избирался кардиналами, в свою очередь, епископ избирался соборным капитулом, т.е. канониками и другими клириками, аббат избирался монахами монастыря. «Хотя законодательство было прерогативой пап, они все же в XII-XIII вв. чувствовали потребность в периодическом созыве вселенских соборов, чтобы те помогали им в законодательном процессе. Это и были первые законодательные собрания Европы»[529].

В формировании подобного общества колоссальную роль сыграли монастыри, университеты, средневековая философия и теология. А условия задавало средневековое общество, состоящее из многих сообществ, племенных союзов, дворов королей, крупных феодалов, христиан-монахов, мирян, связанных феодальными, договорными отношениями. Причем каждое сообщество отстаивало свою самостоятельность. Средневековое европейское общество признавало равность социальных субъектов, поэтому в конфликте не могли победить ни церковь, ни светские власти. По сути, начиная с 11-12 века, средневековое общество конституирует себя на основе права и механизмов, отчасти напоминающих демократические. Берман подчёркивает новый смысл права и новые виды прав, которые, в частности, регулировали отношения между соперничающими церковными и светскими владениями, а также давали возможность для светских властей целенаправленно и программно претворять в жизнь заявленные церквью цели: обеспечить мир и справедливость в своей юрисдикции. 

А в России в это время - полное бесправие. Царь решает всё сам и ни перед кем, ни за что не отчитывается. Он может сделать с другими всё, что захочет. Решение конфликтов – только силовое, плюс деспотизм. Видимо, только это и давало возможность удерживать социальное целое, как большой организм. Если бы речь шла о небольшом социальном организме, не столь разнородном по структуре, и плюс там бы действовали договорные, правовые отношения, может быть, было возможно другое решение.

Нельзя в таком случае предположить, что силовое решение конфликтов представляет собой историческую традицию в России? Похоже, что так. Мы имеем такую ситуацию, когда на огромной территории живут очень разные народы, существуют разные типы культуры, включая чуть ли не архаические, когда основной способ решения конфликтов - силовой, когда основные отношения являются неправовыми. Ведь в принципе и до сих пор большинство конфликтов в России разрешаются не на основе права.

 

«Чем же объяснить, - спрашивают Т.Заславская и М. Шабанова в одной из своих статей «Социальные механизмы трансформации неправовых практик» (2001), - столь широкое распространение неправовых социальных практик и насколько прочно они укоренены в институциональном пространстве России? Является ли их расширение неизбежным спутником кардинальных реформ или в нашем случае они получили особое, экстраординарное развитие? Если верно первое, то попытки власти ослабить (а тем более – искоренить) неправовые практики «здесь и сейчас» обречены на провал, и обществу не остается ничего другого, кроме как терпеливо дожидаться лучших времен. Если же справедливо второе, то наибольшую важность представляют вопросы о социальных корнях и механизмах воспроизводства и трансформации старых, а также возникновения, распространения и укоренения новых неправовых практик»[530].

 

Это сегодня, а уж в прежние времена – тем более. Особенно, конечно, интересна ситуация на рубеже ХIХ - ХХ веков. Но опять, никакой однозначности не было. Вот одна линия - славянофилы. Например, К.Кавелин полагал, что представительное правление получало бы смысл только в том случае, если бы его установлению предшествовало приготовление общества к политической жизни, чего, по его мнению, в России не было. Возможно, если бы события пошли по сценарию Кавелина, российская новейшая история не претерпела бы столько трагических коллизий. Но, как известно, в начале XX столетия массы, значительную часть которой составляли социальные маргиналы, высказались за социализм и революцию, и вот почему.

Во-первых, начиная с середины XIX в. в среде разночинцев и позднее сочувствующей им интеллигенции выкристаллизовываются установки на борьбу с самодержавием, уничтожение всего несправедливого, и напротив, создания, пусть даже силой, справедливого общества (что вполне отвечало российской традиции решения социальных проблем и конфликтов). " Насилие получало в русской культуре - и " справа" и " слева", и " сверху" и " снизу" - культурное оправдание и метафизический смысл как неизбежное и необходимое средство наведения общественного " порядка" того или иного рода, как средство сознательного " исправления" действительности человеком в соответствии с определенными гражданскими или философско-религиозными, политическими и нравственными идеалами социального строя...

Особенно красноречивы здесь интимнейшие признания Белинского Боткину:

 

«Во мне, - пишет он, - развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести". " Безумная жажда любви все более и более пожирает мои внутренности, тоска тяжелее и упорнее. Я начинаю любить человечество маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я кажется, огнем и мечом истребил бы остальную»[531].

 

Во-вторых, социализм вполне отвечал патриархальным, православно-отеческим традициям российской культуры. В-третьих, в ходе революции и гражданской войны были физически уничтожены, вытеснены или запуганы те слои населения, которые ориентировались на два другие несоциалистические сценария.

Самое интересное, какой тип культуры получился при построении социализма в России. Культурные сценарии практически на всех этапах построения российского социализма включали в себя: идею борьбы (сначала с буржуазией и кулаками, затем с правым и левым уклоном, потом с врагами народа, наконец, с мировым империализмом во главе с США); культ личности главы государства и его ближайших помощников (вождя всех пролетариев В. И. Ленина, верного ленинца, вождя, мудрого руководителя и отца народов И. В. Сталина, членов политбюро); представление о том, что возглавляемая Сталиным коммунистическая партия выражает чаяния всего советского народа, ведет его от победы к победе, непрестанно заботится о каждом человеке; собственно социалистические и коммунистические идеи (построения социалистического и коммунистического общества, всеобщее равенство, отказ от частной собственности, идеи справедливого распределения и планирования и т.п.); убеждение, что именно в России построено самое справедливое и демократическое общество и другие.

Эти сценарии, как известно, поддерживались и обеспечивались соответствующими социальными институтами: идеологией, мощным репрессивным аппаратом подавления инакомыслящих, административно-командной системой управления, огромной армией, идеологизированным образованием, хозяйством, главными механизмами которого являлись планирование и распределение. Крестьяне, по сути, снова были прикреплены к земле (колхозам и совхозам), заключенные и частично армия широко использовались в качестве рабской силы.

Пожалуй, еще в большей степени, чем во времена Ивана IV страной правил страх, массовые репрессии стали важным фактором сохранения власти Сталина и партии. И тем не менее, действие идеологии и других социальных институтов создавало искреннее убеждение, что Сталин - это средоточие справедливости и мудрости, залог успехов страны как в мирное, так и в военное время. Фактически фигура вождя воспринималась как божественная. Другими словами, тенденция «Ивана Грозного» продолжает воспроизводиться.

Можно согласиться, что в настоящее время в стране больше образованных людей. Но много бывших членов партии, бывших военных, сидевших, охранявших. И опять огромное количество маргиналов. А кто такие маргиналы в сегодняшней России? Властные авантюристы и люди, которые из деревни – в город; из маленького города – в большой; из тюрьмы – во власть; оттуда – в депутаты. Маргинальность в России – очень серьёзная проблема. А сейчас она становится ещё серьезнее в связи мультикультурализмом. В России маргинальность доходит до предела: эгоистические региональные элиты, киллеры, их заказчики.

И мы видим, что в этой ситуации постепенно начинает воспроизводиться тот же самый традиционный тип власти. Жесткая вертикаль, о которой Путин не просто говорит, но которую он упорно выстраивает: назначение губернаторов, контроль над СМИ, использование прокуратуры и судов в качестве административного ресурса, отъем денег у одних регионов и подкармливание других, жесткий кремлёвский контроль и пиар. Это – современный вариант традиционного российского решения проблемы власти. То есть, когда власть сама всё решает и ни перед кем не подконтрольна. Никакой обратной связи.

Второе. Власть старается воспроизводиться только в своей среде. В этом смысле она становится несменяемой. В предыдущий период это была партийная номенклатура. Сейчас механизмы другие, но смысл – тот же самый.

Еще одной характерной чертой современной власти выступает имитация.Имитация – это сквозная черта современной власти. Власть имитирует всё: демократические институты, право, формы контроля, управления, ответственность и т.д. Другая черта – использование современных социальных технологий власти и манипулирования: пиар, создание своих партий, управляемого демократического общества и прочее.

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: