Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Емного об истории. Понятие бессознательного.
Пюисегюр (1811) и Делез (1825) первыми поняли, что магнетическое лечение предполагает известную продолжительность, что оно подчиняется точным правилам и проходит определенные этапы. Их замечания в этой связи весьма близки к мыслям Фрейда по поводу психоаналитического лечения. Так, они указывают, что сеансы должны носить регулярный характер как по своей частоте, так и по длительности. Подобно психоаналитику, магнетизер должен сохранять нейтральность и терпение при различных реакциях больного и не должен тревожиться, если наблюдается временное нарастание симптомов. Не понимая причин, они почувствовали, что для достижения терапевтического результата нужно, чтобы больной пережил ряд последовательных отреагирований — иногда и реактивацию болезненных ощущений,— коль скоро лечение целиком протекает на «соматическом» уровне. Наконец, самое важное нововведение Пюисегюра и Делеза состояло в следующем: они совершили настоящую революцию, поставив магнетизера в положение слушающего по отношению к больному. Одной из самых оригинальных черт их метода было то, что больного стали побуждать к словесному выражению его недуга. Когда больной находился в состоянии магнетического сна, его просили определить диагноз (локализацию и природу его болезни) и описать способы лечения — лекарства и манипуляции, применяемые магнетизером. Его просили, кроме того, предсказать дальнейший ход лечения: когда он выздоровеет, когда произойдут кризы и т. п. Таким образом создавалось подобие психодрамы, в условиях которой магнетизер, вовлекаемый больным, должен был играть свою роль в ряде последовательных катарсисов. Тело становилось тем полем, на котором развертывалась динамика межличностных отношений и выражались фантазмы (рвота, кишечные расстройства, обмороки и другие психосоматические симптомы). Разумеется, такое лечение было пригодным только для настоящих сомнамбул, в то время, как для лиц со слабой гипнабельностью оно неизбежно оказывалось поверхностным. В целом магнетическое лечение было гораздо сложнее, чем простое внушение. С этой точки зрения дальнейшее развитие представляло собой некоторый возврат назад. Вторая половина XIX в. характеризуется двумя тенденциями. С одной стороны, наблюдалось развитие техники погружения в гипноз. Фариа (1819), а затем Брэд (1843) утверждают, что пассы не являются необходимыми для создания гипнотического состояния и что последнее достижимо с помощью фиксации взгляда на блестящем предмете при одновременном словесном внушении . В то же время гипноз входит во врачебный обиход. Это период триумфальных побед медицины, когда закладываются ее анатомо-физиологические основы и начинается изучение локализации функций головного мозга. Разрабатывается физиологическая теория гипноза, который рассматривается как «сон», как особое состояние нервной системы, вызываемое концентрацией внимания (Braid, 1843; Liebeault, 1866). Параллельно с этим все больше осознается роль словесного внушения при погружении в гипноз и при проявлениях гипнотического состояния. Эксперименты показывают, что самые различные психофизиологические феномены могут достигаться просто властью слова. Появление понятия внушения в работах Брэда (1843), Льебо (1866), Бернгейма (1884) в известной мере отражает признание психологического характера гипноза. Однако внушение трактуется, в рамках тогдашних нейрофизиологических теорий, чисто механистически. Динамика межличностных отношений, которую смутно предчувствовали теоретики магнетизма, вытесняется более общими концепциями терапевтического процесса, базирующегося на модели прямого внушения. С другой стороны, увеличение числа экспериментов позволило проникнуть в еще не исследованные области психической жизни. Вызывая посредством гипнотического внушения параличи и другие истерические симптомы, Шарко показал действие психики на физиологические процессы. Опыты Бернгейма (1884) и Рише (1887) с постгипнотическим внушением экспериментально доказали, что некоторые действия могут быть выполнены под влиянием представлений, неизвестных самому испытуемому. Изучение множественных личностей и эксперименты с возрастной регрессией (Azam, 1860; Bourru, Burot, 1888; Binet, 1892) показали существование в психике человека большого количества неосознаваемых элементов: фантазмов, воспоминаний и т. п., с которыми часто связаны особенно сильные аффективные переживания. Мало-помалу сформировалось понятие бессознательного. Была осознана важность ранее пережитого опыта в возникновении невротических симптомов. Было замечено, что реактивация прошлого опыта иногда влечет за собой исчезновение симптомов. Внушение стало теперь применяться совершенно по-новому — как средство, способствующее восстановлению забытых воспоминаний (Chertok, 1960). На основе этих данных Фрейд построил здание психоанализа. Он показал, что эффекты внушаемости уходят корнями в либидинозные переживания пациента, и таким образом вложил научное содержание в термин внушения. Но в психоаналитическом лечении внушение используется как средство воздействия на бессознательное, в котором таится подлинная движущая сила терапевтического воздействия. В идеале внушение должно исчезнуть, когда терапевтическая цель достигнута. Однако если в качестве примера взять «удачное» психоаналитическое лечение, то как мы можем узнать, является ли успех действительным признаком разрешения бессознательных конфликтов или же просто эффектом внушения? И не является ли психоанализ в значительной мере эквивалентом плацебо? Этот вопрос не раз вставал перед психоаналитиками. Достаточно вспомнить споры по поводу исчезновения трансфера. Размышляя о гипнозе в предыдущей главе, мы видели, что, кроме переноса, существует еще архаический, первичный уровень отношений. Нам думается, что этот первичный фактор присутствует во всех видах терапии и что недостаток наших знаний в этой области лежит в основе многих сомнений. 40. Роцесс психотерапии. ПРОЦЕСС ПСИХОТЕРАПИИ Приходится признать, что мы не располагаем методологическими средствами, с помощью которых могли бы с уверенностью предсказать, что то или иное психотерапевтическое воздействие произведет тот или иной эффект. Даже в тех случаях, когда лечение дает положительный результат, практически невозможно определить, какими именно причинами он объясняется и даже следует ли отнести этот результат за счет терапии или за счет спонтанно возникшего процесса. Великая идея психоанализа, вдохновившая все развитие современной психотерапии, гласила: раз невроз был вызван психологическими факторами, он может быть излечен такими же средствами. Как известно, эта идея возникла у Фрейда во время его пребывания в Париже под впечатлением опытов Шарко, который вызывал — и снимал — внушением параличи: «То, что мы можем вызвать, мы можем и устранить» (Charcot, 1887). К сожалению, результаты не оправдали ожиданий. В психоанализе существует значительное расхождение, настоящая пропасть между теорией и практикой. Мы можем прекрасно понимать причину возникновения симптома, но это знание не дает нам средств для его устранения. Как это ни парадоксально, чем отчетливее выступают психологические звенья болезни, как, например, при бредовых состояниях, тем труднее на них воздействовать. Даже классические «неврозы трансфера» — истерическая конверсия, фобии, навязчивые идеи,— составлявшие излюбленный предмет психоаналитических исследований, оказались крайне неподатливыми, несмотря на продолжительное лечение по классическому методу. Терапевтические результаты несоразмерно малы по сравнению с огромным теоретическим багажом, который удалось накопить. Группа исследователей Парижского университета VII (Bres et al., 1977) выступила со статьей, посвященной проблеме длительности психоаналитического лечения; в ней мы находим, в частности, опубликованные в 1922 г. Эйтингоном данные о двухлетней деятельности Берлинского института психоанализа (Eitingon, 1922). При ознакомлении с приведенными там цифрами нельзя не поразиться числу успешных излечений, достигнутых необычайно быстро по нынешним критериям: в 1921 г. требовалось восемь месяцев для излечения невроза навязчивости, шесть месяцев для излечения тревожных истерических синдромов, в 1922 г. для излечения невроза навязчивости понадобилось четыре месяца и т. д. Объясняется ли это исключительно удачным подбором больных или же терапевты тех лет были менее требовательны, чем мы сегодня, в отношении критериев выздоровления? Следует ли предположить, что лечебные возможности психоанализа были тогда шире, чем теперь? Не играл ли фактор внушения главной роли? В той же статье авторы указывают на постепенное увеличение продолжительности «дидактического» анализа (психоанализ, которому подвергается психоаналитик в процессе своей подготовки). В 1922 г. в Берлине он продолжался от шести месяцев до одного года. В 1935 г. Институт психоанализа в Вене рекомендовал два года. В 1947 г. в Лондоне считалось, что необходимо не менее четырех лет. В настоящее время во Франции говорят о 9-10 годах психоаналитического курса для «всех этих преподавателей, психологов, психоаналитиков и кандидатов в психоаналитики, которые составляют сегодня значительную часть обпито числа лиц, обращающихся к психоаналитикам, по крайней мере в Париже» (Bres, 1977, с. 153). Курс чисто психоаналитической терапии в целом стал несколько короче, но он значительно растянулся по сравнению с ранним периодом психоанализа. Следует добавить, что, хотя и происходит удлинение курса психоанализа, некоторые психоаналитики, в частности во Франции, стремятся сократить продолжительность сеансов 41. |
Последнее изменение этой страницы: 2019-03-22; Просмотров: 303; Нарушение авторского права страницы