Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Емного об истории. Понятие бессознательного.



Пюисегюр (1811) и Делез (1825) первыми поняли, что магнетическое лечение предполагает известную продолжительность, что оно подчиняется точным правилам и проходит определенные этапы. Их замечания в этой связи весьма близки к мыслям Фрейда по поводу психоаналитического лечения. Так, они указывают, что сеансы должны носить регулярный характер как по своей частоте, так и по длительности. Подобно психоаналитику, магнетизер должен сохранять нейтральность и терпение при различных реакциях больного и не должен тревожиться, если наблюдается временное нарастание симптомов. Не понимая причин, они почувствовали, что для достижения терапевтического результата нужно, чтобы больной пережил ряд последовательных отреагирований — иногда и реактивацию болезненных ощущений,— коль скоро лечение целиком протекает на «соматическом» уровне.

Наконец, самое важное нововведение Пюисегюра и Делеза состояло в следующем: они совершили настоящую революцию, поставив магнетизера в положение слушающего по отношению к больному. Одной из самых оригинальных черт их метода было то, что больного стали побуждать к словесному выражению его недуга. Когда больной находился в состоянии магнетического сна, его просили определить диагноз (локализацию и природу его болезни) и описать способы лечения — лекарства и манипуляции, применяемые магнетизером. Его просили, кроме того, предсказать дальнейший ход лечения: когда он выздоровеет, когда произойдут кризы и т. п. Таким образом создавалось подобие психодрамы, в условиях которой магнетизер, вовлекаемый больным, должен был играть свою роль в ряде последовательных катарсисов. Тело становилось тем полем, на котором развертывалась динамика межличностных отношений и выражались фантазмы (рвота, кишечные расстройства, обмороки и другие психосоматические симптомы).

Разумеется, такое лечение было пригодным только для настоящих сомнамбул, в то время, как для лиц со слабой гипнабельностью оно неизбежно оказывалось поверхностным. В целом магнетическое лечение было гораздо сложнее, чем простое внушение. С этой точки зрения дальнейшее развитие представляло собой неко­торый возврат назад. Вторая половина XIX в. характе­ризуется двумя тенденциями. С одной стороны, наблю­далось развитие техники погружения в гипноз. Фариа (1819), а затем Брэд (1843) утверждают, что пассы не являются необходимыми для создания гипнотического состояния и что последнее достижимо с помощью фик­сации взгляда на блестящем предмете при одновремен­ном словесном внушении . В то же время гипноз входит во врачебный обиход. Это период триумфальных побед медицины, когда закладываются ее анатомо-физиологические основы и начинается изучение локализации функ­ций головного мозга. Разрабатывается физиологичес­кая теория гипноза, который рассматривается как «сон», как особое состояние нервной системы, вызывае­мое концентрацией внимания (Braid, 1843; Liebeault, 1866).

Параллельно с этим все больше осознается роль словесного внушения при погружении в гипноз и при проявлениях гипнотического состояния. Эксперименты показывают, что самые различные психофизиологичес­кие феномены могут достигаться просто властью слова. Появление понятия внушения в работах Брэда (1843), Льебо (1866), Бернгейма (1884) в известной мере отра­жает признание психологического характера гипноза. Однако внушение трактуется, в рамках тогдашних нейрофизиологических теорий, чисто механистически. Динамика межличностных отношений, которую смутно предчувствовали теоретики магнетизма, вытесняется более общими концепциями терапевтического процесса, базирующегося на модели прямого внушения.

С другой стороны, увеличение числа экспериментов позволило проникнуть в еще не исследованные области психической жизни. Вызывая посредством гипнотичес­кого внушения параличи и другие истерические симп­томы, Шарко показал действие психики на физиологи­ческие процессы. Опыты Бернгейма (1884) и Рише (1887) с постгипнотическим внушением экспериментально доказали, что некоторые действия могут быть выполнены под влиянием представлений, неизвестных самому испытуемому. Изучение множественных личностей и эксперименты с возрастной регрессией (Azam, 1860; Bourru, Burot, 1888; Binet, 1892) показали существование в психике человека боль­шого количества неосознаваемых элементов: фантазмов, воспоминаний и т. п., с которыми часто связаны особенно сильные аффективные переживания. Мало-помалу сформировалось понятие бессознательного. Была осознана важность ранее пережитого опыта в возникновении невротических симптомов. Было заме­чено, что реактивация прошлого опыта иногда влечет за собой исчезновение симптомов. Внушение стало теперь применяться совершенно по-новому — как средство, способствующее восстановлению забытых воспомина­ний (Chertok, 1960).

На основе этих данных Фрейд построил здание пси­хоанализа. Он показал, что эффекты внушаемости ухо­дят корнями в либидинозные переживания пациента, и таким образом вложил научное содержание в термин внушения. Но в психоаналитическом лечении внушение используется как средство воздействия на бессознательное, в котором таится подлинная движущая сила терапевтического воздействия. В идеале внушение должно исчезнуть, когда терапевтическая цель достиг­нута. Однако если в качестве примера взять «удачное» психоаналитическое лечение, то как мы можем узнать, является ли успех действительным признаком разреше­ния бессознательных конфликтов или же просто эффек­том внушения? И не является ли психоанализ в значи­тельной мере эквивалентом плацебо? Этот вопрос не раз вставал перед психоаналитиками. Достаточно вспом­нить споры по поводу исчезновения трансфера. Размышляя о гипнозе в предыдущей главе, мы видели, что, кроме переноса, существует еще архаический, первич­ный уровень отношений. Нам думается, что этот первичный фактор присутствует во всех видах терапии и что недостаток наших знаний в этой области лежит в основе многих сомнений.

40.

Роцесс психотерапии.

ПРОЦЕСС ПСИХОТЕРАПИИ

Приходится признать, что мы не располагаем мето­дологическими средствами, с помощью которых могли бы с уверенностью предсказать, что то или иное психо­терапевтическое воздействие произведет тот или иной эффект. Даже в тех случаях, когда лечение дает поло­жительный результат, практически невозможно опреде­лить, какими именно причинами он объясняется и даже следует ли отнести этот результат за счет терапии или за счет спонтанно возникшего процесса.

Великая идея психоанализа, вдохновившая все развитие современной психотерапии, гласила: раз невроз был вызван психологическими факторами, он может быть излечен такими же средствами. Как извест­но, эта идея возникла у Фрейда во время его пребыва­ния в Париже под впечатлением опытов Шарко, кото­рый вызывал — и снимал — внушением параличи: «То, что мы можем вызвать, мы можем и устранить» (Charcot, 1887). К сожалению, результаты не оправдали ожиданий. В психоанализе существует зна­чительное расхождение, настоящая пропасть между теорией и практикой. Мы можем прекрасно понимать причину возникновения симптома, но это знание не дает нам средств для его устранения. Как это ни парадок­сально, чем отчетливее выступают психологические звенья болезни, как, например, при бредовых состояни­ях, тем труднее на них воздействовать. Даже класси­ческие «неврозы трансфера» — истерическая конвер­сия, фобии, навязчивые идеи,— составлявшие излюб­ленный предмет психоаналитических исследований, оказались крайне неподатливыми, несмотря на продолжительное лечение по классическому методу. Терапевтические результаты несоразмерно малы по сравнению с огромным теоретическим багажом, который удалось накопить.

Группа исследователей Парижского университета VII (Bres et al., 1977) выступила со статьей, посвященной проблеме длительности психоаналитического лечения; в ней мы находим, в частности, опубли­кованные в 1922 г. Эйтингоном данные о двухлетней деятельности Берлинского института психоанализа (Eitingon, 1922). При ознаком­лении с приведенными там цифрами нельзя не поразиться числу успешных излечений, достигнутых необычайно быстро по нынешним критериям: в 1921 г. требовалось восемь месяцев для излечения невро­за навязчивости, шесть месяцев для излечения тревожных истеричес­ких синдромов, в 1922 г. для излечения невроза навязчивости понадо­билось четыре месяца и т. д. Объясняется ли это исключительно удач­ным подбором больных или же терапевты тех лет были менее требова­тельны, чем мы сегодня, в отношении критериев выздоровления? Следует ли предположить, что лечебные возможности психоанализа были тогда шире, чем теперь? Не играл ли фактор внушения главной роли?

В той же статье авторы указывают на постепенное увеличение продолжительности «дидактического» анализа (психоанализ, которо­му подвергается психоаналитик в процессе своей подготовки). В 1922 г. в Берлине он продолжался от шести месяцев до одного года. В 1935 г. Институт психоанализа в Вене рекомендовал два года. В 1947 г. в Лондоне считалось, что необходимо не менее четырех лет. В настоящее время во Франции говорят о 9-10 годах психоаналитического курса для «всех этих преподавателей, психологов, психоаналитиков и кандидатов в психоаналитики, ко­торые составляют сегодня значительную часть обпито числа лиц, обращающихся к психоаналитикам, по крайней мере в Париже» (Bres, 1977, с. 153). Курс чисто психоаналитической терапии в целом стал несколько короче, но он значительно растянулся по сравнению с ранним периодом психоанализа. Следует добавить, что, хотя и проис­ходит удлинение курса психоанализа, некоторые психоаналитики, в частности во Франции, стремятся сократить продолжительность сеансов

41.


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-03-22; Просмотров: 303; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.013 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь