Глава XXIV. Ревность Петера Магнуса и бедственные последствия ночных похождений ученого мужа

 

По прибытии в комнату, где накануне происходило дружеское излияние взаимных чувств в обществе дорожного товарища, мистер Пикквик нашел, что этот джентльмен уже нагрузил на свою особу все драгоценности, извлеченные из двух разноцветных мешочков и серого узелка, прикрытого оберточной бумагой. Мистер Магнус, проникнутый сознанием собственного достоинства, ходил по комнате взад и вперед, обнаруживая все признаки чрезвычайного волнения, бывшего следствием ожидания великих событий.

— Здравствуйте, сэр, — сказал мистер Магнус.

— С добрым утром, — отвечал мистер Пикквик.

— Каково? Что вы теперь скажете, сэр? — сказал мистер Магнус, охорашиваясь в своем новом фраке и драгоценных панталонах.

— Да, это непременно произведет должный эффект, — отвечал мистер Пикквик, с улыбкой обозревая чудодейственный костюм.

— Надеюсь, — сказал мистер Магнус. — А я уж отправил и карточку, мистер Пикквик.

— Право?

— Да, любезный друг. Слуга воротился с ответом, что она согласна принять меня в одиннадцать часов. Остается всего пятнадцать минут, мистер Пикквик.

— Уж недолго.

— Очень недолго, и, сказать правду, сэр, мое сердце начинает биться слишком сильно: что вы на это скажете, мистер Пикквик?

— Ничего особенного: это в порядке вещей.

— Надобно быть любезным, мистер Пикквик, это главное.

— И откровенным — это, может быть, еще главнее.

— Мне кажется, сэр, — сказал мистер Магнус, — что я вообще слишком откровенен по своей природе; это моя слабость, порок в некотором отношении.

— Напротив, это прекраснейшая черта в вашем характере, — возразил мистер Пикквик.

— Однако ж, знаете ли что: трусить никак не должно в таких делах. Зачем и для чего? Тут нечего стыдиться: это, в некотором отношении, дело самой природы, ее неизменный закон. Супруг на одной стороне, жена на другой — вот и все. Так, по крайней мере, я смотрю на эти вещи.

— И вы смотрите с истинной, философской точки зрения, — отвечал мистер Пикквик. — Наш завтрак готов, мистер Магнус, — пора.

Они сели за стол и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и маслом. Мистер Магнус, несмотря на свою хвастливость, страдал в значительной степени припадками трусости, и главнейшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреодолимое влечение смотреть каждую минуту на часы.

— Хи-хи-хи! — заливался мистер Магнус, стараясь притвориться развязным весельчаком. — Остается только две минуты, мистер Пикквик. Что я, бледен?

— Не очень, — отвечал мистер Пикквик.

Кратковременная пауза.

— Прошу извинить, мистер Пикквик, но я хотел бы знать: вы в свое время ничего не делали в этом роде?

— То есть вы говорите относительно предложения?

— Да.

— Ничего, никогда, — сказал мистер Пикквик с величайшей энергией. — Никогда!

— Стало быть, вы не можете иметь и понятия о том, с чего обыкновенно мужчина должен начинать такие дела, — сказал мистер Магнус.

— Ну, этого нельзя сказать, — возразил мистер Пикквик. — У меня в свое время были на этот счет свои особые правила, которых, однако ж, я ни разу не применял к делу. Вам, разумеется, нет никакой надобности следовать этой теории.

— О, нет, совсем напротив, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совет, — сказал мистер Магнус, взглянув еще раз на свои часы; стрелка показывала пять минут двенадцатого.

Мистер Пикквик приосанился, вздохнул и, приняв торжественный тон, отвечал таким образом:

— На вашем месте, сэр, я бы начал прежде всего описывать в отборных выражениях красоту и душевные свойства обожаемой леди, и потом, делая постепенно переход к самому себе, изобразил бы резкими чертами свою собственную ничтожность в моральном и физическом смысле.

— Очень хорошо, мистер Пикквик.

— То есть вы понимаете, сэр, что эта ничтожность должна, собственно, вытекать из сравнения с ее собственной натурой, — продолжал мистер Пикквик. — Приступая потом к изображению своих собственных достоинств, я бы сначала бросил беглый взгляд на свою прошедшую жизнь и представил в поразительной перспективе то значение, которое занимаю в общественном мире среди уважающих меня сограждан. Отсюда само собою могло бы выйти заключение, что для всякой другой особы с разборчивым вкусом я был бы, в некотором смысле, вожделенным субъектом. Затем, в пылких и страстных выражениях, я изъяснил бы сущность своей любви и всю глубину своей безграничной преданности обожаемой леди. В заключение я отважился бы, вероятно, схватить ее руку.

— Этот пункт очень важен, — проговорил, покашливая мистер Магнус.

Мистер Пикквик, по-видимому, кончил свою речь; но вдруг представились его воображению весьма интересные подробности, от которых трудно было отступиться. Он продолжал:

— Затем, вы понимаете, сэр, я бы предложил простой и естественный вопрос: «Хотите ли вы, о друг души моей, иметь меня своим мужем?» Не решаясь отвечать прямо на такой вопрос, красавица, по моему расчету, должна отворотить свою голову и потупить глаза.

— И вы это принимаете за несомненное доказательство, мистер Пикквик.

— Разумеется.

— Но если вдруг случится, что она отворотит голову при самом начале объяснения?

— Нет, этого быть не может, — возразил мистер Пикквик решительным тоном. — Потом, сэр, я бы слегка пожал ее пальчики, а потом… потом — вынул бы из кармана белый платок, чтобы отереть ее глаза, потому что, видите ли, женщины обыкновенно плачут при таких случаях. Здесь представляется весьма удобный случай обнять ее, прижать к своему трепещущему сердцу и поцеловать. Да, мистер Магнус, я бы непременно поцеловал свою леди, и если при этом случае не будет от нее решительного сопротивления, значит — дело кончено.

Мистер Магнус вскочил со своего места, взглянув еще раз на часы и умное лицо мистера Пикквика, пожал ему руку с особенной горячностью и юркнул из комнаты.

Оставшись один, мистер Пикквик, заложив руки за спину, принялся расхаживать взад и вперед, размышляя о непостоянстве человеческой судьбы и превратности земного счастья. Из такой задумчивости он минут через двадцать был выведен внезапным стуком в дверь. Обернувшись назад и думая встретить мистера Магнуса, он, с приятным изумлением, увидел радостное лицо мистера Топмана, лучезарную физиономию мистера Винкеля и умные, меланхолические черты поэта Снодграса.

Едва успел ученый муж сказать дружеское приветствие своим верным ученикам, как в комнату вошел и мистер Магнус.

— Рекомендую вам мистера Магнуса, друзья мои, джентльмена, о котором я говорил, — сказал мистер Пикквик.

— К вашим услугам, господа, — сказал мистер Магнус, бывший, очевидно, в самом сильном волнении, — на пару слов, мистер Пикквик, сделайте одолжение.

Говоря это, мистер Магнус задел за фрачную пуговицу ученого мужа и отвел его в амбразуру окна.

— Поздравьте меня, мистер Пикквик, — сказал он, — я последовал вашему совету буква в букву.

— И все кончилось благополучно? — спросил мистер Пикквик.

— Как нельзя благополучнее, — отвечал с запальчивостью мистер Магнус, — она моя.

— Поздравляю вас от всего сердца, — отвечал мистер Пикквик, с жаром пожимая руку своего нового друга.

— Вы непременно должны ее видеть, любезнейший мистер Пикквик, — сказал мистер Магнус. — Пойдемте. Извините нас, господа.

И они вышли. Сделав несколько шагов по галерее, мистер Магнус тихонько постучался в дверь той комнаты, где была его невеста.

— Войдите, — сказал женский голос.

— Мисс Уизерфильд, — сказал мистер Магнус, затворяя за собою дверь, — позвольте представить вам моего искреннего друга, мистера Пикквика. Мне будет приятно, мистер Пикквик, если вы удостоитесь знакомства мисс Уизерфильд.

Раскланиваясь и расшаркиваясь, мистер Пикквик поспешил вынуть из жилетного кармана очки, но лишь только надел их на свой нос, как вдруг испустил сильнейший крик, выражавший высокую степень изумления, и попятился назад на несколько шагов. Мисс Уизерфильд, стоящая на противоположном конце, вдруг пришла в величайшее волнение и, закрыв обеими руками свое лицо, повалилась на кресло, которое, к счастью, стояло подле нее. Мистер Магнус стоял как вкопанный на своем месте и смотрел попеременно то на невесту, то на друга, причем его лицо выражало вместе изумление и ужас.

Все это может показаться непостижимым с первого взгляда, но дело в том, что мистер Пикквик, делая наблюдения через свои очки, мгновенно узнал в невесте своего друга ту самую даму, в комнату которой он имел несчастье забраться накануне, и лишь только очки появились на носу ученого мужа, изумленная леди с ужасом увидела в нем владельца ненавистной ермолки с отвратительными кистями, наделавшими ей столько непредвиденных хлопот. Вот отчего взвизгнул мистер Пикквик и отчего невеста Петера Магнуса повалилась на кресло.

— Мистер Пикквик! Что это значит, сэр? — воскликнул мистер Магнус, отуманенный напором противоположных чувств. — Что все это значит, сэр? — повторил он голосом грозным и громовым.

Такая внезапная вспышка отнюдь не могла понравиться ученому мужу. Он пришел в негодование и отвечал решительным тоном:

— Сэр, я позволяю себе уклониться от вашего вопроса.

— Как? Вы не намерены отвечать?

— Да, не намерен, будет вам это известно, — сказал с достоинством мистер Пикквик. — Вы не вырвете из моей груди ничего, что могло бы некоторым образом компрометировать эту леди или пробудить в ее душе неприятные воспоминания.

— Мисс Уизерфильд, — сказал мистер Магнус, — обращаясь к своей невесте. — Знаете ли вы этого господина?

— Знаю ли я его! — повторила леди.

— Да, знаете ли вы его! Сударыня, я сказал — знаете ли вы его? — повторил неистово мистер Магнус.

— Я видела его, — отвечала робкая леди.

— Где?

— Этого я не могу открыть вам, сэр, ни за какие блага в мире, — отвечала леди, вставая со своего места.

— Понимаю вас, сударыня, и уважаю деликатность ваших чувств, — сказал мистер Пикквик, — будьте уверены, что эта несчастная тайна умрет в моей груди. На меня вы можете положиться.

— Сударыня, вам, кажется, угодно забыть свои отношения ко мне, — сказал мистер Магнус. — Чем, скажите, ради бога, чем я должен объяснить вашу необыкновенную холодность в этом деле?

— О, жестокий человек! — воскликнула несчастная леди.

И затем потоки слез полились по ее розовым щекам. Сцена, очевидно, принимала самый трагический характер.

— Обращайтесь ко мне с вашими замечаниями, сэр, — сказал с живостью мистер Пикквик, — я один виноват во всем, если только вам угодно обвинить кого-нибудь.

— Так вы одни виноваты, — воскликнул мистер Магнус. — О, теперь я все понимаю! Стало быть, вы изменяете теперь свое твердое намерение?

— Мое твердое намерение! — машинально повторил мистер Пикквик.

— Да, сэр, твердое намерение. К чему вы смотрите на меня такими изумленными глазами? Я очень хорошо помню, что вчера вы говорили. Вы затем и приехали в этот город, чтобы обличить в вероломстве особу, которая некогда пользовалась совершеннейшим вашим доверием. Не так ли, сэр?

Здесь мистер Магнус бросил на пол свои голубые очки и неистово повел глазами по всей комнате. Было ясно, что ревность сильно заклокотала в его груди. Он был дик и страшен.

— Что вы скажете на это, сэр? — повторил энергично мистер Магнус.

— Моя обязанность молчать, и я буду молчать, — решительно отвечал мистер Пикквик.

— Однако ж, я заставлю вас отвечать, сэр.

— Отвечать, на что?

— Это мы увидим, сэр, увидим, говорю я вам, — сказал мистер Магнус, начиная ходить по комнате быстрыми шагами.

Все эти слова и поступки бешеного ревнивца были в высшей степени оскорбительны для достоинства и чести великого мужа, и мы отнюдь не сомневаемся, что всякий обыкновенный человек совсем потерял бы голову на его месте; но мистер Пикквик, владея собою во всех решительных случаях своей жизни, сохранил и на этот раз совершеннейшее присутствие духа. Он быстро сообразил и понял, что противник его, взволнованный бешеной страстью, не в состоянии внимать голосу рассудка. Поэтому он хладнокровно отворил дверь, сделал несколько шагов по коридору и закричал во весь голос:

— Топман, пожалуйте сюда.

И мистер Топман немедленно явился на место трагической сцены.

— Топман, — сказал мистер Пикквик своему изумленному ученику, — сейчас я имел несчастье поссориться с этим джентльменом вследствие одной довольно важной тайны, которую я обязан хранить в отношении к этой почтенной леди. Объявляю теперь в вашем присутствии, что роковая тайна не имеет ни малейшего отношения к этому джентльмену и его делам. Но если почтенный джентльмен обнаружит еще раз некоторое сомнение в искренности моих слов, то нечего и говорить, такое сомнение я должен буду принять за личную обиду и оскорбление моей чести. Будьте свидетелем, Топман.

Сказав это, мистер Пикквик бросил на своего противника взгляд, исполненный необыкновенной проницательности и глубочайших, можно сказать, энциклопедических соображений.

Чего ж больше? При одном взгляде на ученого мужа всякий рассудительный человек должен был почувствовать уважение и даже благоговение к его особе, потому что мистер Пикквик вел себя, как благородный рыцарь, и говорил, как красноречивейший оратор в мире; но, к несчастью, мистер Петер Магнус, опрометчивый и вспыльчивый по своей натуре, совершенно выступил из пределов благоразумия в эту роковую минуту. Вместо того чтоб хладнокровно выслушать объяснение ученого мужа, успокоительное во всех отношениях, мистер Магнус, как новый Отелло, пожираемый дикой страстью, неистово взъерошил свои рыжеватые вихры, говорил без умолку отчаянную чепуху и даже осмелился поднять сжатый кулак на филантропическую физиономию президента Пикквикского клуба.

Есть предел человеческому терпению. Мистер Пикквик, проникнутый сознанием собственной невинности и опасаясь вместе с тем за судьбу несчастной леди, утратил, наконец, философское спокойствие духа. Посыпались с обеих сторон энергично крупные фразы, подкрепляемые не менее энергичными жестами, и, наконец, мистер Магнус сказал напрямик, что он вынужден будет выслушать мистера Пикквика, на что ученый муж, с похвальной учтивостью, отвечал: «Я готов, и чем скорее, тем лучше». После этих слов испуганная леди опрометью бросилась из комнаты, откуда немедленно вышел и мистер Пикквик, увлекаемый своим другом. Петер Магнус остался один.

Если бы почтенная леди побольше знала свет и людей, особенно тех, которые поставлены законом для восстановления тишины и порядка в общественных делах, ей бы, конечно, пришло в голову, что свирепость этого рода не может иметь никаких гибельных последствий; но так как она жила большей частью в деревне и не имела удовольствия читать парламентских дебатов, то поэтому ей почти вовсе были неизвестны многие утонченные обычаи цивилизованной жизни. На этом основании, как только она добежала до своей спальни и принялась размышлять о последствиях несчастной ссоры между двумя запальчивыми джентльменами, воображение ее мигом нарисовало самые страшные сцены, и перед ее умственным оком уже носился образ мистера Петера Магнуса, простреленного свинцовой пулей в левый бок и несомого домой на носилках при последнем издыхании; чем больше она думала об этом предмете, тем страшнее и мрачнее становились ее мысли. Наконец, без дальнейших размышлений, она решилась отправиться в дом городского мэра и потребовать от него немедленного ареста господ Пикквика и Топмана, как буянов, замышлявших убийственное дело.

К этому небезосновательному решению мисс Уизерфильд была приведена многими разнородными побуждениями, и прежде всего тем, что здесь представлялся ей превосходный случай обнаружить очевиднейшим образом свою преданность мистеру Магнусу и свое беспокойство за его судьбу. Зная очень хорошо ревнивый темперамент своего жениха, она окончательно решила не входить ни в какие объяснения относительно своего загадочного столкновения с особой мистера Пикквика; но, рассчитывая в то же время на силу своих красноречивых убеждений, она надеялась затушить неистовое пламя в его груди, когда Пикквик будет сидеть под арестом. Исполненная таких соображений, мисс Уизерфильд надела шляпку, закуталась в шаль и отправилась немедленно в жилище городского мэра.

Должно теперь заметить, что мистер Джордж Нупкинс, эсквайр, главный судья и начальник города Ипсвича, был в этот день в чрезвычайно раздражительном расположении духа, вследствие буянства, произведенного на главной улице школьными мальчишками, расхитившими лукошко с яблоками у бабы, которая занималась мелочной распродажей фруктовых произведений города Ипсвича. Все утро господина мэра было посвящено следствию по этому делу и приведению в исполнение грозных приговоров, и теперь, когда доложили ему о приходе неизвестной леди, домогавшейся аудиенции, мистер Нупкинс, нахмурив брови и наморщив чело, сидел на мягкой подушке в своем судейском кресле.

— Пусть войдет, — грянул мистер Нупкинс, и вслед за этой командой интересная леди осмелилась предстать перед его грозные очи.

— Моззель, — сказал судья.

Воззвание относилось к толстому слуге с длинным туловищем и короткими ногами.

— Моззель.

— Что прикажете?

— Поставьте стул для леди и ступайте из комнаты.

— Слушаюсь.

— Теперь, сударыня, не угодно ли вам изложить сущность вашего дела? — сказал судья.

— О, это весьма неприятное дело, сэр, — сказала мисс Уизерфильд.

— Очень может быть, сударыня, на свете все бывает. Прошу вас успокоиться.

Чело грозного судьи постепенно разгладилось, и он бросил на интересную леди благосклонный взгляд. Мисс Уизерфильд молчала.

— Однако ж, не теряя времени, прошу вас изложить скорее, в чем состоят законные основания вашего дела.

Судейские мысли взяли, очевидно, верх над нежными чувствами мужчины, мистер Нупкинс сообщил суровое выражение своему лицу.

— С прискорбием и страхом я должна вам объявить, сэр, — сказала мисс Уизерфильд, испустив глубокий вздох, — что некоторые джентльмены замышляют здесь дуэль.

— Здесь, сударыня! — воскликнул грозный судья. — Здесь, сударыня!

— В Ипсвиче.

— В Ипсвиче, сударыня — дуэль в Ипсвиче! — повторил судья, озадаченный неожиданной вестью. — Но это невозможно, сударыня, подобные события не могут иметь места в этом городе, никак. О, боже мой, да знаете ли вы о неутомимой деятельности здешнего начальства? Случалось ли вам слышать, как я, не щадя ни здоровья, ни даже собственной жизни, предупреждаю здесь все беспорядки? И слышали ли вы, милостивая государыня, как я еще недавно собственным моим личным присутствием предупредил кулачный бой, который уже готов был обнаружиться в самых страшных размерах? Дуэль в Ипсвиче! Нет, не может быть, вы ошибаетесь, сударыня, когда думаете, что какие-нибудь сорванцы могут безнаказанно нарушать спокойствие мирных граждан.

— Но, к несчастью, сэр, мое объявление слишком справедливо, — возразила взволнованная леди, — ссора происходила на моих глазах.

— Это удивительно, непостижимо, — воскликнул изумленный судья. — Моззель!

— Чего изволите?

— Послать за мистером Джинксом: пусть он немедленно придет ко мне.

— Слушаю.

Моззель удалился. Через несколько минут в комнату вошел джентльмен средних лет, бледный, остроносый, с всклокоченными волосами и в грязном платье. Это был клерк мэра.

— Мистер Джинкс, — начал судья, — мистер Джинкс.

— Сэр, — сказал Джинкс.

— Вот эта почтенная леди, мистер Джинкс, пришла с известием, будто в нашем городе замышляется дуэль.

Мистер Джинкс, не вникнув хорошенько в сущность дела, улыбнулся подобострастной улыбкой.

— Чему ж вы смеетесь, мистер Джинкс? — спросил грозный судья.

Озадаченный клерк мгновенно принял степенный и важный вид.

— Мистер Джинкс, — сказал судья, — вы глупец, сэр.

Мистер Джинкс вздрогнул и тут же закусил кончик своего пера.

— Вы, может быть, нашли комическую сторону в этом объявлении, сэр; но я вам скажу, мистер Джинкс, что вы глупец! К чему смеяться там, где ничего нет и не может быть смешного?

Голодный писарь испустил глубокий вздох и бросил на своего начальника умоляющий взгляд. Было ясно, что он сознавал свою вину. Получив приказ взять показание на бумаге, он сел за стол и принялся записывать.

— Этот Пикквик, говорите вы, главный зачинщик, — спросил судья, когда показание было взято.

— Да, сэр, — сказала мисс Уизерфильд.

— A другой буян, как бишь его — мистер Джинксон?

— Топман, сэр.

— Это второй зачинщик?

— Да, сэр.

— Потом, сударыня, один из них убежал.

— Точно так.

— Очень хорошо, — сказал судья, — дело объяснилось само собою. Два лондонских головореза прибыли с злодейскими умыслами в провинциальный город, воображая, что глаз закона задремал и правосудие умолкло за пределами столицы. Они ошибаются. Взять констеблей, мистер Джинкс. — Моззель.

— Чего угодно вашей чести?

— Груммер здесь?

— Здесь, ваша честь.

— Послать Груммера.

Моззель удалился и через минуту ввел за собою пожилого джентльмена в огромнейших ботфортах. К числу его особенностей принадлежали: нос, имевший бутылочную форму, хриплый и басистый голос, длиннополый сюртук табачного цвета и глаза, разбегавшиеся во все стороны.

— Груммер, — сказал судья.

— Я здесь, — отвечал Груммер.

— Все ли спокойно в городе?

— Все. Народное волнение немного улеглось — мальчишки ушли играть в крикет.

— Строгие меры необходимы для этих негодяев, — сказал судья решительным тоном.

— Точно так, сэр, — сказал Джинкс.

— Очень хорошо, — сказал судья, отмечая констеблей! Вы представьте ко мне этих негодяев сегодня перед обедом. Приказываю вам арестовать их в гостинице «Большого белого коня». Вы помните, какие распоряжения были мною лично сделаны относительно кулачных бойцов?

Мистер Груммер поспешил заметить с подобострастным поклоном, что он никогда не забудет этого замечательного факта.

— Дуэли запрещены законом, мистер Джинкс?

— Запрещены.

— Очень хорошо. Груммер, возьмите стражу и арестуйте немедленно этих негодяев. — Моззель.

— Что прикажете!

— Покажите дорогу этой леди.

Мисс Уизерфильд поклонилась и вышла, преисполненная глубоким уважением к обширной учености городского мэра. Мистер Нупкинс пошел завтракать, повторив еще раз свои грозные приказания относительно лондонских головорезов.

Между тем невинный мистер Пикквик и его друзья, не предчувствуя грозы, собиравшейся над их головами, спокойно сидели за обеденным столом и разговаривали дружелюбно о разных житейских предметах назидательного свойства. Уже мистер Пикквик начал рассказывать о своих забавных похождениях в продолжение предшествующей ночи, как вдруг дверь отворилась, и в комнату весьма невежливо заглянула какая-то фигура. Глаза, принадлежавшие этой фигуре, остановились прежде всего на особе ученого мужа и, казалось, вполне были удовлетворены результатом своих наблюдений, потому что вслед за тем туловище сказанной фигуры ввалилось в комнату, к великому изумлению всех находившихся в ней джентльменов. Само собою разумеется, что это был не кто другой, как сам мистер Груммер.

Мистер Груммер любил везде и во всем систематический порядок, бывший необходимым следствием способности углубляться в свой специальный предмет. Первым его делом было запереть дверь изнутри, вторым — выполировать свой лоб и щеки шелковым платком, третьим — поставить свою шляпу вместе с шелковым платком на ближайший стул, и, наконец, четвертым — вынуть из кармана коротенький жезл и устремить его на особу президента Пикквикского клуба.

Мистер Снодграс опомнился прежде всех и поспешил прервать всеобщее молчание. Он пристально взглянул на мистера Груммера и произнес выразительным тоном:

— Это не общая комната, сэр. Вы ошиблись. Это наша, частная комната.

— В глазах закона нет ни общих, ни частных комнат, — отвечал с важностью мистер Груммер.

Пикквикисты с изумлением взглянули друг на друга.

— Кто здесь мистер Топман? — спросил мистер Груммер.

О мистере Пикквике не было надобности осведомляться: прозорливый констебль угадал его с первого взгляда.

— Мое имя Топман, — сказал проворный пикквикист, носивший эту достославную фамилию.

— A мое имя — закон, — подхватил мистер Груммер.

— Что? — сказал мистер Топман.

— Закон, — повторил мистер Груммер, — власть гражданская, судебная, исполнительная — вот мои титулы. Все обстоит благополучно, и я арестую вас, Пикквик и Топман, именем закона, как виновных в нарушении общественного спокойствия и против короля.

— Что вы под этим разумеете, сэр? — сказал мистер Топман, быстро вскакивая с места.

— Эй! — закричал мистер Груммер, приотворяя потихоньку дверь на два или на три дюйма. — Доббли!

— Здесь я, — отвечал басистый голос из коридора.

— Войдите сюда, Доббли, — сказал мистер Груммер.

И в комнате господ пикквикистов появилась новая фигура исполинского размера, с грязным лицом, опухлыми щеками и багрово-красным носом.

— A другие остались там? — спросил мистер Груммер.

— Все за дверью, — отвечал Доббли.

— Примите команду и ведите их сюда, — сказал мистер Груммер.

И не далее как через минуту в комнату вошло полдюжины молодцов с коротенькими жезлами, завершенными медной короной, эмблемой королевского правосудия. Немедленно все они приняли грозную позицию и, по данному знаку, обратили свои жезлы на господ Пикквика и Топмана.

Ученый муж и верные его ученики быстро вскочили со своих мест!

— Что значит это вторжение в мое помещение? — спросил мистер Пикквик. — Разве вы не знаете, что дом англичанина неприкосновенен.

— Кто велел арестовать меня? — сказал мистер Топман.

— Что вам здесь надобно? — сказал мистер Снодграс.

Мистер Винкель не сказал ничего, но устремил на Груммера такой огненный взор, который мог бы просверлить его насквозь, если бы в грудь этого человека могло зарониться какое-нибудь чувство; но мистер Груммер остался непоколебимым, как гранит.

Ожидая сильного сопротивления, исполнители закона засучили рукава своих сюртуков, подняли их кверху и обнаружили полную готовность приступить к сильным мерам. Такая демонстрация не ускользнула от очей ученого мужа, и он быстро сообразил, что всякий гражданин, руководимый внушениями совести и чести, обязан во всех случаях повиноваться законным властям. На этом основании мистер Пикквик, шепнув пару слов на ухо мистеру Топману, изъявил немедленно свое согласие идти по доброй воле в дом городского мэра, заметив предварительно, что в скором времени, по прибытии в Лондон, он призовет на помощь высшую юридическую власть и начнет процесс против тех, кто осмелился оскорбить в лице его права свободного английского гражданина. Всеобщий хохот исполнителей закона послужил дружным и единодушным ответом на речь ученого мужа. Один только Груммер сохранил спокойствие, приличное его сану.

Но лишь только мистер Пикквик изъявил готовность покориться законам своего отечества, вдруг возникло затруднение, которого сначала никак нельзя было предвидеть. Уже перед самой дверью комнаты пикквикистов сформировалось целое полчище трактирных слуг, мальчишек и служанок, сбежавшихся смотреть на веселый спектакль в стенах «Большого белого коня». Не оказывалось ни малейшего сомнения, что полчище превратится в необозримый легион, стоит процессии переступить за порог этого жилища. Принимая в соображение такое обстоятельство, мистер Пикквик, при всем уважении к британской юриспруденции, отказался наотрез выступить под караулом на улицу в качестве преступника, окруженного полицейской стражей. Мистер Груммер в свою очередь никак не соглашался идти в стороне, по другую сторону улицы, полагая, что арестанты могут ускользнуть и исчезнуть в толпе народа. Было бы, конечно, весьма удобно отправиться к жилищу мэра в почтовой карете; но ни Топман, ни мистер Пикквик не соглашались платить за издержки. Поднялся жаркий спор, продолжавшийся около получаса. Неизвестно, чем бы кончилась эта весьма неприятная тревога, если бы к счастью не припомнили, что в конюшне этой гостиницы стояла без всякого употребления какая-то колымага, сооруженная первоначально для одного джентльмена, страдавшего подагрой. Решено было, что мистер Пикквик и мистер Топман могут с большим комфортом поместиться в колымаге, которую немедленно и принесли в коридор. Отыскали четырех носильщиков, согласившихся поднять на свои плечи этот походный экипаж, и когда, наконец, мистер Пикквик и мистер Топман, прикрытые с обеих сторон огромной кожей, заняли в нем свои места, процессия в стройном порядке двинулась с места. Полицейская стража, как и следует, окружила кузов колымаги; Груммер и Доббли с триумфом пошли впереди; мистер Снодграс и мистер Винкель, под руку друг с другом, пошли сзади. Арьергард, как и следует, замкнули праздные зеваки города Ипсвича.

Городские магазинщики и лавочники с их приказчиками и сидельцами, оставляя свой обычный пост, спешили любоваться на этот спектакль. Сильная рука мэра тяготела над двумя головорезами из столицы; почтенный мэр готовился сам допрашивать и судить их самолично, и вот несут их в позорной колымаге, окруженной муниципальной стражей; какой небывалый случай! Само собою разумеется, никто не понимал да и не мог понять, в чем провинились пикквикисты; но тем не менее всякий спешил добрым и радушным словом приветствовать мистера Груммера, главного начальника и предводителя этой кавалькады, выступавшего впереди со своим жезлом. Громко кричали мальчишки, выбегавшие со всех сторон, и процессия подвигалась по главной улице Ипсвича.

В это самое время мистер Уэллер, щеголявший в своей утренней куртке с черными коленкоровыми рукавами, возвращался домой после безуспешного обозрения таинственного дома с зеленой калиткой. Он шел задумчиво и молча, опустив руки в свои глубокие карманы; но вдруг, подняв глаза, он увидел густую толпу, окружившую какой-то странный предмет. Всматриваясь ближе и ближе, он успел разглядеть фигуру колымаги, которую он прежде заметил в трактирной конюшне; желая прогнать свою хандру, мистер Уэллер немедленно вмешался и сам в толпу народа и начал, для собственного удовольствия, кричать изо всей силы.

Мистер Груммер выступал торжественным шагом, мистер Доббли выплывал величаво и гордо, колымага, колыхаясь в воздухе, продолжала подвигаться вперед, охраняемая муниципальной стражей; Самуэль Уэллер продолжал надрывать свою грудь и горло, обнаруживая все признаки буйного разгула, как вдруг его взор внезапно упал на господ Винкеля и Снодграса.

— Что здесь за потеха, господа? — вскричал мистер Уэллер. — Каких это чучел запрятали в этот курятник?

Оба джентльмена отвечали в один голос, но слова их потерялись в общей суматохе.

— Кого это несут, господа? — проревел опять Самуэль Уэллер.

Еще раз произнесен был единогласный ответ, и хотя слова их потерялись в воздушном пространстве, но мистер Уэллер угадал по движению губ, что пикквикисты произнесли магическое имя своего вождя.

Этого было довольно. В одно мгновение ока мистер Уэллер пробился через толпу, остановил носильщиков и схватил за рукав мистера Груммера.

— Пару слов, старичина, — сказал мистер Уэллер, — кого вздумали вы посадить в этот курятник?

— Прочь, прочь! — забасил мистер Груммер, остановленный на всем ходу в такую минуту, когда его слава достигла, по-видимому, самых высших пределов.

— Прогоните этого сорванца, — сказал мистер Доббли, обращаясь к толпе.

— Я вам очень благодарен, старики, — отвечал мистер Уэллер, — и уверен, что вы желаете мне всякого добра; но я не отвяжусь от вас ни за какие блага, если вы не отдадите мне отчета: кого, зачем и за что угораздились вы посадить в этот кузов? — Здравствуйте, сэр.

Приветствие относилось к мистеру Пикквику, который, просунув голову из своей сидейки, любовался, по-видимому, удальством своего слуги. Мистер Груммер, между тем, проникнутый величайшим негодованием, неистово принялся размахивать своим жезлом перед самым носом Самуэля.

В эту же самую минуту мистер Винкель, не говоря дурного слова, заушил какого-то зеваку, стоявшего подле него. Дело приняло было весьма жаркий оборот, и нет никакого сомнения, что могла бы произойти свалка даже между гражданами Ипсвича, как вдруг мистер Снодграс, сохранявший во все это время невозмутимое спокойствие духа, добровольно отдал себя под арест. Его примеру немедленно последовал и мистер Винкель, начинавший понимать опрометчивость своих поступков. Самуэль Уэллер, показавший еще несколько победоносных опытов своего мужества и силы, должен был уступить большинству своих неприятелей и отдаться в плен. Таким образом, к общему удовольствию, прибавилось еще три новых арестанта, и процессия двинулась опять в стройном порядке.

 

В продолжение этой суматохи, негодование мистера Пикквика возросло до самых крайних пределов. Прикрытый толстой кожей сверху и сбоку, он мог только видеть энергичные движения своего слуги и еще не знал, какой опасности подвергались его друзья. Наконец, при содействии мистера Топмана, он сбросил кожу и, вытянувшись во весь рост, обозрел изумленными глазами весь ход дела с его несчастными последствиями для своих учеников. Огонь благородного гнева в его груди разгорелся в яркое пламя. Опираясь одной рукой на плечо мистера Топмана и делая другой выразительные жесты, ученый муж принялся импровизировать великолепную речь, обращаясь к гражданам Ипсвича, с такой легкомысленностью извращавшим истинный смысл великобританского права.

При звуках этой великолепной речи процессия, сопровождаемая новыми пленниками, приблизилась, наконец, к жилищу городского мэра.

 

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться: