Предвоенные события в версии экс-кайзера Вильгельма II

9 ноября 1918 г. в Германии началась революция, которая должна была стать началом мировой псевдосоциалистической марксистской революции, но была подавлена. В её ходе Вильгельм II отрёкся от престолов Германской империи и Прусского королевства, после чего эмигрировал в Голландию. По итогам Версальского мира он должен был предстать перед судом как «военный преступник» вследствие того, что победители имели желание оформить его юридически в качестве ЕДИНСТВЕННОГО виновника первой мировой войны ХХ века. Но королева Голландии не выдала его, и он проживал с Голландии до своей смерти 4 июня 1941 г. (Вильгельм родился в 1859 г.). После оккупации Голландии третьим рейхом (10 — 14 мая 1940 г.) экс-кайзер жил фактически под домашним арестом под опёкой гестапо, поскольку порицал антисемитскую политику третьего рейха и не был почитателем А. Гитлера. А. Гитлер, в свою очередь, считал его глупцом. Тем не менее нацистский политес и культовая версия истории Германии, в которой третий рейх представал продолжением второго — Германской империи, — обязывали играть спектакль, и потому похороны экс-кайзера стали государственной траурной церемонией гитлеровской Германии вопреки тому, что сам Вильгельм не хотел, чтобы на его похоронах была свастика.

Проживая в эмиграции, Вильгельм в 1923 г. опубликовал воспоминания «События и люди. 1878 — 1918». В них он о событиях предвоенного времени, Николае II и политике России и других противников центрально-европейских держав пишет следующее:

«Получив известие об убийстве моего друга эрцгерцога Франца Фердинанда, я покинул «Кильскую неделю»[47] и поехал домой, намереваясь отправиться на похороны в Вену. Но из Вены меня, однако, попросили отказаться от этого намерения. Позже я слышал, что в этом между прочим сыграли роль и соображения о моей личной безопасности, что я, понятно, отклонил бы. Глубоко обеспокоенный возможным серьезным оборотом дел, я решил отказаться от предполагавшейся поездки на север и остаться дома. Рейхсканцлер и Министерство иностранных дел держались, однако, противоположного мнения и как раз настаивали на моей поездке, ибо это, по их мнению, успокаивающим образом подействовало бы на всю Европу. Из-за неясности положения я долго не соглашался покинуть свою страну. Но рейхсканцлер фон Бетман коротко и ясно заявил мне, что если я теперь откажусь от поездки, о которой уже стало известно, то положение может показаться более серьезным, чем оно есть на самом деле. А это, возможно, будет способствовать возникновению войны, за которую на меня тогда смогут взвалить всю ответственность. Все-де только и ждут спасительного известия о том, что я, несмотря на создавшееся положение, спокойно отправился путешествовать. Я советовался об этом и с начальником Генерального штаба. Когда и он обнаружил спокойное отношение к положению вещей и сам попросил отпуск, чтобы съездить на лето в Карлсбад, я с тяжелым сердцем решился уехать. Состоявшееся якобы 5 июля заседание так называемого Потсдамского коронного совета, о котором столько говорили, в действительности никогда не имело места. Это лишь выдумка наших недругов. Перед моим отъездом я, само собой разумеется, принял по обыкновению отдельных министров, докладывавших мне о положении дел в их ведомствах, но заседания совета министров не было. И ни в одной из бесед с министрами не было речи о военных приготовлениях.

Мой флот расположился, как всегда во время моих летних поездок, в норвежских фиордах. Находясь в Бальгольме, я получал лишь скудные известия от Министерства иностранных дел, черпал информацию главным образом из норвежской прессы и видел, что положение становится все более серьезным. Я многократно телеграфировав канцлеру и в Министерство иностранных дел, что считаю нужным вернуться домой, но каждый раз меня просили не прерывать свою поездку. Узнав, что английский флот после смотра в Спайтгеде[48] не разъехался, а сконцентрированный в одном месте остался в боевой готовности, я еще раз телеграфировал в Берлин, что считаю мое возвращение необходимым. Там, однако, не разделяли моего взгляда. Но когда мне не из Берлина даже, а из норвежской прессы стало известно сначала об австрийском ультиматуме Сербии, а потом о сербской ноте в адрес Австрии, я без дальнейших колебаний отправился домой, отдав приказание флоту отбыть в Вильгельмсгафен. При отъезде я узнал из норвежского же источника, что часть английского флота тайно отплыла в Норвегию, чтобы захватить меня (еще во время мира).

Характерно, что 26 июля английскому послу сэру Эдуарду Гошену в Министерстве иностранных дел объяснили, что к предпринятому мной по собственной инициативе возвращению домой там относятся с сожалением, ибо в связи с этим могут возникнуть тревожные слухи.

Прибыв в Потсдам, я застал канцлера и Министерство иностранных дел в конфликте с начальником Генерального штаба, так как генерал фон Мольтке придерживался мнения, что война безусловно начнется, в то время как канцлер и Министерство иностранных дел твердо настаивали на том, что до этого дело не дойдет и войны можно будет избежать, если только я не объявлю мобилизацию. Этот спор продолжался все время. Когда генерал фон Мольтке донес, что русские уже подожгли караульные помещения своей пограничной стражи, взорвали пограничные железнодорожные пути и расклеили объявления о мобилизации, лишь тогда, наконец, прозрели и дипломаты с Вильгельмштрассе. Только тогда они перестали сопротивляться и сдали свои позиции. Раньше они не хотели верить в возможность войны.

Из этого ясно видно, как мало мы в июле 1914 года думали о войне, не говоря уже о том, чтобы готовиться к ней. Когда весной 1914 года гофмаршал царя Николая II спросил его о планах на весну и лето, тот ответил: «Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война». Об этом факте сообщили рейхсканцлеру фон Беттману. Я о нем тогда ничего не слыхал, а узнал об этом разговоре лишь в ноябре 1918 года. И так поступил тот самый царь, который дважды, в Бьерке и Балтийском порту [49], совершенно неожиданно для меня дал мне свое торжественное честное слово, подкрепленное рукопожатиями и объятиями, что он в благодарность за верное и дружественное соседское поведение германского кайзера в русско-японской войне, в которую Россия была вовлечена исключительно Англией, в случае возникновения европейской войны никогда не поднимет меча против кайзера, особенно в качестве союзника Англии. Он ненавидит Англию, сказал тогда царь, ибо она причинила ему и России слишком много зла, натравив в свое время на Россию Японию. [50]

В то время как царь предрекал к лету войну, я занимался в Корфу археологическими раскопками, затем поехал в Висбаден и, наконец, в Норвегию. Монарх, который думает напасть на своих соседей, желает войны и занимается ее подготовкой, требующей долгих тайных приготовлений к мобилизации и концентрации войск, не остается месяцами вне пределов своей страны и не дает летнего отпуска в Карлсбад начальнику своего Генерального штаба. Враги же, наоборот, планомерно готовились к нападению.

Вся дипломатическая машина у нас оказалась несостоятельной[51]. У нас не видели надвигающейся войны, ибо Министерство иностранных дел со своим принципом «только без историй» было настолько загипнотизировано идеей мира «любой ценой», что оно совершенно исключало из своих расчетов войну как возможное средство политики Антанты и недооценивало признаков грядущей катастрофы, становившихся все более явными. Впрочем, и здесь мы имеем доказательства миролюбия Германии. Точка зрения Министерства иностранных дел стояла в известном противоречии с точкой зрения Генерального штаба и адмиралтейства, которые по долгу службы предостерегали правительство и желали подготовить страну к обороне. Последствия этих разногласий еще долго давали себя чувствовать. Армия не могла забыть Министерству иностранных дел того, что по его вине она была застигнута врасплох. Дипломаты, в свою очередь, были уязвлены тем, что, несмотря на их искусство, война все же разразилась. Поистине неисчислимы доказательства того, как весной и летом 1914 года, когда у нас еще никто не думал о нападении Антанты, в России, Франции, Бельгии и Англии война уже подготавливалась. Я хотел бы здесь остановиться лишь на некоторых из этих многочисленных доказательств, важнейшие из которых перечислены в составленных мной «Сравнительных исторических таблицах». Если при этом я называю не все имена, то это происходит по вполне понятным причинам. Весь этот материал, естественно, стал мне известен впоследствии частично во время войны, но главным образом, после нее.

Уже в апреле 1914 года началось накопление золотого запаса в английских банках. Германия же, наоборот, вывозит еще в июле золото и хлеб, даже в страны Антанты.

В апреле 1914 года германский морской атташе в Токио капитан фон Кнорр доносит, что «он прямо-таки поражен той уверенностью, с какой там все считают неизбежной в ближайшее время войну Тройственного союза с Германией...» «В воздухе носится что-то вроде соболезнования по поводу еще не произнесенного смертного приговора».

В конце марта 1914 года генерал Щербачев, начальник военной академии в Петербурге, произнес речь перед своими офицерами, в которой между прочим сказал: «Война с державами Тройственного согласия стала неизбежной из-за направленной против интересов России балканской политики Австро-Венгрии...[52] В высшей степени вероятно, что война разразится еще этим летом. России выпала честь броситься в наступление».

В донесении бельгийского посла в Берлине о прибывшей из Петербурга в апреле 1914 года японской военной миссии между прочим сказано: «В России японские офицеры слышали совершенно открыто разговоры о предстоящей близкой войне с Австро-Венгрией и Германией. При этом говорилось, что армия готова выступить в поход и что момент так же благоприятен для русских, как и для их союзников французов.

Согласно опубликованным в «Revue de deux Mondes» в 1921 году запискам тогдашнего французского посла в Петербурге господина Палеолога, великие княгини Анастасия и Милица сказали ему 2 июля 1914 года в Царском селе, что их отец, король Черногории, сообщил им шифрованной телеграммой: «У нас еще до конца месяца (русского стиля, следовательно до августа нового стиля) начнется война... От Австрии ничего не останется... Вы отвоюете обратно Эльзас-Лотарингию... Наши войска встретятся в Берлине... Германия будет уничтожена».

Бывший сербский поверенный в делах в Берлине Богичевич в своей появившейся в 1919 году книге «Причины войны» передает слова, сказанные ему 26 или 27 июля 1914 года тогдашним французским послом в Берлине Камбоном: «Если Германия хочет войны, то она будет иметь против себя, помимо других, и Англию. Английский флот будет форсировать Гамбург. Мы разобьем немцев наголову». Богичевич же из этого разговора вынес уверенность, что война была решена еще при встрече Пуанкаре с русским царем в Петербурге, если не раньше.

Один высокопоставленный русский, член Думы и хороший знакомый Сазонова, рассказывал мне впоследствии о тайном совещании под председательством царя в феврале 19И года, что было подтверждено и другими русскими источниками, приведенными мной в моих «исторических таблицах»: на этом совещании Сазонов прочитал доклад, в котором он предлагал царю взять Константинополь. Так как Тройственное согласие на это не согласится, то возникнет война против Германии и Австрии. При этом Италия отпадет от последних, на Францию можно рассчитывать безусловно, поддержка Англии вероятна. Царь согласился с мнением Сазонова и отдал приказ начать необходимые подготовительные работы. Русский министр финансов граф Коковцев, напротив, подал записку царю, содержание которой мне сообщил после Брестского мира граф Мирбах и в которой Коковцев советовал царю тесно связаться с Германией, предостерегая против войны, которая будет неудачной и приведет к революции и гибели династии. Царь не последовал этому совету и начал войну.

Тот же господин рассказал мне следующее: через 2 дня после начала войны он был приглашен на завтрак к Сазонову. Тот пошел ему навстречу, сияя от радости, и, потирая руки, спросил его: «Ну, милый барон, теперь вы должны признать, что я выбрал превосходный момент для войны». Когда барон несколько озабоченно спросил, как отнесется к этому Англия, министр, смеясь, ударил себя по карману и, лукаво подмигнув, прошептал барону: «У меня есть кое-что в кармане, что в ближайшие дни обрадует всю Россию и повергнет в изумление весь мир: я получил от Англии обещание, что она пойдет вместе с Россией против Германии».

Русские военнопленные из Сибирского корпуса, захваченные в Восточной Пруссии, показали, что они летом 1913 года были отправлены по железной дороге в окрестности Москвы на царские маневры. Маневры не состоялись. Однако войска не отправили обратно, а разместили на зиму в окрестностях Москвы. Летом 1914 года они были передвинуты в окрестности Вильно, где должны были состояться большие маневры в присутствии царя. Их расквартировали в Вильно и окрестностях. Неожиданно им выдали боевые патроны (военное снаряжение) и сообщили, что началась война против Германии. Почему и для чего этого они не могут сказать.

Зимой 1914 1915 года в прессе был опубликован рассказ одного американца о его поездке весной 1914 года на Кавказ. Когда он в начале мая 1914 года приехал туда, ему по дороге в Тифлис встречались длинные колонны войск всех родов оружия в боевом снаряжении. Он испугался, не произошло ли на Кавказе восстание. Осведомившись об этом у властей при проверке документов в Тифлисе, он получил успокоительный ответ, что на Кавказе все спокойно и что он может ехать, куда угодно; происходят лишь военные упражнения и маневры. По окончании своего путешествия в конце мая 1914 года американец хотел сесть на пароход в одной кавказской гавани, но все корабли были в такой степени нагружены солдатами, что он с трудом мог получить каюту для себя и жены. Русские офицеры сообщили ему, что они высадятся в Одессе и оттуда отправятся на большие маневры в Украину.

Князь Тундутов, атаман калмыцких казаков, живущих между Царицыном и Астраханью, бывший до войны и во время войны личным адъютантом великого князя Николая Николаевича, приехал летом 1918 года в главную квартиру в Босмоне, чтобы искать сближения с Германией, так как казаки, по его словам, не славяне и являются несомненными врагами большевиков. Он, между прочим, рассказывал, что перед началом войны он был послан Николаем Николаевичем в Генеральный штаб, чтобы держать великого князя в курсе тамошних событий. И здесь он был свидетелем пресловутого разговора по телефону между царем и начальником Генерального штаба генералом Янушкевичем. Царь под глубоким впечатлением от решительной телеграммы германского кайзера решил приостановить мобилизацию. По телефону он приказал Янушкевичу не проводить ее сейчас или отменить вовсе. Но Янушкевич не выполнил этого ясного приказа, а спросил мнение министра иностранных дел Сазонова, с которым он в течение многих недель находился в постоянных сношениях, вместе с ним интригуя и подстрекая к войне. Сазонов на это ответил, что приказ царя бессмыслица. Пусть только генерал проводит мобилизацию, а он, Сазонов, завтра же снова уговорит царя и разъяснит ему глупую телеграмму германского кайзера. После этого Янушкевич донес царю, что мобилизация уже в полном ходу и отменить ее нельзя. «Это была ложь, прибавил в заключение к своему рассказу князь Тундутов, так как я сам видел приказ о мобилизации у Янушкевича на его письменном столе. Приказ, следовательно, еще не был отослан по назначению».

В этом эпизоде психологически интересно то, что царь Николай, помогавший подготовлять мировую войну и уже издавший приказ о мобилизации, в последний момент хотел повернуть обратно. По-видимому, моя решительная, предостерегающая телеграмма заставила его впервые ясно понять ту чудовищную ответственность, которую он берет на себя своими военными приготовлениями. Именно поэтому он и хотел приостановить ту человекоубийственную военную машину, которую сам же только что привел в движение. Это было еще возможно, положение можно было еще спасти, если бы Сазонов не воспрепятствовал выполнению царского приказа.

На мой вопрос князю Тундутову, подстрекал ли к войне великий князь Николай Николаевич, который был известен как ненавистник немцев, Тундутов ответил, что великий князь, конечно, энергично агитировал за войну, но подстрекательство вообще было излишне, так как все равно во всем офицерском корпусе царило сильное милитаристское настроение против Германии. Этот дух был перенесен из французской армии на русских офицеров. Войну, собственно, хотели затеять еще в 1908 — 1909 годах (из-за боснийского вопроса), но Франция тогда еще не была готова. В 1914 году и Россия в сущности еще была не совсем готова; Янушкевич и Сухомлинов намечали войну только на 1917 год. Но Сазонова и Извольского, как и французов, нельзя было больше удержать. Сазонов и Извольский боялись революции в России и влияния германского кайзера на царя, которое могло бы отвратить царя от мысли о войне. Французы же, уверенные тогда в поддержке Англии, боялись, что последняя позже сможет войти в соглашение с Германией в ущерб их интересам. На вопрос, знал ли царь о господствовавшем среди офицеров милитаристском настроении и допускал ли он его, князь Тундутов ответил: характерно, что царь из осторожности раз навсегда запретил приглашать немецких дипломатов и военных атташе к устраиваемым офицерством обедам или ужинам, на которых он лично присутствовал»[53].

Как видно из этого отрывка, и ещё более — из полного текста его мемуаров, кайзер после отречения если и не лжёт осознанно, выдумывая какие-то «факты», то о многом умалчивает либо не помнит (в частности, о своей патологической ненависти к славянам[54] он не пишет ничего). Так или иначе, он демонстрирует явную неосведомлённость и проистекающую из неё убеждённость в святости и безвинности Германии и безвинности себя самого — всё то, что можно назвать словами — преступная наивность, непростительная для главы государства.

Также его воспоминания производят впечатление, что археология, отдых за границей его интересовали куда больше, нежели повседневное руководство государством — анализ ситуации в деталях, выработка политического курса и проведение его в жизнь, контроль за исполнением принятых решений, вследствие чего замасоненный бюрократический аппарат Германии творил за его спиной свою политику, которую Вильгельм так и не понял до конца своих дней… Т.е. кайзер де-факто на протяжении всего своего царствования самоустранялся от исполнения своего долга главы государства перед народом Германии и остальным человечеством.

1.7. Британия — сценарист и организатор первой мировой войны,
а континентальные империи — жертвы её глобальной политики

Дж. Бьюкенен[55] (1854 — 1924) в «Мемуарах дипломата» вспоминает о своих беседах в Петербурге с С.Д. Сазоновым и послом Франции Морисом Палеологом 11/24 июля 1914 г., после предъявления Австро-Венгрией ультиматума Сербии:

«Я ответил, что я догадываюсь об его желании, чтобы Англия совместно с Россией сделала Австрии заявление, что они не могут допустить её активного вмешательства во внутренние дела Сербии; но даже предположив, что Австрия всё же начнет военные действия против Сербии, намерено ли русское правительство немедленно объявить ей войну? Г. Сазонов сказал, что по его личному мнению, Россия мобилизуется, но весь вопрос будет разбираться в совете министров под председательством царя. Я указал, что важнее всего — постараться заставить Австрию продлить 48-часо­вой срок и в то же время решить, как Сербия должна ответить на требования австрийской ноты[56].

Разговор, начатый в полдень, продолжался и после завтрака, за которым г. Сазонов и г. Палеолог[57] опять уговаривали меня объявить солидарность Англии с Францией и Россией. Помимо того, что я не имел права делать заявления, которое обязывало бы британское правительство, я решил не говорить ничего, что могло бы быть истолковано как поддержка намерения России объявить войну Австрии. Если бы я это сделал, то не только не уменьшил бы возможность мирного решения вопроса, но дал бы лишний повод Германии доказать, что мы толкнули Россию в войну, как она сейчас и пытается это доказать. Я поэтому ограничился указанием, что британское правительство, возможно, объявит в Берлине и в Вене, что так как нападение Австрии на Сербию вызовет выступление России, то Англия не сможет остаться в стороне от всеобщей войны. Это не удовлетворило г. Сазонова, утверждавшего, что мы увеличиваем шансы войны. Получив мой телеграфный отчёт об этом разговоре, сэр Эдуард Грэй ответил: “Вы совершенно правильно определили при таких тяжелых обстоятельствах позицию британского правительства”».[58]

12/25 июля 1914 г. беседы в Петербурге продолжались. О них Бьюкенен сообщает следующее:

«Сазонов утверждал, что Австрия стремится утвердить свою гегемонию на Балканах, и то, что она предприняла в Белграде, направлено против России. Позиция Германии, с другой стороны зависит от позиции Англии. До тех пор, пока она рассчитывает на наш нейтралитет, она пойдет на всё; но если Англия твёрдо станет на стороне Франции и России, войны не будет. Если она этого не сделает, то прольются реки крови, и, в конце концов, она будет вовлечена в войну. Хотя я боялся, что его предсказание почти правильно, но я мог повторить только то, что говорил царю в одной из предыдущих аудиенций, т.е. что Англия лучше проведет роль посредника в качестве друга, который, в случае пренебрежения его советами умеренности, может превратиться в союзника, чем если она сейчас же объявит о своей полной солидарности с Россией[59]. В то же время я выразил глубокую надежду, что Россия предоставит британскому правительству время использовать свое влияние, как мирного посредника, и не будет торопиться с мобилизацией. Если она её проведет, предостерег я его, то Германия не удовлетворится контр-мобилизацией, но сразу объявит ей войну. Г. Сазонов возразил, что Россия не может разрешить Австрии обрушиться на Сербию, но, что я могу быть уверен, что она не предпримет никаких военных действий, если её к тому не принудят»[60].

В Берлине подозревали своих соседей в недоброжелательности по отношению к Германии, о чём С.Д. Сазонов пишет в следующих словах:

«Я знал, что германское правительство, несмотря на свою реальную силу, страдало, ещё со времен князя Бисмарка, манией преследования и постоянно воображало себя предметом враждебных поползновений со стороны своих западных и восточных соседей. Поэтому я считал своим долгом, посредством совершенно искреннего обмена мыслей по текущим политическим вопросам, действовать, насколько это от меня зависело, успокоительно на это болезненное расположение духа[61]»[62]

Не оправдывая политику национального угнетения германизмом славян и их онемечивания в Австро-Венгрии и на Балканах, не оправдывая весь западноевропейский колониализм, всё же следует признать, что германский капитализм был обделён колониальными рынками именно соседями Германии — Британией и Францией, что рассматривалось в Берлине, как несправедливость; и в Берлине не были столь наивны, говоря об общеевропейском заговоре против Германии, как были наивны подобные С.Д. Сазонову российские либералы-запад­ники в Петербурге, в отношении истинных целей и средств политики хозяев великобританской дрессированной “акулы” империализма.

Именно по этой причине Германская империя стремилась через Балканы и Турцию выйти к Персидскому заливу (проект железной дороги Берлин — Константинополь — Багдад) и взять под свой патронат все государства в этой географической зоне и на пути от границ Германии к ней. Военная, экономическая и внутриполитическая слабость России после завершения русско-японской войны и революции 1905 — 1907 гг. по мнению военно-политических аналитиков в Берлине создавала на некоторое время благоприятную политическую обстановку, чтобы осуществить этот колониальный проект, игнорируя недовольство Петербурга, который традиционно считал себя покровителем балканских славян. В Берлине была уверенность в том, что Петербург тоже осознаёт свою неготовность противиться военной силой Германии и Австро-Венгрии в реализации этого политического курса и останется нейтральным.

Убийство наследника престола Австро-Венгрии стало поводом к тому, чтобы перевести этот проект из области мечтаний об имперском «светлом будущем» в область текущей политической практики. Соответственно этому обстоятельству, виновна Сербия в убийстве Франца-Фердинанда либо сербские масоны этим убийством подставили невиновную сербскую государственность во исполнение директив «старших братьев», — Берлин и Вену не интересовало. Воспользовавшись этим поводом, Берлин науськивал Вену на войну с Сербией, обещая свою поддержку и убеждая в нейтралитете Франции и Великобритании в случае локальной непродолжительной войны на Балканах. Но вопрос о том, чтобы дать Петербургу возможность «сохранить лицо» в ходе реализации этого проекта, в Берлине вообще не рассматривался, поскольку представлялся «иррациональным»: какое может быть «лицо» у этих «недочеловеков» и их «недогосударства» (изначального созданного варягами и воссозданного немцами во времена Петра I — Екатерины II[63]) и чьё «лицо» там сохранять?

О том, что Британия имеет виды на эксплуатацию в своих интересах этих же регионов планеты, вследствие чего для успешного проведения своей политики Германии необходимо как-то нейтрализовывать Британию, в Берлине, судя по имеющимся свидетельствам, думал только гросс-адмирал А. Тирпиц, от которого мало что зависело в выработке внешнеполитического курса империи.

Тем не менее, приняв решение после сараевского убийства об установлении своего порядка на Балканах, в Берлине и в Вене внимательно следили за Петербургом и Лондоном. С.Д. Сазонов цитирует письмо от 6 июля 1914 г. императора Франца-Иосифа своему германскому коллеге:

«“Стремления моего правительства должны быть направлены к изолированию и уменьшению Сербии” (...) “это[64] окажется только тогда возможным, когда Сербия, составляющая центр панславистской политики[65], будет уничтожена, как политический фактор на Балканах”»[66].

Потом С.Д. Сазонов сообщает о германской реакции на это письмо. Вильгельм II заявил Австро-Венгерскому послу Сегени (в передаче австрийского посла своему правительству):

«Если бы дело дошло даже до войны между Австро-Венгриею и Россиею, мы (т.е. австрийцы) могли бы быть уверены, что Германия, с обычной союзнической верностью, стала бы на нашу сторону. Россия, впрочем, в настоящем положении вещей ещё далеко не готова к войне и хорошенько подумает, прежде чем обратиться к оружию (текст выделен курсивом нами: ВП СССР)».[67]

О том, что в Петербурге запросто может сложиться такая ситуация, что хорошенько подумать просто некому, вследствие чего действия Петербурга могут быть эмоционально-рефлекторными, т.е. по сути безумными, — в Берлине и в Вене как-то не подумали.

Далее С.Д. Сазонов приводит продолжение ответа германского кайзера в редакции австро-венгерского посла в Берлине:

«Если мы (австрийцы), на самом деле убедились в необходимости военных действий против Сербии, то он (император) пожалел бы, если бы мы оставили не использованною настоящую, нам столь благоприятную, минуту (выделено нами: ВП СССР). Что касается Румынии, — относительно которой в Вене питали большие сомнения, — то император позаботится о том, чтобы король Карл и его советники вели себя как до́ лжно»[68].

На с. 189 С.Д. Сазонов приводит выдержку из другого австрийского документа:

«... германские руководящие круги и не менее их, сам император Вильгельм, просто хотелось бы почти сказать, — заставляют нас предпринять военное выступление против Сербии (выделено нами: ВП СССР)»

А на с. 190 С.Д. Сазонов цитирует другое донесение в Вену уже упомянутого Сегени:

«У Германии «имеются верные указания, что Англия не примет в настоящее время участия в войне, которая разразилась бы из-за Балканского вопроса, даже в том случае, если бы она привела к столкновению с Россией или даже с Францией. И не потому, что отношения Англии к Германии улучшились настолько, чтобы Германии более не приходилось опасаться враждебности Англии, но оттого, что Англия ныне совершенно не желает войны и вовсе не расположена вытаскивать каштаны из огня для Сербии или, в конечном результате, для России. Таким образом, из вышесказанного вытекает, что для нас (Австро-Венгрии) общее политическое положение в настоящую минуту, как нельзя более благоприятно».

Это сообщение Австро-Венгерского посла в Берлине остается только сопоставить с приводившейся ранее цитатой из «Воспоминаний» С.Д. Сазонова о его призывах к Великобритании (сэру Эдуарду Грэю) в непосредственно предвоенный период сделать определённое по смыслу заявление (подобно тому, как это было сделано Великобританией в Агадирском эпизоде) и ответном молчании туманного Альбиона в 1914 г. Хотя мы взяли обе цитаты из одной и той же книги, но для её автора — российского западника и англофила — между ними нет никакой связи, хотя именно так разнолико в Петербурге, в Берлине и в Вене выражалась внешнеполитическая декларативная деятельность Великобритании.

Если бы Англия сделала такое определённое заявление о солидарности с Сербией и её союзниками, то Вильгельм II не полез бы сам таскать каштаны из огня для Англии, защищая в войне с Россией — от себя самого — колониальную империю Великобритании: но хозяевам лондонской политики необходимо было, чтобы этот “каштан” Вильгельм II вытащил сам — без понуканий, по своему произволу.

Об этом в Берлине догадаться не могли[69], поскольку патологическая ненависть к славянам, которую Вильгельм всё же признал за собой, застила ясное видение происходящего[70]. Зато «сэр Эдуард Грэй» предлагая совместно с Германией сделать Австро-Венгрии «представление о продлении сроков ультиматума» (С.Д. Сазонов. Воспоминания. — С. 192), предъявленного ею Сербии, вряд ли не понимал, что тем самым подливает масла в огонь, хотя и говорит, что «этим путем он полагал, что может быть было бы возможным найти желанный выход из затруднения». Но это предложение Вильгельм, войдя в раж, прокомментировал на сообщении посла: «Бесполезно», что и требовалось хозяевам «сэра Эдуарда Грэя».

На с. 221 о вступлении Великобритании в войну С.Д.Сазонов пишет:

«... вряд ли возможно ещё предполагать, что г‑ н Бетман-Гольвег предвидел вступление Англии в борьбу с Германиею, после обнародования донесения английского посла в Берлине, сэра Эдуарда Гошена, в котором он делает отчёт, при каких обстоятельствах состоялось объявление войны Англиею Германии вслед за нарушением ею Бельгийского нейтралитета. Из этого, отныне знаменитого, донесения, видно с неоспоримой ясностью, что объявление войны Англиею было для германского канцлера страшной неожиданностью».

А. фон Тирпиц в своих “Воспоминаниях” проливает свет на причины этой «страшной неожиданности» для германского канцлера. Он пишет о событиях дня 29 июля (григорианского стиля) 1914 г. следующее:

«В этот день в Потсдам прибыл из Англии принц Генрих[71] с посланием от короля Георга V, который сообщил, что Англия останется нейтральной в случае войны. Когда я выразил в этом сомнение, кайзер возразил: “Я имею слово короля и этого мне достаточно”».[72]

О том, что с 1907 г. существует секретный союз Франции и Англии и секретный союз Англии и Россией (в совокупности «Антанта» — «тройственный союз»), в Берлине похоже не подозревали, хотя в своих воспоминаниях, став уже экс-кайзером, Вильгельм II пишет о том, что не знали о «джентльменском соглашении» между Великобританией и США, которое определяло позицию США на протяжении почти всей войны, а о «тройственном союзе» знали с 1907 г. Но это знание почему-то никак не выразилось в политике Германии в угрожаемый период. — Так мышеловка, в которую попали «самодержавные» монархии России, Германии и Австро-Венгрии, не нёсшие глобальной заботливости о благе всех, была захлопнута.

После описания реакции германского канцлера на вступление Англии в войну, С.Д. Сазонов продолжает:

«Поэтому позволительно думать, что своевременное предупреждение со стороны английского кабинета произвело бы в Германии отрезвляющее действие. Нельзя, очевидно, доказать, что неслучившееся событие имело бы те или иные последствия. Но, в данном случае, имеется, однако сильная презумпция в пользу того взгляда, который без предварительного сговора, я настойчиво отстаивал в Петрограде и который г‑ н Пуанкаре защищал в Париже».

— Это понятно, что ни в Петрограде, ни в Париже не рвались воевать против Германии за интересы Великобритании, но как ещё мог Лондон принудить Вильгельма II вытащить для него “каштан из огня”, кроме как порождая у него иллюзию, что это не представляет смертельной опасности для режима в Берлине?

Так же и по цитированным выше воспоминаниям немецкого адмирала Тирпица, вести мировую войну в планы Германии не входило. Германские планы молниеносной войны в те годы — не плод сверхагрессивности Германии, а интеллектуально нормальная реакция штабов и военной науки этой страны, действительно зажатой в тиски франко-русского союза. Вне зависимости от того, по чьей агрессивности или глупости возникает война, в которой участвует Германия, для Германии тех лет успешный “блицкриг” против Франции, в том числе и через нейтральную Бельгию, — единственная возможность не быть раздавленной тисками франко-русского союза.

В случае нейтралитета Англии, Германия могла вести даже довольно длительную войну на два сухопутных фронта при условии, что морская торговля Германии с нейтральными странами обеспечит её промышленность и население необходимыми сырьевыми ресурсами и продовольствием. Морская блокада побережья Германии, которую начала Англия по вступлении в войну, обрекла Германию на истощение ресурсов и поражение, обусловленное экономическими причинами, а не превосходством противников в военном искусстве. По словам А. фон Тирпица, установленная Великобританией морская блокада противоречила тогдашнему международному праву. И после того, как Англия отказалась снять эту блокаду, Германия приступила к тотальной подводной войне против английского судоходства, которую едва не выиграла. То есть нормы международного права нарушали, когда им было выгодно (или просто сдуру, как С.Д. Сазонов в своей карпатской выходке в зарубежный лес), все великие европейские державы без исключения, а не только Германия и Австро-Венгрия, как это пытаются на протяжении всей последующей истории представить политики, публицисты и историки всех остальных государств.

Так историки вне Германии списали на неё и Австро-Венгрию всю ответственность за возникновение первой мировой войны ХХ века, и только Германию и Австро-Венгрию обвиняют в нарушении норм международного права, правил и обычаев ведения войны.

Англия, в отличие от других участников той войны, делавших региональную политику в своих интересах митингово-популистски и громогласно дипломатически, делала из множества их региональных политик глобальную политику в интересах своих хозяев; делала молча, никому и ничего не объясняя: ни целей, ни средств их осуществления; не объясняя ничего ни до, ни после войны.[73]

С.Д. Сазонов приводит образец английского послевоенного, с позволения сказать, “объяснения” своего молчания главой английского правительства лета 1914 г. Г.Г. Асквита (1852 — 1928):

«... до сих пор ещё не было дано серьёзного доказательства, что угрожающее или хотя бы только непримиримое со стороны Великобритании положение привело бы к тому, что Германия и Австро-Венгрия сошли бы с пути, на который они стали».[74]

Эти слова Г.Г. Асквита относятся к упомянутому С.Д. Сазоновым эпизоду, когда он просил английского посла Дж. Бьюкенена, чтобы английское правительство сделало определённое по смыслу заявление о своём отношении к действиям Германии и Австро-Венгрии.

Сказать публично и прямо, что Британия, давно порабощённая транснациональным масонством[75], была заинтересована в организации первой мировой войны ХХ века, желая чтобы её геополитические противники и конкуренты взаимно уничтожили друг друга, и добилась успеха в этом деле, — этого масонский внутренний кодекс не позволял тогда, не позволяет и ныне…

Тем не менее, даже «Википедия», в статье посвящённой упоминавшемуся ранее Эдуарду Грэю, даёт следующую характеристику политики Великобритании, проводником которой он был в качестве министра иностранных дел:

«Сторонник активной внешней политики и колониальной экспансии. Заключил соглашение с Россией, способствовавшее оформлению Антанты. Политика, проводимая Греем, фактически содействовала подготовке и развязыванию Первой мировой войны 1914 — 1918. В частности, именно переговоры Грея с послом Германии К. фон Лихновским и послом России А.К. Бенкендорфом способствовали тому, что локальный австро-сербский конфликт 1914 г. приобрел сначала европейский, а затем и мировой масштаб».

И именно потому, что у Великобритании была «своя война», премьер-министр Великобритании Тереза Мэй 11 ноября 2018 г. не приняла участия в памятной церемонии в Париже, в которой участвовали главы всех остальных государств — участников первой мировой — и ряда других государств. Точно так же премьер-министр Великобритании Тони Блэр не принял в 2005 г. участия и в торжествах в Москве в честь 70-летия Победы СССР в Великой Отечественной войне и Победы антигитлеровской коалиции над третьим рейхом во второй мировой войне.

Попытки «британских учёных», в частности профессора Джона Реля, биографа кайзера, возложить всю полноту ответственности за разжигание первой мировой войны ХХ века на Германию и кайзера персонально — вздорны: см. «Кайзер Вильгельм II: как комплексы неврастеника чуть было не погубили мир» (http: //xexe.club/88433-kayzer-vilgelm-ii-kak-kompleksy-nevrastenika-chut-bylo-ne-pogubili-mir.html).

История организации первой мировой войны ХХ века — это один из примеров того, что рассмотрение политики любого государства или некоторой совокупности государств вне процесса глобализации, который носит управляемый характер на протяжении как минимум нескольких последних веков, — не позволяет увидеть реально протекавших и ныне протекающих процессов.

Пояснения к разделу 1

2.1. Психодинамика и внутрисоциальная коммуникация личностей[76]

Психодинамика общества представляет собой процесс его самоуправления, в котором все члены общества в соответствии с их нравственностью, этикой, миропониманием, взаимодействуя с потоком событий (включая взаимодействие с эгрегорами), делают и не делают всё то, что хотят, в результате чего получается то, что получается.

С точки зрения достаточно общей теории управления[77] любое общество представляет собой суперсистему, а психодинамика общества это:

· в материальном аспекте — биополя людей, объединяющие индивидов в разного рода функционально целостные группы вплоть до человечества в целом[78];

· а в нематериальных аспектах — алгоритмика и информация, на основе которых строится самоуправление в суперсистеме и которые распределены своими фрагментам в полевом теле социально обусловленных эгрегоров, а также по психикам индивидов, составляющих разного рода функционально целостные группы, общество и человечество в целом.

Алгоритмика и информация изменяются только в результате изменения того, что принято называть «духовностью», в которой скрыты творческий потенциал, совесть и стыд либо их отсутствие и проистекающие из бессовестности и бесстыдства склонность к биологической и социокультурной деградации людей и социальных групп, а подчас и народов. Когда творческий потенциал или склонность к деградации реализуются, изменяется алгоритмика самоуправления суперсистемы, и вследствие её изменений некоторым образом изменяются и психодинамика, и результаты её действия — т.е. результаты управления. Понятия «психодинамика» и «эгрегор» взаимосвязаны. Психодинамика — процесс взаимодействия множества личностных психик и эгрегоров, в которых соучаствуют личностные психики. Поэтому термин «психодинамика» может относиться к различным множествам людей, начиная от двух «случайно» встретившихся людей, и далее — к семье или небольшой группе друзей, вплоть до культурно своеобразного общества, до человечества в целом и ноосферы Земли, если ограничиваться планетарной локализацией.

Психодинамика как результат личностно-эгрегориаль­ного взаимодействия выражается в том, что все её участники во взаимодействии каждого из них с потоком событий делают то, что хотят, и не делают того, чего не хотят, а в результате отрабатывается алгоритмика этой психодинамики и в жизни получается то, что получается.

При этом надо иметь в виду следующее обстоятельство. Если некоторое количество людей «N» порождают коллективную психику (эгрегор и свойственную ему психодинамику), то количество алгоритмик, несомых этим эгрегором, может превышать «N». Это происходит вследствие того, что:

· психика каждого или некоторых из числа индивидов-участников может содержать более, чем одну более или менее обособленных от других функционально целостных (по отношению к тем или иным задачам) алгоритмик (стилей поведения);

· психики нескольких индивидов-участников могут содержать некоторый набор фрагментов функционально целостной (по отношению к некоторым задачам) алгоритмики (или нескольких алгоритмик), которые в совокупности взаимодействия личностных психик участников эгрегора складываются в одну (или более) функционально целостную алгоритмику;

· каждый из числа этих «N» людей может входить во взаимодействие с эгрегорами, с которыми другие «N - 1» участников порождаемой ими коллективной психики не взаимодействуют, но эти не общие для всех них эгрегоры тоже вносят свой информационно-алгоритмической вклад в эту коллективную психику через психику взаимодействующего с ними индивида.

Эти дополнительные по отношению к «N» (количеству участников) алгоритмики, порождаемые индивидами-участниками и привносимые ими из не общих для всех эгрегоров в процессе взаимодействия людей, могут «жить каждая своею жизнью», не будучи подконтрольными воле никого из участников порождаемого эгрегора. Проявления этих дополнительных алгоритмик могут быть разными, в том числе и разрушительными по отношению к коллективной деятельности участников; могут формировать у участников ложно-иллюзорные представления о намерениях и действиях друг друга и т.п. В результате в коллективной деятельности возникнет разлад, а все её участники под воздействием порождённого ими же эгрегора понесут тот или иной ущерб: репутационный, финансовый, некий материальный ущерб, ущерб здоровью, крах до этого успешно реализуемых ими планов и их собственной деятельности и т.п., не говоря уж, как минимум, о снижении качества их коллективной деятельности вплоть до её полного краха.

Такой режим работы эгрегоров можно назвать «эгрегориально генерируемый разлад психодинамики», или кратко — «разлад психодинамики». Но режим функционирования психодинамики, порождённый «N» индивидами, описанный в этом абзаце, не является неизбежным и обязательным. Он может быть выраженным предельно ярко, порождая неумышленную войну всех против всех; он может активизироваться какими-то специфическими обстоятельствами — как внешними, так и субъективными (смена настроения кого-то одного из участников); но он может быть не свойственен определённой психодинамике вообще ни при каких обстоятельствах.

Если такого рода «живущие своею жизнью» алгоритмики порождают иллюзии в отношении людей, посторонних для этой психодинамики, то конфликт этой психодинамики и её участников с другими людьми (и соответственно, с другими психодинамиками) неизбежен. И вопрос только в том, насколько многочисленным и деятельным будет несовместимое с этой психодинамикой социальное окружение. Это — конфликт-порождающая психодинамика.

Анализ психодинамики позволяет выявить действующую в ней алгоритмику, предвидеть направленность и последствия её работы, что является основой для вхождения в управление психодинамикой как процессом. Это — главное для выявления и разрешения всех проблем, порождаемых обществом, включая и всю проблематику управления качеством жизни общества.

«Внутрисоциальные коммуникации» в настоящем контексте — это взаимосвязи людей, из которых исключена биополевая составляющая (всё личностно-эгрегориальное взаимодействие), т.е. «внутрисоциальные коммуникации» — то, что доступно для восприятия телесными органами чувств — прямое общение, переписка, иные тексты, произнесение и восприятие слов, символика, телесные действия, личностное взаимодействие посредством разного рода «артефактов» — вещественных произведений человеческой деятельности.

Политическая аналитика, разработка политической сценаристики (алгоритмики, которую предполагается реализовать), аналитика в отношении возможных и невозможных действий тех или иных людей персонально — в её исторически сложившемся виде:

· своей тематикой имеет «внутрисоциальные коммуникации» в указанном выше значении термина в различных аспектах их проявлений (следствий);

· сама является следствием той или иной психодинамики, в которой соучаствует аналитик.

Эти два обстоятельства делают аналитику именно такого рода тематически ущербной и, как следствие, открывают возможности для совершения ошибок — как в ходе производства самой аналитики, так и в попытках воспользоваться её результатами в практической деятельности.

Один из источников ошибок такого рода аналитики — между определёнными людьми могут быть биополевые связи, хотя внутрисоциальная коммуникация между ними может отсутствовать либо вообще, либо быть очень редкой. В силу наличия такого рода биополевых связей люди, будучи разобщёнными на уровне рассмотрения внутрисоциальной коммуникации, тем не менее могут действовать взаимно-дополняющее друг друга в русле некоторой эгрегориальной алгоритмики. Это — одно из возможных проявлений упомянутого принципа, высказанного Козьмой Прутковым: «Люди не перестали бы жить вместе, хотя бы разошлись в разные стороны»

Соответственно полноценная социально-политическая аналитика прежде всего должна анализировать предысторию и сложившийся потенциал психодинамики, и только в связи с выявленными особенностями психодинамики анализировать внутрисоциальные коммуникации в том смысле, как этот термин определён выше[79].

· Если не признавать феномена психодинамики реальным фактом бытия человечества и полагать, что психодинамика обществ[80] — вымысел, то все приведённые в разделе 1 факты — предстают лишёнными какой бы то ни было взаимосвязи. Но этому отрицанию по умолчанию сопутствует отрицание существования биополей и всех теорий физики микромира и макромира, в которых рассматриваются физические поля и их взаимодействие друг с другом и с иными агрегатными состояниями материи. Т.е. отрицание реальности психодинамики после того, как в школе изучали физику, — явное выражение шизофрении в стиле «тут помню, тут не помню».

· Если же не быть шизофреником и признавать феномен психодинамики фактором реальности, с которым и во сне, и в бодрствовании беспрерывно взаимодействует каждый из нас вне зависимости от своего «социального статуса», но в соответствии со своим текущим эгрегориальным статусом [81], то те же самые факты предстают как проявления в сфере внутрисоциальной коммуникации алгоритмики, несомой сложившейся к тому времени в обществах Европы психодинамикой, приведшей к трагедии первой мировой войны ХХ века, которой реально можно было бы избежать при ином нравственно обусловленном отношении всех упомянутых (и многих не упомянутых) лиц к жизни, при ином вкладе каждого из них в ту психодинамику, в её алгоритмику, в процесс отработки потенциала психодинамики.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: