Она всегда будет помнить момент, когда впервые услышала его.

Да! Это был именно тот голос!

Единственный голос в мире, способный зазвучать в унисон с тональностью её внутренней арфы. В нём была именно та полётность и сочная глубина, именно тот тембр, чёткость и окраска звука, именно та уверенность и сила.

Он притягивал магнитом к телефонной трубке, овладевал струнами её звуков, прикасаясь лёгким дыханием, проникал в кожу, и через капилляры наполнял её изнутри - заполняя собой, вытеснял всё, становящееся теперь инородным.

В первый день владелец голоса говорил, говорил, говорил…

- Только не останавливайся! – думала она: - Только звучи.. Всегда звучи во мне! Звучи..

С тех пор каждый день они умирали, и возрождались заново. Каждый день от утреннего звонка до прощального ночного гудка они проживали новую жизнь. Часы взаимных шепотов летели со скоростью света, а минуты без - тянулись веками. Она уже ничего не могла делать, ни о чём думать, всё валилось из рук, из мыслей, из уже пустого бывшего мира, в котором не было его. Она обнулялась от старого и наполнялась новым, превращаясь в неотделимую часть Мы, невозможную существовать без...

- Что происходит? Почему всё светится? Так не бывает! – всякий раз задавалась она вопросом.

- Так будет всегда, – вливалось в неё обратно.

- Ты думаешь, мы всегда будем счастливы вместе?

- Неправильная постановка фразы, - звучал в ней его голос: – Не думаю, а знаю. И никаких вопросительных знаков. Мы – всегда будем счастливы! Только в утвердительной форме и никак иначе.

- Так не бывает! – повторяла она: - Но я тебе верю.

Ему невозможно было не верить! В его голосе была неподдельная нежность и несгибаемая уверенность, а речь - идеальна той самой идеальностью, в которой соединились уверенность внутренней силы, одновременная мягкость и твёрдость, воспитанность и благородство, неординарная и разносторонняя самодостаточность мужской настоящести.

Такие голоса с лёгкостью покоряют миры. Такой спокойной силе без боя отдаются города и лучшие женщины.

- Звучи… Только звучи…

И он звучал. С тех пор постоянно звучал. Даже когда телефонная трубка лежала без дела, даже когда трубки и в помине не было. Звучал внутри, уже не останавливаясь…

Спать…

Легко сказать!

 

Сейчас он летел к ней.

И стаккато волнения близости первой встречи (глаза-в-глаза, звук-в-звук) переходило из пиано в форте, усиливаясь накатами от каждого предутреннего шороха за окном.

Глава 35. Кров Ять

 

Не заметив, как пролетела ночь, она вздрогнула от неожиданности звонка, воспламенившего ароматную палочку зари.

В этот день для неё будет много неожиданных жданностей, и эта открывала счет.

- Я в такси. Какой у тебя адрес?

- Уже в Москве?! – почти закричала она в мобильник.

- В твоем районе.

Всегда спокойный и уверенный, и сейчас, за минуты до первой встречи, его голос звучал так, словно хозяин возвращался в тепло родного крова из стылости обыденной командировки.

Если бы она знала тогда, что стоило ему хранить этот внешний штиль, в минуты, когда клокочет и вздыбливается штормом его внутренний океан!

Помчалась на кухню: раскладывать, ставить, суетиться…

Быстрее! Быстрее! Успеть к его приходу!

«Что, что, что… сейчас? » – выстукивало сердце и предательски ныло в проекции бывшего зуба: - «Ты» или «вы»?..

Она сама пару дней назад предложила этот глупый уговор:

- Иногда бывает: на расстоянии двоим мнится счастье, а при встрече волшебство притяжения рассеивается, оборачиваясь крахом…

- Бывает.

- Мне страшно. Что если так произойдет и с нами?..

- Понимаю.

- Не беда, если чуждость обнаружат оба, а если один? И мучаясь сам, боясь обидеть признанием ошибки, он будет мучить другого, оставляя ему надежду.

- И …

Она смущалась и медлила:

- Сказать влюбленному человеку в глаза, что он не тот, кто тебе нужен, трудно…

- Ну… - уже начинал напрягаться он.

- Давай договоримся, - и она выдохнула: - Если кто-то из нас поймет, что ошибся, он должен не затягивая ретироваться.

- Согласен. Каким образом? Устроим соревнования по выпрыгиванию из окна? У тебя какой этаж?

- Первый.

- Тогда не страшно! – расхохотался он, пытаясь сбить с волны антенну её страха.

- Давай придумаем какой-нибудь знак, который сразу же укажет другому: я ошибся, у нас не получится Мы, - настаивала она.

- Хорошо. К примеру?

- Тот, кто поймет, что ошибся, перейдет на «вы».

- Отлично! Ты готова перейти на «вы»?

- Нет.

- Я – тоже.

 

Однако уговор смены «ты» на «вы», в случае «провала явки», - остался.

- Ты или вы? – твердила она, раскладывая завтрак по тарелочкам.

- Ты или вы? – расставляя уже оформленные тарелочки.

- Ты или вы?.. – поправляя салфетки и приборы.

- Ты или вы?.. – рухнув на стул…

Смятение прервал второй звонок:

- Я подъехал.

От волнения она забыла код домофона, вылетела открывать ему подъезд, и тут же столкнулась с ним глазами.

Он стоял у двери её квартиры. В плаще. С кейсом и милыми презентами в руках.

И он был совсем не таким, как она представляла!

Он был не «ты». Он был больше, чем «я» - он был частью Мы.

Она не знала - куда деть руки, куда деть глаза, куда деть свой разорванный стоматологом опухший рот…

Он не знал - куда деть глаза, куда деть руки, куда деть то, что было в руках.

Смущенно остановился в прихожей.

- Ты снимешь плащ, или перейдешь на «вы»?

- Я сниму плащ.

 

Её дети, выглянувшие из детской поздороваться, сняли напряжение. Он вручил им пакеты с подарками, и наконец-то освободил руки, чтобы сбросить верхнюю одежду.

Она показала ему, где можно помыть с дороги руки, и отвела на кухню:

- Я приготовила тебе завтрак.

- Я не буду есть. Я позавтракал в самолете.

- А что ты будешь?

- Смотреть на тебя.

 

Они сидели по разные стороны стола и, проникая друг в друга глазами, молчали. Уже дети успели позавтракать и разбежаться на учёбу – кто в школу, кто в университет, а они всё проваливались и проваливались друг в друга.

Он первым нарушил тишайшее таинство:

- Ты меня таким представляла?.. Я тот?..

- Нет. Ты совсем другой.

- Хуже?.. – напрягся он.

- Лучше, - едва сдерживая внутреннюю дрожь, ответила она.

Он расплылся в улыбке!

Это была его первая настоящая улыбка!

Никогда раньше она не видела его улыбку! Её не было ни на одной фотографии. Даже те редкие кадры, на которых он пытался улыбаться, предательски выдавали тщетное растягивание губ и наполненные глубинами вселенской грусти глаза.

И сейчас, впервые увидев истинную радость на его лице, она уже не в силах была сдерживать волнение!

Она начала говорить-говорить… Пытаясь перебить прорывающийся наружу фонтан чувств, хаотично клокочущим выплеском ненужных слов…

- У меня есть маленькая тайна. Я складываю все свои тайны сюда, - и она показала ему небольшой чугунный кубик-сейф, созданный по задумке дизайнера в форме стилизованной старинной русской печки на ножках и с ручкой, под которой красовалась табличка-инкрустация «Архив теплых воспоминаний».

- Что в нём сейчас?

- Ничего. Я отдам его другим, потому что для наших тёплых воспоминаний он слишком мал… Кстати, из него получится довольно креативная сумочка!

И она попробовала продемонстрировать, как с этой чугунной «сумочкой» весом в десять килограмм, можно дефилировать по окрестностям…

В том, что она от волнения подвернет ногу, упакованную в домашние шлепанцы на шпильках, и что «сумочка» перевесив её тельце, не привычное к таким экстремальным тяжестям, рухнет на пол, увлекая за собой и хозяйку, никто не ожидал!

Но именно в этот момент и сошёл пик напряжения, сбросив лавиной прилипший снег смущённой неловкости.

Он схватил её на руки, усадил на стул, и поцеловал разбитое в кровь колено.

- Давай что-нибудь съедим? – предложила она, укутываясь в тепло, которое шло от него ровным, густым потоком, и он кивнул согласием.

…

- У нас есть планы на сегодняшний день? – спросила она, когда завтрак подходил к концу.

- Да.

-?

- Расскажу по дороге.

 

Шли уже вторые сутки её бодрствования и несчётные сутки волнения. Усталость валила её с ног. Выйти сейчас из дома для многочасового марш-броска по суетной и промозглой осенней столице было бы подвигом.

- Я пойду собираться, - преодолевая усталость, поднялась она из-за стола.

- Нет, - возразил он тоном, не дающим шанса на сопротивление, - тебе нужно отдохнуть. Хотя бы три часа. Не упрямься, поспи, я подожду.

- Но ведь и ты не спал всю ночь! Давай я постелю тебе на диване в детской?

- Я не буду спать.

- А что ты будешь?

- Я буду смотреть на тебя.

…

Она лежала на кровати. В джинсах и футболке. Укутавшись в одеяло. Она смотрела на него.

Он сидел на ковре у её кровати, откинув спину на зеркальную дверцу шкафа. Он смотрел на неё.

В его глазах была накопленная неистраченная нежность всех веков от сотворения мира и всех миров от точки творения! В его глазах была сама сущность первопричинной любви, способной из энергии воплощать материю. В его глазах был Бог. И Отец… И Сын…

Шли минуты, а может быть и часы…

Ей нестерпимо хотелось прижаться к нему!

- Спи… – произнёс он с такой нежностью, от которой у неё закружилась голова.

- Я не смогу так уснуть. Мне нужно твоё плечо.

Он поднялся, и лёг рядом. В джинсах и свитере.

Она угнездилась на его груди, и закрыла глаза.

У них уже был назначен день свадьбы. У них уже было распланировано всё будущее! Они лежали в одной кровати: в одежде, обнявшись и замерев.

Энергия перетекала из одной грудной клетки в другую и обратно. И в эти минуты и часы они срастались гораздо более глубоко и сильно, чем срастаются люди-животные в называемый «медовым» брачный период.

Она убаюкалась его дыханием, шепнула: «Я люблю тебя» - и провалилась в охраняемый его взглядом спокойный сон младенца.

 

Ей снилось счастье!

Она проснулась от того, что почувствовала, как начала хвататься за его шею, плечи, руки, пытаясь удержать счастье в своих руках!

Она вздрогнула, отрываясь от него, и смущенно приподняла голову.

 

Она проснулась, и поняла…

Как же она была слепа! Как же она могла не видеть главного, растрачивая себя на мелочи, раздавая направо и налево душу случайным прохожим, растерзывая себя в мясо, на питающиеся им ненасытные рты пустяков, растаптывая туфли на чужих тупиковых дорогах…

Как же она жила без него? Как же она жила до него?

Как же она была несправедлива к нему! Как же она ошибалась в нём… Как же она предавала его… Как же она изменяла ему… Как же она принимала за него других и другое…

Как же она жила до него? Как вообще она могла жить без него?

Как же она проспала всю свою жизнь!

 

Тот, кто сейчас, за короткое время её тихого счастливого сна, создал её заново из своего ребра, на котором она лежала, смотрел в её глаза.

Он лежал на спине, в той же позе, что и три часа назад, прижимая её за плечи к своей груди.

- Прости, я разбудила тебя? – шепнула она.

- Нет, - улыбнулся он. - Ты выспалась?

- Да! Я… кажется… проснулась…

 

Глава 36. Тай NIC

 

Они выбежали из дома в зябкую осеннюю Москву, оплетающую их лапами полуголых деревьев, поющую им победную песню шумных улиц, освещающую их счастье лучами бесчисленных отражений в стеклах, витринах и зеркалах.

Он взял её за руку.

- Ты говорил - мы не будем ходить, держась за руку, - напомнила она недавний телефонный разговор.

- Я ошибся, - он сжал её запястье крепче. – Мне казалось, что взрослые, держащиеся за руку – это смешно. Но теперь мне всё равно, что думают те, кому это кажется смешным, - и он уже не выпускал её пальцы из своих.

…

 

Вниз!

Посмотрим, что там, ближе к сердцу земли! Посмотрим в последний раз! Ведь теперь мы всегда будем только в небе!

Посмотрим в глаза бесконечной пряной горечи ночи! Ведь теперь над нами всегда будет светло-миндальное утро!

Послушаем ярость разрывающего перепонки подземного железного грома! Ведь теперь с нами всегда будет пьянящая свежесть нежного шёпота!

Почувствуем суетливую, унылую безликость толпы! Ведь теперь мы всегда будем только вдвоём, вместе!

Прольёмся на людей лёгкой горячестью солнечной мякоти! Осветим их петляющие в лабиринтах сумерек тропы! Дадим им звенящие колокольчиками росы надежды! Покажем им настоящесть лица человеческого счастья! Вдохнём им за пазуху ветер желанных перемен! Согреем их жаждой жизни! …

Поделимся с ними, ведь нам не жалко! Мы сами ещё вчера были такими. Мы тоже спали…

Как здорово быть проснувшимися! Как здорово не бояться делиться счастьем! Как здорово отдавать, наполняя чьи-то пустоты, и вновь переполняться самим, чтобы потом отдавать, и отдавать ещё!

…

И они вбежали - в серую щель, разверзшую запакованную в асфальтную скорлупу столичную кожу; в бескрайнюю бездну, скованную стальными реками, несущими спешащие куда-то человеческие потоки в громоздко-тесных, громыхающих, вспотевших от грубого земного испарения челноках.

 

Он не отпускал её руку. Она уткнулась в его плечо.

От них исходил свет, который ослеплял, и озарял улыбками тех, кто оказывался рядом, попадая в их расширяющуюся тёплыми переливами ауру.

- Смотри! Нас любит небо! И нам улыбается земля! – сказала она…

Он достал из кармана телефон и запечатлел.

…

После, когда он пришлёт ей фото, они решат дать имя и этому мигу, и всем остальным их мигам, минутам, часам, годам, столетиям...

Она придумает пять вариантов, и отправит ему выбрать.

- Третье! И никак иначе! – ответ он.

Третьим в её списке будет стоять «ЛЮБОВЬ ЗА ГРАНЬЮ».

…

 

- Куда мы едем? – шепнула она в его грудь.

- В наше счастье.

- Где оно?

- Оно везде!

 

Они вышли из метро на Киевской. Их подхватила влажная нежность ветра, увлекающего спуститься к реке.

- Я хочу открыть тебе третье желание! – сказала она, когда он вёл её к теплоходу.

 

Однажды по телефону она заикнулась:

- Я хочу попросить…

- Проси, - прозвучало в трубке в ответ, - но то, что действительно трудно выполнить.

И она озвучила два почти невыполнимых и совершенно ненужных желания.

- Будет! – уверенно отозвалась телефонная трубка.

Третье желание было ещё более трудновыполнимым, но действительно важным, и потому она оставила его на потом – глаза-в-глаза.

 

Когда сейчас она решилась произнести своё главное желание, он на минуту задумался, прежде чем ответить:

- Если ты действительно хочешь - будет! Дай мне на это пятнадцать лет.

И они поднялись на теплоход.

 

Там, на прогулке по Москва-реке, свершился их первый поцелуй.

Он, согревая, обнимал её, замерзшую и съежившуюся, и целовал в истерзанные стоматологом губы.

 

Они выпорхнули из коченеющего теплохода у Каменного моста, и полетели по Москве! Да, они именно летели! Так не ходят люди! Останавливаясь на каждом шагу, целуясь, взмахивая на руки и кружась, кружась, кружась, они долетели до Красной Площади. Он подхватил её легкость, и понес сквозь толпу, которая расступалась, расцветала, и оглядывалась им вслед. Он останавливался, чтобы поцеловать её, а потом опять подхватывал, и нёс, кружа.

Это была их страна. Это была их Москва. Это была их Красная Площадь. Это была их точка отсчёта. Это был их нулевой километр. Это была их жизнь…

 

Они влетели в сад её имени.

- Давай спрячем.., - шепнула она.

- Да! – восторженно подхватил он.

- Давай спрячем так, чтобы никто кроме нас не нашёл! Давай спрячем главное желание!

Он протиснулся сквозь толпу, взлетел высоко-высоко, и спрятал счастье-мечту так, что любому другому, пожелавшему это обрести, потребовались бы уже нечеловеческие усилия.

…

Через пятнадцать лет, когда их лента Мёбиуса врастёт в восьмёрку, когда три восьмёрки соединятся, венчанные небом «10» они опять придут сюда, взявшись за руку, чтобы легко и с благодарность принять этот дар, и пронести его весь долгий остаток своей жизни, и после жизни, с достоинством и во благо …

…

Москва дрожала вечереющим холодом.

Они полетели по горбатой улице вверх, к ресторанчику - перекусить, и согреться.

Там, в многолюдной теплоте, обнявшись и глядя друг другу в глаза, поняли, что чуть не забыли сделать ещё одно важное.

Надо успеть, пока ещё есть время! Надо успеть сделать это сегодня! Надо успеть, пока неоновые витрины не засветились безлюдным безжизненным светом!

Он схватил её за руку, и они побежали по мостовой, через московские артерии, чуть не попадая под сигналящие им маршем Мендельсона автомобили! Он уже не успевал нести её на руках, они лишь на мгновение прерывали бег для поцелуя, и вновь бежали! Она задыхалась, но боялась ему признаться! Он бежал, увлекая её за собой!

Они успели! Они успели до закрытия!

- Кольцо! Моей невесте нужно выбрать лучшее кольцо из всех, что есть в вашем мире!

 

Они пили приготовленный им глинтвейн, в окружении множества маленьких струящихся ароматом свечных светлячков.

Он смотрел ей в глаза…

Она что-то говорила, говорила, говорила… Видимо не то и не так…

Он взял её руки, поднес к своим губам, и прошептал:

- Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя по-настоящему?

Она на мгновение замерла, а потом прижалась губами к его ладоням:

- Я люблю тебя сильнее…

 

Самолёты шли на посадку и взлетали…

- Не улетай от меня! – цеплялась она за его грудь, шею, плечи, а слёзы текли, и текли на его губы, на его руки, на его плащ…

- Я уже никогда не улечу от тебя. Ты - моё я. Невозможно улететь от себя.

- Когда ты вернёшься?

- Уже очень скоро… Я запрещаю тебе плакать. Ты никогда больше не будешь плакать. Ты будешь улыбаться счастью.

…

На следующий день она спасала черепашку.

- Привет! – разлилось телефонным звонком в её сердце.

- Ой! – воскликнула она, - Подожди, сейчас, - и уже не в трубку: - Давай, малыш, двигайся. Нет не сюда, обратно…

- Куда двигаться?

- Это я не тебе. Подожди, секундочку!..

- Что происходит? – удивился он.

- Он выполз, и не может вернуться обратно. Его сейчас затопчут.

- Кто?

- Операторы.

- Кого затопчут?

- Ребёнка.

- Какого ребёнка? Ты где?

- Я на работе. У меня съёмки.

 

В китайском ресторане на Октябрьской снимали телевизионный фильм.

Маленький черепаший дитёнок, выкарабкавшийся по камням-валунам из искусственной речки, разлившейся под стеклянным мостиком «китайского императорского дворца», не мог найти дорогу обратно к своему обиталищу. Он выполз на мраморные плиты, прямо под ноги снующей туда-сюда съемочной группы и, пытаясь зацепиться коготками за отшлифованную гладкость ресторанного пола, скользил, и беспомощно распластывался на брюшке панциря.

- Постой, малыш, давай я отнесу тебя домой.

И она положила его обратно в искусственную речку, ставшую для него неискусственным миром дома.

 

Самое главное в искусстве – научиться творить из него настоящий мир, способный стать чьим-то домом. Высшая степень искусства – создать новый мир, изменив программу.

 

- Я хочу дом, - сказала она.

- Я знаю!

- Я не хочу дом, созданный другими. Я хочу только наш.

- Я построю для нас дом.

- Расскажи мне, каким он будет?

Они мечтали о своём доме, и обо всём другом, они видели в деталях то, что будет с ними впереди. Они вдвоём познавали, и создавали своё будущее.

 

Они считали дни и часы до новой встречи. Они задыхались порознь, потому что их воздух оставался в их общем, наполняя и наполняя Мы.

Самолёты взлетали и садились. Огоньки взлетно-посадочной полосы светились ароматизированными свечными светлячками их вечерних глинтвейнов.

Аэропорт стал местом их расставания перед встречей. Маленьким грустным праздником, предваряющим большие праздники счастья.

Она даже научилась в мыслях провожать его без слёз – с радостью ожидания. Но так и не научилась встречать его без волнения. Каждую ночь с пятницы на субботу она не могла заставить себя лечь спать. Она включала компьютер и всматривалась, всматривалась, всматривалась в его глаза.

Внутри нескончаемо звучал его голос, а в карманчике души лежали маленькие часики, отсчитывающие назад секунды, минуты, часы…, с каждым днём уменьшая и уменьшая пропасть времени до их главного - восьмого - часа.

 

Глава 37. Про Верь Ка

 

То время осталось где-то далеко-далеко. Так далеко, что ближе его уже ничего не было.

А три дня назад она стала его женой.

Она помнила эти сутки в деталях, до самых бессмысленных для памяти мелочей, но не могла вспомнить что-то очень важное…

Этот день начинался вечером дня предыдущего.

 

Его лайнер вылетал в 23, чтобы совершить двухчасовой реверс во времени, и приземлиться на её земле в 5 утра.

 

Перед взлётом он сделал звонок:

- Ложись спать, - прозвучал в телефонной трубке бархатный баритон, - пусть тебе приснятся счастливые сны… Я приеду завтра…

 

Спать!

Легко сказать!

Как сейчас можно спать?

Ведь завтра….

 

Завтра они встретятся, чтобы уже никогда не расставаться – ни до, ни во время, ни после времени…

Завтра два атома соединятся в равновесной формуле, чтобы навсегда стать полно-цельным элементом счастья…

Завтра жизнь переменится!

Завтра мир переменится!

Завтра они станут парой…

Завтра…

 

Всю ночь она провела в благостной тишине ожидания завтра. Так и не заставив себя лечь в кровать, бродила по квартире: наводила финальные штрихи гостеприимного уюта; раскладывала в тайные и явные места маленькие приятные сюрпризы для него; но чаще вглядывалась, вглядывалась, вглядывалась в его глаза на фотографиях…

 

Завтра…

 

Она ещё не знала, что завтра никогда не наступает, что изначальное «завтра» было задумано кем-то насмешкой над человеческой природой мерности, гениальной издёвкой тюремщика матрицы времени в космической свободе безвремения. До тех пор, пока матрица не даст сбой в точке ожидания завтра, тюрьма будет иметь место быть.

Она ещё не знала, что завтра никогда не наступит…

Есть только - сегодня, здесь и сейчас.

Вечером ты ляжешь в кровать в ожидании завтра, но утром вновь проснёшься в сегодня.

Это повторится снова и снова…

Вечером ты будешь ждать завтра, пытаться ухватиться за ускользающий шлейф эфирного платья завтра, ухватиться за то, чего нет. А с утра пустота несвершившегося завтра будет ложиться на твои ладони тяжестью невыносимого груза «нет». То чего нет, иногда бывает слишком тяжело, ведь ежедневное осознание «нет» много тяжелее самого «нет», если «нет» - единоразово. И тяжесть болезненно множится с каждым днём несвершившегося «завтра» – упавшего на ладони «нет».

И так ежедневный «день сурка» будет преследовать тебя до завтра, которое никогда не наступает.

Завтра будет преследовать тебя вечно?

Завтра будет преследовать тебя, пока не поймешь, что нет ни завтра, ни вчера, ни сегодня, а есть только сейчас. И всё течет - в сейчас и сквозь сейчас - в свободе безвремения. А тюремщик матрицы времени - иллюзия, порожденная твоим мозгом – ты сам…

 

…

 

В ту ночь его самолет совершил квантовый скачек.

В её мире он не приземлился.

Он завис в другом времени и пространстве, оставив её завтра - во вчера…

 

Но она ещё не знала …

 

В пять утра она окунулась в его глаза на фотографиях, улыбнулась: «Он уже в Москве», - и отправилась готовить завтрак.

В пять утра он, кутаясь в раздуваемый ветром плащ, спустился по трапу самолета.

 

В шесть утра она взяла в руки телефон, ожидая звонка: «Открой дверь. Я приехал».

В шесть утра он вошёл в квартиру, сел за письменный стол, положил рядом с собой мобильный телефон.

 

В семь она начала волноваться отсутствию звонка, и его самого, но успокаивала себя догадками: сегодня такой важный день, и он наверняка решил заехать в магазин за подарками и цветами.

В семь он включил компьютер и прочел её ночное письмо с пожеланиями мягкой посадки.

 

В восемь её уже колотило в волнительной дрожи. Но она придумала ему новое оправдание – он готовит какой-то приятный сюрприз, и ему нужно немножко времени.

В восемь он переключил мобильный телефон на виброрежим.

 

В полдевятого она схватила мобильный со стола, чтобы набрать его номер! И… положила телефон обратно.

В полдевятого он схватил мобильный со стола! И… положил телефон обратно.

 

В девять она позвонила.

В девять его телефон загудел в вибрации.

В девять он - преодолевая нестерпимое желание бежать к ней – мысленно приковал себя к стулу.

 

Десять…

Она звонила и звонила…

Его телефон гудел и гудел…

 

В одиннадцать она начала засыпать его телефон и электронную почту просьбами: не хочешь ехать ко мне – не надо! – только живи! только дай знать, что ты жив!

Он молчал, испытывая на прочность свою силу воли.

 

В полдень она начала обзванивать морги, больницы, и милицию. Она подключила к поиску любимого друзей и знакомых, она подключила даже незнакомых!

 

Весь остаток дня она металась по квартире раненым зверем. Она рыдала, кричала до хрипоты, и уже вечером, обессиленным шепотом, переходящим в плач молилась:

- Только бы он был жив! Только бы… Если вам нужна жертва, если вам нужна чья-то жизнь – возьмите мою – но оставьте его в живых… Сохраните ему жизнь!..

 

В полночь она обесточенная и измучанная лежала на кровати, зацепившись неморгающим взглядом за потолок. Она готовилась пролить кровь.

В полночь он дал знак, что с ним всё в порядке.

 

Но было поздно. Она уже поклялась небесам. А клятвы надо выполнять. И обещанные жертвы – приносить.

 

Жизнь – это кровь. Кровь – это жизнь.

И она распахнула вену. И она отдала за него свою кровь. Закрепила свою любовь кровью. Расписалась кровью. Написала кровью - люблю.

 

И теперь у них была одна кровь на двоих, и одна жизнь на двоих.

И теперь они были парой.

 

И теперь у неё не было дороги назад.

Отныне и присно и во веки веков у неё была только одна дорога - в его глаза…

 

Глава 38. МоЖ No

Три дня назад она стала его женой.

А сегодня вечером он улетал.

 

Еще пару часов ранее - была уверена, что не хочет его видеть.

Знала время и место, но решила не ехать. Была настолько глупа, что позволила обиде спрятать дорогу в заволакивающей дымке вечернего тумана.

- Он оставил меня одну в главный день. Теперь я оставлю его одного, - заключила она, и, занялась стиркой.

 

Да…

Лишь два часа назад она была уверена, что не хочет его видеть. Теперь уже никогда не захочет! Но…

Когда гордость и любовь судятся за пальму первенства, фемида встаёт на сторону любви. Ведь любовь, если она настоящая, перевесит любую даже самую выпестованную гордость. В настоящей любви не приживётся гордыня. И сейчас, когда стрелки часов сравнялись на отметке шесть, а времени на то, чтобы застать его в аэропорту почти не оставалось, фемида и вовсе сбросила с весов начавшую, было, взращиваться между их Мы молодую двухдневную горделивую поросль.

Любовь взмахнула трофейным пальмовым листом, и заставила взглянуть на часы.

 

В восемнадцать тридцать она отключила не завершившую программный цикл стиральную машинку, втиснула ноги в неудобные для дальних походов узкие сапоги на шпильках и набросила белое пальто.

- Дождись меня, – захлопывая дверь квартиры, шепнула через километры.

 

Услышит ли?..

 

Она вышла слишком поздно, забыв (? ), что все вечерние артерии Москвы забиты тромбами пробок. Или тем самым пока ещё оставляла себе шанс не успеть?..

В этом было некое таинство защищённости: не появиться в его мире (в том параллельном мире, куда он вышел три дня назад по трапу самолёта) - не из субъективной гордости, а в силу объективных пробочных обстоятельств…

Параллельные миры находятся в одной вселенной, на одной планете, в одном месте, и даже, возможно, один - в другом, но никогда не пересекаются. На то они и параллели. Так зачем же ей нарушать, казалось бы, нерушимые физические законы, чтобы лишь на мгновение соединить теперь параллельно-несоединимое, соединиться с ним в точке пересечения?..

 

И всё же… Она спешила…

Чем меньше оставалось времени - тем меньше осознавала происходящее, и сильнее ускорялась.

 

- Дождись меня!

 

На ближайшей стоянке взяла такси. Едва не хватаясь за руль, пыталась уговорить водителя - ехать быстрее! Но таксомобилям ещё не придумали крылья для перелёта в часы пик над заболоченными автозапрудами мегаполисов. Ускоряясь - переместилась в метро. Но и вагончик подземки, застрахованный от пробок, полз черепахой, а время остановок на станциях тянулось липкой густой паутиной…

Ещё на подъезде к Белорусскому вокзалу - поняла, что опоздает на экспресс до Шереметьева. Опоздает всего лишь на пару минут!

Она побежала по переходам метро, по эскалатору, по привокзальной площади...

- Простите, – шептала она, натыкаясь на чьи-то спины, наступая на чьи-то ботинки… - Простите…

 

Она опоздала.

Экспресс захлопнул двери перед её носом и покинул станцию.

Следующий стоял в расписании через полчаса. Он прибывал в аэропорт за пять минут до окончания регистрации на заветный самолёт, и уже не оставлял надежды на встречу.

Как домчаться за пять минут до терминала Е?! Как не заблудиться в огромном и пока ещё малознакомом стеклянно-стальном лабиринте?

Ей надо было успеть!

- Дождись меня! – уже кричало внутри: - Дождись!..

Она вышла в тамбур задолго до прибытия, и побежала, как только растворились двери.

Надо успеть добежать!..

Её пальто, развеваясь белым флагом капитуляции, пронеслось по платформе, и влетело в распахнувшиеся стеклянные двери терминала аэроэкспресса – железнодорожные ворота аэропорта Шереметьево.

Надо успеть!..

Успеть!...

У…

 

Она наткнулась на его взгляд.

 

Он услышал.

 

Он сидел на кресле в зоне ожидания поезда у стеклянного входа-выхода и смотрел на неё.

Регистрация на его самолёт заканчивалась. До терминала Е было 15 минут спокойного хода или 5 минут бега.

Он сидел и смотрел на неё.

 

Его плечи, ссутулившиеся в попытке «спрятать голову в песок», и вжавшаяся в кресло спина - выдавали детскую стыдливость за совершённый проступок, а глаза – болезненный страх ожидания… наказания…

Чего он хотел? Он хотел, чтобы она приехала. Трое суток он ждал, что она приедет! Ещё больше хотел приехать к ней сам, рвался к ней! Но запрет, поставленный самому себе три дня назад, удерживал в кресле, с которым он уже почти сросся…

Чего он боялся? Что она не приедет? Что обманет его ожидание так же, как он обманул её ожидание три дня назад?.. Что не сможет пройти его испытание - переступить через шлагбаум параллели, разрушить искусственно выстроенную им границу, шагнуть через запрет гордости и протаранить любовью таможню и пограничные столбы?

Чего он ожидал? Хорошо знавший женщин, он ждал любого проявления стихии ущемлённой женской гордости: пощёчин, упрёков, истерик, оскорблений, слёз…

Он знал женщин. Но не знал Женщину…

 

- Зачем ты это сделал?! – рухнула волна шёпота в его объятия: – Я ненавижу тебя… Я люблю тебя, – и… утонула в его поцелуях…

 

Через минуту, вспомнив о времени, они схватились за руки, и побежали по переходам огромного авиа-города в уже заждавшуюся зону регистрации терминала Е.

Время от времени притормаживали, целовались, задыхаясь от счастья, и снова ускоряли бег.

В стеклянной колбе перехода она остановила его настойчивым вопросом:

- Зачем ты это сделал?

Он улыбнулся, и поцеловал её. Он не хотел отвечать на глупые вопросы.

Отражение их пары в зеркалящей стене перехода были настолько счастливым, что он не удержался от восторга:

- Мы должны запомнить этот миг! – и зафиксировал любовь за гранью в фотокадре.

 

На подступах к терминалу, когда уже показались символические двери маленькой кофейни, приютившейся у самого входа в огромный зал международной зоны, она вновь остановила его, на этот раз ещё настойчивее:

- Зачем ты это сделал?

- Я должен был знать - как сильно моя любимая любит меня.

- Ты понимаешь, что теперь у меня есть право делать то же самое?

- Теперь ты моя жена. Теперь тебе всё можно.

- Ты - знаешь??!...

- Я всё знаю. Я был рядом. Ты всё сделала правильно.

- Почему ты не дал мне знак, что ты рядом, что ты со мной? Почему ты молчал?

- Разве тебе нужны ещё какие-то знаки?

- Да!

- Пока ты не научишься понимать меня между слов и даже без слов, ты не сможешь стать мне хорошей женой.

- Я совершенно не умею понимать тебя! Что мне делать?

- Продолжай любить меня так же сильно. И, что бы ни случилось, - верь в наше Мы.

 

Они подбежали к стойке зелёного коридора за секунды до окончания регистрации на самолёт.

Они успели!

Да! Они успели!

 

Он уже обнял её на прощание, но вдруг резко развернулся, и, увлекая за собой, быстро пошёл обратно.

- Куда ты?! – кричала она, едва поспевая на тонких каблучках за его широкими шагами.

- Я хочу выпить с тобой кофе!

 

Глава 39. Пуповина

 

Источник волнения материализовался в поле зрения Ольги.

По коридору терминала бежала пара. Он - в застёгнутом наглухо демисезонном плаще. Она - в белом пальто, распахнутом флагом капитуляции. В одной руке он держал кейс коричневой кожи с бронзовой инкрустацией по углам, на ремешках и кодовом щипце-замочке, в другой - сжимал её ладонь.

У полуоткрытой площадки кофейни они остановились, и Ольга расслышала знакомые голоса:

- Зачем ты это сделал?

- Я должен был знать - как сильно моя любимая любит меня.

Они говорили о чём-то ещё, но Ольга повернулась к баристе с просьбой выключить забивавшую звуки голосов кофемолку, а когда опять взглянула в сторону пары, та уже растворилась в зале терминала.

Ольге было важно знать, о чём они говорили, ещё важнее - знать, что они чувствовали. Её сознание захватила мысль-мечта: сейчас они вернутся, и расскажут ей немного больше того, что уже успели рассказать, и, возможно, тогда она вспомнит, почему эти голоса ей знакомы, и кто эти двое, вызывающие такую волну волнения внутри и вокруг…

Представляя эту картину, Ольга почти беззвучно произнесла:

- Вернитесь.

Нет, - это была не просьба! Это было настойчиво-мягкое требование.

 

…

 

В этот момент мужчина обнял любимую для финального прощания, но вдруг резко развернулся, и, увлекая за собой, быстро пошёл обратно.

- Куда ты?!

- Я хочу выпить с тобой кофе!

 

Они вернулись на минуту назад - к дверям сонной, пустующей в ожидании запоздалых гостей, кофейни.

Их встретила засидевшаяся без дела бариста, которая на радостях пыталась разговориться, но её болтовня растворилась в эфире, поскольку эта пара сейчас не слышала ничего кроме своего Мы.

Они заказали кофе, и присели за самый уютный столик – единственный столик у зеркальной стены под часами.

 

Если бы сейчас они приподняли головы и взглянули на часы, то увидели бы странную картину – плоский циферблат начал округляться в живот, а стрелки поднялись над пупочной сердцевиной в два горизонтальных указателя, которые стремились соединиться в одно.

…

 

Ольга опять почувствовала знакомые голоса. Они были совсем рядом. Почти у виска. И теперь она могла различить каждую самую тонкую вибрацию…

 

- Теперь ты моя жена, - услышала Ольга спокойный мужской баритон: - Теперь тебе всё можно.

- Все-все-все?!! – плескалось в волне волнения женское сопрано.

- Конечно, - уверенно отвечал баритон.

 

…

 

Они пили кофе и целовались, не замечая баристу. А возможно, бариста вышла в подсобку, чтобы не смущать эту красивую, светящуюся от счастья пару. Благо, кроме влюблённых, в кофейне больше никого не было, а потому можно было сходить на разведку - чем там занимается ленивая помощница.

 

- Значит теперь мне всё можно?

- Да.

- И теперь будет всё, что я хочу?

- Да. Теперь будет всё, что ты захочешь. И даже в несколько раз больше.

 

Она положила голову на его грудь.

- Почему мне так хочется спать? – думала она, - почему на его груди так надёжно и спокойно, что хочется спать?

Она вспомнила свой самый счастливый сон, приснившийся ей в день, когда она спала на его груди. Тот единственный их общий день, и тот единственный её сон на его груди… И это было так хорошо, что она закрыла глаза, и начала проваливаться в мягкую перину Морфея.

- Сейчас ты придешь домой и хорошенько выспишься, - думал он, - моя любимая должна хорошо высыпаться и перестать волноваться из-за пустяков.

 

Ольга теперь не только слышала их, но уже и видела. Они сидели в обнимку по другую сторону её столика. Сидели спиной к зеркалу, и потому так уютно вписывались в невидимую ими картину зазеркалья, которая практически не менялась, и была скорее декорацией для этой пары, чем самостоятельным действом.

 

- Пожалуйста, - неожиданно услышала Ольга обращённое к ней.

Её обуяло смятение: они видят меня! Как они увидели меня?

Но Ольгу видел только он. Его любимая ворковала что-то на его груди, не замечая ничего кроме…

 

- Пожалуйста, - он протягивал Ольге свой телефон, - сфотографируйте нас.

 

Ольга преодолела дрожь в пальцах, и выполнила просьбу; а затем - пристально посмотрела в его глаза, и отпила глоточек кофе из его чашки.

Убедившись в том, что мужчина за её столиком больше не видит никого, кроме своей любимой, Ольга успокоилась, осмелела и встала, чтобы рассмотреть их поближе и со всех сторон.

 

Мужчина и женщина что-то изучали в его телефоне.

Ольга обошла столик справа и заглянула. На экране красовалась только что сделанная фотография.

На фото была счастливая пара, сидевшая в обнимку за столиком на фоне зеркальной стены. И это была их единственная фотография не в отражении зеркала или стекла. Единственная фотография, где любовь была не за гранью, а внутри.

 

Но что было за их спинами, что было на зеркале? Неужели кадр запечатлел зазеркальный клуб и женщин, находившихся там?

Ольга наклонилась поближе к телефону.

На кадре не было ничего кроме пары, сидящей на фоне зеркальной стены, но Ольга чувствовала, что там есть что-то ещё, то, что невозможно разглядеть с такого расстояния.

Она наклонилась ниже, и едва не коснулась влюблённых, зато теперь её глаза были почти рядом с экраном телефона, и она увидела на фотокадре два белых расплывчатых облачка.

- Очень странно, - подумала Ольга, - но они явно живые.

И действительно, фотокадр, выхватывающий земное время в той доле мига, когда нажимается кнопка, и превращающий любую физическую динамику в статику, не смог остановить движение этих белых сгустков над головами мужчины и женщины.

Женское облачко начало вытягиваться вниз и вверх, и трансформировалось в белую колонну. Мужское же вытянулось горизонтально. На какое-то время они соединились над парой в перпендикуляре, образовав большой белый крест. Затем вертикальное облако-колонна встало за женщиной, а горизонтальное начало уплотняться в белые светящиеся буквы, которые зависли над плечом зафиксированного в фотокадре мужчины. Через секунду Ольга уже смогла прочесть на латыни слово ДУХ.

На этом движение в живом кадре остановилось, но Ольга продолжала внимательно всматриваться, чувствуя, что там всё ещё происходит что-то, пока невидимое глазу.

 

Фотокадр не заставил Ольгу томиться в долгом ожидании.

Облако со светящейся надписью стало густеть и округляться…

Вот уже буквы растворились, уплотняя своим светом материю облака…

Вот уже круг начал вытягиваться в овал…

Вот уже на белом полотне проявились небольшие цветные мазки…

Вот уже и не облако это – а льняная рубашка, с вкраплением цветной фактуры на белом фоне, прикрывающая сильный мужской торс.

 

- Юпитер! - чуть не вскрикнула от неожиданного озарения Ольга.

За спиной мужчины стоял Юпитер. Его величественный рост не мог уместиться в кадре, и потому была видна только часть тела – живот и грудь, скрытые под полотном рубашки.

Это была именно та часть его тела, которую Ольга видела в самолёте.

Ей опять нестерпимо захотелось увидеть его глаза и цвет его кожи, и его всего – целиком…

И тут она разглядела едва заметную белую нить, которая шла от живота Юпитера к голове мужчины в кадре, соединяя пупок духа с теменем человека.

 

Теперь она могла уже рассмотреть Юпитера - то есть, то земное тело, которое выбрал себе Дух Юпитера.

Его кожа была не молочная, как манная каша, и не загорелая, как гречишный мёд, она была матово-золотая.

У него были цепкие, знающие далеко наперёд, не по годам мудрые, глубоко посаженые карие глаза и каштановые волосы, чуть спадающие на высокий лоб, расчерченный тремя горизонтальными линиями рано обозначившихся морщин, какие бывают у людей, чей мозг работает куда чаще и напряжённее, чем руки. Впрочем, и ладони у этого мужчины, как и всё остальное, были красивы - мужской красотой уверенности и спокойной силы.

На нём был лёгкий плащ, накинутый поверх костюма тончайшей шерсти, и классические замшевые туфли ручной работы.

Рядом на кресле лежали тонкие тёмно-коричневые кожаные перчатки, и небольшой кейс из дорогой, в тон перчаткам, кожи - с бронзовой инкрустацией по углам, на ремешках и кодовом щипце-замочке.

Он обнимал женщину, счастливо прижавшуюся к его груди.

 

- Кто она? И почему я не ревную? – думала Ольга, рассматривая любимую земного воплощения Юпитера.

Эта хрупкая рыжеволосая (или крашеная в рыжий? ) коротко стриженая женщина-девочка с бездонными карими глазами была одета в синее трикотажное платье, подчеркивающее тоненькую фигурку. Сверху - распахнутое белое пальто с большим капюшоном-палантином, укрывающим плечи и спадающим на спину. Рядом с ней на кресле лежала сумка.

 

- В сумке что-то важное! – поняла Ольга, и посмотрела сквозь кожаное полотно внутрь.

В сумке посреди мелочей, которые женщины всегда носят с собой, находилась маленькая прозрачная пластиковая бутылочка, в каких обычно продают питьевую воду. Бутылочка почти до краёв была наполнена жидкостью. Ольга проникла взглядом внутрь и физически почувствовала запах крови. В бутылочке находилась капля крови, растворённая в воде.

Это была формула безусловной любви, замешанная на самоотречении и жертвенной святости.

Это была та самая капля крови, которую три дня назад хрупкая женщина-девочка пролила в обмен на жизнь для своего любимого…

 

Ольгу охватило чувство родства и с этой капелькой крови в воде, и с этой женщиной в белом пальто, и с этой ниточкой, которая проявилась на фотокадре…

Ольга ещё пристальнее вгляделась в кадр.

От головы женщины поднималась вверх плотная белая нить. Взгляд Ольги последовал за нитью, и уперся туда, куда она втекала - в округлившийся шестимесячной беременностью живот.

За спиной женщины на месте, где до этого была колонна, стояла сама Ольга. Но была она столь огромного роста, что в кадр умещалась только часть тела – живот под тонкой зеленью платья с рассыпанными по полотну ткани распускающимися мелкими бутонами нежно-голубого вьюнка…

- Та, что в белом пальто, - я?

 

Ольга смотрела на торс Юпитера, на свой живот, на этих маленьких, в сравнении с ними, сидящих в обнимку влюблённых, и начинала понимать…

 

Но что это? Кроме двух пуповин, связывающих Юпитера с мужчиной, и Ольгу с женщиной, на кадре проявилась третья.

Эта нить была гораздо прочнее и крепче тех. С одной стороны она выходила из живота Ольги, с другой стороны – из живота Юпитера, посередине она соединялась, скручивалась в спираль и устремлялась вверх. Тот третий живот, в который впадала их общая пуповина, находился гораздо выше и не попадал в кадр.

Тот, кто выходил из животов двух великих, был на несколько голов выше их обоих вместе взятых.

В этот момент Ольга увидела, что точно такая же пуповина связывает животы женщины и мужчины, и так же соединяясь и скручиваясь спиралью, уходит вверх.

 

- Сын! – вслух произнесла Ольга, и цветочный живот огромной фигуры за спиной женщины зашевелился биением ребёнка.

 

Глава 40. У слов и Я

 

Мужчина и женщина рассмотрели фотографию, на которой сидели в обнимку, наполненные ослепительно ярким светом счастья, и отключили телефон.

 

Ольга обошла их с другой стороны, потом погладила его грудь, её голову, и вновь села напротив – любоваться любовью.

 

От них исходило родное тепло.

Оно обволакивало пару со всех сторон, словно закутывая в пелёнку, которая переливалась радужным сиянием кокона общей ауры.

 

Насладившись созерцанием пары, Ольга хотела было отпустить их, но в это мгновение в зазеркальном клубе что-то изменилось, и она переключила внимание туда.

 

Женщина-девочка, читавшая до этого с листа, отложила бумагу на бутафорскую тумбу, и начала говорить о счастье, а гостьи клуба, прежде занятые своими мыслями, наконец, заметили сидевшую на сцене, и внимательно вслушивались в её речь.

 

- Дурочка, что ты знаешь о счастье? – ласково подумала Ольга.

И действительно, та, что сидела на высоком табурете на сцене, говорила о том, в чём почти ничего не смыслила, но очень хотела познать.

- Что такое счастье? Что для тебя счастье? – постучалась Ольга внутрь говорившей, и поймала ответ: - Счастье – это верная и безусловная любовь.

 

- И действительно, - подхватила Ольга: - Как всё просто! Безусловная верная любовь – единственная исходная составляющая счастья. Того абсолютного первозданного сияния благости, которым наполнена гармония вселенной, и которого так не хватает в физическом мире человеков. И Земля, и всё живое - в ней и на ней - так и будет, медленно погибая, мучиться в темноте, закупоренной от истины под колпаком изоляции, пока верная безусловная любовь не откроет двери для первой капли божественного света – настоящей частицы Бога.

 

Ольга принялась размышлять о верности и безусловной любви, о причинах и следствии, о связи и неразрывной пуповине, и ушла бы в своих мыслях ещё дальше, если бы её не прервали.

 

- Пожалуйста, - услышала Ольга мужской голос.

Это был тот же бархатный баритон, но более громкий, глубокий и насыщенный.

Ольга посмотрела на владельца баритона. Он целовался со своей любимой, и не замечал ничего, происходящего вокруг.

 

- Пожалуйста…, - вновь зазвучал голос, и кофейня наполнилась несказанно ярким, искристым, ровно льющимся отовсюду светом:

- Я хочу знать, как сильно моя любимая любит меня.

- Хорошо, - согласилась Ольга: - Я дам тебе день, чтобы ты узнал. Но у меня есть право на то же самое?

- Конечно.

- Я хочу знать, как сильно мой любимый любит меня.

- Хорошо. Я дам тебе – шесть, - ответил Свет Юпитера, и начал сгущаться вокруг пары, усиливая сияние их энергетического кокона - оплодотворённого любовью золотого яйца новой жизни планеты.

 

- В физическом мире пройдёт семь лет! – встревожилась Ольга: - Выдержат ли они?..

Она представила огромный отрезок человеческого времени, который этой паре влюблённых придётся провести в разлуке. И ей стало нестерпимо жалко и её, и его.

Но каким другим камертоном проверить звучание их нот? Ведь рождение чистого Сына, рождение настоящего света истины, рождение первой частицы Бога на Земле, которое доверили человекам, целующимся сейчас в кофейне, возможно только в самой высокой, божественной вибрации верной и безусловной любви. И если между ними останется хоть йота условности, - ничего не получится!

Эта пара должна любить друг друга самой первозданной любовью, которая единственная способна пробить заслонки и открыть канал от Земли до девятого Неба.

 

Любит ли эта женщина своего мужчину так, как Ольга любит Юпитера?

Способна ли она подняться во весь рост Ольги?

Сможет ли она любить его любым?

 

- Я дам ей такие испытания, через которые сможет пройти только святая. И если она не пройдёт – уйдёт в пустоту, - сказала Ольга.

 

Любит ли этот мужчина свою женщину так, как Юпитер любит Ольгу?

Способен ли он стать для неё небом?

Сможет ли он любить её любой?

 

- Я дам ему такие испытания любви, через которые ещё не смог пройти ни один человек. И если он не пройдёт – я сотру его, - сказал Юпитер.

 

- И тогда нам придётся начать всё с начала? – всколыхнулась Ольга: - Опять родиться в физическом земном мире, чтобы снова пройти весь этот долгий путь к встрече, и пойти на круг испытаний?

- Они справятся, - твёрдо ответил Юпитер: - Они не могут не справиться.

- У Сына нет времени на ожидание! – тревожилась Ольга.

- Значит, у них - нет права на ошибку, - успокоил её Юпитер.

 

И Ольга успокоилась. Почти. Потому что сразу же заволновалась о другом:

- Она …

- Эта? Выдержит всё. Она не сломается!

- Да, она выдержит всё! – уверенно подтвердила Ольга: - Но человеческий век так короток, а тела так зависимы от условий! За семь лет испытаний она превратится в беззубую старуху!

- Значит, это и будет его финальной проверкой на безусловную любовь, когда срок подойдёт к концу.

 

Ольга устремила свой взор вперед и увидела, как женщина будет страдать, осознанно запирая себя в страдания, очищаясь страданием, не позволяя себе без него никаких человеческих радостей, не позволяя себе без него даже свою красоту. Как она замкнёт себя в стенах комнаты, и станет слепнуть без солнечного света, и свет начнёт наполнять её внутри. В каком ящике непонимания из-за этого окажется она, как от неё отвернутся все люди, как от неё отвернутся даже близкие, и останутся рядом лишь единицы - избранные человеки. Как она станет вместе с мясом отдирать от себя куски мирского хлама! Как её тело будет высыхать и морщиниться! Как верно и преданно она будет ждать! И на пороге семи лет - он придёт, и душа его будет любить её – чисто и безусловно, но его запертое умом тело не сможет разглядеть в отвратительной старухе свою любимую. Как она станет противна ему физическому. И как она, любя, отпустит его…

 

- А если он не сможет принять её телом, когда вернётся? – воскликнула Ольга: - Если он не пройдёт проверку? Ведь она пожалеет его и отпустит!

- Если он не сможет принять её тело, - я сотру его, - спокойно произнёс голос из сгустка света.

- Как у тебя всё просто! – продолжала волноваться Ольга: - Но тогда ей придётся уйти в пустоту! Она останется верна ему, верна памяти! Стерев его – ты накажешь её! И Сын! Он должен родиться!

- Да. Ты права, - задумался Юпитер: - Тот, кто пройдёт все испытания с честью, - должен получить награду. Значит, она получит - свою. Я дам ей того, кого она ждала. Дам ей в несколько раз лучшего. Дам Сыну – Отца.

- Пойми, ей нужен только он! – воскликнула Ольга, уже чувствуя себя в женщине, и её в себе.

- Значит это и будет он. Но в несколько раз лучше. Мне придётся войти в него полностью. Ведь ты же уже знаешь, что сама войдешь в неё полностью, чтобы она прошла?

- Да, - смущённо улыбнулась Ольга, понимая, что Юпитер прочёл все её мысли.

- Не бойся, любимая - ласково произнёс он: - Потом я верну ей молодость.

 

Ольга опять было успокоилась, но тут же заволновалась ещё сильнее:

- Постой! Но как ты войдёшь в него полностью, если ты выбрал себе самое умное на Земле тело? Как ты пройдёшь заслонку его ума? Ты не сможешь войти больше, чем уже присутствуешь в нём!

- Я дам им ещё один день, чтобы её душа открыла для меня дверь. Ведь недаром ты дала ей самую сильную на Земле Душу.

- Значит, у них есть семь лет испытания любви и ещё год, чтобы её душа победила его ум? Сломала запор и открыла крышку сосуда? Я с лёгкостью могу открыть её, но его темя охраняет самый сильный страж! Ты ставишь почти невыполнимую задачу!

- Да, это условие для безусловной. Им нужна прошивка на семи чакрах. Это условие для замка восьмой.

 

Они были первой парой, которой было суждено пройти заливку. И их выбрали - двух самых сильных: ту, что хранила в своём сосуде самую сильную душу, и того, чьё тело сторожил самый сильный ум.

И душа должна победить ум, потому что пока на земле ум будет главенствовать над душой, запирая её в клетку, человечество будет идти в пропасть, уводя в пустоту и себя, и Землю, и всё, что в ней и на ней.

 

Человеки сидели за столиком кофейни и целовались, полагая, что они всего-лишь человеки.

А в это время их высшие Я договаривались, предопределяя их судьбу.

 

Сейчас эти двое уснут, чтобы пойти в себя.

Они должны дойти до точки невозврата. Дойти до условия безусловной.

Они должны найти истину.

Они должны проснуться, и понять, кто они настоящие.

И женщине чтобы понять, кто она, дали один год.

И мужчине, чтобы понять, кто он, дали семь лет сверху.

И закрыли им темя, чтобы они раскрыли его сами.

И спрятали навигаторы, но рассыпали на пути подсказки.

 

Глава 41. Пупок

 

Женщина встрепенулась, подняла голову с груди любимого и произнесла:

- Значит теперь мне всё можно?

- Да. Всё, что захочешь, и даже в несколько раз больше.

- За день, когда ты не приехал, - твёрдо сказала она, - ты не прикоснёшься ко мне ровно год.

- А как же наша свадьба? – попытался он остановить любимую: – Ты решила её отменить?

 

И тут она поняла, что её глупое условие всё испортит.

 

Их распланированная до самых тонких тонкостей, их невероятно волшебная, сказочная, космическая свадьба, до которой оставалось лишь четыре месяца, была назначена на выбранный ею день.

…

Как всё случилось?

 

До дня их первой встречи оставалось десять дней.

Они были знакомы ровно неделю. Вернее, они уже слышали друг друга ровно неделю. Она ещё не знала о нём ничего, кроме имени и голоса, который ежедневно звучал в телефонной трубке, и продолжал звучать внутри неё, когда телефон был выключен.

В тот вечер она поймала себя на мысли, что безоговорочно доверяет этому незнакомцу, верит ему во всём и всегда.

- Почему? – почти шёпотом спросила она: - Почему я доверяю Вам?

- Потому, что я - Ваше я, так же как Вы – моё.

- Когда Вы поняли это?

- Несколько месяцев назад. Но тогда же я понял, что знал это всегда.

- Но ведь несколько месяцев назад мы даже не были знакомы!

- Мы и сейчас ещё не знакомы, но знаем друг друга.

- А что было потом?

- Потом я постоянно был рядом с Вами. Везде. Где бы Вы ни были. Я видел Вашу грусть, и искал Вашу улыбку. Я шел за Вами следом.

- Почему Вы не окликнули меня раньше?

- Я ждал.

- Чего?

- Когда моя женщина поймет, что она – моя.

- Почему Вы решили, что я Ваша женщина? Я - ничья. Я - своя собственная.

- Я не решил так. Я это знаю.

- Я боюсь, - сказала она.

- Чего?

- Вас. Я вижу в Вас новое начало. Я боюсь начала. Моё начало всегда заканчивалось болью.

- Вам больше никогда не будет больно. Вы умеете любить?

И тут она испугалась.

123456789Следующая ⇒

Поделиться: