Глава девятая: одинокая толпа

 

 

Чем больше проходит времени, тем глубже случившееся гравируется в памяти. Вспоминаются нюансы, которые тогда осознавались не вполне.

 

Но сейчас-то мой ум не в адреналине, не плывёт в дымке антибиотика. Он извлекает из своих амбаров всё самое богомерзкое, чтобы крутить его, как киноплёнку. Утром, когда я волевым усилием отдираюсь от подушки. Днём, когда делаю уроки, ем, курю, разговариваю, анализирую информацию и т. д., и т. п. Вечером… с наступлением темноты начинается худшее.

 

Покрывало, коим я после акта обтирал свою охуенно аппетитную задницу (за каким-то хреном пытаясь втолкнуть внутрь – в надежде ускорить впитывание, вестимо) было серого цвета, жаккардовое. Это был не типичный серый, нечто среднее между белым и чёрным. Оттенок называется «Зелёный серый чай», он выглядит переливающимся, даже если ткань подразумевает матовость.

 

Я мылся дважды, второй раз – при Кэтрин. Воспоминание выплыло из ниоткуда. Осенило посреди двора, лупанув по макушке Ньютоновым яблоком. Она пишет правой рукой, как и рисует, но всё остальное делает левой. Ей так удобнее. Губку в пене стискивала правой. Вела по синякам, постоянно выспрашивая, не больно ли мне. Помню объеденный угол ногтя на пальце, указательном – отскоблившийся лак. Хоть убей, не помню, как объяснился. Видела сломанным. Не перестала возвеличивать. «Чужая душа – потёмки».

 

У спермы солоноватый привкус. Сам агрегат в длину достигает примерно восьми дюймов. Навскидку. В обхвате – около шести. Когда он заполняет горло, ты не жадно ловишь "капли драгоценной влаги", но думаешь о том, чтобы не задохнуться к чёртовой матери. Крохи семени по трахеям прямо в лёгкие и – финита ля комедия. Работники морга были бы в восторге. Я бы с ними посмеялся (лишившись рта, носа, глаз, но вряд ли чувства юмора). Причина смерти: удушье от минета. Причина смерти: сволочной брат.

 

У Бриттани Уильямс оба запястья обмотаны растрёпанными бинтами. Неудачная попытка самоубийства. Вернулась домой, как была, пьяная, накропала слезливую записку, завалилась в ванную и полоснула лезвием по кистям. Повезло, что сухожилия не зацепила. Её старшая сестра, леди нравов весьма свободных, вернулась пораньше – обнаружила, вызвала скорую... ещё немного и плакали бы мы над одиноким холмиком. Ладно, чего уж, вряд ли бы плакали. Я – точно нет.

 

Несмотря на то, что свести счёты с жизнью она пыталась как раз тогда, когда я мог вмешаться, но не стал. Счёл фигурой второстепенной, незначительной. Ко мне касательства не имеющей. Да и вешает слова на меня она не потому, что доверяет. Очевидно, пытается телеграфировать сведенья Тони. Из-за него же вены вскрывала. А мне смешно, камень проще разжалобить.

 

Тоже мне, трагическая героиня.

 

– Знаешь, – говорит Бри, – я не понимаю, почему. Почему один человек наделён такой огромной властью. Может убить или, наоборот, воскресить другого, вообще ничего не делая нарочно. Он там даже не заморачивается, а ты готова гореть в аду вечность, чтобы потом его там встретить, понимаешь? Сказать ему: «Я отсосала у сатаны, освободила тебе местечко попрохладнее, любимая моя сволочь!» – смеётся. Зубы – неровные, третьи выдаются вперёд, как посаженные на клей клыки. Вампирами пахнуло, слава Энн Райс. – Ты мне нравишься, Крис, – говорит Бри, – даже жалко, что у тебя девушка есть.

 

Это мы с ней так на литературе сидим. Преподаватель по кличке Эндимион (непечатный поэт, поглощённый будничным сном) вышел из аудитории. Все занимаются чёрти чем.

 

Бриттани – в пол оборота назад, навалилась грудями на мой стол. Кофточка

просвечивается, бюстгальтера под ней нет.

 

Улыбаюсь, втягивая угол губы, чтобы ямка на щеке выдавилась. Кэт считает, что моя улыбка пронизана мистицизмом. Я так себе не льщу – она натужная, пусть и обаятельная. Опять же, если послушать мою предвзятую наркошу.

 

– Не стоит он того, Бри, – усмехаюсь, – не пускайся во все тяжкие, легче не станет.

 

Я подпираю рукой голову. Она приминает корону пшеничных, сцепленных в узел волос. Нам пора открывать клуб. Клуб анонимных последствий Холлидея. Посчитать всех – полусотни не наскребёшь, но каждый из этого полтинника поведает захватывающую историю про личность моего дьявольского брата. Если он задержался с кем-то дольше, чем на ночь, заверяю со всеми основаниями: «Мозг подопытной курвы восстановлению не подлежит».

 

Допустим, хорошие девочки западают на плохих парней, подсознательно надеясь приручить: обламываются и портятся. Плохие девочки – искусно замаскированные хорошие, в поисках родственной души. Девочкам нравятся дикари. Он трахается, потому что хочет трахаться. Пришёл, увидел, получил. Еблей и наркотой забивает экзистенциальное ничто. В котором я отдаю себе, хвала Сартру, отчёт, а он – неизвестно. Но меня-то за каким хуем, если я всё понимаю, он будоражит? Давайте (потанцуем) рассуждать логически.

 

Еретики мне понятны. Маньяки – нет. Еретики – извращенцы от духа. Маньяки – от тела. Дух, то, чем я сознаю своё существование, мне близок. Тело, то, где я обитаю – от меня далеко. Значит, нехватка. Ищу дополнение там, где сам не имею. Опять-таки, с искажениями…

 

– Может, станет, почём знать. – Оживляется Бри, коряво меняя тему. Я о ней чуть ни забыл. – Кэтрин рассказывала тебе о прошлом? Наверное, да, но всё-таки… все знают, что раньше она не такой была. Про неё учителя легенды слагали: отличница, пай-девочка. Хотя все творческие люди – в той или иной мере с прибабахом. – Зевает, прикрывая рот пальцами в кольцах: золото или позолота, не отличишь. – Призёр олимпиад, гордость школы. Да и миленькая, этого не отнимешь. Ещё и художница, на стыке стран, кукляшка анимешная. А тут бац – Тони. – Истерический смешок. – «Негоже одной вращаться, нужно приобщить к социуму». С ним постоянно тусуются девушки, но долго из них не задержалась ни одна. Кроме неё… Саммер. – Нескрываемая зависть. – Почти полгода, представляешь? Изменяли друг другу, как говорят, он-то точно, она не знаю, срались, расходились, а всё равно встречались – ёбаные полгода! – За полгода-то. Довёл её до анорексии, стимуляторов и психоза. – А меня он вышвырнул через неделю. Неплохо, да?

 

– Тебе повезло. Легко отделалась. Нехер лезть на рожон, когда у человека с головой не в порядке.

 

– Знаю. – Встряхивается, колыхнув густой чёлкой. – Я никогда бы не подумала, что стану такой. Он был чем-то запредельным: сам по себе. От таких разумнее держаться подальше, но магнитит, необъяснимо. Мне нравилось наблюдать за ним на расстоянии. Мы с Линдси даже загадывали, кто станет следующей. – Занятное совпадение: Линдси Бейкер и Бриттани Уильямс были лучшими подругами. Обе прошли через Тони. В результате рассорились в пух и прах. Первую я видел первой, последняя была последней до… инцидента. Я ищу хоть какой-то порядок. В скопище мусора. – Потом мне навешали лапши на уши и превратили в дуру. Стало быть, заслужила.

 

Каждая надеется, что станет избранной. В два счёта сломает устоявшийся режим, щелчком растопит сердце, в наличии которого я сильно сомневаюсь.

 

Каждая считает себя особенной. Уникальной. Неповторимой. Прости господи, единственной в своём роде. Вагина вибрирует или по эрудиции равна гуглу?

 

Товар на конвейерном производстве. Барби со штампованными лицами. Пакуются в целлофановые мешки и отправляются в утиль. Оттого, что выбирают одинаковую линию атаки. Заведомо проигрышную.

 

Не Кэт – кукла, всё как раз наоборот. Неважно, как ты выглядишь и то, кто ты на самом деле. Главное – врезаться в память. Будь маргинальной. Странной. Не шугайся собственных взглядов. Шокируй, поражай, заставай врасплох. Но, ради бога, не будь скучной. Заевшая пластинка не доставляет радости слуху: она раздражает.

 

Мы, оба, ведём себя не так, как он предполагает, вопреки ожиданиям. Именно поэтому вызываем его нездоровый интерес. Я хочу сказать Бриттани, но та не захочет понять.

 

Лучезарно улыбается, покачивая гипнотизирующими цепочками серёжек. Глазки её – васильковые, незамутнённые. Раньше она не позволяла себе откровенности. «Чем больше говоришь, тем меньше чувствуешь». Ой ли? Заяви я копам, почувствую меньше? Или память резко очистится?

 

Не то, чтобы я не хотел его упрятать. Доебутся до меня в первую очередь. Придётся давать показания, махать грязным бельишком, как флагом, под гимн, как полагается: пред ясны оченьки господ судей и присяжных выхаркивать подробности (о, эти подробности). Выпытают каждый жест, каждый стон, будто от них что-то зависит. Канцелярской печатью – клеймо: жертва изнасилования.

 

Должно быть, поэтому молчит Кэт. Предпочитает трясти ножичком, с риском загреметь самой. Если бы пришлось его применить. Нет, публике не место в наших проблемах. А мне нечего делать в проблемах Бриттани.

 

– Ничего ты не заслужила, – говорю. – Ему на всех плевать. – Кроме меня и Кэтрин. – Вокруг много людей. Зачем хоронить себя из-за одного? К тому же, далеко не лучшего. – Лицо вытягивается, становится инфантильным, бровки домиком. – Ты не должна умирать сейчас. Умрёшь, когда будет куда оборачиваться.

 

Ответить не успевает. Унылая фигура Эндимиона, в миру – мистера Симмонса, возвращается в класс. Шепчут страницы.

 

Печальная, напевная декламация клонит в сон.

 

Бриттани незаметно перебрасывает мне бумажный оборвыш в клетку. На котором синим по белому нацарапано: «Так счастлива, что тебя встретила. Это неправильно, но… может, сходим потом куда-нибудь?»

 

Завершается сие безобразие тремя скобками-смайлами. Я закатываю глаза. Стоит брякнуть что-нибудь псевдо-мудрое, желательно, с небрежным видом, взглядом гуру, как тёлочки тут же, не отходя от кассы, обнаруживают, что ты замечательный или, того хуже, не такой, как все. Они думают, что ты милый, рассудительный и способен позаботиться об их пружинистых задницах в кружевных труселях. Уверены, что не попытаешься залезть им между ног – любимая же числится.

 

Притом надеясь затащить в койку самостоятельно. Нет, не считается, это они – искусительницы. Твоя репутация никоим образом не пострадает. Кстати, помогать выбраться из говнища и блевотины ты вызовешься из бескорыстной тяги к благотворительности, да-да, всё это – тоже ты, привыкай. Техника Тони схожа. Ничего трудного, если иметь серое вещество, наблюдательность и каплю харизмы. Надуть в уши молоденькой барышне – пустяк. Они во что угодно готовы поверить. Я на полном серьёзе рассматриваю возможность впендюрить Бри – где-то секунд двадцать. Примерно столько же прикидываю, какая дырка мне импонирует больше, оцениваю последствия, вспоминаю Кэт.

 

И через минуту скидываю огрызок листа с ровной надписью:

 

«Не лучшая идея. Как ты верно заметила, у меня есть девушка».

 

***

 

Положение Кэт – более чем плачевное.

 

Глаза слезятся, косметика, соответственно, течёт.

 

И где он, былой лоск? С отпечатавшимися на нижних веках следами ресниц, тенями в складках век, она всем своим видом кричит: «Это тупик!»

 

Она хочет остановить момент, потому мечется. Набирать вес: запустить процесс совершенствования в обратную сторону. Идеи, они такие. Идеи убивают своих носителей. Стать искусством, пуская по ноздре: глупо, но, стоит вдуматься, понимаешь – не хуже, чем, к примеру, вырезать инакомыслящих.

 

Она пытается отвлечься. Хрен там.

 

Сил нет. Проявились последствия многонедельного голода. Опирается на меня, когда стоит, ходит медленно. Бывает, приходится подхватывать её в руки и тащить до машины. Как можно в таком состоянии ещё и водить, уму непостижимо. В любой момент отключится. И авария обеспечена. Доходит до того, что я не пускаю её за руль: езжу сам, хотя до получения прав без малого два месяца. Родители (о, неужели) начинают тревожиться.

 

Я затариваюсь детским питанием, подбираю щадящее меню для диабетиков и послеоперационных, скармливаю ей пюре, каши и всякую дребедень, чтобы не угробить желудок окончательно. Кэт пялится на меня раскосыми глазами – без нарисованной оболочки явственно заметна её монголоидная принадлежность – пялится на меня своими громадными, громоздкими глазами, затонувшими в костях. Мамочка хватается за голову. До того, как дочь буквально сползла, всё было нормально. Девочка, значит, стремится быть в форме. В форме скелета? Похоже на истину.

 

Кэт – апатичная и варёная.

 

Кэт ничего не хочет. Посылает нахуй всех, кто пытается что-либо сделать.

 

Её подмывает броситься к Тони. Что удерживает, без понятия.

 

Мать пока что не предпринимает попыток затащить дочурку к психиатру либо проверить на наркоту. Но момент этот, чую, не за горами. Я запираюсь с Кэт в своей комнате: мне жизненно необходимо видеть её, следить, чтобы ничего не сотворила. Как будто моя собственная жизнь зависит от её благополучия. А уж после того, как распахала икру лезвием… а, я не рассказывал! Гуляла со мной в таком виде. Спалилась, когда кровь пропитала джинсу и бессчётные слои марли под ней. Мне пришлось всучить кругленькую сумму травматологу, зашившему ногу, чтобы избежать встречи с полицией. Как следствие, я начал прятать острые предметы. Она кипятится: «Хватит обращаться со мной, как с ребёнком! Я сама соображаю, что делаю», – но в свете последних событий у меня есть основания не верить.

 

Происходит пиздец. Пойти не к кому, помощи ждать неоткуда. Тони мрачной тенью маячит перед глазами: почти всё равно. Если не считать мелочей, что качаются в черноте каждый раз, когда я прикрываю веки – прорваться можно. Они, мелочи, повторяются снова и снова, крутятся, пока голова ни заболит. Я стал посторонним самому себе. Я не понимаю, что происходит. У меня мания преследования, ощущение, что все следят за действием, не вмешиваясь, ведь так занятно выяснить, чем кончится. Порой мне самому охота искромсать себя в капусту, разрубить сонную артерию и баста. Использовать любую страшилку, зверски изнасиловать её, главное, чтобы под занавес сдохла.

 

Разум возвращается. Разум – всё, что у меня есть. Я ещё живу. Моё окружение тоже ещё живо.

 

Разодрана одежда, счищена кожа, как картофельная кожура. Смотрите все, любуйтесь все. Жрите наши жизни. Дегустация бесплатна.

 

Кэт положила голову мне на колени. Я поглаживаю её волосы, убаюкивая. Несколько синих, линялых волосков съезжают вместе с моей рукой. И мне впервые становится по-настоящему страшно.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: