Ребе всего народа Израиля

Опубликовано 07.05.2010

Адин Эвен-Исроэл (Штейнзальц)

Когда Ребе ушел из этого мира, мы словно оказались в непроглядной тьме. Каждый воспринимает это по-своему согласно состоянию своей души. Но смерть Ребе случилась так недавно, что мы еще не в силах полностью оценить ее последствия. Мы способны сейчас лишь на самые общие рассуждения, но не можем еще осознать всю глубину потери.

Ребе является для нас многим: он наш глава, отец, наставник. И нам очень не хватает Ребе во всех этих ипостасях.

Ребе давал нам направление. Он не только говорил, что делать в той или иной ситуации, он показал людям карту, по которой надо идти. Полярная звезда не только указывает, где север, опадает нам увидеть все возможные направления, и мы понимаем, что впереди нас и что позади.

Ребе учил своих учеников, тех, кто был ближе всего к нему. И он был Ребе не только для своих хасидов — он был лидером всего поколения. Это он определял направление для всех, понимали они это или нет. Он разработал программу и наметил важнейшие направления для Клал Исро-эл, определил, что более, а что менее важно.

Ребе был лидером не только для тех, кто многое о нем знал, но и для тех, кто знал очень мало. Как ни странно, он был лидером даже для своих хулителей и противников, оказывал влияние даже на тех, кто не знал его, кто не был его последователем или же сознательно ему противоборствовал. Ребе определял план действий, на который люди реагировали — положительно или отрицательно.

Без его направляющего света мы не знаем, в какую именно сторону нам идти. Конечно, мы попытаемся следовать его дорогой, но мы бредем во тьме и продвигаться должны медленно и осторожно, почти на ощупь.

Тания учит нас, что еврейские лидеры — это наша «голова». Голова возвышается над телом. Но она также символизирует тесную связь с телом, его источником жизни.

Ребе был не только главой Хабад-Любавич, он был главой всего Израиля. Он имел отношение не только к одной общине или группе, а ко всему еврейскому народу. Он считал всех людей Израиля огромным единым телом, духовные разногласия и территориальная разобщенность были неважны.

Он не видел отличий израильтянина от американца, еврея, который днями напролет в Израиле изучает Тору, от невежественного еврея из Катманду. Мужчина или женщина, взрослый или ребенок, далеко он или близко — ему это было неважно; каждый — неотъемлемая «часть Б-га», живая сущность Израиля.

Ребе не был далеким и недоступным лидером, он был нашим дыханием, нашим духом. Как родитель, он мучился нашей болью и радовался нашему счастью. Он переживал вместе с нами все наши тяготы и страдания, и это было не только формой искупления — так голова чувствует всякую боль, терзающую тело. Шлухим, которых он посылал во все уголки мира, были нервами, связывавшими его со всеми частями еврейского тела.

Ребе не знал отдыха. Он постоянно был в курсе всех проблем каждой общины, знал о духовных и физических потребностях людей вблизи и вдали. Ребе заботился о всех евреях. Не только о своих последователях, но и о тех, кто не знал его, даже о тех, кто считал себя его противниками. Поэтому порой он просил выполнять его указания, не упоминая его имени, поскольку хотел свести до минимума разногласия в теле еврейского народа.

Без отца мы — сироты. Мы тоскуем по отцу, который объединял всех детей еврейского народа. Конечно, еврейская общность по-прежнему существует, но мы не видим объединяющего духа, который связал бы нас всех воедино.

В Ребе таилось гораздо больше, чем было видно простому человеческому взгляду.

Когда Ребе учил нас Раши «на уровне пятилетних детей», это тоже было способом сокрытия. Простой язык отвлекал нас от истинной глубины его слов. Ребе был опытным учителем, умевшим снизойти до уровня слушателей. Он преданно хранил идеи своих предшественников, мудрецов Талмуда и хасидизма, однако сам был как бурлящий источник, поток, превратившийся в реку, которая впадала в бескрайнее море знания.

Множество его книг, неиссякаемый поток его мыслей, бесчисленное количество публикаций говорят о его уникальной способности разъяснять сложнейшие понятия, о его блестящем методе анализа. За сорок с лишним лет мы смогли усвоить лишь часть его мудрости. Наша задача — углубляться в его труды, читать, изучать и стараться понять, чему именно учил Ребе.

Говорят, когда цадик умирает, он становится еще ближе к нам, чем прежде, когда физически присутствовал в этом мире. Но здешние сухие, выжженные земли алчут огромной полноводной реки, которая орошала их раньше. Мы можем только ждать прихода Мошиаха, скорого прихода, когда, по словам пророка, «ваш учитель не будет более сокрыт, и ваши глаза смогут лицезреть своего господина»

 

— !

И РЕБЕ ОТВЕТИЛ

Опубликовано 07.05.2010

Израильская газета «Едиот ахронот» от 4 Ияра 5717 года (5 мая 1957 года)

В прошлом году в канун Йом а-Ацмаут (Дня независимости) факелы зажигали не только в Иерусалиме на горе Герцля, но и в Цафрире (Кфар-Хабад), любавичской деревне в долине Лод.

Четыре дня деревня пребывала в глубоком трауре и печали, каких любавичские хасиды не знали много лет. В ту страшную ночь в эту деревню ворвалась банда террористов и направилась прямо в синагогу местной сельскохозяйственной школы. В это время ученики как раз собрались там на вечернюю молитву, и бандиты из винтовок открыли по ним ураганный огонь. Их жатва была кровавой: учитель и пятеро детей были убиты, десять детей ранены; их праведная кровь окропила сидуры, выпавшие из их рук, забрызгала беленые стены синагоги.

Деревенские хасиды, выходцы из России, могучие широкоплечие мужчины с густыми черными бородами и кустистыми бровями, в немом оцепенении взирали на открывшуюся им ужасную сцену. «Погром в Израиле! Погром - в Хабаде!», - шептали они, кусая в ярости губы. Рядом с ними, заламывая в горе руки, стояли женщины, дородные красавицы, бормоча слова на русском и иврите, обливались нескончаемым потоком горючих слез.

Эти хасиды многое пережили в своей жизни: погромы в царской России, ссылки в Сибирь; их не смогло запугать ГПУ, после десятилетий, проведенных в сталинских тюрьмах и лагерях, их спины уже не гнулись, и вот они стояли, остолбенев от горя и отчаяния здесь, на Земле Израиля. Удар был нанесен в сердце еврейского государства.

Посреди деревни стоял раввин Ав-роом Майор, бывший офицер советской армии. Авроом Майор, про которого ходили легенды, — рассказывали, как солдаты избивали его прикладами, а он невозмутимо стоял и пел хасидские песни, - теперь он кричал, воздев к небу руки: «Повелитель Вселенной! За что?! Чем согрешили эти дети?»

Вся деревня пребывала в унынии и отчаянии, зашатались устои, на которых строилась жизнь. Кое-кто увидел в случившемся знак того, что мечты их о мирной жизни на Святой Земле были преждевременными. Может, лучше уйти из этих мест, поискать более безопасное пристанище?.. Деревня в душе своей медленно умирала.

Деревня ждет

Однако всем было ясно, что прежде чем принимать какое-то решение, надо посоветоваться с Ребе. Ничего не следует делать без его ведома и согласия. Все ждали телеграммы «оттуда», из Нью-Йорка, но непонятно, почему ее не было. Уже прошло четыре дня после трагедии. Подробная телеграмма, в которой хасиды сообщали Ребе о постигшем их деревню несчастье, была отправлена сразу, и ответ ожидался к вечеру того же дня. Но Ребе молчал. Что случилось, удивлялись все, почему он не отвечает? Неужто нет и слова утешения у него для своих последователей, убитых горем? Нужно пояснить, что весточка от Ребе — неотъемлемая часть жизни любавичских хасидов, живущих в разных уголках мира. О любой серьезной проблеме, любом больном вопросе, касающемся как жизни общины, так и личной жизни любавичского хасида, сообщается в Бруклин, в резиденцию Ребе, и в зависимости от его ответа принимается решение. Ответ приходит без задержки — обычной или экспресс-почтой, или телеграммой — в зависимости от срочности дела. Он всегда лаконичный, по существу.

Но почему теперь задерживался ответ Ребе, когда произошли эти роковые события? Старейшины деревни не могли этому найти объяснения. Бежали часы, дни, а вопрос этот продолжал мучить их истерзанные души, тоска и отчаяние тяжким грузом лежали на душе.

Телеграмма

Телеграмма пришла только через четыре дня после трагедии — и новость мигом облетела деревню. Телеграмма от Ребе! Пришла телеграмма!.. Все мужчины, женщины, дети собрались на площади, чтобы ее услышать.

Как всегда, ответ Ребе был лаконичен. Всего одна фраза — три слова на иврите, но и этого было достаточно, чтобы сохранить деревню и избавить ее жителей от отчаяния. «Беэмшех а-биньян тинахейму», — написал Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон. «Утешитесь продолжением строительства». Как всегда, Ребе направлял к позитивному действию, к делу.

Хасиды Кфар-Хабада теперь снова видели будущее и смотрели в него смело: они знали, что им надлежит делать, — строить! Ребе сказал, утешение они обретут в строительстве. В тот же вечер старейшины деревни держали совет, как претворить в жизнь указание Ребе. Уже вскоре решение было принято: построить училище, где детей из бедных семей будут обучать типографскому делу. Здание это поднимется рядом с тем самым местом, где была пролита кровь.

Ребе знал

На следующее утро все жители деревни собрались на пустыре за сельскохозяйственной школой, стали его расчищать, готовить площадку для будущего строительства. И глаза их вновь засветились радостью.

Пошли письма от родственников и друзей из Нью-Йорка, в которых описывалось, что там происходило в те четыре долгих дня, пока деревня ждала ответа Ребе.

По традиции весь месяц Нисан, месяц освобождения, Ребе проводит служа Творцу, и общение с хасидами в этот период сводится к минимуму. В это время мало кому удается получить у него аудиенцию, даже на письма, за исключением самых неотложных, он отвечает, только когда закончится Нисан.

По истечении этого месяца в штаб-квартире Ребе, в Бруклине, на Восточном бульваре, устраивается праздничный фарбренген (хасидское собрание) — в ознаменование того, что Ребе вновь готов к общению с тысячами своих последователей по всему миру. Ребе говорит часами, прерывая свою речь песнями и лехаимами. Зачастую это длится до рассвета.

В тот год также проводилось собрание, отмечавшее завершение месяца Нисана, и трагические известия со Святой Земли достигли Нью-Йорка перед самым фарбренгеном. Но секретари Ребе решили сообщить их ему после собрания. Однако о том, что скрыли его помощники, рассказало Ребе собственное сердце. В тот вечер он говорил о самопожертвовании евреев, о мученичестве алкидуш Ашем (во славу Имени Б-га), о восстановлении Святой Земли и избавлении Израиля. Он говорил, и из глаз его текли слезы. Всю ночь он говорил и плакал, пел и плакал и плакал опять.

Почему Ребе плачет?.. Только немногие из присутствующих могли догадываться о причинах — те, кто знал о телеграмме из Кфар-Хабада.

Фарбренген закончился. Хасиды разошлись по домам, и Ребе удалился в свою комнату. С душевным трепетом двое из ближайших к нему хасидов постучали в его дверь и передали телеграмму из Израиля. Ребе тяжело опустился в кресло. Он заперся и три дня не выходил. Через три дня, проведенных в уединении, он вызвал секретаря и продиктовал ответ: «Беэмшех а-биньян тинахейму».

Хасиды Кфар-Хабада, получив этот совет Ребе, даже не стали обращаться за помощью в благотворительные фонды. Они сами собрали 50 000 израильских фунтов, и уже через год после трагедии новое здание училища было построено — как раз накануне нынешнего Йом а-Ацмаут.

Завтра, когда граждане Израиля будут отмечать восьмую годовщину Дня независимости, хасиды Кфар-Хабада устроят фарбренген и будут говорить о телеграмме в три слова, которая спасла их деревню и будущую жизнь на этом месте Святой Земли.

 

Еврей из Бруклина

Опубликовано 07.05.2010

Чтобы спасти заблудшую душу, не соблюдающую Закон своего народа, Ребе поступает довольно необычным образом. Раввин Хаим-Цви Шварц не был любавичским хасидом, перед войной его семья была среди последователей Мункачского Ребе, но в 1946 году он обратился за советом к тогдашнему Любавичскому Ребе Йо-сефу-Ицхоку Шнеерсону. Раввин Шварц - беженец, молодой человек, потерявший из-за Холокоста всю свою семью, все, что составляло его жизнь, не мог понять, что ему дальше делать со своей жизнью.

— Поговори с моим зятем, раввином Менахемом-Мендлом Шнеерсоном, — сказал Ребе, благословив Хаима.

Зять Ребе посоветовал молодому раввину поселиться в одном из городов Бразилии.

— Почему в Бразилии?

— Там много беженцев-евреев. За последние годы на долю нашего народа выпало много тяжких испытаний, и поэтому большинство евреев не получили даже основ еврейского образования. Многие уже стали жертвами ассимиляции, вступают в браки с неевреями. Долг каждого еврея, знающего Тору, бороться с духовным разложением нашего народа. Отправляйтесь в Бразилию, помогите создать там общину образованных и соблюдающих традиции евреев.

Раввин Шварц взял на себя эту миссию, переехал в Бразилию, открыл там дневную еврейскую школу. Много сил и труда ушло на то, чтобы найти средства, подготовить преподавателей, убедить людей в том, как важно давать детям еврейское образование. Шли годы, школа раввина Шварца процветала, ее выпускники стали ядром еврейской общины.

Раввин Шварц поддерживал теплые отношения с человеком, пославшим его в Бразилию. Тем временем, после того как в 1950 году скончался его тесть, раввин Менахем-Мендл Шнеерсон возглавил Любавичское движение. По особенно трудным вопросам раввин Шварц всегда советовался с ним.

Однажды, через несколько лет после прибытия в Бразилию, он имел случай убедиться, насколько велика забота Ребе о своих подопечных. Об этом раввин Шварц поведал любавичскому хасиду, с которым встретился в самолете, когда летел из Бразилии в Нью-Йорк.

— Как-то, — рассказывал он, — мне позвонили родители одного из моих учеников и попросили о встрече. Ничего необычного в этом не было, но они говорили так взволнованно, что я понял — дело непростое и в тот же вечер пригласил их к себе домой.

— Это не имеет отношения к моему сыну, — сказал отец мальчика, когда мы расположились у меня в кабинете. — В вашей школе он достиг замечательных успехов. Дело в нашей дочери, которая выросла здесь и повзрослела еще до вашего приезда. Как вам известно, мы не строго придерживаемся традиций, однако для нас крайне важно, чтобы наши дети ощущали себя евреями. Поэтому мы и отдали сына в вашу школу, хотя она намного «религиозней», чем мы сами.

А суть дела вот в чем: дочь сообщила нам, что влюбилась в нееврея и собирается замуж. Мы всячески пытались ее отговорить, но ни доводы, ни просьбы, ни угрозы никакого действия не возымели, и теперь она вообще отказывается с нами что-либо обсуждать и вообще ушла из дома. Раввин! Вы — наша единственная надежда! Может, вам удастся ее переубедить, объяснить, что она предает свой народ, родителей и себя.

— Согласится ли она со мной встретиться? — спросил я.

— Если узнает, что мы уже с вами говорили, то наверняка нет.

— Значит, сам пойду к ней, — решил я.

Я взял у родителей ее адрес и в тот же вечер к ней отправился. Узнав о цели моего визита, она, похоже, обиделась, но, будучи человеком воспитанным, вынуждена была пригласить меня в дом. Мы проговорили несколько часов. Она выслушала меня вежливо и пообещала подумать, но уходил я с чувством, что речи мои вряд ли повлияют на ее решение.

Несколько дней это дело не выходило у меня из головы — я пытался придумать, как не допустить потери еще одной еврейской души. И тогда я вспомнил о Ребе: вся надежда была на него одного! Я позвонил его секретарю, раввину Ходакову, рассказал о случившемся и попросил совета Ребе. Через несколько минут раздался телефонный звонок.

— Ребе просит передать этой девушке, — сказал раввин Ходаков, — что один еврей из Бруклина из-за того, что она собралась замуж за нееврея, потерял сон.

Столь неожиданный ответ смутил меня: я никак не мог понять, о чем идет речь.

— Что это за еврей? — удивился я. И тут на другом конце провода раздался голос Ребе:

— Его зовут Мендл Шнеерсон.

Я озадаченно опустил трубку. Могу ли я поступить так, как сказал Ребе? Да она захлопнет передо мной дверь! Промучившись всю ночь, я решил изложить девушке совет Ребе в письме. В конце концов на карту поставлена еврейская душа, а мне, кроме моей гордости, терять нечего.

Рано утром я был у нее.

— Послушайте, — сказала она, не дав мне раскрыть рот, — за кого я выйду замуж — это мое дело и только мое. Я уважаю раввинов и верующих людей, поэтому не указала вам на дверь, а выслушала. Прошу вас, уходите, не донимайте меня больше.

— Я должен вам еще кое-что сказать, — на этот раз твердо сказал я.

— Говорите и уходите.

— Один еврей из Бруклина из-за того, что вы собрались замуж за нееврея, потерял сон.

— И вы пришли мне об этом сообщить? — воскликнула она и собралась закрыть дверь.

Однако прежде чем сделать это, все-таки спросила:

— Кто этот еврей?

— Великий духовный вождь евреев, раввин Менахем-Мендл Шнеерсон, известный как Любавичский Ребе, — ответил я. — Ребе очень заботят материальное и духовное благосостояние каждого еврея, он страдает о каждой душе, потерянной для своего народа.

— Как он выглядит? У вас есть его фотография?

— Где-то есть. Я вам ее принесу.

К моему удивлению она не стала возражать, но молча кивнула. Я помчался домой, перерыл все в поисках фотографии Ребе. Наконец нашел ее в ящике комода и тут же кинулся назад.

Девушка бросила взгляд на фотографию Ребе и побледнела.

— Да, это он, — прошептала она.

— Уже целую неделю, — объяснила она, — этот человек является мне во сне и уговаривает не оставлять своего народа. Я решила, что этот образ еврейского мудреца — плод моего воображения, и то, что он говорил мне, — только ваши слова и слова моих родителей, застрявшие у меня в голове. Но оказывается, это не выдумка. Я никогда в жизни не встречала этого человека и не видела его фотографий, даже не слыхала о нем. Но он — это тот, кто является мне во сне.

 

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться: