М.Н. В таком случае, как вернуть архитектуре жизненность, человечность, осмысленность?

А.Р. Как вернуть? Это та проблема, которая сейчас стоит перед человечеством. Тут могут быть самые разные соображения. Вот скажем, методология предполагала с помощью организационных структур, организационного мышления достичь этого. Я пытаюсь нащупать путь через возрождение культовых практик. Но на сегодняшний день, я не знаю такой доктрины, идеологии, которая бы позволяла эту полноту обеспечить. В свое время марксизм исходил из того, что с исчезновением частной собственности, она сама восстановится, исчезнет отчуждение человека, каким-то райским, мифологическим образом все превратится в новую целостность. Но этого не произошло, разделение труда ускорилось, механизация жизни еще усилилась. Потом выступили на сцену экзистенциализм и феноменология, которые отказались от понятийно-аналитического мышления, от платонизма. Они уже видели корень зла в платонизме и в математике. Они стали обращаться к экзистенциальным формам самосознания. Что-то им удалось сделать и показать какие-то образцы жизненной полноты. Но все равно, можно сказать, что экзистенциализм и феноменология сильными орудиями цивилизационного процесса до сих пор не сделались. Это все–таки элитарные способы компенсации. Поэтому вопрос остается открытым. Религия постоянно выступает в качестве такого начала, в частности сейчас в России, православие. Но православие вырождается в ритуальную практику, обрядовый анахронизм, который конечно позволяет, человеку сводить концы с концами и замыкать какой-то круг своей судьбы. Но тоже что-то не заметно никаких сильных движений. Люди продолжают ходить на работу, ездить в туристические поездки, плюс к тому они еще заходят в храм.

Церковь Св. Николая. Куртя-де-Арджеш. Румыния. Религия позволяет человеку восполнять некоторую жизненную утрату, но, тем не менее, она остается инструментом лишь частичной компенсации сс flickr.com fusion-of-horizons

Я думаю, в третьем тысячелетии эта проблема начнет вызывать к себе гораздо больший интерес. Мы находимся сейчас в начальном периоде возрождения жизни. В философии жизни такое было. И Ницше, и Бергсон, и Шпенглер как-то метафорически пытались изобразить с помощью биологических метафор полноту жизни в противопоставление технической метафорике, работе машины, то есть декартовской математизированной философии существования…

Мы находимся сейчас в начальном периоде возрождения жизни.

М.Н. У экзистенциализма и феноменологии не было серьезного инструментария работы с миром по сравнению со структурализмом, например.

А.Р. Вы знаете, структурализм тоже был построен на вербализации, на анализе языка. Языковые практики — это платонизм, и поэтому получилось так, что структурализм оказался позднейшей версией платонизма. Он строился на семантике и грамматике. Но структурализм очень быстро превратился в критический структурализм — постструктурализм, который был направлен против самого структурализма и пытался указать на то целое, которое структурализм пытался выявить в структуре и функции, а не в вещи. Он и вел к функционализации и аналитике. А синтетическая природа и речи, и языка все равно оставалась в структурализме внешней, она технически не была реализована. Реализовалось лишь конструктивное представление о языке: грамматическое, семантическое. Поэтому фиксировались различия, а не сходства. И эта логика условных кодов, построенных на различиях, давала все–таки сильные технические результаты. В этом смысле структурализм — есть прямое продолжение технизации и специализации. Различия — это та же специализация. Структурализм, акцентируя понятие знака, как технического приема обозначения вещей через различия знаковых структур, усиливал эту инструментальность, специализирующую форму познавательной деятельности. Безусловно, у него были заслуги, обойти их стороной мы сейчас не можем. Но постструктурализм выявил в нем большие лакуны, что сводит человека к человеку лингвистическому, знаковому. Знаковость сама по себе обладает такой корпускулярно-математической разрывностью, которая лишает человека возможности ощутить синтетическую целость бытия. Поэтому надо еще разобраться в том, где, в каких своих частях структурализм приблизился к пониманию синтеза и целостности. Почему модель языка оказалась продуктивной, а что в ней оказалось недостаточным. Почему она стала, уже в самом языкознании, математизацией языкознания, были ведь и маталингвистика и структурная лингвистика, а математический подход, раздроблялся и вводил во все условные аксиоматические методы, которые в жизни сами по себе в гуманитарную парадигму не входят.

М.Н. Вы противопоставляете дизайн архитектуре. Дизайн клонирует, повторяет, производит одно и то же, архитектура же стремится к уникальности, которая является скорее инструментом различия, нежели единства.

А.Р. Я подчеркиваю, что дизайн абсолютизировал как раз специализацию. Дизайн, поскольку полагался на машинное производство деталей, достигал совершенства через сужение. Машина идеально производит плоскость или вытачивает круг. Дизайн построен на такой иделизации форм и геометрической схематизации жеста, которая получена машинным путем. А синтаксис этих форм как раз был структуралистски функционален, поэтому дизайн воплощает в себе эту специализацию достижения высокого качества через сужение характеристик самой вещи. Качество, в этом случае, — идеализация точности, ровности, гладкости, соответствия, эквивалентности, попадания, фитнеса. Дизайн, выражает такую специфическую, промышленную, техническую математизацию и расчленение целостных процессов на фрагменты, на их усиление для достижения тех или иных результатов. Зато он полностью утрачивает судьбу вещи, ее историю, ее существование в памяти — массу каких-то интимных контактов — ее образность. В данном случае понятие сингулярности не ключевое, сингулярность обсуждать надо особо, в этом сужении, аналитике, парциализации функции и достижения в этих частях максимальных качественных успехов.

М.Н. В современном городе, который стремится к разделению, аналитике, новизне, технике, скорости, все спешат, архитектуре там нет места. Спешащий не созерцает архитектуру, он может только потреблять дизайн. Как может присутствовать созерцательное отношение к миру в современном городе?

А.Р. На этот счет у меня есть две идеи. Первая связана с утопизмом. Утопии до сих пор были качественной формой идеализации. Но утопии, что к сожалению не было достаточно замечено, обладают двумя дефектами. Во-первых, в утопии нет истории: утопиям больше некуда развиваться, они обычно являют собой достижение предельного совершенства, предельно мыслимого. Во-вторых, в утопии нет снов, жители утопии не видят сны, потому что сны, как правило, реагируют на дефекты жизни и на имагинативные способы их преодоления. Это полностью стерилизованное общество. В стерилизованном и техническом обществе архитектура, как таковая, разумеется, не нужна. В конце концов, знак полностью вытесняет собой вещь…

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: