Космическое падение земли

То, что Ницше нельзя отнести к разряду атеистов в духе второй софистики, звучит сегодня уже как общее место. Он потому и притягивает к себе внимание по сей день, что сумел, как никто другой, облечь в слова тот ужас, который человек испытывает перед угрозой потерять веру. «Великий хохот», который обрушивается «среди бела дня» просвещения на голову дурака, ищущего Бога, едва ли можно считать смехом самого Ницше. Слишком отчетливо просматривается в самом ходе мысли авторское отождествление с «безумцем», первым человеком, которому он вкладывает в уста тезис о «смерти Бога» (Весёлая наука, 125.) Вся сцена на рыночной площади, одинокая фигура «безумного человека», ищущего Бога, всеобщее непонимание, светильник познания, свет которого открыт только ему, насмешки толпы и взрыв отчаяния, за которым следует лавинообразное излияние мнения, но [383] главным образом сухая констатация содержания диагноза – за всем этим отчетливо просматривается сугубо личное начало: здесь Ницше, за восемь лет до своей духовной гибели, пишет о себе, это себя он отождествляет с «безумным человеком», с «дураком»:

Куда скрылся Бог? — воскликнул безумец. — Я скажу Вам! Мы убили его — вы и я! Мы все его убийцы! Но как мы сделали это? Разве есть у нас силы, чтобы выпить целое море? Кто вложил в наши руки губку, чтобы мы стерли линию горизонта? Что содеяли мы, когда сняли цепь, соединявшую эту землю с ее солнцем? Куда же теперь она движется? И куда движемся мы? Прочь от всех солнц? И не падаем ли мы теперь непрерывно? Назад, и в сторону, и вперед, без разбору? И существует ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? (Весёлая наука, 125)[533].

В этой речи «безумца» мы, совершенно очевидно, слышим голос самого Ницше. Именно здесь Ницше впервые формулирует диагноз того явления, которое он позднее назовет нигилизмом. При этом нельзя не заметить, что «смерть Бога» затрагивает говорящего экзистенциально. И в этом смысле Ницше полностью выполняет главное условие всякой философской мысли, которая невозможна без внутренней заинтересованности в объекте осмысления.

Соответственно речь здесь подчеркнуто идет о той сфере, где происходит то, что имеет важнейшее значение для человека, — о земле. Ее поверхность предстает в виде зримого образа благодаря метафоре «выпитое море», поскольку невозможно говорить о море и не думать при этом о суше. Небо актуализируется здесь за счет двукратного упоминания солнца, и если рассматривать его как символ неба, то именно оно и является тем самым небом, которое держит землю.

Однако все это лишь свободная интерпретация. В конечном счете, «безумец», решившийся поведать о последствиях убийства Бога, совершенного человеком, наивно руководствующимся тем, что задано границами его познания, — этот [384] «безумец» оказывается сам всего лишь усердным учеником Коперника, проштудировавшим труды Ньютона и Канта, Лапласа и Гершеля, из которых следует, что Солнце удерживает Землю в своем гравитационном поле. И если обитатели этой планеты из глупого любопытства «отцепят» ее от главного светила, то она рухнет в бездонную пустоту Вселенной.

 

Утрата неба

Падение земли в пустоту (наряду с исчезновением морей, которые могут высохнуть из-за нерегулируемого расхода воды) является важнейшим событием после убийства Бога. Земля- отрывается от солнца, падает в «пустое пространство», в «бесконечное ничто» вселенной. Различение «верха» и низа» оказывается затрудненным, потому что для обитателей земли, с одной стороны, земля и в падении остается «внизу», с другой же стороны, «вверху» происходит постоянная смена декораций. Это изменение оказывается для Ницше настолько существенным, что он вообще исключает всякую возможность ориентации в условиях свободного космического падения. Утрата же ориентации влечет за собою исчезновение тепла и света:

Может быть, это дыхание пустого пространства? Разве не стало холоднее? <...> Может быть, уже нужно зажигать фонари среди бела дня? (Весёлая наука, 125.)

 

То, от чего «безумец» исполняется ужасом, на словесном уровне может быть описано как утрата неба. Падение земли влечет за собою разрушение устойчивого небесного порядка, вместе с ним теряется возможность ориентации. Что представляется вполне естественным, если мы вспомним о том, что само понятие «ориентация» связано по смыслу со звездой, которая восходит на востоке ( Orient ), то есть появляется на утреннем небе. Но наличие одной звезды еще ни о чем не говорит, она должна быть составною частью панорамы, каковая, сохраняя свои неизменные очертания, вращается над нами, подчиняясь смене дня и ночи. Вот когда исчезает эта панорама, тогда исчезает и возможность ориентации.

 

Планетарная катастрофа и человеческая трагедия

[385] Драматическое описание Ницше утраты ориентации вследствие космического падения земли выглядит, однако, вполне естественно и не имеет на первый взгляд никакого отношения к Богу. «Безумный человек» описывает планетарную катастрофу и представляет ее как теологическую трагедию. Нет ли здесь категориальной ошибки? Скорее нет, если иметь в виду ориентирующую функцию неба и отрешиться от противопоставления «на» небе — «в» небе. Строго говоря, в результате произошедшего исчезают только те небесные явления, по которым человек привык ориентироваться на земле. Но если на небе все вдруг меняется, меняется резко и неожиданно, то одновременно с этим рушится и весь порядок в небе. Нарушение обычного порядка движения планет, отсутствие этого движения служит основанием для того, чтобы заключить об отсутствии Бога.

Этот вывод может показаться весьма наивным и малоподходящим такому рафинированному автору, как Ницше, но именно эта детская наивность и придает ему убедительность. Главное же, этот вывод вполне укладывается в схему бесхитростной веры, как укладывается в нее и вся конструкция смертоубийства: «безумный человек» не довольствуется одним лишь описанием утраты Бога через метафору отделения земли от неба. Не менее важно для него назвать виновных в совершении этого деяния: для него это люди или, точнее: люди, стремящиеся к знанию и наукам. Они — «убийцы из убийц»:

Бог умер! Бог умер навсегда! И убили его — мы! Как найти нам утешение — нам, убийцам из убийц! То самое светлое, самое могущественное, что было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет кровь с наших рук? (ВН, 125.)

 

Непосильная ноша

Человек, выступающий как будто в качестве гнусного преступника, убийцы Бога, попадает одновременно в положение несчастного грешника: он во всем виноват, и главная его вина — утрата веры как самое тяжкое из всех [386] мыслимых преступлений вообще, которое вменяется ему в вину.

Но этого мало: «безумец» не только обвиняет человека в совершении убийства, но и отказывает ему в способности смыть кровь убиенного Бога с рук своих и самостоятельно определять направление собственной жизни. По силам ли убийцам было то дело, которое они совершили, — вот тот вопрос, который более всего занимает «безумца»:

Не слишком ли велика для нас ноша этого великого деяния? Быть может, мы сами должны обратиться в богов, дабы оказаться достойными содеянного? (Весёлая Наука, 125.)

Наверное, у кого-то может вызвать сомнение утверждение, что тезис Ницше о «смерти Бога» не выходит за рамки той многовековой традиции, истоки которой можно обнаружить в античной мифологии и которая представлена главным образом в христианстве. Нельзя, однако, не узнать традиционную теологическую подоплеку нигилистического тезиса Ницше в вопросе о вине и искуплении, который ставит «безумный человек». В этом смысле появление нового Бога вполне закономерно, он просто должен родиться для того, чтобы человек мог освободиться от греха за преступление, тяжесть которого превосходит все бывшие и будущие злодеяния. Место этого новорожденного Бога и занимает сверхчеловек.

 

7. Последствия перенапряжения

Человек оказывается недостаточно сильным для того, чтобы самостоятельно справиться с научными последствиями своего деяния. И хотя через все творчество Ницше лейтмотивом проходит тема прометеевского самопоощрения человека, рассчитывающего только на себя, в книге-пророчестве, построенной как новое Евангелие, в котором Заратустра должен дать людям, утратившим после смерти Бога вкус к жизни, новый завет, завет радости и веселья, — в этой книге человек в конечном счете выступает как слабое существо. Даже то, что сам Заратустра все-таки находит в себе силы преодолеть уныние и предстает перед нами деятельным, [387] храбрым, честным, необыкновенно сильным и упорным, или то, что он советует своим ученикам научиться сочетать в себе выносливость верблюда, силу воли льва с радостно-наивной продуктивностью ребенка, — даже это не снимает страшной растерянности и растерзанности, в которой пребывает этот примерный человек.

Более того: Заратустра вынужден обратить против себя самого свое главное учение о воле к власти, потому что он не может избавиться от прошлого, то есть от тяжкого груза совершенных деяний. Хотение, дарующее человеку, согласно его проповеди, избавление, оборачивается своей противоположностью. Такой поворот, однако, имеет некий смысл только в том случае, если мы, вслед за «безумным человеком», признаем, что вину за смерть Бога невозможно ничем искупить.

Когда Заратустра первый раз отправляется к людям, он исполнен уверенности в том, что Бог умер, и эта уверенность сообщает ему чувство избавления (ЗА I , «Предисловие Заратустры», 2). В конечном счете, однако, он оказывается не в состоянии освободиться от прошлого, отягощенного виной за совершенное деяние; кровь убиенного Бога не смывается с рук Заратустры. У него ничего больше нет кроме отвращения, бессилия и безумия. И тогда он успокаивает себя рожденной в недрах безумия мыслью о вечном возвращении, чтобы потом, в финале четвертой книги, разразиться заключительной речью, в которой он с таким наслаждением упивается иронией, с каким это могут делать, по его же собственному утверждению, только «последние люди». Заратустра подмигивает. Фатальный финал для книги, которая должна была бы принести человечеству взамен небесного избавления избавление земное.

 

8. Смысл Бога...

То, что прошлое так настойчиво преследует Ницше даже тогда, когда он прячется под маской Заратустры, может показаться странным. Ведь человек — существо, ориентированное главным образом на будущее. От второго «Несвоевременного размышления» до «Генеалогии морали» это конститутивное отношение к грядущему является основным [388] признаком человека, отличающим его от прочих живых существ, и только эта связь с грядущим делает необходимым воспоминание.

Значение Бога тоже, судя по всему, сводится главным образом к тому, чтобы помочь человеку справиться с будущим. Если посмотреть на то, чего не хватает человеку после смерти Бога, то можно, отталкиваясь от противного, определить ту положительную функцию, которую Ницше приписывает этому событию. В отличие от наивного отождествления процессов, происходящих на небе и в небе, этот момент в драматическом описании «безумца» звучит довольно убедительно и весьма современно: Богу приписывается функция, которая была в свое время Кантом соотнесена с понятием «ориентация» и которая сегодня определяется гораздо менее емким и точным термином «смыслополагание» или «смысловыявление». Если свести это положение к краткой формуле, то мы получим следующее: Бог, смерть которого оплакивает «безумный человек» и утрату которого Ницше стремится диагностировать как основной состав преступления нигилизма, и есть смысл человеческого бытия. Или еще точнее, ближе к парадоксальности описываемого соотношения: смысл Бога есть смысл человека. Существование Бога проявляется для человека в том, что он обнаруживает в его существовании смысл собственного бытия.

 

Для смысла человека

Что означает смысл Бога для смысла человека, достаточно ярко иллюстрирует речь «безумного человека»: море, которое для Ницше не столько некий водный резервуар земли, сколько пространство, позволяющее нам устремиться к дальним далям (подобно Колумбу), — это море оказывается «выпитым», то есть исчерпанным, использованным до последней капли; деятельный «свободный ум» оказывается лишенным будущего. Горизонт «стерт», у нас нет больше возможности ни определять свое собственное местоположение, ни направление пути. После того как порвалась «цепь», соединяющая землю и солнце, мы утратили опору, у нас осталось только голое бытие, и даже естественный свет, руководящий нашими чувствами и ощущениями, ускользает от нас; [389] остается только искусственный свет «фонаря», который приходится зажигать уже с самого раннего утра.

Это значит, что у нас есть только созданная нами самими система ориентации, опирающаяся только на наши глаза и наши руки и помогающая нашему телу осуществлять заданное им самим движение. Выживание человека возможно только в ограниченных условиях чистой телесности, такой, какой она бывает в условиях гравитационного поля Земли. Этот образ кошмара, преследующий «безумного человека», нашел свое воплощение в научно-фантастической литературе, где он представлен в виде эвфемизма «космический корабль Земля». По Ницше, этот «космический корабль», совершающий полет без какой бы то ни было цели, находится в состоянии свободного падения и не имеет связи с другими существами. Всякое определение местонахождения, даже если бы оно было теоретически возможно, было бы лишено всякого смысла. Ибо оно ничего не объясняло бы, ни о чем не говорило бы, ничего бы не меняло, не говоря уже о том, что сообщить эти сведения тоже было бы невозможно. Смысл человека замыкался бы исключительно и только на нем самом. Вместе с Богом человек потерял мир, а вместе миром то, что до сих пор давало ему смысл жизни.

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: