Евхаристия Апостольского времени.

 

Скудость сведений не позволяет совершенно реконструировать порядка апостольских евхаристических собраний. B этом отношении надо быть чрезвычайно осторожным, чтобы не стилизовать в желательном для себя направлении то, что не договорено писателями новозаветных книг. Надо иметь в виду следующее:

1. Проявившийся cразу после сошествия Святого Духа харизматический порыв в первохристианской общине придал всему строю и быту апостольскому характер экстатичности, расплавленности и исключительной подвижности. Ни ο таких записях молитв не могло быть и речи. Сами молитвы, имевшие своим образцом молитвы, произнесенные Спасителем во время Вечери, не были отступлением от привычных благодарений евреев.

2. Эта еврейская традиция сразу же определила характер христианского богослужения. Надо помнить, что с Храмом не было порвано сразу же после основания новозаветной Церкви. Традиции, и храмовая, и синагогальная, поддерживалась. Правда, наряду с этим сразу же вошло в обычай “преломление хлеба по домам.” Но для этого κ λ ά σ ι ς τ ο υ ά ρ τ ο υ [преломление хлеба] ритуал был более простой, чем чин пасхальной Вечери, совершенной Спасителем. Вечеря совершалась самое большее субботняя, в конце которой по примеру Спасителя присоединялся евхаристический чин.[51]

Ясно, что прототипом для апостольской Евхаристии была Вечеря Господня, κ υ ρ ι α κ ό ν δ ε ΐ π ν ο ν (l Kop. 11: 20), [52] которая сама была построена по типу еврейской вечери. Следовательно, на апостольскую анафору влияет прежде всего еврейский ритуал. Иерусалимская община повторяла пусть и не ту же пасхальную, но все же еврейскую вечерю. Тут были и Чаша благословения, и Хлеб преломления (1Кор. 10: 16).[53] Но из повествования апостола Павла совершенно правильный вывод делает епископ Фрир, [54] когда замечает, что апостол имел дело не с одним только иудейским влиянием Иерусалимской общины, но и с обычаями и идеями языческими. Раннее и непосредственное соприкосновение с миром языческим не могло не наложить своего отпечатка на быт и строй богослужебной жизни апостолов. Язычники принесли с собой свой опыт, свои привычки и взгляды. И тут важны два момента:

 

1. Церковное жертвоприношение есть противовес жертвоприношениям языческим. B каждом отдельном случае это есть реальное причащение или Богу, или бесам (1Кор. 10: 21)[55]
2. Преломление хлеба рассматривалось, как регулярное богослужение Господнего дня (1Кор. 11). Благословлялся хлеб, и все причащались. После вечери благословлялась Чаша, и опять-таки все причащались. Слова Спасителя об установлении таинства были существенно важны. Вечеря есть воспоминание смерти Господней. Потому-то слова эти и вошли в состав всех анафор. Потому-то и молитва воспоминания, “анамнезис, ” так же составляет существенную часть евхаристического канона. Всякое совершение Евхаристии апостолами связано тесно с их чаянием близкой парусии Спасителя.

 

Евхаристия первых веков соединяет в себе элементы еврейского пасхального или субботнего ритуала с характерными чертами античного культа. Духоносность, пневматичность эллинистических форм приобретает в рамках раннего христианского
евхаристического обихода ярко выраженный отпечаток того символического реализма, который все сильнее и сильнее будет развиваться и обосновываться в святоотеческой литературе и позднейшей христианской литургике. Евхаристия переживается первохристианством исключительно конкретно; евхаристическая драма выявляет себя в рамках указанного символизма. B первохристианском быту Евхаристия есть больше действие — doing, done, как замечает Gr. Dix, [56] чем слова, чем произнесение слов, saying. За символическим актом, совершаемым теургом, стоят реальное воплощение, страдание и смерть Спасителя. “Анамнезисом” для первых христиан была конкретность, реальность, что-то мистически осязаемое, a совсем не одно только то, что мы подразумеваем, когда говорим или творим в память о смерти какого-нибудь исторического деятеля, поэта или художника. B анамнезисе Христовых Страданий творится само действие Страстей Господних. Поэтому прав Odo Casel, когда говорит, что христианский древний культ был продолжением и облагораживанием духа древности, но никак не отрицанием его.[57] Совершение Евхаристии на хлебе и воде (вместо вина) имело, правда, свое историческое подтверждение y так называемых “аквариев” и подало повод к созданию Харнаком целой гипотезы, которую наука неподдерживает и ο которой будет сказано несколько ниже.

Оценка этих историко-библейских предположений сделана в новейшей статье Эдуарда Швейцера в базельском Богословском журнале, где и приведена большая литература вопроса.[58] Вывод, к которому приходит автор, таков: Вечеря Господня есть радостная Трапеза, в которой живое присутствие Господа есть плод Его жертвенной смерти, предварительный дар того окончательного исполнения, которое будет иметь место в Царствии Божием. Совершая это “смерть Господню возвещаете, доколе Он придет” (1Кор. 11: 26).[59] Таким образом, “едят и пьют в промежутке времени, оглядываясь на Крест и вглядываясь в будущее пришествие Господа в последний день.”[60]

To немногое, что еще можно почерпнуть из апостольских писаний, сводится к следующему. Судя по Деяниям Апостольским (2: 42), верующие “постоянно пребывали в учении (δ ι δ α χ ή ) апостолов, в общении (κ ο ι ω ν ί α ν ), преломлении хлеба (κ λ ά σ ι ς τ ο ϋ ά ρ τ ο υ ) и в молитвах (π ρ ο σ ε υ χ α ί ).” Несколько ниже Дееписатель дополняет свой рассказ: “единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца.” Характерно именно это сопоставление, a может быть, даже и противоположение храму, месту иудейского религиозного ритуала, домов, в которых совершалось христианское преломление хлеба, для иудеев неприемлемое.

Если с этим богослужением первых дней первого года жизни христианской Церкви сопоставить одно свидетельство из времен лет на 25 позже, т.е. именно факт пребывания апостола Павла в Троаде, на возвратном пути из его третьего путешествия, то картина получится такая. Β “первый день недели, ” τ ή μ ί α τ ώ ν σ α β β ά τ ω ν, т.е. в день недельный, воскресный, в день Господень, собираются христиане вкупе “для преломления хлеба.” Павел ведёт беседу, слово его затягивается за полночь. Β горнице было много светильников. После падения юноши Евтиха из окна третьего этажа и его исцеления апостолом Павлом этот последний преломляет хлеб, вкушает и продолжает беседу до рассвета (Деян.20: 7-11). Te же элементы апостольской Евхаристии налицо: учение δ ι δ α χ ή, собрание всех вкупе κ ο ι ν ω ν ί α, преломление хлеба κ λ ά σ ι ς τ ο ύ ά ρ τ ο υ. He упоминается только молитва, но она сама собой разумеется.

Скудость источников этого периода не позволяет сказать ничего больше ο чине и структуре апостольской Евхаристии. Если стоять на точке зрения буквального понимания текста и текстуальной критики, то, действительно, ничего другого и не найти. Памятники, подобные “Дидахи, ” не содержат ничего, кроме нескольких отрывков из харизматических молитв. Именно эта харизматичность и не давала возможности и основания для запечатления молитв, формул и действий. Поэтому те ученые, которые следуют буквально этой текстуальной критике и на основании только сохранившихся форм стараются реконструировать апостольскую анафору, остаются беспомощными и не могут удовлетворить свою научную любознательность.

Пробст, Биккель, Кестлин, Гольц, a за ними и наш ученый Карабинов в искании формальной объективности должны были на ряд вопросов ответить не только молчанием, но и отрицанием некоторых подробностей в апостольском ритуале, возникновение которых впоследствии, если их не было раньше, является просто непонятным. Таков вопрос об образовании и развитии всей анафоры, в частности вопрос ο происхождении эпиклезы. (Об этом ниже будет сказано подробнее.)

Поэтому особенно велика научная заслуга тех ученых, которые, освободившись от своего критического буквализма, стараются на основании церковного предания восстановить оборванную нить органического развития той или иной молитвы.

Здесь следует упомянуть снова уже цитированного нами англиканского епископа Фрира. Он подходит к вопросу не только с точки зрения формальной критики, наличия тех или иных выражений в памятниках и их грамматической формы, a c точки зрения непрерывности церковного Предания. Он не только анализирует, разлагает текст на его составные элементы, но и ищет синтеза, органически объединяющего начала в процессе роста.

Β вопросе ο возникновении и развитии самой евхаристической молитвы он встал на совершенно правильную и церковную позицию. Евхаристическая молитва всех времен, поскольку она зафиксирована в памятниках и поскольку она доступна нашему историческому анализу, представляет собой молитву, обращенную ко всей Святой Троице. И эту тринитарную молитву Фрир изучает в связи с развитием тринитарного славословия апостольского времени.[61] Для него важно, что:

 

1. Bo времена апостольские действующей силой в Крещении признавался Святой Дух. “Все мы крестились Одним Духом в одно Тело...” (1Кор. 12: 13). “Когда же они вышли из воды, Дух Святый сошел на евнуха...” (Деян. 8: 39).
2. Доксологическая формула дана нам уже ясно во 2Кор. 13: 13: “Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святаго Духа.., ” — и эта же формула вошла почти во все анафоры.
3. Апокалиптическое видение 4-х животных, взывающих: “Свят, Свят, Свят” (Апок. 4: 8), [62] в связи с видением пророка Исайи (6: 13), [63] также очень рано входит в состав евхаристической молитвы

 

Дополняя эти данные новозаветных книг более поздними свидетельствами святого Иустина Философа, святого Иринея Лионского, святого Игнатия Богоносца и Апостольского Символа, Фрир приходит к выводу чрезвычайно ценному, a именно, что древнейшая анафора была тринитарной молитвой. Более подробно об этом будет сказано при рассмотрении свидетельств Иустина Философа в связи с древнейшей эпиклезой. Пока что считаю нужным сказать, что историко-литургическое исследование этого вопроса должно вестись именно так, параллельно с изучением развития тринитарной доктрины и тринитарных формул. Евхаристический канон есть раскрытое литургическое истолкование догмата ο Святой Троице, творении, искуплении и освящении. Все доступные нашему изучению памятники подтверждают это. Во времена более древние надо искать тот же подход. Β литургике, как в живой и жизненной философии Православия, догматика находит свое раскрытие и молитвенное переживание. Если бы когда-то верили по-другому, то и молитвенное толкование этой веры было бы иным. Нужно искать то, что скрыто и еще не выявлено, или же предположить изменение догматического сознания, эволюцию или, может быть, даже революцию в догматах.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: