Глава 31 Неожиданное освобождение.

 

 Всё заволокло дымом, который забивался в лёгкие и не давал свободно дышать. На улице было тускло, отчего чувствовалась отдалённая и неощущаемая, но странно давящая на мозг резь в глазах. Движения сильно скованы и заторможены, напоминающие, как человек двигается в воде и идёт, будто в замедленной постановке или прокрутке фильма. Руки и ноги практически не повиновались, слишком медленно и лениво переставляясь с места на место.

 Перед глазами стелился пламенеющий центр Рима, точнее то, что от него осталось. Всюду полыхал огонь, и сильно пахло гарью, что практически неощутима била в нос, но как–то не обычно. Звуки выстрелов и грохот залпов сотен орудий подобно барабаном давили на уши, но вся эта канонада смешалась в один странный протяжный вой. Тысячи пуль разрезали пространство, решетя всё в вечном городе, превращая его в кладбище надежд. Под ногами уже не было асфальта или плитки, лишь перепаханные артиллерийским огнём участки земли.

 Город был разделён буквально надвое. Над первой частью города развивались самые различные цветастые флаги разной тематики, а над второй спокойно реяли чёрные стяги с орлами, будто оставаясь символами нерушимости и монолитности на которую гнусно покусились. В первой части города беспрестанно и фанатично выкрикивались лозунги: «На революцию», «Слава Свободе», «Нет тирании» и ещё тысячи схожих по смыслу и рвению кличей. Со второй части слышались девизы, которые кричались в водовороте патриотизма и веры: «За Рейх», «Смерть Отступникам», «Горе слабым».

 Город был буквально разорван на две абсолютно разные, противоположные и чуждые друг другу части, которые готовы были готовы грызть друг другу горло за собственные истины с небывалым остервенением.

 Командор растерянно шагал посреди растерзанного города вглядываясь в его руины. Серый смог предательски застилал дорогу, а лёгкие наполнял запах гари. Броня Эстебаноа была полностью разорвана, а оружие разбито. В руках было некое подобие старого короткого меча, схожего с давно ушедшим, канувшим в века истории, римским гладиусом.

 Парень повернул голову направо и увидел абсолютно выгоревшее отделение министерства Идеологической Чистоты. Чиновники и служащие этого министерства заживо сгорели в огне милосердной революции. Он повернул свою голову налево и увидел, что вдоль улицы повешены десятки служащих Имперор Магистратос, оставшиеся верными империи, но никогда не обидевшие ни одного человека, лишь выполняли свою мелкую и незначительную работу по поддержанию жизни народа Рима. 

 Там где шёл Командор, на виду было выставлено «правосудие» революционеров, что сражались за свободу и добро, как они с пеной, фонтанирующий изо рта, уверяли всех и вся. Он видел, как люди, стремящиеся к свободе, и требующие справедливости прошли по городу кровавым вихрем, убивая даже тех, кто не был повинен в их горестях. И это была справедливость той оппозиции, что объявляла себя защитницей людей?

 Эстебано ужаснулся. Он не понимал, как мнимая свобода может пьянить людей и делать их своими рабами. Нисколько даже уже устоявшийся режим Канцлера, сколько противоборство его основным идеям настолько одурманили людей, что они были готовы загрызть любого, кто встанет у них на пути.

 Командор посмотрел на множественные баннеры, где раньше размещались портреты Канцлера. На них теперь висели новые портреты, наспех наклейные повстанцами в бунтарском экстазе. На них красовался новоявленный правитель нового государства. На них был Лорд–Магистрариус, готовившийся стать первым президентом или тем, кем он себя назначит. А под его портретами были фразы: «Он нам дал свободу», «Слава новому лидеру! », «Для него мы всё, а он для нас больше чем всё! » и ещё тысячи подобных, своим мятежным рвением затмила идейный фанатизм Рейха. Командор сразу заметил, что один культ личности стремительно менялся на другой и революционеры так яростно объявляли себя вне всякого нового почитания, что сами становились рабами нового мира.

 Там, где должна быть свобода, ею и не пахло. Её заменили лишь на почитание того, кто о ней заговорил, а саму свободу подменили на некую эфемерную идею.

 Командор еле переставлял ноги, будто они у него вязли в воде. Он постоянно осматривался и повсюду видел, как посреди руин, вихре пуль и столбах дыма «торжествует свобода», что похоронила под грудами старого мира десятки тысяч людей в Риме и ещё миллионы по всему Рейху. Империя полыхала.

 Внезапно из здания отдела министерства Надзора за Косметической Продукции доносились отчаянные крики женщины. Из практически выгоревшего здания выбежала молодая коротко подстриженная белокурая девушка, лет двадцати пяти. Её вид напомнил Командору его старую знакомую, что большим горем отозвалась в его душе тогда, ещё в эпоху становления «трёх солнц». Сразу за ней выбежало двое мужчин, явно с недобрыми намерениями.

 – Иди сюда, цыпа! Больно не будет! – Неистово и безумно орал один из преследователей.

 Девушка увидела Командора и буквально ударилась ему в грудь, и неистово закричала, чтобы он ей помог. Парень сразу спрятал её от лап преследователей за собственной спиной.

 – Пошёл отсюда, здесь решаются дела революционной важности! – Нагло высказался другой преследователь в сторону Эстебаноа.

 – И это ваша революция? Это её благородная цель? И это и есть ваша свобода? – Вопросил Командор, не скрывая возмущения.

 – Да ты…

 Преследователь не успел договорить фразу. На него яростным штормом обрушились удары клинка Командора, несколько раз, сквозь хруст, пробившие грудную клетку. Второй даже не успел достать свой пистолет, как меч молниеносной чертой блеснув пронёсся по шее мятежника.

 После того как нападающие были убиты, девушка что–то благодарственно буркнула и побежала прочь в слезах, ища новое укрытие.

 Командор пошёл дальше по улице и впереди он увидел табличку на высоком столбе: «Жертвы Революции». Он решил посмотреть на «жертвы».

 Подойдя к месту, он увидел слабо различимые тела, выложенные по линии. Командор подошёл к первому телу и обомлел, его окровавленный клинок со звоном рухнул на землю.

 Белые волосы, острые черты лица, серо–зелёные глаза.

 – Габриель. – Тихо и тяжко прошептал Командор.

 Тот, кого он должен был охранять от всех возможных напастей сейчас лежал мёртвым. Он на протяжении долгих лет оберегал его от любой опасности, но не смог уберечь от самой коварной и хитрой. Эта опасность самая сладкая и манящая в жизни. Без неё не способен жить не один живой человек. Это дело революции. В серо–зелёных глазах парня так навечно и остался взгляд, полный надежды и веры в светлое будущее, но столь дерзко оборванный шальной пулей.

 Как бы ни хотел Командор, но он не смог уберечь Габриеля. Он не исполнил своей единственной клятвы. Мир вокруг рухнул.

 Но вдруг активное, если не яростное толкание в плечо стало рассеивать этот иллюзорный и адский мир, разыгравшийся в сознании одного человека.

 – Эстебано, что с тобой! Ты в порядке? – Услышал сквозь сон парень беспокойный голос своего сокамерника.

 – Да! Что случилось! – Мгновенно выпалил проснувшийся Эстебано. – Я весь в поту! Проклятый кошмар. – Злобно выругался парень.

 – Ты сопел, стонал, а потом стал выговаривать чьё–то имя. Тебе, что, реально кошмар приснился? – Всё с таким же беспокойством интересовался разбудивший человек.

 – Да… Что–то вроде этого. – Всё ещё даже не пошевельнувшись, ответил ему Эстебано, но тут, же перевернулся на спину и спросил. – А сколько времени?

 – За десять часов, ну и долго же ты провалялся. – Послышался беспардонный ответ.

 – А кто меня вчера до двух ночи в карты заставлял играть? – Последовал ответный вопрос.

 – А ты больно сопротивлялся. – Нагло пришло в ответ.

 Эстебано, сквозь лёгкую боль и сонливое отягощение, сумел подняться и присесть. Его тело ещё побаливало от полученных в Африке ран, но он быстро шёл на поправку. Кости сживались, мышцы восстанавливались, а раны затягивались.

 Однако, он всё ещё не мог поверить, что его лишили звания, обвинили в преступлениях и кинули гнить в эту темницу. Бывший командор мог только благодарить Бога, что этот карцер находился в миланском аванпосту и Малик с Антонием могут к нему периодически зайти. Его удивляло, как проповедник смог так быстро здесь обосноваться и ко всему привыкнуть. Но сейчас его не это не особо волновало.

 Он вспомнил, что было во сне и это его ужаснуло. Бывший командор просто не мог допустить то, чтобы Габриель пал жертвой революции и тем более больных амбиций Главного Лорда. Он не мог позволить юноше участвовать в этом безумии и положить себя на алтарь революции. Но что сейчас он может сделать, сидя в сырой камере на пару с Ротмайром? Эстебано просто не мог найти ответа.

 – Вот держите, месье бывший командор. – С издёвкой сказал бывший верховный лорд и протянул кружку с чаем.

 Эстебано аккуратно взял железный исцарапанный сосуд, из которого обильно валил пар и сделал маленький глоток.

 Струйка чая несильно обожгла горло, от чего сокамерник Ротмайра слегка поморщился.

 – Мда, две недели уже здесь сидишь со мной, а ещё не привык к кипятку. – С улыбкой заявил Ротмайр.

 В памяти Эстебаноа тут же промелькнули моменты, когда его сюда привели. Его тело тогда периодически ломало от боли, а душу от бессилия и позора перед полк–орденом. Он вспомнил тот безудержный и просто безумный смех Ротмайра, когда его сюда привели. Ещё первую неделю в камере он беспрестанно и изощрённо издевался над бывшим командором, точнее над его обстановкой, но всегда тактично и с пониманием избегал темы Габриеля. Но, ни смотря, ни на что бывший верховный лорд оказался довольно интересным собеседником. Именно он поведал Эстебаноу всю историю сегодняшнего Канцлера от начала и до конца. Слушая его историю, бывший командор, теперь мог понять своего правителя и всё больше он понимал, что Лорд–Магистрариуса нужно как можно быстрее смещать с должности или вообще арестовывать с последующей изоляцией от общества. Ибо именно этот царёк бюрократии может повести за собой легион недовольных людей на штурм Рима и попрать порядок, устаявшийся десятилетия назад. И самое страшное – в этот легион может попасть и Габриель. И это его не просто волновало, ему хотелось выбить дверь в камеру, выйти, найти Лорд–Магистрариуса и собственноручно вытрясти из него душу. Но этого не мог. И это ощущение бессилия было хуже всего, ибо оно просто убивало бывшего командора.

 – Что с тобой, что ты такой хмурый, как небо над Великой Пустошью? – Перетасовывая колоду старых, оборванных и мятых карт спросил Ротмайр.

 Эстебано лишь отмахнулся со словами:

 – Да ладно.

 Ротмайр исказил лицо в гримасе недовольства.

 – Это из–за того мальчишки?

 Эстебано в ответ одарил своего сокамерника холодным и железным взглядом, что как горох об стену оттолкнулся от чёрствой души сокамерника.

 – Ох, конечно же! – С недовольством воскликнул Ротмайр и добавил. – Да не беспокойся ты, тот прохиндей Антоний позаботится о нём. А если он взялся за дело, то всё будет в полном порядке. Я–то по себе знаю. – Попытавшись успокоить своего товарища, твердил бывший верховный лорд.

 Но бывший командор не услышал его. Он был полностью в своих мыслях. Сейчас Эстебано проклинал весь мир и в том числе свои ошибки, которые он смог допустить. Бывший командор сейчас занимался полным ментальным самопоеданием.

 Ротмайр, видя отчаяние и всё усугублявшееся отчаяние Эстебаноа, решил хоть как–то разогнать этот душевный мрак.

 – Давай партейку разыграем? – Стараясь оживить своего сокамерника, предложил Ротмайр, тряся в руках мятую и старую колоду карт.

 На удивление бывшего верховного лорда Эстебано согласился с ним сыграть, хотя довольно часто отказывался от игры.

 Ротмайр стал неторопливо тасовать карты, внимательно посматривая на своего товарища. Бывший командор в свою очередь медленно с пустотой в глазах попивал горячий чай, который успел изрядно остыть в прохладной камере.

 – Ну, что гонять будем?

 – Давай двадцать одно. – Предложил Эстебано.

 – Ну, хорошо.

 Ротмайр стал аккуратно раскладывать старинные карты. 

 – Откуда у тебя такой раритет? – Удивлённо вопросил бывший командор.

 – Ах, это. – Указав ладонью на помятые, буквально рассыпающиеся, карты, сказал Ротмайр. – Это очень старые и древние карты. Ещё времён дорейховской эпохи.

 Они могли играть целый день, но зачастую всего Эстебано сидел часами в полном молчании, а его сокамерник играл сам с собой. Но порой они разговаривали на интересные темы. Ротмайр рассказывал, кого в Имперор Магистратос и Империал Экклесиас легче всего было подкупить. Кто из лордов был более привередлив в своём сладострастии. Но больше всего Эстебаноа заинтересовал разговор об «Неведомых врагах», что неустанно пытались нанести ущерб канувшему в лету Верховному Капитулу. Ротмайр вечно сталкивался с проблемами плохой работы Имперор Магистратос, связанной с бесконечными проволочками его указов и плохой, как ему казалось, системой управления всей этой массивной и монолитной бюрократической машиной. И только потом Ротмайр понял, что всё это время ему оказывалось вялое, но действенное сопротивление в лице самого Лорд–Магистрариуса. И он был обескуражен этим фактом.

 Игра шла уже минут пять, но настроения у Эстебаноа никак не появлялось. Этот сон просто сломал его. В один момент он просто взял и отбросил карты, выразив своё нежелание дальше играть, хотя явно выигрывал. После этого поступка Ротмайр нахмурил брови и недовольно спросил, ужя яростно негодуя от поведения своего сокамерника:

 – Да что с тобой такое? Что? Тот мальчонка сильно важен?

 – Ты не представляешь как. – Тяжело выдавил из себя Эстебано.

 – Ох, ну тогда расскажи мне эту историю. – Спокойно, но с ноткой требовательности попросил Ротмайр.

– Да что тут рассказывать. – Тяжело, даже для этой обстановки начал бывший командор. – Я в давнее время был спасён одной молодой семьёй. И поклялся защищать их ребёнка. Их ребёнок рос, но надзор за ним не умолялся не на день. А потом я неожиданно узнаю, что родителей, моих спасителей можно вызволить из ада. И что?! – Гневно вскрикнул Эстебано, что аж Ротмайр испугался и слегка дёрнул руками. – Они мертвы, а я в карцере и не способен, что–либо сделать.

 Несмотря ни на что, ни на карты и бесконечные игры сокамерника, ни на постоянные посещения Антония и Малика, ни на хорошие новости о Габриеле, бывший командор не реагировал, не способный никак успокоиться. Его душу постепенно прожигал и систематически поедал чёрный мрак, заставляя его проваливаться всё глубже в пучину безумия. Казалось бы, скоро он вконец сойдёт с ума.

 Внезапно замок на двери стал щёлкать, готовясь к тому, что его сейчас откроют. Эстебано по привычке подумал, что к нему сейчас зайдут привычные для него знакомые. Но вот дверь открылась, и в камеру вошёл высокий человек в чёрных прилегающих одеждах, классического типа.

 От этой картины Эстебано просто обомлел. Всё его плохое настроение, апатия, уныние и отчаяние мгновенно развеялись, сменившись глубочайшим удивлением. Он ожидал увидеть кого угодно, но не его. Бывший командор просто сорвался со своего места и буквально полетел навстречу вошедшему человеку.

 – Карамазов! – Воскликнул Эстебано стремясь заключить друга в объятия.

 – Да, это я. – Спокойно и с улыбкой ответил вошедший и они оба тепло и по–дружески обнялись.

 – Ты что здесь делаешь? – Радостно спрашивал Эстебано, держа своего друга за плечи.

 – Пришёл тебе лично сообщить тебе радостную весть. – Не скрывая очень редкой улыбки, говорил Верховный Инквизитор.

 – Что за весть? – С огромным любопытством поинтересовался Эстебано.

 – Тебя оправдали! – Радостно вскрикнул Карамазов.

 – Вот холера, мне опять одному здесь сидеть. – Недовольно и практически неслышимо для остальных из подлобья пробурчал Ротмайр.

 Они ещё пару мгновений стояли в полной тишине, после чего инквизитор похлопал по плечу Эстебаноа и тихо сказал ему:

 – Пошли, поговорим.

 Карамазов и бывший инквизитор вышли из камеры, оставив в ней всего одного человека.

 После того, Эстебано покинул ненавистную ему камеру, то в душе сразу появилось некое эфемерное чувство свободы.

 – Как у тебя с ранением? – Поинтересовался Эстебано.

 – С ранением у меня всё в порядке. Слава медицине Рейха. А вот у нас проблемы. – Ответил уже с мрачностью, сменив свою улыбку, на каменное ворожение лица, твёрдо сказал Карамазов.

 – Что случилось? – Беспокойно вопросил Эстебано.

 – Тебя оправдали и восстановили в звании Командора, но после того, как я и Верховный Отец прислали специальные прошения вашему Консулу. Первоначальное решение вашего суда было явно не твою пользу. Они хотели оставить тебя в этом карцере на три года за «предательство». К тому же, твоя ситуация и поступки готовы разделить полк–орден буквально надвое. Одни считаю, что ты поступил достойно, ради спасения Рейха, а другие же считаю, что ты нарушил священные запреты и догматы полк–ордена. Поэтому у тебя сейчас множество врагов в твоём же доме.

 Теперь уже Командор посмотрел с недоумением в глаза Верховного Инквизитора. Он понимал, что ему что–то явно недоговаривают.

 – Но это, же не единственное, что ты можешь сообщить? – Пытаясь выйти на интересующую его тему, Командор стал задавать наводящие вопросы.

 И к его удивлению, Карамазов не стал что–либо утаивать или юлить, стараясь перейти на другую тему.

 – Всё приняло плохой оборот. – Мрачно начал инквизитор. – Война в Иберии окончена, но это лишь добавит уже нам проблем. Канцлер, ведомый желанием мстить, начнёт со свежими силами искать новых врагов. И это знает Лорд–Магистрариус.

 – Что? Откуда?

 – У меня есть свои источники. Но не это важно. Этот король своей империи понимает, что молот правосудия может и обрушиться на него. За последние сутки были им, лично изданы десятки противоречивых указов, которые явно стремятся ослепить око Рейха только в Риме.

 – А почему Канцлер ничего не заподозрил? – Удивлённо задал вопрос Эстебано. – И почему это не ощущается по всему Рейху?

 – Во–первых, наш правитель безгранично доверяет главному бюрократу, надеюсь тебе всю историю рассказал твой сокамерник. – Вымолвил Верховный Инквизитор и бросил недружественный взгляд в сторону камеры. – Во вторых, остальная империя пребывает в полном неведении, так как все приказы касательно только Рима, в обход стола Канцлера. Видимо Главный Лорд спешит объегорить нашего правителя.

 – И? – Спросил восстановленный Командор, не понимая, к чему клонит его собеседник.

 – Он не собирается идти на революцию. – И наконец, уже мрачно разъяснил всю ситуацию инквизитор. – Он готовит переворот.

 – Что ты хочешь этим сказать? – всё с тем же непониманием спросил Эстебано.

 – Всё должно свершиться в ближайшие дни. Я точно могу сказать, что уже в течение недели он попытается смесить нашего Канцлера с должности. О чём говорит просто тотальный вывод войск из столицы.

 – Всё действительно принимает мрачный оборот. – Поникши начал Командор, но потом с огнём в глазах спросил. – Надо же что–то делать в таком случае? Что мы должны сделать ради спасения империи?

 – Я знаю. – Гордо заявил Карамазов и тут же озирнул взглядом своего друга. – Через несколько часов соберётся Орден и Верховный Отец, и я, и как ни странно сам Консул настаивали на том, что бы ты там присутствовал.

 Это новость несколько разогнала мрак, повисший на душе у Эстебаноа. Но всё же только что полученная информация просто ввела Командора в шок.

 – Это честь…

 – Ещё мы просили, чтобы там выступил Ротмайр, как человек, долгое время пробывший рядом с Канцлером. – Прервав Командора, отчеканил Карамазов.

 Эстебано лишь улыбнулся и похлопал по плечу своего близкого друга со словами:

 – Вот теперь вижу перед собой своего побратима, готового ради дела перебить даже своего друга. А то ещё устроил маскарад и с улыбкой вошёл.

 Инквизитор в ответ лишь слабо улыбнулся.

 – Ладно, сейчас его оповещу. – Сказал Командор и подошёл к отрытой камере, в которую заговорил. – Ротмайр, собирайся, тебе здесь одному сидеть не придётся.

 

Глава 32. Начало Раскола

 Тем же днём. Раннее утро

 На улице стояла прекрасная, слегка морозная погода, пощипывающая кожные покровы жителей Милана. Ветра совсем не было, лишь стоял плотный холодок, дающий своё освежению любому кто выйдет на улицу в этот прекрасно начинающийся день.

 Дверь от серого безликого дома открылась, и оттуда вышел парень. Его лик не отражал радости или даже гнева. Лицо этого юноши было просто пропитано безразличием с неимоверно отягощающей апатией. Габриель однозначно был печален и отражал все круги адского отчаяния, что могли поселиться в душе человека. Его одежда была одноцветно серой и практически безликой. Штаны, куртка и даже кроссовки не отражали разнообразия в одежде. За что, кстати, его похвалили бы слуги бессчётных министерств и добавили ему пару баллов за «ревностное соблюдение идеалов и постулатов Рейха». Но ему были безразличны бонусы государства, которые он мог получить за своё невзрачное одеяние.

 Граммофоны снова протяжно завыли свои сахарные похвалы Канцлеру и бесконечный монотонный поток восхвалений Рейху, как чуду, что потёк по улицам славного города и должен был усластить души граждан империи.

 Но юноша не обратил на них, ни кого внимания, которое обычно к ним обращал, злостно проклиная их всем своим сердцем. Сейчас в нём даже этой эмоции не возникло, лишь пустота взывала в душе.

 Лёгкий морозец несильно ударил в лицо, вызвав на коже лёгкое пощипывание. Но юноша не обратил на это внимание, лишь поднял голову и грустно посмотрел на серое, густо затянутое облаками небо. Оно оказалось до боли серым, отражая все разбитые яркие грёзы, что ещё недавно обогревали своим больным теплом душу юноши, а сейчас безжалостно жалили его сердце своими осколками.

 – Здравствуй! – Крикнула соседка, тоже выходящая из подъезда на немного вырвавшая парня из затяжного падения в серую бездну.

 – Здравствуйте. – Без эмоций и сухо ответил ей Габриель, даже не повернув на неё головы и не обратив взгляда.

 – Ты куда в такую рань? – Активно поинтересовалась женщина.

 – В академию. – Без эмоций, лишь шевеля сухими губами, дал свой ответ юноша, практически не смотря на соседку.

 – А, понятно. А я вот бегу на производство. У нас через несколько минут недельный отчёт, а потом молитва святейшей троице.

 – Кому? – С недоумением, несколько пробившим эту стену серости и уныния, спросил юноша.

 – Ты что не знаешь? – Удивлённо вопросила соседка. – Вам же должны были рассказать об этом ещё в детстве. Святейшая троица это Канцлер, Бог и Рейх.

 Юноша это действительно забыл. Последи страшной круговерти тяжёлой учёбы, пламени губительных чувств и активной деятельности в подпольной оппозиции он стал забывать про бесчисленные каноны Культа Государства.

 – Ну ладно, мне надо бежать. Ты впредь будь поосторожней. И не говори при людях, что чего–то не знаешь про наш Рейх. Прощай. – Потрепав юношу за плечо, она развернулась и буквально скрылась через несколько моментов, да так быстро, что парень просто не успел с ней попрощаться.

 Ему нужно было идти на учёбу. Хоть сегодня всего одна пара, но Габриель не хотел иметь пропуски в Академии, ибо могли быть серьёзные проблемы и положить тень сильнейших сомнений на авторитет и «верность идеалам Рейха» юноши.

 Все знали про «Академический Кодекс», составленный министерством Полного Образования, министерством Высшего Образования, министерством Идеологической Чистоты и Культом Государства. В этом кодексе были прописаны все правила поведения для студентов и учителей вплоть до интимных подробностей, которые строго регулировались государством, дабы никто не нарушал основных идей империи. В нём своё отражение нашли все аспекты студенческой жизни, которые можно было только вообразить. От распорядка учебного дня, до стандартных шаблонных схем для построения новых академий. В него сумели так же вписать «Полуденную Учебную Литургию», когда под надзором своих преподавателей, сторонниками Культа Государства, чиновниками и служащими Имперор Магистратос и священником из Империал Экклесиас проводилось специальное светское таинство, мало похожее на настоящую литургию. На специально отведённой площадкой, которая могла быть и внутри и извне академии собирались все студенты. Они молитвенно повторяли слова шестьдесят четвёртого псалма из «Молитвенника Рейху» «И да будет ему слава в учении» за представителем Культа Государства. Священник Империал Экклесиас следил за тем, чтобы на «литургии» не была произнесена ересь, а представители Имперор Магистратос строго конспектировали каждое действо и строго следили за порядком на мероприятии. И к каждой академии была приписана так называемая «литургическая коллегия», состоящая из представителей трёх Департаментов власти.

 После окончания псалма каждый учащийся вкушал «Рейхс просфору» – специальный чёрный бедный хлеб, который был больше на камень похож. А когда все таинства были окончены и отпеты все гражданские псалмы во имя Канцлера и государства, то студент мог вернуться к своим учебным обязанностям.

 Габриель всегда считал несуразностью этот глупый обряд, пологая, что это таинство акт фанатичного культа личности и просто религиозного почитания государства. «Рабское преклонение и угнетение личности» – всегда высказывался по этой «литургии» Алехандро. И юноша полностью с ним соглашался, желая, чтобы этот обряд ушёл в бездну, вместе с самим Рейхом и взошло солнце новой свободы над древним городом, что осветит холодные и запуганные диктатом империи души людей и укажет им путь в новый дивный мир.

 Юноша оторвался от размышлений про «Кодекс». Как бы он не хотел, но ему нужно было явиться, пускай всего на одну, пару.

 Габриель начал свой короткий путь по серому, казалось постепенно обезличивающемуся, городу, медленно тонувшему в бесконечных догматах и постулатах Рейха, что стали самой культурой империи. Пространство сжимали безликие здания, просто вдавливая душу, больше похожие на склепы былой эпохи, похоронившие её под собой. Всюду шастали прислужники Имперор Магистратос, неустанно контролируя все аспекты жизни огромного города от работы городской канализации до маршрута самолётов в небе. Под их ведение попадали все уровни городской жизни: от качества выполнения работы дворников до надзора за исполнением приказов градоначальника и приведением в жизнь реформ. По улицам беспрестанно слонялись уличные комиссары, неистово запугивающие народ одним своим присутствием и алчно ищущие возможны отступников. Никто, даже градоначальник, не смел, подумать иначе, чем диктуют постулаты Рейха при их присутствии, ибо это могло закончиться весьма плачевным исходом. На маленьких двориках и огромных площадях неустанно в порыве религиозного экстаза ревностно рассказывали свои проповеди «монахи» из Культа Государства, с пеной у рта призывающие фанатично служить государству и отдать всё на благо родины. С бочек на улицах и до экранов телевизоров они вещали про правильность постулатов Рейха, ревностно поясняя, что есть только эти догматы, указывающие путь к идеальному миру, где есть праведность и покорность, дающие безграничный порядок и преступить их, значит предать всех и вся. Они всюду и везде ставили «Фолиант Гражданина» на равных со Священным Писанием и законами самого Канцлера, фанатично доказывая, что «фолиант» и предопределяет всю жизнь в империи.

 Габриель, продвигаясь по улочкам Милана, лицезрел весь этот государственный монолит, что своим могуществом любого мятежника и отступника в пыль разотрёт и развеет над бескрайним пространством империи. На любое требование о свободе, человеку ответит адский хорал залпов орудий и проклятий.

 Юноша просто не мог поверить, что хоть какая–то революция способна ни то, что его сокрушить, сколько даже поцарапать этот чёрный монолит, под зловещею тенью которого жили люди, вечно находясь в страхе и следя за каждой своей мыслью. Вся эта система способна перемолоть любую дисседентную идею просто в пыль и развеять её над могилами тех, кто посмел усомниться в святости Канцлера и нерушимости Рейха.

 Чтобы хоть как–то отвлечься от гнетущей серости этого мира он решил уйти в мир собственных воспоминаний.

 Уже больше недели они вышли на новый уровень своей оппозиционной деятельности. Лорд–Магистрариус  выделил им отдельное здание и двух кураторов, чем, по сути, и обеспечил новый виток, как им казалось, священной борьбы, но практически бесполезной борьбы с Рейхом.

 Здание было действительно огромно. Да, пускай оно и было двухэтажным в высоту, но в ширину постройка была невообразимо большое, больше напоминавшее зал ожидания и терминал массивного аэропорта.

 Это здание бывшей типографии было опечатано и заброшено, но это не значит, что в нём должно царствовать запустение и разруха, способные за короткое время плесенью и грибком буквально съесть любую постройку. Министерство Наблюдения за Заброшенными Зданиями ревностно следило за порядком в заброшенных постройках и следило, когда придёт новый владелец, сохраняя помещение в чистоте и ухоженности. Но ещё одной задачей этого министерства была слежка за тем, чтобы заброшенные здания не становились пристанищем для сектантов и отступников, что стремятся скрыться от всевидящего ока Рейха.

 Придя в здание ребята сразу стали его и всё своё движение перекраивать по собственному усмотрению, как того желали.

 Само старое движение начало называть себя уже не «братством», а Партией, как настояли главы всех прошлых ячеек сопротивления в Милане. Во главе всего, на всеобщем голосовании, был поставлен Лорд–Магистрариус, названный «Гегемоном революции». В благодарственном пылу они решили поставить его во главе всего движения, и сделать его голос решающим. К сожалению, для ребят, сам глава Имперор Магистратос никак не прокомментировал это событие. Сразу за ним шёл так называемый «Голос Истины» – совет из трёх человек, состоявший из бывших глав трёх отдельных движений. Ариан отказался чувствовать, как он сам высказался: «В жалкой игре в свободу». Об его уходе особо никто и не сожалел, посчитав его «легко воспламеняемым нежелательным и асоциальным элементом» – Как выразились Бертолдо, буквально вторя Алехандро.

 Сразу после за этим «Голосом Истины» шёл «Партийный Пленариум» – ставший собранием пятнадцати выбранных человек. И как все решили, этот «Пленариум» решал дела партийной важности и созданием основных положений, касающихся движения.

 А потом ребят стало не остановить. Они стали похожи на миниатюрное квазигосударство или на некий политический орден, что ведом собственным энтузиазмом. Ими были созданы много новых структур, ибо все, почувствовав в душе пьянящий вкус преобразований и реформ, стремились к созданию чего–то нового, что станет по своей задумке жёстко противостоять идеалам Рейха. Это были сырые новообразования, приведённые в жизнь нисколько на опыте и знаниях, сколько на личном фанатизме и рвении к чему–то новому.

 Все работали усердно, стараясь как можно больше сделать для Партии и внести как можно больший вклад для общего блага.

 За первые дни было создано новое положение, получившее бравое и новое для ребят название – «Конституция». В ней участники всего движения постарались отразить все идеи и основополагающие правила для Партии, что естественно буквально попирали все истины Рейха.

 Но не всё было так хорошо. Первое, что сделал «Голос Истины», а потом и «Партийный Пленариум» это объявил «необходимый мораторий на идеологии». Нет, они не были запрещены, каждый мог придерживаться любой политической, духовной или экономической идеи, что была приятна его душе. Каждый мог высказаться по ней и даже объявить дебаты любому другому представителю другой идеи. Было запрещено ставить во главе Партии определённую идеологию. Даже в «Конституции» было сказано: «Никакая идея не может быть главенствующей в Партии, и поставлена во главе её, ибо это противоречит основам свободы и демократии, что являются наивысшими». Вся Партия выразило общий курс, направленный только на свержение власти Рейха в Милане и установления, как им казалось, справедливого правления.

 Не все были рады такому положению дел. Ведь всегда кто–то был готов поставить некую идею выше всего сущего, даже если это попирало все основные догматы Партии.

 Давиан сразу и резко высказался против такого правила. Он ревностно и фанатично утверждал на всеобщем собрании: «Да как так! Разве идея это не самое важное!? Именно один идеологический стержень способен скрепить всю Партию на единых основах! Без него она просто рассыплется! »

 Давиан ещё очень долго яро распылялся перед всеми на эту тему, глубоко рассуждая по этому поводу и чуть ли не проклиная тех, кто решил принять решение о «моратории на главенство идеологии». Но его особо никто и не услышал, и даже не собирался, ведь он противоречил словам самого Лорд–Магистрариуса, который единственный мог указать верный путь во тьме и направить посреди мрака тирании, как полагали ребята. Все культурно и цивилизованно выслушали парня, но потом так, же спокойно отклонили его претензии. Он ещё долго не мог успокоиться по этому поводу.

 Но самое худшее, что могло произойти в единой Партии – вокруг Давиана стали собираться его единомышленники, постепенно обособлявшиеся в совсем отдельную группу. Они стали походить на отдельное, собственное движение, совсем чуждое для всей Партии. Сначала они заняли определённые помещения, назвав их «Первой коммуной на территории Рейха, а значит неприкосновенной для остальной Партии». Потом сторонники Давиана стали делать красные нашивки у локтя и создавать собственные органы управления практически отделившимся движением. Среди них большое влияние на коммунистов «совет коммуны», когда собирались все члены этого нового движения и принимали самые важные решения. 

 Воспоминания о назревающем расколе стали постепенно рассеиваться по мере того как Габриель приближался к своей академии.

 Он открыл её двери, прошёл через металлодетектор, способный отследить любую металлическую бляшку и если человек пронёс больше металла, чем положено инструкцией Рейха, то аппарат начинал неистово верещать. И если у студента не оказывалась разрешения или уважительной причины, почему у него так много металла, то ему инкриминировалось «Возможное покушение на безопасность в учебном объекте», что естественно могло привести к потере умственных ресурсов страны, а значит, отсюда вытекала ещё одна статья – «Заведомое предательство и покушение на стабильность Рейха». Приглашались комиссары из Трибунала Рейха, и начиналось расследование, ибо металл мог быть в составе взрывного средства. В памяти людей ещё не поблекли кошмаров терактов, что мрачной россыпью расползались по всей Европе, времени эпохи «Зелёного полумесяца». И первый канцлер помнил эти слёзы на щёках людей и родных, когда он, будучи ещё юношей, лицезрел, как целые небоскрёбы в городах исчезали в вихрях адского пламени чьего–нибудь религиозного фанатизма. А по сему, прейдя к власти он разумно объяснил этот контроль, прямо перед народом: «Вы видите спокойный мир как идеальный? Вы видите спокойствие идеалом? Что ж, я дам вам его, только взамен мне понадобится немного вашего вольнодумия». И первый правитель сделал так, что не было больше терактов выкрашенных в идеологические цвета или полыхающие религиозным фанатизмом. «Одна идея, одна вера, один народ и максимум контроля над всеми» – Произнёс первый канцлер, когда было выжжено последнее государство – «Конклав Независимости» не примкнувшее не к одному из трёх блоков. И народ был лишён своей свободы, но взамен ему дали чего он так желал – спокойствие.

 Габриель спокойно прошёл этот металлодетектор – монолитное и серое воплощение одного из идеалов эпохи и прошел внутрь своей академии.

 Весь холл был просто усеян предметами Культа Государства, что сияли своей праведностью и внушали свою правильность студентам, как задумывалось. Висели плакаты, повествующие о величии государства и правителя, просто исписанные цитатами. Практически недвижимо стояли штандарты и флаги Рейха, что слегка покачивались от гуляющего сквозняка.

 Габриель кинул на них безразличный взгляд на все эти предметы и, сочтя их ненужными собственного внимания, стал продвигаться на занятие.

 В академии было почти безлюдно. Занятия сегодня были мало у кого, поэтому коридоры всегда живого здания были почти в запустении, только мрачно и грозно на некоторых местах стояли «ординаторы», неустанно следящие за порядком. Занятия должны были скоро начаться.

 Пара оказалась довольно скучная. Это была обычная лекция по Истории Сложения Языка в Рейхе. Вообще, основным, государственным языком в государстве был новоимперский, ставший синтаксисом латыни и итальянского наречия. Но так, же и признавались и балканские языки, испанский или любой другой язык, распространенный на территории Рейха. Но человек в обязательном порядке должен был знать новоимперский, а потом только уже другие, ибо на них велись все государственные дела. Специально для этого было создано министерство Поддержания Языка.

 На занятиях было довольно мало людей, а в отношении тех, кто не пришел, были отправлены жалобы и прошения об идеологической проверке в их сторону. Ничего особенного. Всё как обычно.

 Он постоянно смотрел на пустующее место, где обычно сидела Элен. Да, именно события последних дней стали причиной беспросветного отчаяния. Юноша не просто был печален, он неистово горевал от произошедшего. И, чтобы не быть вновь осуждённым за излишнюю привязанность, он старался скрывать эту меланхолию. Теперь Элен с Верном встречались и это было не изменить. И юноша с этим смирился, но он не мог выносить то, что новая парочка вытворяет. Бесконечные поцелуи, обнимания, смех и радость царили в отношениях между Элен и Верном. Им даже были направлены жалобы от министерства Надзора за Уровнем Семейной Морали за «Слишком вызывающие поведения в общественных местах» и многие удивлялись, как ещё Верна и Элен не арестовали уличные комиссары. Габриель просто не мог этого выносить, ибо это всё происходило на его глазах.

 Занятия шли долго и нудно. Габриель лишь изредка конспектировал, то, что говорила лекторша. Пока нудно и монотонно она говорила, пара медленно подходила к концу.

 После окончаний занятий Габриель хотел пойти уже домой, ибо ничего интересного не предвиделось, но вдруг он заметил, как к нему спешит Алехандро.

 Его вид был весьма взволнованным, а взгляд выражал глубокое и непреодолимое беспокойство.

 – Привет. Мы с тобой сегодня так и не успели переговорить. – Протянув руку, проговорил парень.

 – Здоров. – Ответил Габриель и сухо поздоровался с другом. – Что ты хотел? – Оставаясь в таком же безразличном состоянии, спросил юноша, будто ему было до этого.

 – Если тебе не сложно, ты можешь сегодня ближе к вечеру прийти в нашу обитель. Мне просто понадобятся все мои знакомые, для того, чтобы они могли выступить на моей стороне. – Дрожа и волнуясь быстро протороторил Алехандро с надеждой взирая на юношу.

 – Где? – Сухо спросил юноша.

 – Сегодня на всеобщем собрании.

 – А что случилось? – Так же монотонно последовал вопрос.

 – Да будь он проклят. – Гневно заговорил м без того эксцентричный Алехандро. – Этот недоделанный коммуняка опять решил поднять вопрос об одной идеи.

 – Что? – С непониманием, чуть развеявшим апатию, вопросил Габриель.

 – Ах, тебя же вчера не было на всеобщем собрании.

 – Так расскажи, что было. – Уже беспокоясь, спросил Габриель, понимая, что в Партии назревает нечто страшное для единства.

 – Вчера, как всегда на «Партийном Пленариуме». – Сказав это, Алехандро обернулся, удостоверяясь в том, чтобы никого рядом не было, кто бы мог услышать разговор. – Мы обсуждали новые способы привлечения в нашу Партию ещё людей. Это было уже вечером. Тут Давиан опять завёл свою шарманку про единую идею, для того, чтобы объединить всех людей под единым флагом. Он естественно не забыл опять упомянуть про то, что если люди в Партии придерживаются единой идеи, то и работать они лучше будут. Мы, конечно, хотели, снова осадить Давиана, но его прихвостни опять стали выносить «Пленариуму» мозг. И вот чёрт, нам пришлось принять его предложение на рассмотрение уже на всеобщем собрании. И его мы решили провести завтра.

 Алехандро, говоря, действительно еле сдерживал свою злобу. Если бы был рядом Давиан, то, несомненно, он бы сейчас на него набросился.

 – Так что от меня требуется на собрании?

 Алехандро улыбнулся. Но его лёгкая улыбка была скорее порождением натужности и душевной усталости, вызванной, как он сам зачастую говорил: «Идеологическими выходками Давиана».

 – Что от тебя требуется? Просто придешь на собрание и проголосуешь против его бредовой и несуразной идеи. А если ещё и скажешь что–нибудь против, то будет просто прекрасно.

 – Хорошо. Я приду. – Холодно ответил Габриель.

 – Вот прекрасно. Я не забуду этого. – Уже с более естественной улыбкой оптимистично сказал Алехандро и попрощался с другом.

 Габриель остался стоять один в коридоре. Его, конечно же, не удивил пыл Давиана, ибо он всегда был ревнителем одной идеологии, которую в Рейхе величали кровавой чумой. Его удивило другое. Когда приняли мораторий на запрет идеологий, то, на всеобщее удивление, Алехандро не стал выражать своё противоречие. Он, стоящий под жёлтым стягом, ярый приверженец либеральных идей, стоял среди тех, кто принял этот «мораторий». Хотя, большинство считало, что именно он начнёт протестовать против этого, ведомый желанием безудержной свободы. Фанатик собственной идеи проголосовал за «мораторий» на идеологии. Это вызывало некоторые подозрения у части людей в Партии.

 Но и тут можно было найти объяснение. Большинство людей, уже пришедших в Партию, придерживалось идеи личной и всесторонней свободы, а остальные различия в нюансах и аспектах мало кого волновало. Все были союзниками старой доброй свободы, что некогда существовала на этой земле и поэтому, между представителями разных идей, но столь похожих, не возникало противоречий.

 Но коммунизм был другим делом. Это странная и чуждая для всех идея вызывала беспокойство у большинства членов Партии. Её проповеди и постулаты были наполнены доктринами о высшем благе. Некоторые люди из Партии её называли даже пародией на идеологию Рейха. Но проблема в том, что у Рейха не было ярко выраженной идейной основы. Это государство было создано консерватором в душе и диктатором по характеру. Он, смотрел на разрозненные государства и образования Европы, обитавшие среди техногенного развращения и плотской похоти. Появились и многие национальные государства были образованные во время «Часа Джихада» или «Эпохи Полумесяца». И этот консерватор, смотря на всё это безобразие, создал государство, где нет чёткой определённой идеологии, но есть основная идея. В этой стране есть лишь личная привязанность к Канцлеру и Рейху, зачем следит министерство Идеологической Чистоты.

 Габриель ещё пару мгновений стоял в коридоре. Он размышлял о многом, практически обо всём и сейчас к его мыслям добавилась угроза грядущего раскола. Юноша уже знал, что скажет, но он не знал, к чему приведёт эта круговерть событий.

 Раскол становился всё более ощутимым и ясным, что своими осколками сыпавшейся Партии же был готов поранить души многих людей. Этого раскола нельзя было допустить.

 

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: