Пристально глядя мне в глаза, она продолжала:

— Если бы Ленин был жив... Выдающийся политик, философ и педагог.

Возле грузовика появился еще один пассажир — паренек лет восемнадцати с фанерным чемоданом красного цвета. Оказалось, он родом из поселка Квиток, в котором я побывал вчера. Парень учился в техникуме в Иркутске, но бросил его, потому что квартирная хозяйка подняла плату за угол, а денег у студента не было. Теперь он устроился бухгалтером где-то в глуши...

Я понимал, что сетовать на судьбу бесполезно, но почему я оказался в плену именно в этих диких местах? Почему все русские, которых я повстречал в Сибири, отрицательно высказываются о Советской России?

Анатоль Франс, приехав в Россию, не стал копаться в материалах и делать «инспекторские» визиты, он просто наблюдал людей на улицах, примечая их жесты и выражение лиц. Недоверчивому и проницательному старцу достало этих впечатлений, чтобы составить образ молодой страны. Андре Жид таким же образом собрал материал для книги «Возвращение из СССР».

Мне, конечно, повезло в том смысле, что я —самый обыкновенный человек — имел доступ к различным документам и возможность совершать небольшие поездки за пределы лагеря, позволявшие мне беседовать с русскими, видеть их повседневную жизнь. По мере того как расширялся круг моих русских знакомых, я все отчетливей осознавал, что советская действительность не имеет ничего общего с теми слащавыми и лицемерными картинками, которые отдел пропаганды в виде листовок и брошюр на японском языке исправно поставлял военнопленным.

Да, темпы строительства поражали. Я видел это собственными глазами. На новой дороге между Тайшетом и Братском уже обосновались шесть автобаз, на каждую из которых помимо десятка американских «студебеккеров» были завезены различные материалы —древесина, столбы для электролиний, шпалы, рельсы, продовольствие. Японские пленные, увязая в топях, прогрызались сквозь скалы, продвигались вперед, оставляя за собой железнодорожное полотно. Работа кипела, или, как любили выражаться русские, шла бурным темпом. На фоне трудовых побед лица людей выглядели особенно понурыми и мрачными, а их одежда убогой...

Михайлюков со Скибой сели в грузовик, и мы тронулись в путь. Миновав нефтебазу на 60-м километре, прибыли на базу 90-го километра, где наш грузовик должен был задержаться до вечера. Базы эти создавались под будущие железнодорожные станции, поселки и города, но пока служили перевалочными пунктами, где каждую пустую машину нагружали попутным грузом. Порожние рейсы были запрещены.

Под вечер наконец нас загрузили. Прибавилось и попутчиков — три человека и одна собака, немецкая овчарка. Мужчина лет пятидесяти с косящими глазами сказал нам, что его перевели сюда начальником одной из автобаз, а прежде он служил в Советской Гавани. Собака принадлежала ему.

Молодой человек с комсомольским значком на груди, похоже, сопровождал шефа базы, потому что называл его «товарищ начальник».

Третья пассажирка, женщина лет тридцати на вид, не проронила ни слова. Она молча забилась в угол кузова, прижав к груди гитару.

Да, подобравшаяся в грузовике компания вполне отвечала духу времени: начальник базы, комсомолец — представитель самой передовой части советской молодежи, два офицера с опытом немецкого плена, неудачница-интеллигентка, едущая к ссыльному мужу, японец-военнопленный и странная женщина с гитарой. Грузовик ехал, разрывая фарами ночной мрак и словно стараясь обогнать стремительно атакующую весну. Мужчины, как это принято в России при быстрой езде, затянули песню:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

В свете фар промелькнули большая пилорама, штабеля шпал. Потом проехали мимо кирпичного завода. На его трубе белой краской было выведено по-японски: «Завершено в 22-м году Сёва подразделением Ямаситы».

Наконец подъехали к реке Тюня. К счастью, ледоход еще не начался. На середине реки, однако, образовались проталины, и ночную переправу запретили. Мы присоединились к десятку грузовиков, ожидавших утра. На берегу пылал огромный костер, взметнувшийся чуть ли не до неба. Мы подсели к костру рядом с шоферами и пассажирами, приехавшими раньше нас.

До чего же были хороши весенние березы в лучах утреннего солнца! Движение через реку началось, как только забрезжил рассвет. Отправляли по одному грузовику, операцией руководил переправщик, строго следивший за тем, чтобы шофер ехал по настилу из нескольких слоев досок. Наш грузовик был десятым в очереди, поэтому мы оказались на другом берегу почти к полудню. До 170-го километра было рукой подать, и вскоре мы попрощались с ленинградкой и пареньком-бухгалтером.

База 170-го километра представляла собой крошечный городок, созданный на месте выкорчеванной тайги. Здание вокзала, завод, гараж, казарма, больница — словом, все в нем было построено из дерева. Сооружения располагались в четком порядке, как фигуры на шахматной доске. Около станции стояло бессчетное множество грузовых вагонов немецкого производства. Я читал надписи: «Германские железные дороги. Мюнхен». Увидел я вагоны и с фирменным знаком Маньчжурской железной дороги. На рельсах, сваленных тут же, стояли клейма компаний «Крупп», «Унион», «Тиссен».

— Комсомольск-на-Амуре такой же деревянный город, созданный на голом месте, — заметил офицер из Советской Гавани.

В кинофильме «Сказание о земле сибирской» показано, как среди глухой тайги в мгновение ока вырастает целлюлозный комбинат. Я полагал, что это лишь фантазия режиссера, но теперь убедился в реальности подобных событии в Советском Союзе...

Дорога взбиралась в гору. Окрестности чем-то напоминали Хаконэ. Снег таял под ярким солнцем. Время от времени грузовик застревал, буксуя в снежной каше, растекшейся по дороге, и мне приходилось собирать хворост и подкладывать его под задние колеса. В очередной раз мы застряли рядом с тем местом, где работали японские военнопленные. Новоиспеченный начальник базы, угрюмо чертыхаясь, начал подталкивать машину. Отзывчивые японцы, побросав кирки и лопаты, поспешили на помощь. А член Коммунистического союза молодежи тем временем, стащив одну лопату, тщательно припрятал ее в кузове. Я знал, что за потерянный инвентарь пленному грозило наказание, по меньшей мере выволочка от десятника. Находились тупицы, которые составляли акт об утере орудия труда по вине военнопленного и представляли его начальнику лагеря. В таком случае пленный был обязан возместить материальный ущерб. Начальник лагеря, особенно если он был в скверном расположении духа, мог отправить беднягу на гауптвахту.

— Верните лопату! У пленного из-за нее будут большие неприятности, — сказал я, хлопнув комсомольца по плечу.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: