Начальник, увлеченный поиском новой добычи, ничего не ответил. Наконец добрался до шкатулочки, в которой я хранил авторучку, наручные часы и две золотые коронки для зубов.

— Гражданин майор! Вы, офицер Советской Армии, должны знать, что международный закон запрещает вам присваивать личные вещи военнопленного.

— Международный закон?! — наконец-то подал голос Кутный, оторвавшись от содержимого моего рюкзака. — Такого в нашей стране нет. Мы действуем исключительно по приказам министра внутренних дел.

— Я тоже читал инструкцию министерства внутренних дел, касающуюся обращения с военнопленными. Она запрещает иметь при себе оружие и употреблять алкоголь, но нигде не написано, что возбраняются наручные часы.

— Часы можно использовать в качестве компаса, поэтому они запрещены.

— А зубные коронки из золота? Не забудьте, пожалуйста, что зубы — часть моего организма.

— Запрещены любые предметы, изготовленные из стекла и металлов, — победоносно захохотал Кутный.

Конечно, он — хозяин в этом лагере, и замечания какого-то пленного японца для него сущий вздор. Понимая бессмысленность протеста, я тем не менее не сожалел о своих словах.

Последним в руках майора оказался мешочек с семейными фотографиями — нарядные дочки в день праздника Ситиго-сан и другие. Снимки сделал и прислал в армию мой приятель-фотограф, с которым мы вместе работали до мобилизации. Фотографий было штук тридцать. Меня вдруг пронзила страшная мысль — карточка Маруси! Я ведь ее тоже положил в мешочек. Болван! Надо было порвать!

Майор внимательно рассматривал снимки.

— Вот этот снимок в ателье сделан. Жена артистка, что ли? — поинтересовался начальник лагеря, перебрав все снимки, в большинстве своем любительские, запечатлевшие мою жену в саду, на улице, на пикнике, на велосипедной прогулке.

— Нет, она домашняя хозяйка. Фотографировали «Лайкой».

— Какой еще лайкой?

— Так называется фотоаппарат немецкого производства, —объяснил я.

— «Лейкой»! Это ведь американский аппарат.

Наступила минута, которой я так боялся.

— Иркутск? А как это у тебя русская тут оказалась?

Мне оставалось только молиться, чтобы у Маруси не вышло неприятностей из-за меня.

— Какой надо быть идиоткой, чтобы дарить фото пленному! — заорал майор, швыряя снимок на пол.

Действительно, начальником лагеря руководила только жадность. Бедняга майор! Жалкий, словно уличный попрошайка. Я вспомнил, как Михайлюков сказал про Демина, что второго такого доброго начальника лагеря не найти. Только теперь я понял, с какой заботой Михайлюков и Демин прикрывали меня от сотрудников политотдела. Я остро ощутил свою беззащитность. В лагере в Братске я был на особом положении, теперь стал обычным военнопленным. С этой минуты остается рассчитывать только на себя, на свое некрепкое здоровье.

Досмотр, занявший три часа, закончился. Майор Кутный попросил поставить подпись на наших передаточных документах. Тут произошло неожиданное событие, которое порадовало меня, — конвоир отказался расписываться.

— Время уже за десять! Принять их не могу!

Ошеломленный майор злобно уставился на солдата.

— Это приказ! — исступленно заорал он.

— Я вам не подчиняюсь!

— Начальник лагеря имеет право отдавать приказы конвойной роте!

— Вы имеете право распоряжаться мной только через командира конвойной роты. Я выполняю приказы только своего непосредственного начальника.

— Приказы начальника лагеря даются от имени министра внутренних дел. Ты хочешь сказать, что не подчиняешься министру?

— Министр внутренних дел запрещает этапирование в ночное время на расстояние свыше ста километров.

Лицо старшины выражало решительность.

— Раз так, зови своего комроты!

Старшина вылетел за дверь. Кутный метался по маленькой комнате. На пороге появился лейтенант, командир роты, и с ним старшина.

— Товарищ майор! Приказ министра внутренних дел запрещает этапирование в темное время суток на расстояние свыше ста километров. Смена давно закончилась. Мы этих двоих принять не можем, — твердо заявил лейтенант.

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться: