После окончания митинга он сказал мне:

— Итиро, ваше «демократическое движение» — чепуха! Понятно? Абсолютная ерунда! Вы поймете истинный смысл демократии через неделю после того, как ступите на японскую землю.

Я молча слушал Демина. Парадоксальный смысл слов, произнесенных членом партии, офицером, сразу дошел до меня. «Замечательно сказано», — подумал я...

Я вышел из Марусиного дома. За воротами гулял холодный, пронизывающий ветер. Город спал под сиянием звезд. Я шел вдоль берега Ангары. Издалека доносился легкий шум. Я решил, что это звук работающих в ночную смену машин на городской фабрике. Шум становился все отчетливее и громче. Неподалеку от пристани я увидел суденышко. Вот откуда непонятный звук! Землечерпалка готовила бухту к наступающей навигации, когда пароходы будут бороздить Ангару и днем и ночью.

Я присел на берегу. Передо мной на чистой воде покачивалось суденышко, в его иллюминаторах тихо мерцал огонек. Я посмотрел на себя как бы со стороны — одинокий человек в глухом углу сибирской тайги сидит под звездным небом. Я почувствовал сказочную ирреальность собственного бытия. Этот пленный, похожий вроде бы на меня, возвращается из дома русской женщины. Неужели все это происходит со мной? Из ночного мрака на меня наплыло лицо жены, которая далеко отсюда борется с нуждой в разрушенной войной Японии. Видение исчезло. Я вспомнил недавний разговор с Марусей. Мои слова казались теперь развязными и двусмысленными. Щеки залила краска стыда.

Вдруг мне почудились звуки японской речи. Вглядевшись в ночную тьму, я увидел, что на суденышке появилось новое пятно света — проем открытой двери. В неверном свете фонаря я разглядел в нем силуэты пленных.

— Эй-эй-эй! — закричал я.

Один из японцев шагнул на палубу и огляделся по сторонам. Я громко позвал его, и мой соотечественник наконец-то сориентировался.

— Кто там? — крикнул он, обратившись в мою сторону.

Я прыгнул в лодку, привязанную к причалу, и погреб к суденышку, мерно покачивавшемуся на волнах. Вскоре лодка коснулась борта. Я поднялся на палубу по лесенке и оказался среди черных от угля людей.

— Так это ты кричал с берега! Когда вернулся, рассказывай! Что видел?

Побросав лопаты, которыми они подкидывали уголь в топку, пленные окружили меня. На душе потеплело от мысли, что товарищи волновались, ожидая моего возвращения. Я вкратце передал им информацию о начавшейся переброске военнопленных на восток. Русский, руководивший работой на судне, подошел, привлеченный радостными возгласами японцев.

— Чему обрадовались? — недоуменно поинтересовался он.

— Демобилизация! — ответил я, а русский скептически пожал плечами.

— Я живу в Иркутске, у нас там до сих пор полно японцев. Конечно, невозможно отправить всех разом.

Слова русского, однако, не произвели на меня удручающего впечатления. Я ведь собственными глазами видел, как из Тайшета ушел эшелон с демобилизованными японцами, собственными ушами слышал рассказы русских, с которыми повстречался во время путешествия по тайге.

— А что японцы делают в Иркутске?

— Ремонтируют дороги, прокладывают водопровод, работают на стройках. А вам здесь платят?

— Ни копейки!

— А в Иркутске пленные получают зарплату. Чем лучше выработка, тем выше оплата. Кроме того, японские солдаты с нарукавными повязками, на которых написаны две буквы, ходят по улицам вместе с советскими патрулями.

Повязки с двумя буквами я видел вскоре после капитуляции у японских патрульных на улицах Харбина. Принадлежность к японской армии сокращенно обозначалась «ЯА»; затем появились повязки с надписью «ВП», означавшей «военнопленный». Я поинтересовался, что написано на повязках у иркутских японцев, но мой собеседник не смог припомнить. Позже, оказавшись в Иркутском лагере, я узнал, что на повязках значилось сокращенное обозначение вспомогательного отряда военной комендатуры.

Мои товарищи вновь взялись за лопаты, только я стоял без дела посреди палубы. Стремительное течение Ангары несло крупные куски льда, тускло мерцавшего в слабом свете палубных фонарей. Провожая взглядом исчезающие во мраке льдины, я прошептал молитву, чтобы судьба не послала мне еще одной встречи с сибирской зимой.

Прощай, «Генерал-мороз»!

Расставание

Наступивший май принес много работы: нужно было подготовить документы на весь личный состав из семисот пленных. В первомайские праздники пленные, получив два выходных дня, пропадали на рыбалке, а я сидел в конторе до позднего вечера, не разгибая спины.

Все обитатели лагеря говорили только о радостном дне возвращения на родину. Сам я не ощущал покоя на душе даже с приходом мая, самого прекрасного месяца в Сибири. Дело в том, что предчувствия обманули меня, и в подготовленных мною документах не значился пункт назначения — порт Находка. Если партию больных пленных увезли из лагеря неизвестно куда, то наша участь была определена — нас переводили в другой лагерь, затерявшийся где-то в тайге. Я умолял Михайлюкова сказать, что ждет меня и моих товарищей.

— Я тоже предполагал, что вас до сентября прямо отсюда отправят в Японию, а вас переводят в таежный лагерь на работы. Перемена дислокации на линии фронта, так сказать. В районе Братска решено сконцентрировать силы советских заключенных.

— А когда же мы сможем уехать в Японию?

— Откуда я знаю! Я ведь маленький человек и могу лишь пожелать вам скорейшего возвращения.

В подтверждение слов Михайлюкова каждый день в Братск со стороны Тулуна в клубах пыли прибывали грузовики с заключенными, благо дороги уже высохли после весенней распутицы. После краткой стоянки у Ангарского строительного штаба они уезжали в глубь тайги и в колхозы, снова поднимая облака пыли. На крыше кабины каждого грузовика непременно сидел конвоир с автоматом, а заключенные, словно не замечая своего стража, пели пронзительно-громкими голосами. Они, похоже, не горевали о своей участи, но лица их были изнуренными, а в глазах был нездоровый блеск.

Однажды партию заключенных, прибывшую, по-видимому, издалека, привезли в нашу лагерную баню. Я опешил, увидев чрезвычайную строгость охраны. Люди раздевались под взглядами конвоиров, в мыльном отделении тоже стояли охранники. Офицер с пистолетом на боку производил поверку дважды — перед запуском в баню и после нее. Он выкрикивал имя, отчество заключенного, а тот называл свою фамилию и номер. Начальник сверял ответ со списком, и если данные совпадали, то заключенному позволялось перейти в строй уже проверенных людей.

Стало совершенно очевидно, что нас в ближайшее время ожидает переселение в тайгу. Приказ мог поступить в любую минуту, поэтому Михайлюков дал указание готовиться к отъезду. Я не сказал ни слова своим соотечественникам о цели предстоящего переезда, поэтому все грезили родным домом.

А я печалился: жаль было покидать обжитой Братск, расставаться с русскими коллегами по конторе. У меня было немного денег, и я заказал нашему плотнику книжную полку, какие видел в русских домах, и колыбельку. Полку я решил подарить Марусе, а люльку — Михайлюкову, в семье которого вскоре должен был появиться второй ребенок.

Наконец пришел день, когда начальник лагеря подписал приказ, который гласил, что завтра, пятого мая, весь личный состав лагеря отправляется к месту новой дислокации, расположенному на 230-м километре от станции Тайшет. На лицах пленных, ожидавших указа о возвращении на родину, появилось выражение отчаяния, злобы, растерянности. Я по-прежнему целыми днями пропадал в конторе, где шла нескончаемая работа с документами, но даже она не могла отвлечь меня от горьких дум.

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: