Глава 1. Идея судьбы: корни и эволюция.

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

На тему: «Идея судьбы в религиозной традиции»

по специальности 5В020600 – «Религиоведение»

 

Выполнил:	Хусман Ж.
Научный руководитель  канд. Философ.наук,  профессор КарГУ	О.А. Айтбаев

 

 

Караганда 2018

 

Содержание.................................................................................. 3

Введение ...................................................................................... 4                                                       

Глава 1 Идея судьбы: корни и эволюция.............................7

1. . У колыбели Мойры.............................................................7

1. 2 Эволюция идеи судьбы мусульманской традиции........14

1. 3 Эволюция идея судьбы христианской традиции.........20

Глава 2. Судьба человека – это сам человек. ......................29

2. 1 Судба и звезды. .................................................................. 29

2. 2 В кузнице судеб.................................................................. 38

2. 3 Диалектика судьбы человека и свободы воля............ 44

Заключение .............................................................................. 58

Литература.................................................................................61

Ведение

Судьба - это предопределенность событий и поступков, совокупность всего сущего, которая влияет и не может не влиять на бытие человека, народа и т. д. Греки гипостазировали судьбу и персонифицировали ее в виде Мойры, Тюхе, Ате, Адрастеи, Хеймармене, Ананке, Атропоса и т. д. Эта высшая сила может мыслиться в виде природы и ее закономерности или в виде божества. Шопенгауэр говорит о видимой преднамеренности в судьбе индивида. Ницше проповедует любовь к судьбе (ашог (аіі)). Современные трезвые мыслители в своих теориях умаляют власть судьбы, не исключая ее, однако, из области переживаний. Поток реально происходящего кажется человеку «роковым, ибо он чувствует, что он сам, против его желаний и воли, ни в чем не повинный, включен в этот поток. И эта ощущаемая им включенность - простое свидетельство реальности происходящего в нас самих, которое неотвратимо, шаг за шагом, руководит нами в нашей жизни» (Н. Гартман).

Шеллинг видит в истории откровение абсолюта, развертывающегося в трех периодах: в течение первого периода судьба властвует как совершенно слепая сила; в течение второго периода абсолют обнаруживается в виде природы и слепая сила природы становится истинным законом природы; третий период — бытие, в котором то, что прежде существовало как судьба и природа, раскрывается в качестве провидения. Сущность судьбы характеризуется тем, что она является враждебной, темной, угрожающей, уничтожающей. Бывает, что мы говорим о «милостивой» судьбе, освобождающей нас от своих ударов, которые были предназначены нам. Особенно тревожат эти проблемы философию экзистенциализма.

Судьба, или рок, доля по поверьям всех народов, обозначение неизбежной участи, предопределенной каждому смертному и отчасти богам. Высшая сверхразумная слепая сила господствует над вселенной и жизнью людей, направляя ее, независимо от всех усилий, по заранее опре- деленным и непреложным путям. Судьба олицетворяется в различных образах и является основным мотивом трагедий Эсхила.

Христианство заменяет понятие судьбы понятием божественного провидения. Судьи, христианская, управлявшие еврейским народом в периоде от Иисуса Навина до воцарения первоззрение на историю и жизнь человека как на нечто заранее предопределенное богом, судьбой или объективным законом развития и вытекающие отсюда представления о невозможности изменить их никакими человеческими усилиями.

Применительно к морали «судьба» имеет различный смысл. Чаще всего он связан с проповедью смирения, непротивления судьбе, обрекает людей на пассивность и покорность, на отказ от борьбы за переустройство об-ва (Стоицизм). Фаталистическим является, напр., религиозное учение о происхождении зла на земле, о возможности его преодоления лишь посредством искупления во Христе и конечного спасения (Эсхатология).

Иногда, напротив, «судьбой» выражается в том, что отдельным людям, верящим в предопределение, приписывается роль посланцев судьбы, проводников божественной воли, которые должны поэтому приложить все силы ради исполнения предначертанного. Такие проявления «судьбы» обычно смыкаются с фанатизмом и фатализмом - абсолютизирует факт объективной обусловленности человеческого поведения, в действительности, исторические законы, определяя общий ход развития об-ва, тем не менее оставляют место для морального выбора, поэтому не устраняют личной ответственности человека за свои поступки и необходимости их нравственной оценки.

Моральными нормами,— человек позволяет или не позволяет себе быть ими детерминированным. Свобода по отношению к наследственности - это отношение к ней как к материалу, возможность свободного духа строить из этого материала то, что ему необходимо. Франкл характеризует организм как инструмент, как средство, которым пользуется личность для реализации своих целей. Похожие отношения существуют между личностью и характером, который также сам по себе не определяет пове- дения. Напротив, в зависимости от личности характер может претерпевать изменения или сохранять свою неизменность. Свобода человека по отношению к внешним обстоятельствам хотя и не беспредельна, но существует, выражаясь в возможности занять по отношению к ним ту или иную позицию. Тем самым само влияние обстоятельств на человека опосредуется позицией человека по отношению к ним.

Человек свободен благодаря тому, что его поведение определяется прежде всего ценностями и смыслами, локализованными в ноэтическом измерении и не испытывающими детерминирующих воздействий со стороны рассмотренных выше факторов. Человек—это больше, чем психика: человек — это дух. В этом своем качестве человек характеризуется двумя фундаментальными онтологическими характеристиками: способностью к самотрансценденции и способностью к самоотстранению. Первая выражается в постоянном выходе человека за пределы самого себя, в направленности его на что-то, существующее вне его. Вторая выражается в возможности человека подняться над собой и над ситуацией, посмотреть на себя со стороны. Эти две способности позволяют человеку быть (не абсолютно, а в определенных пределах) самодетерми- нирующимся существом; механизмы этой самодетерминации принадлежат к ноэтическому измерению человека.

Наконец, важным вопросом учения о свободе воли является вопрос, для чего человек обладает свободой. В разных работах предлагает несовпадающие формулировки, однако общий их смысл—это свобода взять на себя ответственность за свою судьбу, свобода слушать свою совесть и принимать решения о своей судьбе. Это свобода изменяться, свобода от того, чтобы быть именно таким, и свобода стать другим. В работе отмечается, что определяет человека как существо, которое постоянно решает, чем он будет в следующий момент. Свобода - это не то, что он имеет, а то, что он есть. «Человек решает за себя любое решение есть решение за себя, а решение за себя всегда формирование себя».

Принятие такого решения — акт не только свободы, н и ответственности. Свобода, лишенная ответственности вырождается в произвол. Эта ответственность сопряжен с бременем выбора человеком, какие таящиеся в мире и в нем самом возможности заслуживают реализации, а какие нет. Это ответственность человека за аутентичность его бытия, за правильное нахождение и реализацию им смысла своей жизни. По сути, это ответственность человека за свою жизнь. Проблема ответственности является узловой проблемой логотерапии, и мы не останавливаемся на ней более подробно лишь благодаря возможности прямо отослать читателя к текстам, опубликованным в данной дипломной работе.

Осталось сказать несколько слов о собственно психотерапевтическом аспекте логотерапии. Существуют специфическая и неспецифическая сферы применения логотерапевтических методов. Специфической сферой являются ноогенные неврозы, порожденные утратой смысла жизни. В этих случаях используется методика сократического диалога, позволяющая подтолкнуть пациента к открытию им для себя адекватного смысла. Большую роль играет при этом личность самого психотерапевта, хотя навязывание им своих смыслов недопустимо. Неспецифическая сфера применения логотерапии—это психотерапия разного рода заболеваний с помощью методов, построенных на соответствующем подходе к человеку. В работе подчеркивается неспецифическое применение логотерапии иллюстрируется примерами использования техник парадоксальной интенции и дерефлексии при лечении соответственно фобий и навязчивых состояний, человека и механизм действия этих техник основывается на двух названных выше фундаментальных онтологических характеристиках человека: способности к самоотстранению и к самотрансценденции.

 

 

У колыбели Мойры.

Не так уж редко приходится слышать: «Я неверующая. В бога не верую, во всякую там чертовщину тоже не верю, а вот в судьбу я верю». С другой стороны, слово «судьба» — частый гость литературного мира: «Судьба человека» и многие другие названия художественных произведений говорят сами за себя. В художественной литературе, как, впрочем, и в обиходной речи в слово «судьба», как правило, не вкладывается какое-либо мистическое содержание. Здесь «судьба» — это просто стихийное стечение обстоятельств, захвативших отдельного человека в свой мощный поток. Но в религиозно-мистической трактовке стихия событий превращается в неуклонное претворение предначертанной свыше программы. В таком случае человек — лишь инструмент потусторонних сил, а не тот, кто сам отвечает за свои по- ступки... Все мы были потрясены трагической гибелью Талгата Нигматулина, одаренного киноактера и литсратора. Рождались недоуменные вопросы: «Как? За что? Почему?» — «Значит, такая судьба...» — изрек один из убийц. И выходит, нет никакой твоей вины в гибели подло убитого человека, ведь, как гласит горькая старая пословица, «от судьбы да от сумы не уйдешь».

Эта вера в мистическую, правящую миром и даже богами судьбу родилась в глубокой древности. В одиой из легенд Древнего Египта говорилось, что «судьба возносит» человека на родильных кирпичах. По своему содержанию понятие «судьба» (то, чему суждено быть) часто совпадало со словами «удел», «доля» — с тем, чем человек наделен. В Древней Греции богинь судьбы называли «Мойры», что в переводе на русский язык буквально звучит как «участь», «доля». Дело в том, что первоначально слово «мойра» означало долю явств, которую получали из рук прислуживавших им женщин мужчины, находившиеся за пиршественным столом. Позже в понятия «участь» или «доля» стали вкладывать более широкий смысл и говорить о «доле» как о той жизни, которую суждено прожить человеку. Со временем фантазия эллинов создала вселяющие трепет образы трех Мойр — трех дочерей Ночи. Ибо ночь — символ тайны. «А разве не окутано тайной будущее человека?» — рассуждали древние греки. Имя каждой из Мойр говорило о той роли в жизни людей, какую ей приписывало пылкое воображение древних. Лахесис (Дающая жребий), по их мысли, еще до рождения человека оп- ределяла его участь. Сестра ее Клото (Прядущая) пряла нити жизней, Атропос (Неотвратимая)—приближала, как считалось, неизбежное будущее, обрывая в надлежащий момент тонкую пряжу.

Интересно отметить, как по мере изменения соцнальных порядков изменялись образы Мойр и их воображаемые функции. Поначалу сферой их забот считалось наделение человека своей долей как во время общего за- столья, так по аналогии и во время рождения, когда человек только являлся к пиршественному столу жизни. Но с ростом социального неравенства прежний дележ с помощью жребия стал отходить в прошлое, и Мойры из волшебниц-повитух превратились в чуждую мольбам и стонам роковую силу, наделенную безграничной властью не только над рождением людей, но и над их гибелью. Отголоски верований в эту власть, как и в мистическую способность наделять новорожденного определенными качествами, поэтически переданы в из- вестной сказке братьев Гримм «Шиповничек», где обиженная колдунья предрекает на пиру: «Королевская дочь на пятнадцатом году уколет палец веретеном и сразу же умрет!»

По мере ослабления традиций матриархата женщин — вершительниц судеб начали теснить божества в мужском обличье. Самые «знаменитые» из них—Рок и Фатум, которые, как и иные, воплощали в себе представления древних о предначертанности будущего, предустановленности свыше независимого от человека хода событий. Со временем эту предус- тановленность стали приписывать единому богу-творцу, подвергающему че- ловека тотальной опеке. В Талмуде, например, утверждалось, что «никто не может поранить себе даже пальца, если это не определено богом».

Пожалуй, наиболее ярко такого рода взгляды о судьбе воплотились в легендах, окутавших жизнь недолговечного баловня фортуны, реального исторического лица — Поликрата. Жестокий и предприимчивый, расчет- ливый и дерзкий, он стал создателем одного из тех эфемерных разбойничьих государств, которые не были редкостью в истории древнего мира. Неуязвимый в своей крепости на острове Самос, он крепко держал в руках Торговые пути Эгейского моря, и несметные богатства стекались в его казну. Но мрачное пророчество не давало ему покоя. Родная дочь увидела во сне грозные знаки грядущего бедствия, сулившего ему потерю самого дорогого из всего, что он имел, И тщетно сей земной владыка пытался откупиться от судьбы, швырнув в морскую пучину драгоценный перстень. Перстень вернулся к нему вновь в чреве поданной к столу рыбы. А потом, как гласит легенда, сбылось пророческое видёние дочери, по которому отца ее омывал Юпитер и осушал Аполлон, и Поликрат, погубленный “собственной жадностью, попал в сети врагов: был схвачен, «распят на открытом месте, где тело его, выставленное на солнце, обливалось потом и омывалось дождями».

Эта легенда о Поликрате — одна из тех, что, вплетаясь в живую ткань истории, доносят к нам представления древних о неминуемой поступи рока: «От судьбы не спрятаться». Тут уж что кому суждено. Одним — бы- стротечное счастье Поликрата, другим, «рожденным под счастливой звездой», — неизменные удачи, слава, власть и богатства, третьим — лишь крохи с пиршественного стола удачи. Анализ глубинных корней этих поверий вызывает отнюдь не только исторический интерес. Он позволяет более верно, разносторонне, критически осмыслить фаталистически-провиденциалистские воззрения на ход истории и судьбы отдельных личностей, вскрыть основы современных мистических взглядов на судьбу.

Коренные причины появления и представлений такого рода кроются в самом образе жизни людей далекого прошлого, в том, какимни путями они добывали себе средства к скудному существованию.

Борьба за выживание человечества как вида требовала полного подчинения отдельных его представителей роду, племени, социальной группе. Выделявшийся из царства животных, человек становился человеком как член коллектива, человеком его делала лишь теснейшая связь с общественным целым.

В силу этого родоплеменные учреждения превращались для нашего далекого предка в высшую власть, целиком подчинявшую не только его поступки, но и мысли, и чувства.

На определенной, довольно высокой стадии развития родового общества стала прослеживаться тенденция закрепления особых привилегий и профессиональных обязанностей за целыми родами. Так, в Элладе Асклепиады были врачевателями, Кронтиды — прорицателями, Гефестнады, Еврепиды и другие — оружейниками или кузнецами.

Эти, говоря словами К. Маркса, «рабские цепи традиционных правил» и распределення родовых ролей, резко сужая свободу индивидуального выбора и сковывая личную инициативу, вкупе с устоявшимся ритмом жизни рождали ощущение предопределенности, предустановленности вплоть до мельчайших деталей, всего, что происходит с человеком.

С вызреванием классовых отношений такие ощущения не исчезли, а получили новую, уже классовую основу. Формировавшиеся классы и профессиональные группы, чьи секреты передавались из поколения в поколение как нечто священное, все более обособлялись друг от друга, ограничивая возможности избрания профессии, выбора супруги (и т. д.) заданными рамками и диктуя своим представителям «тип политического поведения». Жестокими и, казалось, несокрушимыми были перегородки, отделявшие одни группы, классы, сословия от других. Сын илота, обладай он мужеством десяти львов, не мог рассчитывать на воинскую славу спартанца, к которой последнего готовили со дня рождения. Рожденному в семье бедной и незнатной трудно было рассчитывать на успехи в обществе, власть, богатство и даже просто сытую жизнь. «Не судьба крестьянскому сыну калачи есть» - говорила народная пословица. Тем более что «низкий родом» и человеком зачастую не считался. Даже в Европе прошлого столетия, где полным ходом шло развитие капитализма, взламывавшего обветшавшие сословные барьеры, можно было услышать претенциозное: «Человек начинается только с ба- рона».

Само окостенение социальных перегородок, превращавшее их в практически непроницаемые, вело к представлениям об их извечности. И не удивительно, что деление на классы, касты и т. д. связывали с волей небес- ных сил.

Еще более был ограничен выбор своего будущего у женщины, особенно женщины-труженицы. Известны районы земного шара, где рожденная девочка имела меньше шансов на жизнь, чем ее более удачливый собрат мужского пола. Қое-где новорожденных девочек умерщвляли прямо либо не ухаживали за ними, обрекая на верную гибель. Но, и получив право жить, женщнна имела куда меньше возможностей выбора, чем мужчина. Причем чем более деспотичным был образ правления в обществе, тем более сужались возможности женщин, чьи социальные роли были определены узким кругом изнурительных, однообразных каждодневных обязанностей.

Косность уклада жизни рождала в сознании людей образы то бесстрастных, то гневливых, но равно вссмогущих вершителей или вершительниц судеб.

С другой стороны, стихийность общественного развития вела к тому, что и в эпохи социальных бурь, так же как и в более спокойные времена, отдельный человек, зачастую помимо своей воли, оказывался по непонятным для него причинам творцом или жертвой тех или иных событий. Вихри социальных потрясений, череда бесконечных войн и вражеских набегов обнажали шаткость тронов и хрупкость дворцов, не говоря уже о глинобитных хижинах бедняков. Вчерашний победитель сегодня шел в цепях за колесницей триумфатора, и не было убежища, позволившего бы укрыться от схватки, сколь бы роковым ни казался ее исход, не было защиты от болезней, а значит, и бессмысленно было играть в прятки с роком.

Вполне понятно, что в водовороте головокружительных событий зачастую самые тонкие расчеты повергались в прах его величеством Случаем, рожденным перекрещивающимися устремлениями и замыслами земных, а отнюдь не небесных представителей разнородных социальных сил. Как заметил Л. Фейхтвангер, «нередко получалось так... что великолепно задуманные предприятия приводят к прямо противололожным последствиям». По его мнению, это наталкивало на мысль о том, что «разум не всегда хороший советчик» — лучше уж плыть по течению, отдаваясь на волю рокочущих волн грозовой эпохи.

Таким образом, на то, чтобы отдаваться воле случая- судьбы, человека толкала, с одной стороны, неспособность рассчитать последствия собственных действий в условиях калейдоскопически быстрой смены ситуаций и неумолимого цейтнота, несравненно более жесткого по своим последствиям, чем в шахматной партии, а с другой — ощущение неудержимой мощи нависающих над ним чуждых и нередко враждебных социальных сил, готовых обрушиться на любого подобно горной лавнне. И чем грандиознее были эти силы, тем ничтожнее казалась личность, ее воля, тем тщедушнее выглядел огонек отдельной человеческой жизни, который ничего не стоило задуть ветрам смутных времен. И тем глубже прорастали в сознании корни фатализма, не минуя и сильных мира сего. Ибо сама история, вопреки одуряю- щему бою победных барабанов и фимиаму льстецов, заставляла наиболее трезвых чувствовать себя временщиками, калифамн на час, а то и вершителями замыслов неведомой им воли. Недаром Наполеон писал: «Я чув- ствую, что меня что-то влечет к цели, мне самому неизвестной. Как только я ее достигну, как только я перестану быть нужным, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить».

Характерно, что именно в эпоху Римской империи, когда сквозь капризы и прихоти тибериев, неронов и калигул проступали безжалостные черты всесокрушающей имперской мощи, олицетворяемой «божественным» ликом императора, четкие очертания приняло учение стоиков о судьбе. Учение получило свое наиболее яркое выражение в философии Сенеки, прозванного Энгельсом дядей христианства. Судьба в понимании Сенеки — не- обходимость, наделенная разумом и придающая красоту и гармонию мирозданию, но безразличная к стенаниям и просьбам отдельных людей и прочих тварей: «Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет». Из этого понимания необходимости логически вытекало кредо, прозвучавшее в «Нравственных письмах к Луцилию»: «Кто добровольно исполняет повеление, тот избавлен от горчайшего в рабской доле: «Делать, чего не хочется... Научим же нашу душу хотеть того, чего требуют обстоятельства».

В определенном смысле тем же логическим путем, но еще дальше шли Лао Цзы, его последователи и ряд других мыслителей Востока. Для китайского мудреца призыв Сенеки научиться желать того, чего требуют обстоятельства, был равносилен остановке на полпути. Ибо, по его учению, поскольку все в мире движется в соответствии с небесным законом Дао, постольку всякое вмешательство в неуклониый ход жизни и всякая попытка изменить этот ход в угоду собственным амбициям обречены на неудачу. Поэтому цель мудреца — бездействие и доставляющее покой отсутствие желаний. Подлинный мудрец или святой — тот, кто выше всякой борьбы, кто подобно небу смотрит на все твари, «как на соломенное чучело». В этой парадоксальной позиции была и вполне объяснимая открытая реакция на суетливую борьбу за власть и ускользающие блага, на имитацию полезной деятельности и близорукость при благих намерениях. Но при своем логическом развитии даосизм сам опровергает себя, ибо требует невозможного. Это подметил еще Конфуций, по словам которого проповедник абсолютного безразличия подобен дракону, за которым не угнаться.

Призывы не нарушать своего духовного равновесия, даже если на ваших глазах избивают, а то и увечат беззащитных или невинных, можно встретить и в документах, авторство которых приписывается самому будде Гаутаме. Эти призывы органически связаны с абсолютизацией собственного бессилия и фактически сводятся к довольно банальной мешанской истине: «Раз уж ни- чего поделать нельзя, то плюнь на все и береги здоровье».

С другой стороны, во времена социальных взрывов возможен и прямо противоположный психологический эффект фатализма. Как показал Г. В. Плеханов, «фатализм не только не всегда мешает энергическому действию на практике, но, напротив, в известные эпохи был психологически необходимой основой такого действия... И в этом, — отмечает он, — нет ничего удивительного: когда мы говорим, что данная личность считает свою деятельность необходимым звеном в цепи необходимых событий, это значит, между прочим, что отсутствие свободы воли равносильно для нее совершенной неспособностн к бездействию, и что оно, это отсутствие свободы воли, отражается в сознанин в виде невозможности поступать иначе, чем она ноступает».( П л е х а н о в Г. В. Избр. философ. произведения. — М., 1956, —Т. 11, —С. 302.)

Такая роль фатализма объяснялаеь тем, что фаталистические воззрения тесно сплетались с социальными ценностями, идеалами и классовыми интересами широких слоев общества. При этом ведушими оставались именно классовые интересы, тогда как фатализм, мистифицируя их сущность, нреподносил эти интересы как нечто вытекающее из воли божьей. Яркий пример подобного рода мистификации дают воззрения английских пуритан времен буржуазной революции XVII в. По словам советского исследователя М. Барга, пуританин «искренне верил в свою избранность» и непогрешимость, но практически это означало, «что он столь же горячо верил в правоту своих социальных требований», ядром которых было стремление расчистить от средневековых преград и ограничений пути, ведущие к коммерческой наживе.

Хотелось бы подчеркнуть, что все это отнюдь не свидетельствует, что фатализм является рычагом социальных революций. Он может им сопутствовать и вырашиать смутное осознание исторической необходимости в мистифицированной, фантастической форме. Более того, фаталистические воззрения способны усилить пламя ненависти к господствующему режиму, как это, к примеру, было в Иране в 1979 г. по отношению к шаху. Но в то же время они, подобно иным религиозным иллюзиям, не могут явиться прочной основой подлинно созидательных действий. Сами по себе они не способны указать верное историческое направление и определить безошибочнный личный выбор собственного места на сцене истории. Побуждать к революционному действию такого рода воззрения могут лишь постольку, поскольку они до определенного момента отражают объективную необходимость прогресса. Но в значительной мере именно мистифици- рованная форма осознания этой необходимости делает возможным изменение направления исторического дсйствия личности и целых социальных групп в угоду тем, кто ловко использует их в собственных целях.

Как свидетельствует история, фатализм, внушая уверенность в собственной «избранности», непогрешимости, развращает личноеть, ведет к нравственной деградации; и чем более видное положение занимает личность, почитаемая как орудие провидения, тем выше цена, которую платят отдельные люди и целые народы за свою слепую веру. По меткому замечанию Поля Анри Гольбаха, французского философа-материалиста и атеиста (200 лет со дня смерти которого исполнилось в этом году), прозванного личным врагом господа бога, верящие в свое божественное предназначение фанатики страшнее  мешенников и расчетливых карьеристов. Фанатик «часто будет вредить даже собственной партии, думая, что оказывает ей услугу». «Можно найти мотивы, чтобы удержать обманщика. Но совершейно невозможно найти достаточно сильные аргументы, чтобы сдержать безумца, вообразившего, что его безумства одобрены богом». (Гольбах П. Галерея святых.—М., 1962. — С. 275.)

Как убедительно показано в работе М. Барга «Кромвель и его время», тот же самый Кромвель, чьи «жележнобокие» одерживали блистательные победы над врагами революции, являет собой печальный н весьма показательный пример разъедающего воздействия фатализма на личность, облеченную властыо, и на все ее социальное окружение. Утвердившись у власти, Кромвель уже не брезговал роскошью, которая еще недавно в глазах его бойцов была символом всех смертных грехов, а с пышностью Уайтхолла нелегко было соперничать многим дворам европейских монархов. «Неведомо куда исчезло пуританское благочестие и самоуничнжение «святого», «ничтожного червя», как любил в былые дни именовать себя Кромвель. Протектора больше не донимали сомнения. Он давно уже убедился в том, что дела есть суть «дела божьи». Даже поражавшие столицу роскошью своих нарядов дочери протектора вызывали его снисходительную улыбку». (Барг М. Кромвель и его время.—С. 266.)

Итак, как мы видим, восприятие собственных дел как «дел божьих» могло вести и вело к оправданию действий любого рода как в личной, так и в общественной жизни. Обычные требования морали, приемлемые для обычных людей нравственные мерки отбрасывались как непригодные для измерения деяний «избранников божьих». Само это явление, как гениально показал в своей «Философии истории» Гегель, имело под собой глубокую социальную основу. Однако для нас сейчас важно иное: те логические и социально-психологические нити, которые связывали воедино провиденциалистско-фаталистические воззрения с культом данного свыше лидера и сопутствующими ему явлениями. Поскольку полагалось, что лидер или «герой» воплощал в своих действиях «божью волю», волю мирового разума и т. д., постольку в действиях героев виделась правда «их времени и их мира». И поэтому, даже когда (а это случалось нередко) «великие люди желали доставить удовлетворение себе, а не другим...», их действия и их речи были наилучшими в свое время. И данной оценки не меняет то, что, осуществляя свою миссию, такого рода личности бывают порою вынуждены, круша многое на своем пути, «растоитать иной невинный цреток». Конечно же, было бы совершенно неверно, исходя из этих отрывков, изображать Гегеля как некоего апологета насилия. Его философия, безусловно, глубже, многогранней. И тем не менее уже здесь встречаем тот камень преткновения, те возможные логические пути, перед которыми, увидя их, с содроганием остановились Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Ибо такая, ведомая невидимой волей провидения колесница прогресса безразлична к слезе ребенка, а хруст человеческих костей под ее колесами не может служить упреком для лихого кучера, в чьих руках сжаты вожжи мировой истории. Для человека с психологией такого кучера, как образно заметил Евгений Евтушенко, «человечество — это одно, а старуха, как данность, — другое и жива или нет — все равно». Так в социальном плане провиденциализм перерастает в культ лидера, дарованного человечеству, нации и т. д. самим небом.

Немаловажным является и то, что фатализм подразумевает безальтернативность развития: истинным, божьим путем может быть только один — «узкий» путь, тогда как все остальные пути безбожны и, следователь- но, ложны. Но в таком случае демократия, поиски в сфере широкого спектра возможностей излишни. Мало того, они даже помеха, так как-затемняют вйдение единственного истинного пути. Поскольку же признается как само собой разумеющееся, что знатоки этого божественного пути уже имеются в наличии и контуры его уже известны, постольку поиски иных путей, иных вариантов развития автоматически пресекаются и даже объявляюся опасной ересыо. Таким образом, в личном аспекте фатализм ведет к резкому сужению возможных проявлений творческой инициативы, а в социальном (в итоге) — к косности, застою, к бездумному следозанию рано или поздно изживающим себя стереотипам. И в социальном, и в личностном планах фатализм в конечном счете всегда оказывается тупиком, стеной, которую необходимо взломать, чтобы личность, человечество не задохнулись в тесных пределах якобы предначертанного свыше.

Подытоживая сказанное, следует обратить внимание на то, что глубинные, социальные корни фатализма кроются в стихийности общественного развития, остроте и непредсказуемости исхода многочисленных социальных коллизий. Естественно, что в разные исторические эпохи, у разных народов фаталистические идеи приобретали различную окраску, которая, однако, не устраняла мистической сущности религиозного фатализма.

 

Судба и звезды.

 

22 ноября 1963 года. 12 часов 30 минут. Президент Кеннеди с искаженным от боли лицом и инстинктивно вскинутыми к горлу руками падает, сраженный смертельными выстреламн на глазах у ошеломленной Америки. А спустя четыре с половиной года в лос-анджелесском отеле «Амбассадор» пули убийцы настигают его брата Роберта. Что это? Роковое совпадение или нечто иное? Не стоят ли за их гибелыо некие скрытые силы? И как разглядеть их в густом тумане противоречивых сужденип, домыслов и недомолвок, превращающем очевидную, неумолимо жестокую реальность в нечто мистическое, недоступное пониманию обычного человека?

Уж не силы ли это небесные, чьи тайные пружины ведомы разве что провидцам, знатокам оккультных наук и звездочетам? Недаром же их еще в древнем Египте почтительно именовали «зрячими», полагая, что они способны проникать в такие глубины мироздания и неторни, кои недоступны взорам прочих смертных... В этой щекочущей воображение версии пытались убедить зрителя создатели фильма «Человек, который видел завтрашний день». По мысли авторов этой ленты, гибель братьев Қеннеди была предсказана знаменитым французским астрологом Нострадамусом еще в XVI в. По заверениям приверженцев астрологии, предсказания печальной участи членов клана Кеннеди —лишь малая толика пророчеств Нострадамуса, сумевшего, по их утверждениям, предсказать и мировые войны, и «русскую революцию», и взлет Хомейни. Судя по бесчисленным трактатам современных астрологов, звездная карта неба — ключ к тайнам перипетий нашего беспокойного века: вот в далекой, завораживающе-черной космической выси «соединились» Юпитер и Сатурн — и судорожно забились телетайпы, взметнулись в миллионах рук страницы газет, несущих новости о гибели Садата, покушениях на папу римского и Рональда Рейгана. А вот Са- турн «соединился» с воинственным Марсом — и рвутся бомбы, содрогаются от прямых попаданий тела боевых кораблей, падают в горькую океанскую воду полыхающие самолеты. Это разворачивается по звездному сценарию драма на Фолклендских островах. Получается, что земляне — лишь марионетки звезд, чьи невидимые нити поднимают из тьмы безвестности исторические личности, побуждая их перелистывать страницы истории, а убийцы — лишь вершители приговора небесных светил.

Возникает парадоксальная на первый взгляд ситуацня, когда, говоря словами американского автора Д. Когена, сегодня мы можем доставить человека на Луну, но многие еще видят в звездах ключ к своей судьбе, как

и люди, живущие тысячи лет назад. Чтобы разобраться в причинах живучести мистического отношения к звездам, социальной сущкости астрологии и ее гносеологических корнях, необходимо взглянуть на истоки астрологии, которые тесно сплетаются с истоками иных воззрений на судьбу.

Тысячи лет всматривались люди в «высоту поднебесную», вслушивались в ритмы Вселенной. Мерно сменялись времена года. С неизменным постоянством повторялись разливы рек, морские приливы и отливы. Раз- меренно постоянны движения небесных светил на вечном лике неба, который временами рассекают пугающе непонятные клинки комет. В этом мире, который в сознании древних был подобен самому человеку, казалось, все вещало о будущем. Надо было только научиться читать книгу звезд: понимать то рокочущую, то шебечущую речь небосвода. И в самом деле, разве не могли астрологи-жрецы предсказывать речные разливы, засуху и многие другие явления природы? Но поскольку человек прошлого еще не отделял себя от природы, казалось вполне естественным, что, глядя на небо, можно столь же уверенно, как и движение светил, проследить траектории судеб. Особенно когда речь шла о событиях значимых. Тем более что само небо казалось полным жизни, во многом подобной земной, а в звездах нередко видели либо обители божеств, либо богов, не чуждых человеческим страстям и человеческой логике. А так ли уж трудно найти общий язык с себе подобными, даже если они небожители? Потому-то дюди и верили, что овладевшие этим языком жрецы знали все, что случалось раньше и что еще должно случиться.

В своих истоках астрологий была тесно связана с астрономией и математикой. Поэтому в какой-то мере правомерны рассуждения о том, что «жрецы — астрологи древних рас были прародителями нашего ученого класса» (Спенсер Г. Основание социологии. — Спб., 1898. — Ч. 1,— С. 58.) Правда, «работа» этих древнейших звездочетов заметно отличалась от деятельности современных астрологов, примером чего могут послужить халдейские жрецы, чьи трактаты легли в основу европейской астрологии. Они не охотнлнсь за клиентурой, не занимались рекламой. По шутливому замечанию Д. Когена, у них был «только один клиент», но зато сам царь. Ведь из обожествления царственных особ явно следовало, что звездам, занятым их персонами, некогда возиться с прочими мелкими людишками. Однако когда астрология проникла в Грецию с ее рабовладельческой демократией, появились и личные гороскопы, а некоторое время спустя, во II в. до н. э., астрологический «опыт» был объединен в особый свод — знаменитое «Четырехкнижие» Птолемея, оставшееся и по сей день «библией» астрологии.

Любопытно, что эта «демократизация» астрологии привела ее к довольно резкому конфликту со здравым смыслом, ранее куда менее заметному. Халдейские жрецы, выражаясь современным языком, имели дело с боль- шими величинами. Наблюдая в течение столетий ритмы земной и космической жизни, они, вполне вероятно, могли предсказывать с определенной точностью не только разливы рек, но и стихийные бедствия. Бедствия эти, и свою очередь, могли усилить социальную нестабильность, привести к потрясениям, ставящим под угрозу само существование восточных монархов. Конечно, и здесь крупицы опыта тесно сплетались с суевериями, однако это было не столь очевидным, как тогда, когда дело дошло до индивидуальных гороскопов. Поэтому неудивительно, что именно в античном мире мы встречаем блестящие образцы критики астрологических пророчеств, яркий пример чего дает творчество известного римского оратора Цицерона. Будучи противником всяческих «чудес» и «пророчеств», Цицерон заметил, что и Цезарю, и Помпею, и Крассу была предсказана долгая и мирная жизнь, однако все трое погибли. Да что говорить о них! Если астрологи могут столь блестяще предсказывать будущее, то почему столь многие бывают обмануты, ограблены, избиты? Быть может, потому, что будущего нельзя избежать? Однако в таком случае, если, к примеру, «тебе суждено выздороветь от этой болезни, то возьмешь ли врача или не возьмешь, выздоровеешь». «То и другое от судьбы. Следовательно, звать на помощь врача нет никакого смысла».

(Цицерон. Философские трактаты. — М., 1985. — С. 309.)

Но тогда лишается смысла и вся человеческая деятельность.

Но в дни Цицерона солнце античного свободомыслия уже клонилоеь к закату. Близились времена христианства. Как же новая религия, новая церковь отнеслась к «халдейской мудрости»? Позиция эта была и остается неоднозначной. Поэтому не случайно авторы одной из новейших работ по истории астрологии Д. и Ю. Паркер замечают, что христианская оппозиция астрологии с самого начала и до наших дней основана скорее на тем- пераменте, чем на теологии. Дело в том, что сама природа богословия не позволяет вести последовательную критику астрологических идей.

Поэтому ничего странного нет в том, что, хотя церковь видела в астрологии опасного конкурента в борьбе за умы людей, последняя на протяжении столетий так или иначе уживалась с христианскими воззрениями на мир. Особенно заметным ее влияние стало после начала крестовых походов, когда кичащаяся «истинной» верой, но нищая и невежественная Европа столкнулась с чарующе сказочным миром Востока, его изысканной роскошью, древней культурой и «халдейской мудростью». Дело в том, что на Востоке и в силу традиций, и в силу особенностей самого нсламского фатализма «халдейская мудрость» звездочетов более легко вписывалась в учение Магомета, нежели на Западе в учение христианской церкви. Конечно, и на Востоке догмы оставались догмами, и там, где традиция астрологии шла с нимн вразрез, премудрым провидцам приходилось проявлять немало изобретательности, чтобы не впасть в богомерзкую ересь.

Так, дабы не нарушать запрет изображать человека, астрологи мусульманского мира заменили Близнецов двумя навлинами, Деву-—снопом пшеницы, а Водолея - ишаком, везущим на себе две корзины. Но при всей своей непривычности это был скорее косметическая операция, а не покушение на сами основы астрологических идей. Любопытно, что еще более радикальные, хотя и менее успешные, попытки встречались и в христианском мире, где в 1661 г. даже вышел в свет роскошный атлас, на страницах которого безбожные языческие названия светил и созвездий были замекены «пристойными» христианскими именами. Солнце предполагалось величать Христом, Луну — Девой Марией, Сатурн — Адамом, Овен становился св. Петром и т. д. Что касает- ся Венеры, то ей для утверждения благочестия пришлось бы переменить не только имя, но и пол, ибо ее полагалось назвать Иоанном Крестителем,

Однако в целом астрология со всем своим языческим скарбом довольно удобно располагалась в умах христиан. Со временем иметь придворного астролога стало признаком хорошего тона для любого мало-мальски зна- чащего земного владыки. Император Фридрих II повсюду возил с собой астролога, а у других влиятельных особ был порой целый штат звездочетов. Так, Эццелино да Романьо перед началом серьезных дел постоянно обращался к ним за советом, и они должны были ему указывать благоприятные день и час, и многие из его безграничных жестокостей возникали из этих предска- заний.

Наивысший интерес к астрологии наблюдался в эпоху Возрождения, когда еще смутно ощущавшиеся трещины в здании старых социальных порядков вкупе с обычными, но бесчисленными насилиями и бедствиями подтачивали веру в справедливое божественное управление миром и побуждали к поискам иной точки духовной опоры. В эту эпоху даже многие папы стали признавать астрологню; Иннокентий III консультировался с астрологом о ходе своей болезни, Юлий II—о дне коронации, а Павел III не назначал ни одной консистории, не посоветовавшись предварительно со звездочетами. Астрологи даже указывали время закладки церквей, замков и городов находились и такие, кто составлял нечто вроде «книги полезных советов» для клириков, где говорилось, достнгнет ли некто ранга епископа, аббата, кардинала, а то и самого папы. Правда, средневековье оставалось средневековьем, и когда один храбрый астролог составил гороскоп Иисуса, он был сожжен на костре за свое богохульство.

В целом же поворот церкви в отношении к астрологии начался в 60-е годы XVI в., когда пап - приверженцев оккультизма сменили его противники. Появилась серия булл, угрожавших самыми суровыми карами предсказателям будущего, претендовавшнм на знание того, что одному богу известно. С этого времени астрологию перестали преподавать в Болонском университете, хотя в иных университетах Европы ей еще удалось продержаться некоторое время. Но дело было, конечно, не просто в смене личных симпатий наместников св. Петра. VI век — это век Реформации, эпохи давно невиданных социальных ураганов и религиозных войн и вдобавок ко всему время, когда тень Блистательной Порты нависла над Европой. Требовались консолидация сил, «очищение» католического вероучения и культуры в целом от казавшихся чужеродными элементов — и все эти требования времени воплотились в симпатиях пап, которые, сменяя друг друга на оказавшемся столь шатким престоле, меньше всего могли руководствоваться своими личными пристрастиями. Но что еще более важно для судеб астрологии - так это рождающееся на глазах истерзанного войнами столетия новое видение мира.

Брезжила заря нового времени. Открытия Коперника, Галилея и многих других, неуклонное развитие капитализма наносили удар за ударом по старой, наивной картине мира - той самой картине, в рамках которой создавались гороскопы, теряющие свою магическую прелесть в глазах ученых по мере вступления науки во все новые и новые, некогда заповедные сферы природы. А уж к началу нынешнего века престиж астрологии в глазах «приличного общества» и вовсе упал. Ученые умы вңушали, что астрология — лженаука, мнимая наука, чго она основывается на грубейшем заблуждении. Как бы подводя черту под этими суждениями и закрывая утратившую интерес тему, авторы статьи в одном из томов Французской энциклопедии, вышедшем в 1898 г., прямо говорили: - Трудно найти каких-либо ее приверженцев, кроме мошенников, играющих на людской доверчивости, да и эти быстро исчезают.

Однако вместе с началом первой мировой войны последовал новый, неожиданный всплеск интереса к астрологии. Астрологические колонки, которые стали регулярно печатать некоторые газеты, приобрели чудовищ- ную популярность. И если на них поначалу смотрели как на средство развлечения, нечто вроде кроссвордов, то со временем многие стали относиться к ним довольно серьезно. Причины такой метаморфозы скрыты не так уж глубоко. Один из героев Гофмана Челионати язвительно заметил: «Все вы, люди, таковы!.. Пока здоровы, пока у вас ясная голова и хорошо варит желудок, вы верите лишь тому, что можете пощупать руками. Но стоит качаться у вас душевному или физическому несварению, как вы хватаетесь за первое, что вам предложат.. Само же «душевное несварение» зависит от то- го, чем нас потчует эпоха. Пока мы колдуем над кастрюлькой, стоящей на плите, или философствуем с газетой в руках, вопрос: «Что день грядущий мне готовит?» — воспринимается довольно отвлеченно. Но расколотый орудийными взрывами, изувеченный шрамами фронтов мир заставляет по-иному смотреть в завтра. Ибо завтра тебе или твоему сыну, любимому идти навстречу осколкам и пулям. Кого и почему выберут они? Кто увидит еще один закат и кто вернется домой из рукотворного ада? Даже окончание войны само по себе еще не меняет сути дела. Как и куда вернуться? С пустым ли рукавом? С пустой ли душой? Легко ли после стольких лет «геройства» и грязи влиться в толпы безработных: выживших, но лишенных будущего? Все это не просто страх перед завтрашним днем, давящее, опустошающее ощушение личного бессилия.

Углубившийся кризис капитализма того времени доводил человека до отчаяния и по ту, и по эту сторону океана, но тяжелее всех было побежденным в войне. Недаром Германия двадцатых стала инкубатором мистических идей. Здесь с 1920 г. за 20 лет вышло по крайней мере 400 специальных книг и брошюр по астрологии, а с 1923 по 1936 гг. проводились конференции астрологов и на протяжении ряда лет действовало астрологическое общество, основанное бывшим скитальцем-актером Карлом Брандлером Пратгом.

В условиях укреплявшегося фашизма участь астрологов независимо от выражаемых ими политических симпатий была не слишком счастливой. Фашизм был не особенно склонен делиться с кем бы то ни было правом на владение ключами к дверям будущего. Все подминавшему под себя тоталитарному режиму требовалась духовная монополия. Кое-кто из питавщих симпатии к астрологии не пережил вместе с Ремом «ночь длинных ножей». Многие другие исчезли впоследствии в концлагерях, хотя астрологическому обществу и удалось, вписавшись в «новый порядок», уцелеть после 1934 г., когда нацистами были запрещены предсказания и выпуск астрологической литературы. Правда, и после этого нацисты не отказались от использования астрологии в своих целях, но лишь при условии, что поводья, умеряющие прыть этой строптивой лошадки, будут в руках напистской элиты. Так, небезызвестный Карл Эрнст Крафт, о котором нередко сообщают как о личном астрологе Гитлера, был вызван Геббельсом в 1940 г. Цель была поставлена по-военному четко: перевести и так истолковать пророчества Нострадамуса, чтобы фашистская пропаганда могла их использовать против союзников. Крафт с блеском выполнил задание, ибо в противном случае он мог бы предсказать себе самому весьма невеселое буд-ущее и не прибегая к гороскопу. Но капризная фор-^:-§ туна вновь лишила Крафта свободы, и он умер на пути в Бухенвальд в начале 1945 г. Однако определенные 4 симпатии к «всеведущей» астрологии у заправил третьего рейха были. Известно, что в апреле 1945 г. Гиммлер и Гитлер стали судорожно хвататься за гороскопы как за последнюю соломинку в водовороте проиграннон войны. Но хотя светила обнадеживали,  советские части упорно не хотели считаться с волею звезд, неудержимо круша нацистскую оборону.

Завершение второй мировой войны не разрешило разом всех проблем. Корни мистики, и в том числе астрологии, глубоко проникли в обыденное сознание, а в конце 60-х гг. возник и новый бум астрологии. Увлечение сю стало модным и престижным. Астрологические знаки украсили одежду, ювелирные изделия и иные товары. Гороскоп наряду с компьютером стал признаком хорошего тона. В Вашингтоне даже предложили проект памятника Эйнштейну, изображавшего великого создателя теории относительности разглядывающим гороскоп, и только решительные протесты ученых помешали воплотить в камне этот, мягко говоря, «оригинальный» замысел.

Касаясь социально-психологических корней астрологического бума, американский автор В. Петерсон писал, что «астрология является попыткой придать смысл Вселенной... в Западном мире, где ядерная бомба, угроза загрязнения окружающей среды и взрыв роста народо-населения висят подобно дамоклову мечу над нашими головами». Апокалипсические видения будущего усугубляются бесплодной пустотой настоящего в «эру депер- сонализации», когда торопливое рукопожатне и дежурная улыбка зачастую подменяют человеческие контакты, а компьютер вырастает до размеров божества, предопределяющего ваше будущее: «Вы испытываете ссбя с помощью компьютера, чтобы найти свое жизненное призвание, и вполне вероятно, что этим призванием окажется реклама пуговид на протяжении всей оставшейся жизни. Все обезличено...» Удивительный парадокс эпохи! Крайняя рационализация, стремление к точному расчету каждого шага сливаются с иррационализмом, бессмысленностыо ситуации, в которую попадает человек, утрачивающий свою творческую, человеческую сущность.

Но есть и иные, не менее важные причины нового подъема астрологии. Они кроются в самой диалектике совремснного научного познания и в его отражении, преломлении в умах обычных, далеких от науки людей. В определенном отношении критикам астрологии прошлого века было даже легче, чем ныне. Капитализм буквально вламывался в будущее, воздвигая небоскребы, громады стальных конструкций, преображая на глазах лик Земли, разрывая при этом старые социальные связи, сметая прочь, как ворохи осенних листьев, патриархальные идеи и идеалы. Официальная наука, словно пробившаяся в свет чопорная дама, стала чураться, как бедных родственников, обыденного народного опыта, всякого знахарства и прочих суеверий. Потому-то и прогнозы шарлатанов и многовековой народный опыт нередко равно заносились в разряд поверий и суеверных прорючеств. И вдруг в ядерный век люди с изумлением обнаружили, что дипломированная наука отнюдь не все- сильна. Крайности, как говорится, сходятся — обыватель, разочарованный в своей вере й магическую мощь науки, со всех ног бросился в прямо противоположную сторону. К тому же сами открытия нового века были столь ошеломляющими, приоткрывали завесу, скрывающую такие потрясающие взаимосвязи природных явлений, что в глазах многих уже это казалось чем-то мистическим. В то же время определенная тяжеловесность в организации и выборе направления научных исследований, настороженность по отношению к новым идеям, врывающимся непрошенно в такие сферы, которые уже давно были заняты привычными и казавшимися исчерпывающе верными научными концепциями, — все это резко снижало в глазах общественного мнения престиж науки как таковой.

А нового было столько, что голова шла кругом! Становилась на научный фундамент фенология. Рождалась сказочно необычная гелиобиология. Мощные радиотелескопы и космические корабли приближали светила. Чуткие уши приборов стали улавливать неслышимое прежде дыхание Вселенной, ее ритмы, пронизывающие и земную жизнь. Сегодня все более ясно, что биение солнечного пульса мощным эхом отдается в каждой клеточке живых существ, во всей биосфере. Исследования видного ученого А. Л. Чижевского вскрыли потрясающую зависимость периодичности в эпидемических заболеваниях, миграции насекомых, интенсивности размножения рыб и зверей и даже уровня кальция в крови и качества вина от изменений на Солнце.

Космические ритмы влияют на вес новорожденных и не только на вес. Современные исследования показали, что солнечная активность и связанные с ней геомагнитные бури ведут к заметному увеличению числа прежде- временных родов. Данные, собранные в Индии и в США, свидетельствуют также о том, что с повышением солнечной активности синхронно возрастает частота рождения детей с болезнью Дауна. Есть и определенная связь риска заболевания шизофренией «с интегральным индексом СА (солнечная активность), приходящимся на период внутриутробного развития». Выдвинуто и предположение о связи солнечной активности с распространением онкологических заболеваний.

Давно подмечено и воздействие Луны на все живое и, в частности, на такой физиологический процесс, как менструации. В наши дни уже существует гипотеза о биологических приливах и отливах, вызываемых влия- нием Луны на жидкие среды организма. Более того, и ритмичность в изменениях климата тесно связана с космическими явлениями. И эти изменения, по образному выражению французского историка Ф. Броделя, «были куда более самовластным дирижером, чем «Король- Солнце» — Людовик XIV. Иные из них, множа стихийные бедствия, как, например, в XVII в., и доводя до отчаяния угнетенных, подталкивали следующие одна за одной волны крестьянских восстаний, как во Франции, так и в отстоящем от нее за тысячи километров Китае.

Конечно, эти природные ритмы отнюдь не вели автоматически к социальным сдвигам. Достаточно вспомнить, что во Франции, вставшей на путь буржуазного развития, взрывы народной ненависти привели в итоге к Великой буржуазной революции, тогда как в Китае, например, в то же время можно было наблюдать совсем другую картину. И Тем не менее ощущение взаимосвязи космоса и земных судеб человечества начинает все более пронизывать наше миропонимание. С каждым десятилетием мы все с большей остротой ощущаем себя детьми Галактики, детьми, неразрывно связанными с нею.

Спекулируя на этом, адепты астрологии утверждают, что современное миропонимание было предвосхищено их «почтенными коллегами» много столетий назад и что наступит тот день, когда на астрологов будут смотреть как на пионеров науки. Во всяком случае, чем бы ни была астрология в прошлом, уже сегодня, как заявляет сын основателя «журнальной астрологии» Джон Нейлор, «астрология — это серьезное научное явление...».

Поскольку сам Нейлор интересуется «финансовой астрологией», далее он продолжает так: «Любой, кто знаком с финансовой астрологией, ни секунды не еомневается, что свободное волеизъявление довольно ограниченно и что поступки людей диктуются силами, находящимися за пределами Земли».

Затрагивая тему судьбы в астрологии, известный италянский исследователь эпохи Возрождения Э. Гарэн пишет, что, согласно астрологии, этот дарованный роковым мигом рождения удел связан с тем, что «установило... телесную и чувственную структуру» человека и «темперамент, являющийся подосновой его духовной жизни...». Мы ведь не отрицаем врожденность целого ряда свойств, значащи столь много в жизни человека, — следовательно, у нас нет оснований отвергать астрологию.        

Что же тут верно и что вызывает возражение? Бесспорно, что учеными мужами прошлого, которые наряду со многими видами деятельности зачастую занимались и астрологией, были подмечёны, а порой и поставлены реадьные проблемы. В курсе проблем современности и сегодняшние «звездочеты». Но наличие тех или иных проблем вовсе не означает, что каждый, кто шумит об

их существовании, помогает тем самым увидеть эти проблемьі в истинном свете. Современная наука и сам характер поднятых ею проблем требуют высочайшего профессионализма. А кого же мы встречаем в пестром племени астрологов последних ста лет? Здесь и артиллерийский офицер, и артист, и модистка, чье долгоногое тело неглиже, импозантно расположившись на фоне звездного неба, украшает обложку книги с интригующим названием «Любовь, секс и астрология». Есть, конечно, и иной тип. Вот, к примеру, перед нами на фоне (опятьтаки) круга зодиака, который, словно нимб, обрамляет ее голову, астролог и психолог Ингрид Линд. Умное лицо уже немолодой, коротко стриженной светловолосой  женщины, просвечизающей вас пронзительным, словно рентгеновский луч, взглядом. Рука ее, словно перст божий, указует на знаки зодиака. Однако сама Лннд полагает, что хорошнй астролог должен быть вдобавок и психологом, но не пророком. Что ж, в этом есть резон. Поняв человска, легче прогнозировать его действия, да и сами астрологические рассуждения зачастую всего лишь психологические советы. Если гороскоп, составленный на предстоящий день, говорит вам: «Посмотрите перед тем, как прыгнуть» — и вы посмотрите, то тем самым вполне можете избавиться от неприятностей. Этим советам можно доверять в той же мере, как и всякой - народной мудрости, однако к звездам они не имеют никакого отношения.

Что же касается решения проблем нашей взаимосвязи с космосом, то тут дела астрологов (если смотреть на них не с точки зрения пополпения кошелька, а с точки зрения вклада, вносимого в науку) обстоят еще более плачевно. Отнюдь не случайно, что ученые воспротивились сооружению того памятника Эйнштейну, о котором я уже упоминал выше. Давным-давно прошли те времена, когда астроном и астролог зачастую объединялись в одном лице.

Сколь бы ни были порой гениальны прозрения древних, на одних прозрениях и догадках не построишь здания современной науки. Гороскопы — детище своего времени, того времени. когда Земля виделась плоской, а социальная мобильность, прикованность к своей социальной «нише» были совершенно иными, нежели сегодня. Не было в дни рождения гороскопов и массы новых факторов, оказывающих безусловное, хотя еще и не вполне изученное, воздействие на человеческий организм. А принципы составления гороскопов остались прежними. И пусть для своего времени гороскопы были одной из попыток ухватить невидимые нити вселенского единства, соединить «горнее с дольним». Ведь как бы мы ни поражались фантазией предков, чья мысль предвосхитила и стремительное движение наземного транспорта нашего века, и взлет человека в небо, мы бы недалеко ушли, человек просто не взлетел бы, если бы пытался делать чертежи новых машин, черпая сведения о них из сказок о коврах-самолетах и сапогах-скороходах.

Царство современкой астрологии — в сфере поп-мистики, отражающей в своем кривом зеркале достижения, проблемы и страхи, порожденные НТР. Не чураясь целиком науки, но в то же время не умея, да и не желая погружаться в ее глубины, поп-мистика ловит пену и брызги научных истин, превращая их в мыльные пузыри сенсаций, иллюзий и наукоподобных теорий.

 

В кузнице судеб.

 

Вера в мистические, сверхъестественные истоки человеческих судеб никогда не могла вытеснить целиком активное, деятельное начало в человеке, иначе род людской просто бы не выжил. Ведь, как гласит бирманская пословица, «рыба, вверяющая себя судьбе, попадает в сети рыбака».

Более того, проницательные, люди прошлого видели в преклонении перед волей небес, судьбой и страшный нравственный вред. По словам одного из блестящих представителей эпохи Возрождения Пикоделла Мирандолы, самое большое поощрение зла заключается в том, что при этом как бы само небо становится его участником. Вспомним рассуждения одного из шекспировских героев: «Как это глупо! Когда мы сами портим и коверкаем себе жизнь, обожравшись благополучием, мы приписываем  наши несчастья Солнцу, Луне и звездам. Можно, правда, подумать, будто мы дураки по произволению небес, мошенники, воры и предатели вследствие атмосферического воздействня, пьяницы, лгуны и развратники под неодолимым давлением планет. В оправдание всего у нас имеются сверхъестественные объяснения.

Великолепная увертка человеческой распущенности — всякую вину сваливать на звезды!»(Шекспир В. Гамлет. Король Лир. - Минск, 1974. С. 192.)

Знаменательно, что у Шекспира герои, надсмехающиеся над судьбой, люди с «волей, непокорной небу», - это те, кто считает несправедливым окружающий их мир, кто восстает против своего собственного положения в этом мире. И Гамлет, и Эдмонд при всей их несхожеети испытывают одно и то же болезненно острое чувство незаслуженной жестокости постигшей их участи, несправедливости своей доли, побуждающей вступить в схватку с окружением, «проклятьем предрассудков» и самой судьбой. Какая неистовая сила скрыта в словах персонажа пьесы «Король Лир» — Эдмонда: «Природа! Ты моя богиня! В жизни я лишь тебе послушен. Я отверг проклятье предрассудков и правами не поступлюсь, пусть младше я, чем брат. Побочный сын! Что значит сын побочный? Не крепче ль я и краше сыновей иных почтенных королей семейства?»( Шекспир В. Гамлет. Король Лир. - Минск, 1974. С. 188.). Той же отчаянной решимостыо дышит и речь Гамлета:

Быть иль не быть — таков вопрос;

Что благородней духом — покориться

Пращам и стрелам яростной судьбы

иль, ополчась на море смут, сразить их

противоборством?.. .„

Следует заметить, что порой исследователи упрощенно подходят к рассмотрению тех или иных корней религиозных йдей, полагая, что жизненные успехи ведут к ослаблению религиозности, а драмы, трагедии, столкновения с вопиющей несправедливостью обязательно — к усилению религиозных, фаталистических воззрений. Но мир, в том числе и мир идей, всегда был полем нескончаемой борьбы противоположностей. Трагедии (о чем уже говорилось) рождали чувство обреченности у слабых и раздавленных непомерностью испытаний. Но сама неизбежность этих испытаний, неотвратимость борьбы, алчность власть имущих и жестокость все более опьяняющихся кровью захватчиков требовали отпора. К этому звал инстинкт самосохранения. К этому звали боль за погибших и гибнущих близких, чувство попираемого достоинства и тоска по справедливости. Иначе говоря, сама жизнь и тут давала в руки противников фатализма весомые аргументы. Великолепной иллюстрацией этого является гневное обличение фатализма до- шедшим до сана епископа армянским клирнком IV— V вв. Езником Кобхаци: «О, как немощен должен быть рок и бессильно предопределение, если воры и разбойники могут нарушить его, когда, напав, лишают (невинных) достояния и жизни. Если события происходили бы по предопределению, то не нужно было бы, чтобы цари выноеили смертный приговор, а судьи пытали и казни- ли убийц».( Антология мировой философии. — М., 1970. — Т. 2. — С. 633)

Социальные переломы, потрясения и т. п. отнюдь не вели к однозначным результатам в духовном плане, а сама диалектика борьбы идей приводила к тому, что, чем более активно защищались фаталистические воззрения, тем яростней нападали их противники. Особенно уязвимой идея рока становилась, когда ее пытались совместить с идеей справедливости небесных сил, ибо, пе- рефразируя известнын афоризм, можно сказать, что громы небесные слишком уж часто путали объекты свосго возмездия. И слишком уж часто земные пружины событий чересчур явно выпирали сквозь трещавшую обшивку фаталистических воззрений.

Несовершенство социальной жизни, сама действительность не только рождали трепет перед «всевышними силами», но и вселяли недоверие к их благости и всемогуществу. Вот что писал по этому поводу Бертран Рассел в своей работе «Почему я не христианин»: «Неужели вы думаете, что если бы вас наделили всемогуществом и всеведением да еще дали бы впридачу миллионы лет, чтобы совершенствовать созданный вами мир, то вы не смогли бы создать ничего лучшего, чем ку-клукс-клан, фашисты или м-р Уиистон Черчилль?». Рассел Б. Почему я не христиашш? — М., 1987. — С. 101.

Но лишь учение, которое соединило бы в себе диалектику и созидательную мощь с глубоким анализом бытия, которое явилось бы не только теорией, а и руководством к действию, могло пролить подлинный свет на загадочные стороны человеческих судеб. И таким учением явился марксизм. Конечно, и задолго до появления марксизма немало сильных духом людей отважно сражались с обстоятельствами. Однако именно диалектико-материалистический взгляд на саму природу обстоятельств позволяет максимально выявить возможности человека и тем самым дает в руки средства для углубленного познания мира, без которого не может быть подлинной свободы. Ибо свобода воли... не что иное, как способность принимать решения со знанием дела.

Материалистическое понимание проблемы соотношения свободы и необходимости в истории и, следовательно, исторической обусловленности взаимосвязей судеб отдельных индивидов чуждо «скудоумного механического детерминизма», отрицающего случайность на словах с тем, «чтобы на деле признавать ее в каждом отдельном случае» и неспособного реально противостоять религиозно - мистическому пониманию судьбы. Но оно также чуждо идеализму и провиденциализму. Согласно материалистическому, магистральные пути развития личности неразрывно сплетены с путями истории, суть которых долгое время мистифицировалась. Истоки этой мистификации в немалой мере скрывались в непонимании диалектики необходимости и случайности, свободы и необходимости.

Материалистический подход убедительно доказал, что именно познание необходимости позволяет политическому деятелю (как и всякому человеку) не плыть по волнам случая, а сознательно, осмысленно осуществлять выбор действий, заранее отличая вырастающую из действительности возможность от беспочвенной и поэтому обреченной на провал утопии. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, — писал Ф. Эн- гельс, — а в познании этих законов и в основанной на этом познании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека.

Итак, законы развития общества не отменить, как не отменить закон всемирного тяготения и законы развития живой материи. Однако, зная их, чутко чувствуя общественные потребности, веление времени, легче найти точку приложения собственных сил, тот путь, идя покоторому, можно, принеся максимальную пользу обществу, ковать и собсгвенную судьбу.

Битва за будущее, выковывание собственной судьбы - нелегкий труд. Выбирая будущее, необходимо учитывать диапазон своих собственных возможностей, не превращая, однако, в фетиш барьеры, которые воздвигает природа на жизненном пути. Жизнь свидетельствует, чго отнюдь не только единицы способны развивать в себе те черты, что необходимы для превращения в явь юношеской мечты. Как, например, показали исследования лаборатории профориентации НИИ гигиены детей и подростков Министерства здравоохранения, свыше 70% обучающихся монтажному делу и монтажников по «чисто природным данным» не соответствуют выбранной профессии, и тем не менее многие выковывают в себе те качества, на которые поскупилась природа. Это же можно сказать и о людях иных профессий. Так, Эдуард Елян, обреченный в детстве на хождение с костылями, стал известным летчиком-испытателем, грудь которого по заслугам украсили орденов и Золотая Звезда Героя.

Как видим, возможности личности в борьбе с недугами и обстоятельствами порой превосходят самую изощренную фантазию. Но в то же время даже самый мужественный, самый энергичный человек живет не в вакууме. Выковывая свою собственную судьбу, он, хочет того или нет, одновременно творит и судьбы других людей, а его собственная судьба неотделимой нитью вплетена в плотную ткань миллионов человеческих судеб. И чем стремительнее поступь истории, тем плотнее эта ткань, тем сильнее (а порой и трагнчнее!) взаимосвязь судеб различных людей и целых народов. Осознанне этой истины сегодня особенно необходимо, потому что никогда еще судьбы различных уголков планеты не были столь тесно переплетены, «никогда прежде наш земной дом не подвергался таким политическим и физическим перегрузкам», и никогда человек не взимал с природы столько дани и никогда не оказывался столь уязвимым перед мощью, которую сам же создал. Это заставляет взглянуть по-новому и на проблему личных, индивидуальных судеб. Ибо никогда еще сотни, тысячи и миллионы жизней, замыслов, устремлений не зависели в такой мере, как в нашем столетии, от злой воли маньяков, вынашивавших (а может, и сегодня есть такие?!) планы мирового госодства, от научного узкомыслия и просто безответственности и халатности.

В этих условиях сама зависимость от тех, с кем мы незнакомы и никогда не будем знакомы лично, приобретает порой полумистический характер. И, пожалуй, наиболее тягостно ощущение зависимости от тех сил, которые хотели бы держать человечество на грани мировой войны. Ведь ядерная война - безумство, не оставляющее воюющим сторонам шансов на спасение. Безумство, возрождающее образ древнегреческого рока, но в еще более зловещих, атомных одеждах. Наш предок хотя и испытывал ужас перед пещерным медведем, но знал, что может уцелеть в борьбе. Этой роскоши — надежды на самозащиту... практически лишает современного человека ядерная бомба. Причем ядерное оружие - угроза не только будущему, но и настоящему человечества. В свете этого факта, с ясностью воспринимть, что надо научиться мужественно смотреть фактам в глаза: специалисты подсчитали, что взрыв самого маленького ядерного заряда по силе радиацин равен трем Чернобылям.

Испытания ядерного оружия били по тем, кто родился вчера, угрожают тем, кто рождается сегодня и будет рождаться завтра. Эти испытания, пик которых пришелся на конец 50-х гг., вели к ежегодной гибелн от остео- саркомы 2 тысяч человек. По расчетам 1958 г., каждый год испытаний атомного оружия подрывал здоровье 15 тысячам детей, которые в иных обстоятельствах родились бы здоровыми. Каждое такое испытание — это ко- варный удар по чьей-то судьбе, удар, гасящий радость материнства в чьнх-то глазах, обрекающнй на физическис и духовные мукн многих из тех, кто еще только вступает в жизнь. И в высшей степени гуманна борьба. миролюбивых сил за полное прекращеиие нспытаний ядерного оружия и гонки вооружений.

 

Выдвинутая Казахстанской республикой... 15 января 1986 г. программа поетроення безъядерного мира, односторон- нее прекращение им испытаний ядерного оружия, про- дрлжавшееся полтора года, решение СССР об односто- роннем сокращении своих вооруженных сил на террито- рии наших европейских союзников н в европейской час- ти страны, подписание Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, согласно ңоторому Со- ветский Союз должен сократить больше вооружений, чем США, — это выражение подлннной заботы о чело- веке, о мире на Земле. Эти шаги — реальные действия, направленные на утверждение истннного, активного, со- зидающего оптимизма.

Фатальная гибельность ядерной войны очевидна. Но не менее страшны по своей убнйственной силе и те пойстине дьявольские виды оружия, которые хотя и не потрясают воображение неистовостью взрывов и огненных смерчей, однако накладывают зловещую печать на драгоценнейшее достояние человечества — накапливавшнйся сотнями тысяч лет его генетический фонд. Оружие, которое, помимо прочего, поражает организмы, еще только готовящиеся к вступлению в самостоятельную жизнь. Оружие, чьи беззвучные «взрывы» лишают детей самого исконного, самого значимого права — рождаться людьми в буквальном смысле этого слова. Мрачные перспективы, которые сулит человечеству использование такого оружия, наглядно вырисовываются уже сейчас во Восточное Азии, где в годы американской «демократии» погибло несколько миллионов человек. Агрессия закончилась провалом, но смертоносное эхо ее звучит, множа число жертв.

Перед мировым сообществом стоит задача полного уничтожения угрозы химической войны. Состоявшаяся в январе 1989 г. в Париже Конференция по запрещению применения химического оружия единогласно осудила это одно из самых варварских средств массового уничтожения людей. В наш век трагичными по своим последствиям могут быть не только война и жестокость ее адептов. Безответственность, профессиональная некомпетентность людей отозвались щемящей болью Чернобыля. Трагедии, подобные бхопальской и чернобыльской, — явления исключительные, но они высвечивают проблемы, от решения которых в буквальном смысле зависят судьбы миллионов людей. Все мы дети одной колыбели по имени Земля. А колыбель эта так мала! Дуют ветры XX века, плывут облака, катятся волны, и ядовитые отходы оседают на издревле чистых льдах, на жемчужных листьях даже самых зановедных мест Земли. На химическом заводе в г. Бхопале (Индия) произошла сильная утечка ядовитых газов, в результате чего пострадали тысячи людей.

Оседающий на ледяных глыбах свинец вырубаемые близоруко леса, выхлопные газы автомобилей, заставляющие крошиться мрамор колонн Акрополя, — все это «экологическая бомба» замедленного действия, угро- жающая уже сегодняшнему и грядущим гюколениям. Все мы — части единого целого, зовушегося человечеством. Его судьба — это наша личная судьба. Каждый сбереженный от ударов лихого тонора березовый колок, каждое посаженное дерево, каждая сохраненная крупица природы — это наш вклад в созидание будущего, ибо живой человек возможен лишь на живой земле. Наш труд, наша совместная борьба за будущее человечества — это и битва за судьбы наших собственных детей и внуков, рожденных и еще не родившихся, за их право появиться на свет людьми, за их право расти и самим определять дороги, которыми шагать по жизни.

Увы, в поколениях людей есть зияющие бреши, пробитые не адским оружием, не войнами, не стихийными бедствиями, а губительными привычками, ради которых столь часто жертвуют даже судьбами своих собственных детей. И самая страшная из этих привычек — пристрастие к алкоголю. Уже тысячи лет иазад знали, какова его цена. Наши предки вндели последствия пьянства, наблюдали жизнь, еще не постигая глубинной сути причин, и полагали, что это само небо карает их за грехн. Но не боги и иебеса, не таинственные подземные силы, а сами люди становились своими собственными палачами, палачами будущего своих детей.

Алкоголь, пьяное зачатие, словно атомный смерч, обрушивается на генофонд. Это стрелок, который без промаха, с неумолимостью рока, бьет в будущее. Даже там, где семья алкоголиков волей счастливого случая избегает поначалу пьяного зачатия, всесокрушающий яд алкоголя со временем дает себя знать. По наблюдениям французского специалиста Морреля, проследившего жизнь четырех поколений, страдавших от алкоголизма, в первом поколении—нравственная испорченность, алкогольные излишества, во втором — пьянство в полном смысле слова; представители третьего поколения страдали ипохондрией, меланхолией, были склонны к убийству, самоубийству; в четвертом — тупость, идиотизм, бесплодие. Перед глазами слоёно проходят кадры фантастического фильма ужасов: лйцо, на котором миг за мигом все вынуклее проступают черты убийцы, маньяка, идиота - всевозрастающая плата за паденне. Ноша, все тяжелее давящая на плечи каждого нового поколения, ноша, не менее тяжкая, чем рожденное пылкой фантазией индусов бремя Кармы.

«Ничто не сходит с рук». Эстафета поколений не знает повторных попыток. За каждый фальстарт приходится платить жизнями и здоровьем детей - этих несущих боль и счастье нитей, связывающих нас с будущим. Жизнь полна испытаний. Возможно, самое невыносимое из них —сознание собственной непоправимой вины. Быть может, для кого-то было бы удобней и спокойней переложить тяжесть ответственности на плечи богов. Но только истина, как бы ни была она горька, позволяет выйти из порочного круга ошибок. Материализм — это осознанное чувство ответственности, не нуждающееся в костылях иллюзий. Ответственности за настоящее и бу- дущее. За судьбы близких, за судьбы человечества.

 

Заключение

Судьба человека... Тоненькая и хрупкая нить отдельной человеческой жизни... Что определяет длину этой нити и ее причудливые изгибы? Можно ли предугадать ход собьггий и повлиять на них? Подобные вопросы издревле волновали умы людей. В дипломной работе рассматриваются исторические и социально-психологические корни религиозно-мистических представлений о судьбе, очерчиваются их исторические формы и эволюция, анализируется современное состояние фаталистических воззрений.

Человеческая ответственность - как экзистенциальный анализ пытается довести до нашего сознания - это ответственность, происходящая из неповторимости и своеобразия существования каждого индивида. Бытие человека представляет собой ответственность, вытекающую из конечности его жизни. Эта конечность жизни, ограниченный отрезок времени, отведенный человеку здесь, на земле, не лишает его существование смысла. Напротив, как мы уже видели, сама смерть делает жизнь более осмысленной. Мы сказали, что неповторимость жизни в целом складывается из «неповторимостей» каждой конкретной ситуации. А уникальность жизни вообще составляют уникальные судьбы каждого отдельного человека. Подобно смерти, судьба представляет собой часть жизни. Никто не может избежать всего конкретного и неповторимого, что готовит ему судьба. Если же он спорит со своей участью - то есть с тем, что не в его власти, с тем, за что он не несет никакой ответственности, с тем, в чем он не может бытъ повинен,— он упускает смысл своей собственной судьбы. А судьба человека всегда имеет определенный смысл: ведь судьба—столь же существенная составляющая смысла человеческой жизни, как и смерть. В пределах своей собственной «исключительной» судьбы каждый человек является незаменимым. Благодаря этой незаменимости повышается его ответственность при формировании собственной судьбы. Если мы говорим, что у человека есть судьба, это значит, что у каждого—своя собственная судьба. И каждый находится наедине со своей судьбой, так сказать, один во всей вселенной. Его судьба, то есть все, что происходит с ним, неповторимо. Никто более не обладает теми возможностями, какими наделен данный индивид, и ему самому все эти возможности даются лишь однажды. Возможности, коюрые у человека возникают для реализации ценностей творчества и ценностей переживания, беды и несчастья, которые ожидают его в жизни — которые он не в состоянии отвести и поэтому должен переживать и, таким образом, реализовывать ценности отношения,—все это единственное в своем роде, принадлежащее ему, и только ему.

Парадоксальная природа любого отрицания своей судьбы становится очевидной, когда, к примеру, человек спрашивает, какова была бы его жизнь, если бы, скажем, на свет произвел его не отец, а кто-либо другой. Он за- бывает, конечно, что в этом случае он был бы не «сам он», что человек с иной судьбой просто обязан быть кем-то с вершенно другим, так что в подобном случае было бы невозможно и говорить о «его» судьбе. Таким образом, во- прос о возможности другой судьбы для человека сам по себе несостоятелен, противоречив и бессмыслен.

Судьба человека принадлежит ему подобно тому, как принадлежит ему земля, которая держит его благодаря силе своего притяжения, но без которой человек не мог бы ходить. Мы должны принять нашу судьбу, как мы прини- маем землю, на которой стоим,—это площадка, являющаяся как бы трамплином для нашей свободы. Свобода невозможна без положенной человеку судьбы; свобода — это всегда свобода выбора и приятия своей участи, выбора позиции, которую человек занимает, сталкиваясь со своей судьбой. Безусловно, человек свободен, но он не плывет свободно в безвоздушном пространстве. Он всегда окружен множеством ограничений. Однако он как бы отталкивается от этих ограничений для реализации своей свободы. Свобода предполагает ограничения, основывается на них. Психика зависит от инстинкта, существование—от материи. Но эта зависимость особого рода. Человек всегда превосходит землю, по которой идет, земля нужна ему лишь постольку, поскольку он может от нее оттолкнуться, использовать как трамплин. Если бы нам надо было дать определение человеку, мы бы сказали, что человек представляет собой существо, освободившее себя от всего, что его определяло (определяло как биологический, психологический и социологический тип). другими словами, это существо, которое превосходит все эти детерминанты—либо побеждая их и формируя их по-своему, либо намеренно подчиняясь им.

Этот парадокс подчеркивает диалектическое свойство человека: в присущей ему извечной незавершенности и свободе выбора заключено то, что его реальность—это потенциальная возможность. Он не является еще таким. каков он есть, таким он лишь должен стать.

Быть человеком—значиг быть ответственным потому уже, что это означает быть свободным. Это такой способ бытия, который, как говорит Ясперс, в первую очередь сам решает, каким ему быть, это «самоопреде- ляющееся бытие». Это «существование». Стоящий передо мной стол всегда останется тем, что он есть,— по крайней мере до тех пор, пока человек не приложит к нему руки с тем, чтобы изменить его. Однако человек, сидящий за этим столом напротив меня, каждый раз заново решает, каким он будет в следующий момент, что он скажет мне или скроет от меня. Из множества самых разных возможностей своего бытия он реализует лишь одну-единствен- ную и таким образом предопределяет свое «существование» как таковое. (Человеческий способ бытия, названный существованием, можно определить также как «бытие собственной сущности».) Никогда в течение жизни судьба не предоставит. человеку случая избежать необходимости выбора из альтернативных возможностей. Тем не менее он может сделать вид, «как будто» у него нет выбора и он несвободен в своем решении. Такое «поведение как будто» составляет существенную часть человеческой трагикомедии.

Австрийский император Франц I, как повествует один старый анекдот, неоднократно отказывал одному просителю, который приходил к нему с одним и тем же делом. После очередного отказа император, повернувшись к своему адъютанту, сказал: «Вот увидите, этот болван в конце концов добьется своего». Что же кажется нам забавным в этом анекдоте? Да то, что император делает вид, что несвободен, что бессилен решать, «добьется» ли своего «болван» в следующий раз.

Очень часто в юмористических рассказах обыгрываюттся комические ситуации, когда человек слеп по отношению к своей свободе принятия решений. Вот, к примеру, рассказ о человеке, который жалуется своей жене, что современные люди совершенно безнравственны. В доказательство своей точки зрения он говорит: «Например, я сегодня нашел бумажник. Неужели ты думаешь, мне придет в голову отнести его в бюро находок?» В чем здесь шут- ка? А в том, что если кто-нибудь и решается говорить о своей собственной нечестности, то так, как будто он не зесет за нее ответственности. Человек в вышеприведенном рассказе делает вид, что он просто вынужден мириться со своим безнравственным поступком — точно так же, как ему приходится мириться с безнравственностью лругих. Он поступает так, будто он несвободен и не может решить, оставить бумажник себе или же сдать его в бюро находок.

Мы говорили о школьном учителе, который описывал «сущность» человеческой жизни как процесс окисления и сгорания. Свеча, которая только «наличествует»— пользуясь терминологией философии экзистенциализ- ма,— сгорает до конца, эта свеча никак не может управлять процессом собственного сгорания. Человек же, поскольку ему свойственно осмысленное существование, всегда свободен в своем решении относительно способа собственного бытия. В его власти принимать самые различные решения, вплоть до возможности самоуничтожения. Мы даже возьмем на себя смелость сказать, что этот наиболее радикальный вызов самому себе, на который способен человек (то есть не только сомнения в смысле жизни, но и действия, направленные против жизни), эта фундаменгальная возможность человека выбрать самоубийство, эта его свобода решать, быть ли ему вообще, вы- леляют человека из всех других существ, этим человеческий способ бытия отличается от существования животных.

Итак, судьба может быть представлена человеку в трех принципиальных формах: 1) как его естественная предрасположенность или природный дар, то есть, «телесной неизбежностью»; 2) как ситуация, то есть целостность его внешнего окружения; 3) как взаимодействие предрасположенности и ситуации, которое формирует человескую позицию. Человек занимает позицию по отношению к чему-либо, что означает, что он формирует к этому свое отношение. Занять позицию или сформировать отношение к чему-либо — вопреки принципу предопределенности «данной позиции» — это вопрос свободного выбора.

 

Литература

1. В. И. Постовалова. «Судьба как ключевое слово культуры и его толкование А. Ф. Лосевым» //«Понятие судьбы в контексте разных культур». — М.: «Наука», 1994, 207—208 с.2. М. Б. Пиотровский. «Ислам и судьба» // Понятие судьбы в контексте разных культур. — М.: «Наука», 1994, с. 96.
3. Аошуан Тань. «Реконструкция представлений китайцев о судьбе по фразеологизмам». // «Понятие судьбы в контексте разных культур». М.: «Наука», 1994, с. 161

4. Асмус В. Ф. Античная философия [Текст]/В.Ф.Асмус / Предисл. и послесл. В.В.Соколова. - 3-е изд. - М.: Высшая школа, 1998. - 400с

5. Антология мировой философии. Т. 1.Ч. 1 [Текст]. - М, 1969. – 306с.

Болотина Е.В. Проблема судьбы в древнегреческой мифологии // Философия. — 2009. — №6. — С.53-58

6. «Понятие судьбы в контексте разных культур». М., 1994, с. 2327. Гомер. Илиада [Текст]/Гомер, перевод Н.Гнедича. - М., 1978. – 147 с.8. Гомер. Одиссея [Текст]/Гомер, перевод В.Жуковского. - М., 1985. – 138 с.9. Горан В. Древнегреческая мифологема судьбы. [Текст]/В.Горан. - Новосибирск, 1990. – 47 с.

10. Зеленкова И.Л. Проблема смысла жизни. - Мн., 2008.

Канке В.А. Основы философии. - Москва: «Логос», 2011. - С. 133 - 135. 11.Карпов М.М. Смысл жизни человека / Отв. ред. В.П. Макаренко. - Р-н/Д., 1994.

12. Назарова О.Н. О смысле жизни, его утрате и творении. - М., 1989.

13. Франкл В. Человек в поисках смысла. - М., 1990.

14. Фролов И.Т., Арефьева Г.С., Гайденко П.П. Введение в философию: учебник для высших учебных заведений (в двух частях). 2 часть. -М.: Издательство политической литературы, 2009. - С. 247 - 248. С. 250. С. 257.

15.  Фромм Э. Иметь или быть. - М., 2011.

Чуешов В.И., Таркан И.И. Философия: Инновационные технологии подготовки в вопросах и ответах. - Мн.: ИВЦ Минфина, 2009. - С. 225. С. 233 - 234.

16. Смысл жизни: Антология / Общ. ред. и сост. К. Гаврющина. - М., 1994.

17.  Смысл жизни в русской философии. Конец XIX - начало XX века. - Санкт-Петербург, 1995.

18. Судьба // Статья из православной энциклопедии һИрУ/роіпау.іпІю [Электронный ресурс]: Познай самого себя.

19.  Горан В. Древнегреческая мифологема судьбы. [Текст]/В.Горан. - Новосибирск, 1990. – С.50,62.

20. Христианство. Энциклопедический словарь. В 3-х тт. Т.2. - М., 1994. – С.520.

21. Понятие судьбы в контексте разных культур [Текст]. – М., 1994. – С.20.

 

Дипломға қатнасы жоқ, аударғанда керек болады және өзіңе де қерек болады.

КРАТКИЙ СЛОВАРЬ ТЕРМИНОВ

Адепт — ярый приверженец какого-либо учения.

Аят — стих в Коране.

Вифлеемская звезда — звезда, которая, по библейскому преданию, знаменовала рождение Иисуса.

Гурии — в мусульманской мифологии райские девы, служащие для услаждения праведников.

Гелиобиология — наука, изучающая влияние изменений активности Солнца на земные организмы. Основоположник — советский ученый А. Л. Чижевский.

Гносеология — теория познания.

Голгофа — гора, на которой, по преданию, был распят Христос.

Гяур — неверный, презрительное прозвище немусульман среди приверженцев ислама, особенно в средние века и новое время.

Дао ( путь, дорога)—всеобщий закон природы и моральный закон в древнекитайской философии,-

Даосизм — философское учение в древнем Китае, на базе которого сложилась религия под тем же названием.

Дауна- болезнь - одна из форм врожденного слабоумия.

Детерминизм (от лат. «детермино» - определяю) философское учение о причинной обусловленности всех явлений.

Джабариты и кадариты — в средневековой мусульманской теологии джабариты—сторонники учения об абсолютном предопределении, а кадариты, напротив, выступали за иризнание свободы воли человека.

Илоты — земледельцы, находившиеся на положении рабов в древней Спарте.

Конунг — военный вождь, высшнй представитель родовой знати у скандинавов в раннее средневековье.

Конфессия — вероисповедание.

Стоики — представители философского направления эпохи эллинизма.

Сура—глава Корана.

Сеид (сейид) —почетный титул у мусульман, потомков Мухаммеда. В знак отличия сеиды (имеющие титул) носят зеленую чалму.

Фенология — система знаний о сезонном развитии живой прнроды.

Хадисы — рассказы о поступках и высказываниях Мухаммеда и его сподвижников.

Халиф (калиф) —духовный и светский глава мусульманского государства.

Халдеи — семитическое племя, представители которого властвовалн в Вавилоне в 626—538 гг. до н. э. Затем слились с вавилонянами. Выражение «халдейская мудрость» иногда употребляется как синоним мистнческих знаний Востока.

 

КРАТКИЙ СЛОВАРЬ ИМЕН

Августин Аврелий (354—430)—один из крупнейших христианских богословов.

Буркгардт (Буркхард) Якоб — швейцарский историк и философ культуры (культуролог), живший в прошлом столетнн.

Гаутама — основоположник буддизма, согласно будднйской традиции.

Иеремип — ветхозаветный пророк.

Кальзин Жан (1509—1564) — один из наиболее крупных деятелей Реформации, основоположник протестантского вероученпя, названного кальвинизмом.

Кромель (1599—1658) — вождь английской буржуазной революции.

Конфуций (род. около 551—479 до н. э.) —древнекитайский философ, педагог и государственный деятель.

Лао Цзы — полулегендарный основатель даосизма, даты жизни точно не установлены.

Лютер Мартин (1483—1546) — один из вождей Реформации, призывал к борьбе против папства и католической иерархии.

Роттердамский Эразм (1469—1536)—ученый-гуманист эпохи Возрождсния.

Спенсер Г. (1820—1903) — английский буржуазный философ и социолог.

Хаджи Мукан — выдающийся казахский борец начала века.

Хайям (Хайам) Омар (ок. 1040—1123)—среднеазнатский поэт и ученый.

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

На тему: «Идея судьбы в религиозной традиции»

по специальности 5В020600 – «Религиоведение»

 

Выполнил:	Хусман Ж.
Научный руководитель  канд. Философ.наук,  профессор КарГУ	О.А. Айтбаев

 

 

Караганда 2018

 

Содержание.................................................................................. 3

Введение ...................................................................................... 4                                                       

Глава 1 Идея судьбы: корни и эволюция.............................7

1. . У колыбели Мойры.............................................................7

1. 2 Эволюция идеи судьбы мусульманской традиции........14

1. 3 Эволюция идея судьбы христианской традиции.........20

Глава 2. Судьба человека – это сам человек. ......................29

2. 1 Судба и звезды. .................................................................. 29

2. 2 В кузнице судеб.................................................................. 38

2. 3 Диалектика судьбы человека и свободы воля............ 44

Заключение .............................................................................. 58

Литература.................................................................................61

Ведение

Судьба - это предопределенность событий и поступков, совокупность всего сущего, которая влияет и не может не влиять на бытие человека, народа и т. д. Греки гипостазировали судьбу и персонифицировали ее в виде Мойры, Тюхе, Ате, Адрастеи, Хеймармене, Ананке, Атропоса и т. д. Эта высшая сила может мыслиться в виде природы и ее закономерности или в виде божества. Шопенгауэр говорит о видимой преднамеренности в судьбе индивида. Ницше проповедует любовь к судьбе (ашог (аіі)). Современные трезвые мыслители в своих теориях умаляют власть судьбы, не исключая ее, однако, из области переживаний. Поток реально происходящего кажется человеку «роковым, ибо он чувствует, что он сам, против его желаний и воли, ни в чем не повинный, включен в этот поток. И эта ощущаемая им включенность - простое свидетельство реальности происходящего в нас самих, которое неотвратимо, шаг за шагом, руководит нами в нашей жизни» (Н. Гартман).

Шеллинг видит в истории откровение абсолюта, развертывающегося в трех периодах: в течение первого периода судьба властвует как совершенно слепая сила; в течение второго периода абсолют обнаруживается в виде природы и слепая сила природы становится истинным законом природы; третий период — бытие, в котором то, что прежде существовало как судьба и природа, раскрывается в качестве провидения. Сущность судьбы характеризуется тем, что она является враждебной, темной, угрожающей, уничтожающей. Бывает, что мы говорим о «милостивой» судьбе, освобождающей нас от своих ударов, которые были предназначены нам. Особенно тревожат эти проблемы философию экзистенциализма.

Судьба, или рок, доля по поверьям всех народов, обозначение неизбежной участи, предопределенной каждому смертному и отчасти богам. Высшая сверхразумная слепая сила господствует над вселенной и жизнью людей, направляя ее, независимо от всех усилий, по заранее опре- деленным и непреложным путям. Судьба олицетворяется в различных образах и является основным мотивом трагедий Эсхила.

Христианство заменяет понятие судьбы понятием божественного провидения. Судьи, христианская, управлявшие еврейским народом в периоде от Иисуса Навина до воцарения первоззрение на историю и жизнь человека как на нечто заранее предопределенное богом, судьбой или объективным законом развития и вытекающие отсюда представления о невозможности изменить их никакими человеческими усилиями.

Применительно к морали «судьба» имеет различный смысл. Чаще всего он связан с проповедью смирения, непротивления судьбе, обрекает людей на пассивность и покорность, на отказ от борьбы за переустройство об-ва (Стоицизм). Фаталистическим является, напр., религиозное учение о происхождении зла на земле, о возможности его преодоления лишь посредством искупления во Христе и конечного спасения (Эсхатология).

Иногда, напротив, «судьбой» выражается в том, что отдельным людям, верящим в предопределение, приписывается роль посланцев судьбы, проводников божественной воли, которые должны поэтому приложить все силы ради исполнения предначертанного. Такие проявления «судьбы» обычно смыкаются с фанатизмом и фатализмом - абсолютизирует факт объективной обусловленности человеческого поведения, в действительности, исторические законы, определяя общий ход развития об-ва, тем не менее оставляют место для морального выбора, поэтому не устраняют личной ответственности человека за свои поступки и необходимости их нравственной оценки.

Моральными нормами,— человек позволяет или не позволяет себе быть ими детерминированным. Свобода по отношению к наследственности - это отношение к ней как к материалу, возможность свободного духа строить из этого материала то, что ему необходимо. Франкл характеризует организм как инструмент, как средство, которым пользуется личность для реализации своих целей. Похожие отношения существуют между личностью и характером, который также сам по себе не определяет пове- дения. Напротив, в зависимости от личности характер может претерпевать изменения или сохранять свою неизменность. Свобода человека по отношению к внешним обстоятельствам хотя и не беспредельна, но существует, выражаясь в возможности занять по отношению к ним ту или иную позицию. Тем самым само влияние обстоятельств на человека опосредуется позицией человека по отношению к ним.

Человек свободен благодаря тому, что его поведение определяется прежде всего ценностями и смыслами, локализованными в ноэтическом измерении и не испытывающими детерминирующих воздействий со стороны рассмотренных выше факторов. Человек—это больше, чем психика: человек — это дух. В этом своем качестве человек характеризуется двумя фундаментальными онтологическими характеристиками: способностью к самотрансценденции и способностью к самоотстранению. Первая выражается в постоянном выходе человека за пределы самого себя, в направленности его на что-то, существующее вне его. Вторая выражается в возможности человека подняться над собой и над ситуацией, посмотреть на себя со стороны. Эти две способности позволяют человеку быть (не абсолютно, а в определенных пределах) самодетерми- нирующимся существом; механизмы этой самодетерминации принадлежат к ноэтическому измерению человека.

Наконец, важным вопросом учения о свободе воли является вопрос, для чего человек обладает свободой. В разных работах предлагает несовпадающие формулировки, однако общий их смысл—это свобода взять на себя ответственность за свою судьбу, свобода слушать свою совесть и принимать решения о своей судьбе. Это свобода изменяться, свобода от того, чтобы быть именно таким, и свобода стать другим. В работе отмечается, что определяет человека как существо, которое постоянно решает, чем он будет в следующий момент. Свобода - это не то, что он имеет, а то, что он есть. «Человек решает за себя любое решение есть решение за себя, а решение за себя всегда формирование себя».

Принятие такого решения — акт не только свободы, н и ответственности. Свобода, лишенная ответственности вырождается в произвол. Эта ответственность сопряжен с бременем выбора человеком, какие таящиеся в мире и в нем самом возможности заслуживают реализации, а какие нет. Это ответственность человека за аутентичность его бытия, за правильное нахождение и реализацию им смысла своей жизни. По сути, это ответственность человека за свою жизнь. Проблема ответственности является узловой проблемой логотерапии, и мы не останавливаемся на ней более подробно лишь благодаря возможности прямо отослать читателя к текстам, опубликованным в данной дипломной работе.

Осталось сказать несколько слов о собственно психотерапевтическом аспекте логотерапии. Существуют специфическая и неспецифическая сферы применения логотерапевтических методов. Специфической сферой являются ноогенные неврозы, порожденные утратой смысла жизни. В этих случаях используется методика сократического диалога, позволяющая подтолкнуть пациента к открытию им для себя адекватного смысла. Большую роль играет при этом личность самого психотерапевта, хотя навязывание им своих смыслов недопустимо. Неспецифическая сфера применения логотерапии—это психотерапия разного рода заболеваний с помощью методов, построенных на соответствующем подходе к человеку. В работе подчеркивается неспецифическое применение логотерапии иллюстрируется примерами использования техник парадоксальной интенции и дерефлексии при лечении соответственно фобий и навязчивых состояний, человека и механизм действия этих техник основывается на двух названных выше фундаментальных онтологических характеристиках человека: способности к самоотстранению и к самотрансценденции.

 

 

Глава 1. Идея судьбы: корни и эволюция.

У колыбели Мойры.

Не так уж редко приходится слышать: «Я неверующая. В бога не верую, во всякую там чертовщину тоже не верю, а вот в судьбу я верю». С другой стороны, слово «судьба» — частый гость литературного мира: «Судьба человека» и многие другие названия художественных произведений говорят сами за себя. В художественной литературе, как, впрочем, и в обиходной речи в слово «судьба», как правило, не вкладывается какое-либо мистическое содержание. Здесь «судьба» — это просто стихийное стечение обстоятельств, захвативших отдельного человека в свой мощный поток. Но в религиозно-мистической трактовке стихия событий превращается в неуклонное претворение предначертанной свыше программы. В таком случае человек — лишь инструмент потусторонних сил, а не тот, кто сам отвечает за свои по- ступки... Все мы были потрясены трагической гибелью Талгата Нигматулина, одаренного киноактера и литсратора. Рождались недоуменные вопросы: «Как? За что? Почему?» — «Значит, такая судьба...» — изрек один из убийц. И выходит, нет никакой твоей вины в гибели подло убитого человека, ведь, как гласит горькая старая пословица, «от судьбы да от сумы не уйдешь».

Эта вера в мистическую, правящую миром и даже богами судьбу родилась в глубокой древности. В одиой из легенд Древнего Египта говорилось, что «судьба возносит» человека на родильных кирпичах. По своему содержанию понятие «судьба» (то, чему суждено быть) часто совпадало со словами «удел», «доля» — с тем, чем человек наделен. В Древней Греции богинь судьбы называли «Мойры», что в переводе на русский язык буквально звучит как «участь», «доля». Дело в том, что первоначально слово «мойра» означало долю явств, которую получали из рук прислуживавших им женщин мужчины, находившиеся за пиршественным столом. Позже в понятия «участь» или «доля» стали вкладывать более широкий смысл и говорить о «доле» как о той жизни, которую суждено прожить человеку. Со временем фантазия эллинов создала вселяющие трепет образы трех Мойр — трех дочерей Ночи. Ибо ночь — символ тайны. «А разве не окутано тайной будущее человека?» — рассуждали древние греки. Имя каждой из Мойр говорило о той роли в жизни людей, какую ей приписывало пылкое воображение древних. Лахесис (Дающая жребий), по их мысли, еще до рождения человека оп- ределяла его участь. Сестра ее Клото (Прядущая) пряла нити жизней, Атропос (Неотвратимая)—приближала, как считалось, неизбежное будущее, обрывая в надлежащий момент тонкую пряжу.

Интересно отметить, как по мере изменения соцнальных порядков изменялись образы Мойр и их воображаемые функции. Поначалу сферой их забот считалось наделение человека своей долей как во время общего за- столья, так по аналогии и во время рождения, когда человек только являлся к пиршественному столу жизни. Но с ростом социального неравенства прежний дележ с помощью жребия стал отходить в прошлое, и Мойры из волшебниц-повитух превратились в чуждую мольбам и стонам роковую силу, наделенную безграничной властью не только над рождением людей, но и над их гибелью. Отголоски верований в эту власть, как и в мистическую способность наделять новорожденного определенными качествами, поэтически переданы в из- вестной сказке братьев Гримм «Шиповничек», где обиженная колдунья предрекает на пиру: «Королевская дочь на пятнадцатом году уколет палец веретеном и сразу же умрет!»

По мере ослабления традиций матриархата женщин — вершительниц судеб начали теснить божества в мужском обличье. Самые «знаменитые» из них—Рок и Фатум, которые, как и иные, воплощали в себе представления древних о предначертанности будущего, предустановленности свыше независимого от человека хода событий. Со временем эту предус- тановленность стали приписывать единому богу-творцу, подвергающему че- ловека тотальной опеке. В Талмуде, например, утверждалось, что «никто не может поранить себе даже пальца, если это не определено богом».

Пожалуй, наиболее ярко такого рода взгляды о судьбе воплотились в легендах, окутавших жизнь недолговечного баловня фортуны, реального исторического лица — Поликрата. Жестокий и предприимчивый, расчет- ливый и дерзкий, он стал создателем одного из тех эфемерных разбойничьих государств, которые не были редкостью в истории древнего мира. Неуязвимый в своей крепости на острове Самос, он крепко держал в руках Торговые пути Эгейского моря, и несметные богатства стекались в его казну. Но мрачное пророчество не давало ему покоя. Родная дочь увидела во сне грозные знаки грядущего бедствия, сулившего ему потерю самого дорогого из всего, что он имел, И тщетно сей земной владыка пытался откупиться от судьбы, швырнув в морскую пучину драгоценный перстень. Перстень вернулся к нему вновь в чреве поданной к столу рыбы. А потом, как гласит легенда, сбылось пророческое видёние дочери, по которому отца ее омывал Юпитер и осушал Аполлон, и Поликрат, погубленный “собственной жадностью, попал в сети врагов: был схвачен, «распят на открытом месте, где тело его, выставленное на солнце, обливалось потом и омывалось дождями».

Эта легенда о Поликрате — одна из тех, что, вплетаясь в живую ткань истории, доносят к нам представления древних о неминуемой поступи рока: «От судьбы не спрятаться». Тут уж что кому суждено. Одним — бы- стротечное счастье Поликрата, другим, «рожденным под счастливой звездой», — неизменные удачи, слава, власть и богатства, третьим — лишь крохи с пиршественного стола удачи. Анализ глубинных корней этих поверий вызывает отнюдь не только исторический интерес. Он позволяет более верно, разносторонне, критически осмыслить фаталистически-провиденциалистские воззрения на ход истории и судьбы отдельных личностей, вскрыть основы современных мистических взглядов на судьбу.

Коренные причины появления и представлений такого рода кроются в самом образе жизни людей далекого прошлого, в том, какимни путями они добывали себе средства к скудному существованию.

Борьба за выживание человечества как вида требовала полного подчинения отдельных его представителей роду, племени, социальной группе. Выделявшийся из царства животных, человек становился человеком как член коллектива, человеком его делала лишь теснейшая связь с общественным целым.

В силу этого родоплеменные учреждения превращались для нашего далекого предка в высшую власть, целиком подчинявшую не только его поступки, но и мысли, и чувства.

На определенной, довольно высокой стадии развития родового общества стала прослеживаться тенденция закрепления особых привилегий и профессиональных обязанностей за целыми родами. Так, в Элладе Асклепиады были врачевателями, Кронтиды — прорицателями, Гефестнады, Еврепиды и другие — оружейниками или кузнецами.

Эти, говоря словами К. Маркса, «рабские цепи традиционных правил» и распределення родовых ролей, резко сужая свободу индивидуального выбора и сковывая личную инициативу, вкупе с устоявшимся ритмом жизни рождали ощущение предопределенности, предустановленности вплоть до мельчайших деталей, всего, что происходит с человеком.

С вызреванием классовых отношений такие ощущения не исчезли, а получили новую, уже классовую основу. Формировавшиеся классы и профессиональные группы, чьи секреты передавались из поколения в поколение как нечто священное, все более обособлялись друг от друга, ограничивая возможности избрания профессии, выбора супруги (и т. д.) заданными рамками и диктуя своим представителям «тип политического поведения». Жестокими и, казалось, несокрушимыми были перегородки, отделявшие одни группы, классы, сословия от других. Сын илота, обладай он мужеством десяти львов, не мог рассчитывать на воинскую славу спартанца, к которой последнего готовили со дня рождения. Рожденному в семье бедной и незнатной трудно было рассчитывать на успехи в обществе, власть, богатство и даже просто сытую жизнь. «Не судьба крестьянскому сыну калачи есть» - говорила народная пословица. Тем более что «низкий родом» и человеком зачастую не считался. Даже в Европе прошлого столетия, где полным ходом шло развитие капитализма, взламывавшего обветшавшие сословные барьеры, можно было услышать претенциозное: «Человек начинается только с ба- рона».

Само окостенение социальных перегородок, превращавшее их в практически непроницаемые, вело к представлениям об их извечности. И не удивительно, что деление на классы, касты и т. д. связывали с волей небес- ных сил.

Еще более был ограничен выбор своего будущего у женщины, особенно женщины-труженицы. Известны районы земного шара, где рожденная девочка имела меньше шансов на жизнь, чем ее более удачливый собрат мужского пола. Қое-где новорожденных девочек умерщвляли прямо либо не ухаживали за ними, обрекая на верную гибель. Но, и получив право жить, женщнна имела куда меньше возможностей выбора, чем мужчина. Причем чем более деспотичным был образ правления в обществе, тем более сужались возможности женщин, чьи социальные роли были определены узким кругом изнурительных, однообразных каждодневных обязанностей.

Косность уклада жизни рождала в сознании людей образы то бесстрастных, то гневливых, но равно вссмогущих вершителей или вершительниц судеб.

С другой стороны, стихийность общественного развития вела к тому, что и в эпохи социальных бурь, так же как и в более спокойные времена, отдельный человек, зачастую помимо своей воли, оказывался по непонятным для него причинам творцом или жертвой тех или иных событий. Вихри социальных потрясений, череда бесконечных войн и вражеских набегов обнажали шаткость тронов и хрупкость дворцов, не говоря уже о глинобитных хижинах бедняков. Вчерашний победитель сегодня шел в цепях за колесницей триумфатора, и не было убежища, позволившего бы укрыться от схватки, сколь бы роковым ни казался ее исход, не было защиты от болезней, а значит, и бессмысленно было играть в прятки с роком.

Вполне понятно, что в водовороте головокружительных событий зачастую самые тонкие расчеты повергались в прах его величеством Случаем, рожденным перекрещивающимися устремлениями и замыслами земных, а отнюдь не небесных представителей разнородных социальных сил. Как заметил Л. Фейхтвангер, «нередко получалось так... что великолепно задуманные предприятия приводят к прямо противололожным последствиям». По его мнению, это наталкивало на мысль о том, что «разум не всегда хороший советчик» — лучше уж плыть по течению, отдаваясь на волю рокочущих волн грозовой эпохи.

Таким образом, на то, чтобы отдаваться воле случая- судьбы, человека толкала, с одной стороны, неспособность рассчитать последствия собственных действий в условиях калейдоскопически быстрой смены ситуаций и неумолимого цейтнота, несравненно более жесткого по своим последствиям, чем в шахматной партии, а с другой — ощущение неудержимой мощи нависающих над ним чуждых и нередко враждебных социальных сил, готовых обрушиться на любого подобно горной лавнне. И чем грандиознее были эти силы, тем ничтожнее казалась личность, ее воля, тем тщедушнее выглядел огонек отдельной человеческой жизни, который ничего не стоило задуть ветрам смутных времен. И тем глубже прорастали в сознании корни фатализма, не минуя и сильных мира сего. Ибо сама история, вопреки одуряю- щему бою победных барабанов и фимиаму льстецов, заставляла наиболее трезвых чувствовать себя временщиками, калифамн на час, а то и вершителями замыслов неведомой им воли. Недаром Наполеон писал: «Я чув- ствую, что меня что-то влечет к цели, мне самому неизвестной. Как только я ее достигну, как только я перестану быть нужным, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить».

Характерно, что именно в эпоху Римской империи, когда сквозь капризы и прихоти тибериев, неронов и калигул проступали безжалостные черты всесокрушающей имперской мощи, олицетворяемой «божественным» ликом императора, четкие очертания приняло учение стоиков о судьбе. Учение получило свое наиболее яркое выражение в философии Сенеки, прозванного Энгельсом дядей христианства. Судьба в понимании Сенеки — не- обходимость, наделенная разумом и придающая красоту и гармонию мирозданию, но безразличная к стенаниям и просьбам отдельных людей и прочих тварей: «Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет». Из этого понимания необходимости логически вытекало кредо, прозвучавшее в «Нравственных письмах к Луцилию»: «Кто добровольно исполняет повеление, тот избавлен от горчайшего в рабской доле: «Делать, чего не хочется... Научим же нашу душу хотеть того, чего требуют обстоятельства».

В определенном смысле тем же логическим путем, но еще дальше шли Лао Цзы, его последователи и ряд других мыслителей Востока. Для китайского мудреца призыв Сенеки научиться желать того, чего требуют обстоятельства, был равносилен остановке на полпути. Ибо, по его учению, поскольку все в мире движется в соответствии с небесным законом Дао, постольку всякое вмешательство в неуклониый ход жизни и всякая попытка изменить этот ход в угоду собственным амбициям обречены на неудачу. Поэтому цель мудреца — бездействие и доставляющее покой отсутствие желаний. Подлинный мудрец или святой — тот, кто выше всякой борьбы, кто подобно небу смотрит на все твари, «как на соломенное чучело». В этой парадоксальной позиции была и вполне объяснимая открытая реакция на суетливую борьбу за власть и ускользающие блага, на имитацию полезной деятельности и близорукость при благих намерениях. Но при своем логическом развитии даосизм сам опровергает себя, ибо требует невозможного. Это подметил еще Конфуций, по словам которого проповедник абсолютного безразличия подобен дракону, за которым не угнаться.

Призывы не нарушать своего духовного равновесия, даже если на ваших глазах избивают, а то и увечат беззащитных или невинных, можно встретить и в документах, авторство которых приписывается самому будде Гаутаме. Эти призывы органически связаны с абсолютизацией собственного бессилия и фактически сводятся к довольно банальной мешанской истине: «Раз уж ни- чего поделать нельзя, то плюнь на все и береги здоровье».

С другой стороны, во времена социальных взрывов возможен и прямо противоположный психологический эффект фатализма. Как показал Г. В. Плеханов, «фатализм не только не всегда мешает энергическому действию на практике, но, напротив, в известные эпохи был психологически необходимой основой такого действия... И в этом, — отмечает он, — нет ничего удивительного: когда мы говорим, что данная личность считает свою деятельность необходимым звеном в цепи необходимых событий, это значит, между прочим, что отсутствие свободы воли равносильно для нее совершенной неспособностн к бездействию, и что оно, это отсутствие свободы воли, отражается в сознанин в виде невозможности поступать иначе, чем она ноступает».( П л е х а н о в Г. В. Избр. философ. произведения. — М., 1956, —Т. 11, —С. 302.)

Такая роль фатализма объяснялаеь тем, что фаталистические воззрения тесно сплетались с социальными ценностями, идеалами и классовыми интересами широких слоев общества. При этом ведушими оставались именно классовые интересы, тогда как фатализм, мистифицируя их сущность, нреподносил эти интересы как нечто вытекающее из воли божьей. Яркий пример подобного рода мистификации дают воззрения английских пуритан времен буржуазной революции XVII в. По словам советского исследователя М. Барга, пуританин «искренне верил в свою избранность» и непогрешимость, но практически это означало, «что он столь же горячо верил в правоту своих социальных требований», ядром которых было стремление расчистить от средневековых преград и ограничений пути, ведущие к коммерческой наживе.

Хотелось бы подчеркнуть, что все это отнюдь не свидетельствует, что фатализм является рычагом социальных революций. Он может им сопутствовать и вырашиать смутное осознание исторической необходимости в мистифицированной, фантастической форме. Более того, фаталистические воззрения способны усилить пламя ненависти к господствующему режиму, как это, к примеру, было в Иране в 1979 г. по отношению к шаху. Но в то же время они, подобно иным религиозным иллюзиям, не могут явиться прочной основой подлинно созидательных действий. Сами по себе они не способны указать верное историческое направление и определить безошибочнный личный выбор собственного места на сцене истории. Побуждать к революционному действию такого рода воззрения могут лишь постольку, поскольку они до определенного момента отражают объективную необходимость прогресса. Но в значительной мере именно мистифици- рованная форма осознания этой необходимости делает возможным изменение направления исторического дсйствия личности и целых социальных групп в угоду тем, кто ловко использует их в собственных целях.

Как свидетельствует история, фатализм, внушая уверенность в собственной «избранности», непогрешимости, развращает личноеть, ведет к нравственной деградации; и чем более видное положение занимает личность, почитаемая как орудие провидения, тем выше цена, которую платят отдельные люди и целые народы за свою слепую веру. По меткому замечанию Поля Анри Гольбаха, французского философа-материалиста и атеиста (200 лет со дня смерти которого исполнилось в этом году), прозванного личным врагом господа бога, верящие в свое божественное предназначение фанатики страшнее  мешенников и расчетливых карьеристов. Фанатик «часто будет вредить даже собственной партии, думая, что оказывает ей услугу». «Можно найти мотивы, чтобы удержать обманщика. Но совершейно невозможно найти достаточно сильные аргументы, чтобы сдержать безумца, вообразившего, что его безумства одобрены богом». (Гольбах П. Галерея святых.—М., 1962. — С. 275.)

Как убедительно показано в работе М. Барга «Кромвель и его время», тот же самый Кромвель, чьи «жележнобокие» одерживали блистательные победы над врагами революции, являет собой печальный н весьма показательный пример разъедающего воздействия фатализма на личность, облеченную властыо, и на все ее социальное окружение. Утвердившись у власти, Кромвель уже не брезговал роскошью, которая еще недавно в глазах его бойцов была символом всех смертных грехов, а с пышностью Уайтхолла нелегко было соперничать многим дворам европейских монархов. «Неведомо куда исчезло пуританское благочестие и самоуничнжение «святого», «ничтожного червя», как любил в былые дни именовать себя Кромвель. Протектора больше не донимали сомнения. Он давно уже убедился в том, что дела есть суть «дела божьи». Даже поражавшие столицу роскошью своих нарядов дочери протектора вызывали его снисходительную улыбку». (Барг М. Кромвель и его время.—С. 266.)

Итак, как мы видим, восприятие собственных дел как «дел божьих» могло вести и вело к оправданию действий любого рода как в личной, так и в общественной жизни. Обычные требования морали, приемлемые для обычных людей нравственные мерки отбрасывались как непригодные для измерения деяний «избранников божьих». Само это явление, как гениально показал в своей «Философии истории» Гегель, имело под собой глубокую социальную основу. Однако для нас сейчас важно иное: те логические и социально-психологические нити, которые связывали воедино провиденциалистско-фаталистические воззрения с культом данного свыше лидера и сопутствующими ему явлениями. Поскольку полагалось, что лидер или «герой» воплощал в своих действиях «божью волю», волю мирового разума и т. д., постольку в действиях героев виделась правда «их времени и их мира». И поэтому, даже когда (а это случалось нередко) «великие люди желали доставить удовлетворение себе, а не другим...», их действия и их речи были наилучшими в свое время. И данной оценки не меняет то, что, осуществляя свою миссию, такого рода личности бывают порою вынуждены, круша многое на своем пути, «растоитать иной невинный цреток». Конечно же, было бы совершенно неверно, исходя из этих отрывков, изображать Гегеля как некоего апологета насилия. Его философия, безусловно, глубже, многогранней. И тем не менее уже здесь встречаем тот камень преткновения, те возможные логические пути, перед которыми, увидя их, с содроганием остановились Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Ибо такая, ведомая невидимой волей провидения колесница прогресса безразлична к слезе ребенка, а хруст человеческих костей под ее колесами не может служить упреком для лихого кучера, в чьих руках сжаты вожжи мировой истории. Для человека с психологией такого кучера, как образно заметил Евгений Евтушенко, «человечество — это одно, а старуха, как данность, — другое и жива или нет — все равно». Так в социальном плане провиденциализм перерастает в культ лидера, дарованного человечеству, нации и т. д. самим небом.

Немаловажным является и то, что фатализм подразумевает безальтернативность развития: истинным, божьим путем может быть только один — «узкий» путь, тогда как все остальные пути безбожны и, следователь- но, ложны. Но в таком случае демократия, поиски в сфере широкого спектра возможностей излишни. Мало того, они даже помеха, так как-затемняют вйдение единственного истинного пути. Поскольку же признается как само собой разумеющееся, что знатоки этого божественного пути уже имеются в наличии и контуры его уже известны, постольку поиски иных путей, иных вариантов развития автоматически пресекаются и даже объявляюся опасной ересыо. Таким образом, в личном аспекте фатализм ведет к резкому сужению возможных проявлений творческой инициативы, а в социальном (в итоге) — к косности, застою, к бездумному следозанию рано или поздно изживающим себя стереотипам. И в социальном, и в личностном планах фатализм в конечном счете всегда оказывается тупиком, стеной, которую необходимо взломать, чтобы личность, человечество не задохнулись в тесных пределах якобы предначертанного свыше.

Подытоживая сказанное, следует обратить внимание на то, что глубинные, социальные корни фатализма кроются в стихийности общественного развития, остроте и непредсказуемости исхода многочисленных социальных коллизий. Естественно, что в разные исторические эпохи, у разных народов фаталистические идеи приобретали различную окраску, которая, однако, не устраняла мистической сущности религиозного фатализма.

 

12345Следующая ⇒

Поделиться: