Эволюция идеи судьбы мусульманской традиции.

 

Наглядные примеры развития религиозно-мистических воззрений на судьбу дают нам мировые религии, адепты которых веками внушали верующим, что знание собственной и иных судеб - монополия Всевышнего и не дано смертным хотя бы на миг приподнять покровы времени. Эти представления о неспособности человека познать судьбу теснейшим образом сплетались со взглядами, которые наиболее рельефно проступают в вероуче- нии ислама, подчеркивающего ничтожество человека перед лицом божественного произвола. Не случайно К. Маркс отмечал, что «стержень мусульманства составляет фатализм». (М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч. — 2-е изд. — Т. 9. — С. 427.)

 Анализируя идейные корни фаталистических аспектов идеологии ислама, можно заметить, что подобные мотивы были в значительной мере характерны и для доисламской арабской поэзии, где слово «судьба» имело несколько различных оттенков. Во-первых, и стихах звучали сожаления об умерших родственниках или друзьях как об уступивших судьбе. Во-вторых, в них слышалась грусть, рождаемая быстротечностью времени и тленностью всего сущего. Так, идея судьбы сливалась с образом времени, по чьей неуклонной воле, говоря библейским языком, для каждого свое «время жить и время умирать», время наливаться плоду, и время — опадать листьям, время наступать полуденному зною, и время для сумеречной прохлады. И не в человеческих силах уекорить или замедлить хотя бы на миг его величавую поступь: время меняет все, и ничто не может устоять против него. Показательно, что и в более поздиих, уже мусульманских, преданиях можно встретить благоговенное преклонение перед временем, выливающееся в отождествление бога и времени. Так, в одном из них богу приписываются слова: «Человек, кляня время, оскорбляет меня. Я есть время. В моих руках повеление, и я — причина дня и ночи».

Но раз человек не властен над временем, столь четко исполняющим свои обязанности, то, полагалось, предопределен и последний час человека (так же, как час рассвета или заката). Например, о пантерах, растерзавших спящего, говорилось: «Они были предопределены в час его судьбы и захватили его». Вполне понятно, почему такая вера в неуклонность грядущего вела и к третьему мотиву в использовании слова «судьба»—хвалам в адрес соплеменников за их способность стойко выносить удары судьбы.

Мы видим здесь зародыши тех представлений, которые позднее получили широкое развитие в мусульманском богословии. Но при этом поэты обходились без всемогущего божества. Недаром в Коране была дана критика светской интерпретации судьбы у поэтов: они говорят, «что жизнь только в этом мире, мы умираем и живем, и ничто не губит нас, кроме времени». «Но они не знают... что создает и убивает не оно, а бог...» М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Соч. — 2-е изд. — Т. 9. — С. 427.

Как видим, время в Коране — проявление всесокрушающей судьбы — уступает место аллаху. Воплощая в себе гипертрофированные, но узнаваемые черты восточного деспота, коранический аллах предстает перед верующими владыкой, ничем не ограниченным в своих желаниях. Не ведая ни сна, ни дремоты, вершит он грандиозные дела. Куда бы ни обратился человек — на восток ли, на запад — всюду невидимый лик аллаха, сотворившего небеса и землю. Даже там, где роль аллаха не очевидна, он является скрытой, отдаленной причиной свершившегося, подобно стрелку из лука, издалека пустившему в цель свою стрелу, — так учил «философ арабов» аль- Кинди. Эта идея всемогущества аллаха нашла свое отражение как в молитвенных формулах, так и в ранней атрибутике ислама: на плещущих на ветру покрывалах жен пророка, превращенных наряду с его чалмой в боевые знамена, реяли вышитые арабской вязью слова: «Нет бога кроме Аллаха, а Магомет—посол божий». Всемогущество аллаха в представлении верующих тесно связано с его всеведением, не имеющим пределов.

Естественно, что, как «творец» и знаток всего сущего, аллах был признан и творцом судеб, распределителем человечьих уделов. Упоминания об этом щедро рассыпаны по страницам Корана. «Творение» судеб начиналось, по Қорану, уже с того, что всемогущий еще в утробах придавал зародышам форму, руководствуясь в момент столь важного акта лишь собственным «желанием». И уже тогда простирал каждому свой «удел».

По исламу, не вершатся без воли аллаха, без «известного начертания» ни смерть, ни праведные либо пагубные для души поступки. Все, вплоть до мелочей человеческого поведения, во власти его. Рассуждая об этом, современный мусульманский богослов, советник по правовым вопросам института исламских исследований Пакистана Кемаль А. Фаруки пишет: «Для воли бога не существует границ. Если он пожелает, даже математик ошибется, складывая два и два». При этом свобода человека по существу «оказывается свободой солдата, действующего согласно правилам армейского устава и вьшолняющего приказы командования».

Еще более четко, нежели в Коране, фаталистические воззрения выражены в хадисах. Развитие религиозной мысли в них в основном идет в двух напраилениях: с одной стороны, прослеживается тенденция сделать идею предопределения более конкретнсй, а с другой—религиозные убеждения в божественном всемогуществе изменяются в жестко фаталистическую догму. Именно в хадисах встречаетея мысль о том, что бог сначала создал ручку, которая записала божественные предписания в особой книге. Здесь также говоригся об ангеле, который еще тогда, когда зародыш находится в утробе матери, записывает нли предопределяет четыре вещи: 1) средства, которыс обеспечат существование будущего человска, иначе говоря, его принадлежность к определенному классу, которую бесполезно пытаться изме- нить; 2) его дела; 3) час его смерти; 4) будет ли новорожденный несчастным или счастливым. Мельчайшие поступки людсй и те предопределены свыше. Таковы взгляды, которые прекрасно иллюстрирует знаменитая «Тысяча и одна ночь», книга интересная в этом отношении тем, что на ее страницах говорят и действуют не теологи, не мистики, а обычные люди. Так, например, в истории о привратнике и женщине из Багдада три торговца рассказывают, что сделала сними судьба. По словам одного, он целил в птицу, но промазал и попал в глаз визиря в соответствии с судьбой и предопределением... Другой по наущению судьбы напал на юношу и убил его и т. д. Но, пожалуй, самое красноречивое свидетельство фаталистических воззрений мы встречаем в извеетной сказке о башмачнике Маруфе. Попав в город, где его никто не знал, и заняв у городских купцов груды денег, растраченных тут же на нищих, он вдобавок женился на прелестной дочери городского правителя. Всем же намекающим, что пора бы и возвращать долги, он без конца твердил, что воздаст им сторицей, когда по- дойдет его запоздавший караван с поклажей, где всего «много». Но сам-то он башмачник и прекрасно знает, что никакого каравана не будет и быть не может. Однако он продолжает разбрасывать деньги, успокаивая самого себя: «Что будет, то и будет, и от того, что предопределено, не убежишь».

Здесь мы видим любопытный пример не только слияния фатализма и практических действий, но самой ситуации, когда, говоря витиеватым языком Востока, герою уже ничего не остается, как отпустить поводья удачи, уповать на судьбу.

Но именно доведенные до своего логического завершения фаталистические идеи точнее высвечивали противоречия, нашедшие отражение в жаркой полемике джабаритов, выступавших за абсолютное предопределение, и кадаритов, ратовавших за признание свободы воли. Эти противоречия были блестяще вскрыты в иронично горьких строчках Омара Хайяма, писавшего: «Гонит рок нас по жизни битой, как мячи. Ты то влево, то вправо беги — и молчи!» Молчи, потому что каждый твой шаг предначертан в небесных скрижалях. Молчи, потому что «в книге судеб ни слова нельзя изменить».

Но в таком случае справедливо ли карать одних вечным огнем, а другим обещать нескончаемые блаженства в окружении сонма прелестных гурий (по 500 на брата!), кои, как бы ни была сладостна для правоверного очередная райская ночь, каждое утро вновь становятся девственницамн? Ведь, по словам Хайяма,

Благородство и подлость, отвага и страх —

Все с рожденья заложеио в наших телах.

 

Получается явная несуразица: человек неможет и дня прожить по собственной воле, ибо решения в небесах принимаются без него, а потом его же называют бунтарем и хулят за грехи. Стоит добавить, что особенно бросается в глаза несправедливая жестокость коранического аллаха, угрожающего неверным адскими мучениями: «Мы сожжем в огне всех, кто не уверовал». Веякий раз, «как сготовится их кожа, мы «заменим им другою кожей, чтобы они вкусили наказания» (4 : 59). И все это при том, что, как неоднократно утверждается в том же Коране, стоило бы аллаху только пожелать, как он наставил бы неверующих на путь истинный.

Помимо этого противоречия, последовательный фатализм (как мы уже отмечали) несет в себе мощный разрушительный заряд, угрожающий разнести до основ здание церкви ли, мечети ли, начало, враждебное самой сути церковности и метко подмеченное острым взором Хайяма:

 

Много ль проку от наших молитв и кадил?

В рай лишь тот попадет, кто не в ад угодил.

Что кому на роду предначертано будет —

До начала творенья господь утвердил!

 

Вполне понятно, что такие выводы не устраивали богословов, которые упорно искали им альтернативу. Наряду с фаталистическими идеями, а в значительной мере и вопреки им, в богословии и обыденном сознании складывались подобные взгляды на судьбу, ядром которых был не фатализм как таковой, а, говоря словами скандинавского исследователя Н. Рингрена, «религиозный детерминизм, где акцент делается на божьем всемогуществе, а не на самом фатализме». Пожалуй, более точно было бы определить суть такого рода взглядов на судьбу как монотеистический детерминизм. Аллах всемогущ, но он, как верили, и образец милосердия. И именно поэтому он способен внимать молитвам верующих, постигать их самые потаенные чаяния, чтобы в неожиданный момент оросить нивы их судеб влагой своего милосердия. При такой трактовке всемогушество не означает неизменной предустановленности жизненного пути: нельзя изменить волю аллаха, но сама эта воля способна на дивные чудеса — стоит ему только захотеть, и сказки Шехерезады поблекнут перед делами всевышнего. Уже в Коране мы неоднократно сталкиваемся с акцентированием внимания верующих на чуде.

Идея чуда, и в том числе чудесной возможности по воле всевышнего бесконечной трансформации всего сущего, служила фундаментом рассуждений о будущем воскрешении из мертвых, которое уже во времена создания Қорана рождало немалые сомнения, как это явствует из самого текста священной книги мусульман.

Вера в чудо должна была начисто отметать и появлявшиеся сами собой крамольные мысли о наивности тех или иных религиозных легенд. Красноречивый образец апелляции к чуду мы встречаем в биографии казах- ского борца Хаджи Мукана. Будучи в Мекке и слушая упоенную проповедь о том, как жертвенный баран понесет его в судный день по мосту Сират, что острее бритвы и тоньше детского волоса, могучий борец невольно съязвил: «Такое важное дело поручать барану—- как-никак трудненько ему будет везти в рай тяжеловеса». На что сеид озлобленно ответил: «Заслуживающего быть в раю ведет рука Аллаха, а не баран... Аллах акбар».

Но поскольку способный на изумительнейшие чудеса аллах в то же время милосерд к молящим, молитва п набожность, как утверждали богословы, могут дойти до аллаха и коевенно повлиять на судьбу. Согласно вероучению ислама, ежегодно, в ночь решения судьбы — лей- лят аль-кадр — аллах решает судьбу каждого, учитывая просьбы, прозвучавшие в молитвах, и раздает анге- лам предопределенную на целый год участь людей.

Тем более благосклонен аллах к бойцам за веру и всем творящим благие дела. По образному выражению Корана, всемогущий выступает в своеобразной роли торговца, купившего у ставших правоверными их души и отдав им взамен своего приобретения рай... (9: 112). Но, как полагалось (и здесь мусульманские богословы не отличаются от христианских), особое почтение оказывает аллах тем, кто сражается, а то и отдает свою жизнь за веру. По словам летописца, железный Тимур так когда-то сказал об этом с грубой прямотой полководца: «Ведение священной войны несет двойную пользу: одна — прекрасное воздаяние (за это) в этом мире славы и другая — великая награда (в будущей жизни) и притом польза, существующая в настоящем и (осуществляемая) получением добычи». Стоит добавить, что только в Индии в «священной войне за веру» (1398 г.) были пролиты буквально реки крови. Так, готовясь к осаде Дели, Тимур приказал уничтожить 100 тысяч индусов, опасаясь, как бы они не переметнулись к врагам. Но эта кровь с гордостью рассматривалась как плата за проезд в райскую обитель вечных наслаждений.

Как верили, а многие верят и поныне, воздаяние полагается и за богомерзкие дела, но тут уже плата иная, красочные примеры чего вы можете найти в уже упоминавшейся «Тысяче и одной ночи». В частности, в сказке о коварном визире, где злобный царь Юнана гибнет в расплату за собственное злодейство — убийство врача Дубана.

Но справедлив ли сам аллах, рассыпая свои щедроты? «На чьем столе вино, и сладости, и плов?» — горько вопрошал Хайям, тут же отвечая: «Серого неуча, да, рок, увы, таков!» О какой справедливости и милосердии аллаха можно говорить, если на каждом шагу расписанной, как по нотам, человеческой жизни на земле натыкаешься на торжество подлости и несправедливости? Если мельницу, баню, роскошный дворец получает в подарок дурак и подлец, а достойный идет в кабалу из-за хлеба?..»

Спустя столетия, словно эхо, прозвучали слова выдающегося казахского писателя Абая Кунанбаева, слова, которые по страстности и силе убеждения не уступают блестящим изречениям европейских просветителей: « Как же так? Какого-то клятвопреступника аллах наделяет скотом, а честного, усердного в молитвах труженика ввергает в бездну нищенства... Какому-то вору или мошеннику он дает крепкое здоровье, а безвинного тихоню изводит тяжелым недугом. Из двоих детей одних и тех же родителей одного аллах создает умным, а другого глупцом... Разве все это говорит о непогрешимости, милосердии и справедливости всевышнего?»

На эти вопросы нет и не может быть ответа. И, видимо, устав от докучливых попреков, аллах иных современных богословов все чаще отодвигает от себя книгу судеб, как бы говоря людям: «Вот вам... мое стило — и пишите сами». Естественно, что при этом прежняя рабская зависимость человека от бога уступает место отношениям, при которых человек должен превратиться в расторопного управдома и даже хозяина, призванного умело распорядиться всем, что дано ему аллахом. Но осуществление этого права требует хоть какой-то да свободы. Поэтому вполне понятно, что сторонники современного религиозного модернизма стремятся изобразить учение ислама как такое, которое не только не отвергает свободу воли человека и его ответственность за свои поступки, но, напротив, требует от него осознания собственной роли в этой жизни. По их словам, люди — не просто марионетки. На плечах у каждого из нас ответственность перед богом, и судьба человека зависит от того, как он исполняет обязанности, вөзложенные на него аллахом.

Модернисты пытаются по-новому осветить и хорощо известные аяты Қорана, которые традиционнө рассматривались как свидетельство исламского фатализма. Так, рассуждая о такого рода аятах, известнып арабский богослов в работе «Дух ислама» писал, что фаталистическая трактовка связана с непониманием их сути, тогда как коранический фатализм «связан с нашей жизненной волей» и именно поэтому «является волей судьбы». Наиболее же далеко идущие, как, например, профессор религии Бостонского университета Дауд Рахбар, осмеливаются даже расценивать коранического аллаха не столько как вершителя земных судеб, сколько как справедливого судью, воздающего на том свете каждому за содеянное в этой жизни. Тем самым вольно или нсвольно, но аллах вытесняется из жизненно важных для че- ловека сфер.

Каково же социальное значение мусульманского фатализма и монотеистического детерминизма, лежавших в основе исламской идеи судьбы? Оно неоднозначно. В немалой мере ислам, как и все иные религии, освящал господство власть имущих, угверждая, что «кто повинуется посланнику, тот повинуется Аллаху» (4:82). А поскольку калифы (буквально — преемники) и иные восточные владыки расценивались как вершители воли всевышнего, постольку, внушали верующим в мечетях, воля властителей — воля божья. Летописец похода Тимура в Индию даже утверждал, что «рай находится под тенью мечей». Иначе говоря, «рай вечности господь пред- ставил временно под сень лица государей ислама и открыл высокие райские врата перед правоверными при посредстве меча покорителя мира...» По отношению же к гяурам (неверным) Тимур — разящее орудие аллаха, и «кому не сопутствовало счастье и кто не обрел удовольствия повиновения, страницу жизни того перечеркнуло чертою погибели, и стрела небытия, пущенная с тетивы большим пальцем предопределения, избрала мишенью его душу». Оправдывали мусульманские богословы и внутреннее социальное и имущественное неравенство. И поныне иные из них утверждают, чего ислам «побуждает нас принять неравенство в материальных богатствах как факт жизни, соответствующий мудрости Аллаха».

Но в то же время религиозно-мистическую идею божественного предопределения использовали и недовольные своим положением представители социальных низов, возвещавшие массам, что, борясь за социальную справедлнвость, они лишь выполняют волю аллаха, ибо все в его воле.

Однако было бы неверно нстоки революционной актнвности народов Востока искать в мусульманской идее судьбы. Напротив, сама эта идея постоянно переплавлялась в тигле социальных битв, превращаясь в оружие самых противоположных классов.

Причем природа религиозного фатализма и монотеистического детерминизма такова, что они способны оказаться мощным рычагом, направляющим бурлящую революционную энергию масс в русло, угодное господствующей верхушке. Мрачное свидетельство такого разворота событий являет современная история Ирана. Война, которую он долгие годы вел с Ираком, война, которая унесла более миллиона жизней, ничего не дала иранскому народу. Но она была выгодна, просто необходима тем, кто желал отвлечь внимание масс от внутренних проблем страны, от размышлений о подлинных корнях этих проблем.

Таким образом, фатализм, учение о том, что у человека нет выбора либо есть выбор только одного, предначертанного свыше пути, в итоге оказывается на руку тем социальным силам, которые кровно заинтересованы в том, чтобы массы превращались в слепое, лишенное колебаний и сомнений орудие правящих кругов.

 

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться: