Пролог: старые и новые проблемы

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 19Следующая ⇒

Двести лет назад, когда шел к концу XVIII в., люди, следившие за социальными и политическими событиями в Европе, испытывали глубокое беспокойство. Революционная волна, впервые поднявшаяся в 1789 г. во Франции, захлестывала соседние государства, сметая правящие режимы от Италии до Нидерландов. Вместо мирных конституционных изменений в направлении более представительной политической системы, революция пожирала самое себя, порождая демагогов, разъяренные уличные толпы, насилие и новую общеевропейскую войну. Властители других государств, даже таких разных, как викторианская Англия и царская Россия, реагировали у себя дома подавлением революционных тенденций в зародыше. Голоса умеренных, как это часто бывает, наталкивались на презрение левых и угрозы со стороны правых.
Хотя французская революция вызревала под воздействием определенных явлений — например, ухудшения финансового положения государства в 1780-е годы, — многие ощущали, что социальные перевороты имели и более глубинные причины. Одна из них была очевидна всякому, кто бывал в перенаселенных городах Европы или наблюдал рост безработицы в деревне: она была связана с избыточным населением, которое нуждалось в пище, одежде, крове над головой и работе, а общество не располагало достаточными средствами, чтобы удовлетворить эти потребности. В каждой деревенской лачуге было полно детей. Городские власти боролись с нарастающей волной бездомных бродяг. В крупных городах десятки тысяч безработных, составлявших избыточное население, проводили ночи в ночлежках, а днем выплескивались на улицы. Тюрьмы, дома призрения, больницы для

бедных и сумасшедшие дома были переполнены несчастными, которых впереди ожидали братские могилы.

Сторонним наблюдателям без всякой статистики было ясно, что общество переживает взрывной рост народонаселения. И если бы и существовала статистика, — а общенациональная перепись населения тогда только зарождалась, — цифры подтвердили бы этот вывод. Население Европы (включая Россию) в 1650 г. составляло около 100 млн. человек, веком позже — почти 170 млн., а к 1800 г. превысило 200 млн.1 Прирост населения в Англии составлял лишь 1% в 1720-е г, 4% — в 50-е, свыше 10% — в 1790-е гг. и продолжал неуклонно увеличиваться2. Наиболее крупные города, пополнявшиеся за счет притока пауперов из сельской местности, росли еще быстрее. Накануне Французской революции Париж насчитывал 600—700 тыс. жителей, среди которых было примерно 100 тыс. бездомных — прекрасное горючее для социального взрыва. Население Лондона было еще больше: в 1750г. оно составляло 575 тыс., а к 1801 г. 900 тыс. человек, включая массу шумных уличных разносчиков, карманников, малолетних воришек и матерых уголовников, великолепно отображенных в художественных гравюрах того времени. Когда в обществе рядом с относительно немногочисленными «имущими» рождается все больше и больше «неимущих», не приходится удивляться растущему страху властей, стремившихся туже закрутить гайки и налагавших всяческие ограничения на массовые собрания, распространение памфлетов, «объединения» рабочих и вообще на все потенциально подрывные виды деятельности.

Быстрый рост населения в конце XVIII в., наблюдавшийся также в таких отдаленных регионах, как Китай и Америка, обусловливался разными причинами. Одной из них было уменьшение вспышек эпидемий, например оспы, принимая во внимание роль растущего применения вакцинаций. Еще одна причина — увеличение количества продовольствия и лучшее питание, по крайней мере в странах Западной Европы. В некоторых обществах женщины стали раньше выходить замуж3. Каким бы ни был комплекс совпавших причин, в мире стало в целом больше детей, чем в предыдущем веке. По мере роста населения увеличивалось потребление наличных ресурсов.

Перспектива увеличивающегося разрыва между возрастающим населением и наличными ресурсами глубоко волновала деревенского викария из Англии и любознательного ученого по имени Томас Роберт Мальтус, который в 1798 г. передал свои

мысли бумаге, создав труд, принесший ему всемирную известность. В своем «Опыте о законе народонаселения…»* Мальтус обратил внимание на то, что представлялось ему величайшей проблемой, с которой столкнулся род человеческий: «воспроизводительная способность населения бесконечно более велика, нежели способность земли обеспечивать человека средствами существования»4. Он разъяснял, что население Англии, Франции и Америки удваивалось каждые 25 лет, тогда как не существовало гарантии, что в таком же темпе будет неизменно увеличиваться, даже несмотря на открытие и использование новых земель, количество производимого продовольствия. Хотя и можно было допустить, что производительность крестьянских хозяйств в следующую четверть века удвоится, предположение, что такое удвоение будет иметь место снова и снова, «противоречит всему нашему знанию о свойствах земли»5. Поскольку население Англии будет расти в геометрической прогрессии — с 7 млн. до 14 млн. в течение следующей четверти века и в каждую последующую четверть века соответственно до 28, 56 и 112 млн., — Мальтус предсказал появление постоянно увеличивающегося разрыва между потребностями людей в пище и способностью земли удовлетворить их. В результате, как опасался Мальтус, усилятся голод и лишения, начнется массовый мор от недоедания и болезней, разрушится общественное устройство государств.

Нет необходимости прослеживать все перипетии споров между Мальтусом и его современниками; отметим лишь, что он сознательно писал свой труд, чтобы оспорить аргументы некоторых авторов (Уильям Годвин, Жан Антуан Никола Кондорсэ) относительно способности человека к безграничному совершенствованию. Эти оптимисты полагали, что, при всей неустроенности нынешнего положения, рост человеческого взаимопонимания, способность к самосовершенствованию, открытия в познании природы однажды приведут к созданию общества, гораздо более приспособленного к действительности, свободного от преступлений, болезней и даже от войн6. Напротив, по мнению пессимистически настроенного Мальтуса, рост народонаселения означал,
_________________
* Полное название сочинения «An Essay on the Principle of Population as It Affects the Future Improvement of Society» (London, 1798). Это был «первый» опыт Мальтуса о воспроизводстве народонаселения. В 1803г. этот труд был дополнен и переписан автором, а впоследствии неоднократно переиздавался.

** В действительности в то время оно составляло более 10 млн. человек.

что условия человеческой жизни будут ухудшаться, а существующая пропасть между «имущими» и «неимущими» будет расширяться в силу исчерпаемости земных ресурсов.
Этот спор между оптимистами и пессимистами в той или иной форме продолжается и по сей день, и, как я буду доказывать в своем исследовании, сегодня он даже более актуален, чем в дни написания Мальтусом своего «Опыта». Если же говорить о дискуссии, имевшей место два столетия тому назад, то оптимисты оказались более правыми, пусть и не всегда благодаря тем аргументам, которые они выдвигали. Если защитникам способности человека к совершенствованию пришлось пережить немало разочарований, о чем свидетельствуют XIX и (особенно) XX вв., то и Мальтус в своих пессимистических математических выкладках не учел ряд факторов, поэтому предсказанный им «чудовищный и неизбежный голод» не наступил, по крайней мере в его родной Англии. Конечно, Британские острова в начале XIX столетия ощущали некоторые негативные последствия взрыва народонаселения: сельские районы душила костлявая рука бедности, и, хотя миллионы людей еще оставались здесь, многие мигрировали в поисках работы в малые и большие новые фабричные города. Там быстро возникали трущобы — кое-как построенные ветхие домишки; нехватка воды, света, тепла и антисанитария стали постоянными их спутниками; дети были лишены элементарной заботы о здоровье, питании, одежде и образовании; отчаявшиеся массы безработных-аграриев ломали появившиеся сельскохозяйственные машины, которые, как считалось, лишили их заработка; повсеместно возникали социальные волнения, особенно в неурожайные годы, когда резко поднимались цены на хлеб. Крупные демонстрации (подобные той, которая состоялась в 1819 г. в Питерлоо) жестоко подавлялись властями, страшившимися якобинской революции.

Тем не менее три фактора помогли народу Британии избежать голода, предсказанного Мальтусом. Первый из них — эмиграция: люди массами покидали свою страну в поисках лучшей жизни. Хотя в 20-е годы XIX в. эмигрировало лишь немногим более 200 тыс. человек, в последующее десятилетие эта цифра утроилась и в 50-е годы достигла примерно 2, 5 млн. В 1815—1914 гг. страну покинули около 20 млн. человек7, и этот массовый исход можно сопоставить с общей численностью населения. (К 1900 г. население Британии составляло около 41 млн. человек, а не будь эмиграции, его численность равнялась бы 70 млн.) Однако важнее абсолютных цифр было

то, что власти, как собственные, так и принимающие, не чинили препятствий эмиграции британцев. Многие направились в испытывающие нехватку в рабочей силе Соединенные Штаты, миллионы устремились также в колонии, богатые землей и ресурсами (Канада, Австралия, Южная Африка), тем более что местные жители не могли оказать противодействие более совершенной западной военной технике. Существовавшие средства коммуникации — покрывающие большие расстояния парусники, а вслед за тем пароходы, паровозы — позволяли сотням тысяч семейств пересекать земной шар, пусть без особого комфорта, зато в относительной безопасности. Необходимости засиживаться в лачугах и трущобах в Англии и Шотландии, до отказа переполненных людьми, не было*.

Второй фактор — происходившее именно в то время, когда Мальтус писал свой «Опыт», повышение производительности сельского хозяйства в Англии, причем настолько значительное, что этот процесс был назван впоследствии аграрной революцией8. Отнюдь не будучи внезапным событием (как предполагает слово «революция»), этот процесс складывался из постепенных положительных сдвигов — улучшения севооборота, рационального управления хозяйством, появления новой технологии разведения скота, более совершенных сельскохозяйственных орудий, ввоза и распространения картофеля, огораживания общинных земель и осушения болот, улучшения средств обмена информацией об этих новых методах, расширения транспортной сети и облегчения доступа к рынкам. Совокупность этих сдвигов увеличивала количество и повышала качество продуктов, поставляемых английскому народу, способствовала его благоденствию, а также уменьшала смертность и вызывала рост населения. Разумеется, полностью обеспечить даже из возрастающих внутренних источников неуклонно увеличивающееся население было невозможно, и в этом смысле Мальтус был прав. Тем не менее в третьей четверти XIX в. потребность Англии в зерне, мясе и других продуктах могла удовлетворяться поставками, осуществлявшимися пароходами-рефрижераторами из хозяйств первых переселенцев, которые обосновались в Северной Америке, Австралии и других местах. Вопреки мрачным предсказаниям Мальтуса «способность земли обеспечивать» своими дарами оказалась соответствующей
________________
* Из горных местностей северной и северо-западной Шотландии эмиграция, скорее всего, была все же принудительной, а не добровольной.

«воспроизводительной способности населения» благодаря изобретательности сельских жителей.
Третий, и самый важный, фактор состоял в том, что как раз десятилетием или двумя ранее написания Мальтусом «Опыта» Британия вступила в первый этап промышленной революции, ознаменовавшейся скачкообразным ростом производительности труда. Он был вызван заменой человеческой сноровки механическими орудиями, а мускульной силы животных и человека — неодушевленной энергией пара, а затем электричества9. Даже первые ткацкие станки с паросиловым двигателем были в 20 раз производительнее ручного труда, а первые механические прядильные машины в 200 раз превосходили возможности прялки. Кроме того, уголь, необходимый для работы этих машин, которые рядами устанавливались на новых фабриках, выросших из мануфактур, перевозился локомотивами, мощность которых исчислялась сотнями лошадиных сил. Никакие прежние технические усовершенствования не приводили к такому росту производительности, который был вызван промышленной революцией.

Хотя использование парового двигателя имело многообразные последствия, краткосрочные и долговременные, величайшим из них был факт спасения, по крайней мере части человечества, от страшных последствий поистине взрывного роста народонаселения, который так беспокоил Мальтуса. Промышленная революция повысила производительность труда в такой степени, что темпы роста национального благосостояния и покупательной способности обогнали темпы роста народонаселения. В XIX в. население Британии выросло в 4 раза, тогда как национальный продукт — в 14 раз10.

Это вовсе не означало, что материальные блага справедливо распределялись между всем населением. Первые плоды индустриализации достались предпринимателям, изобретателям, владельцам мельниц и фабрик и тем, кто их финансировал, — всем тем, кто понял, что новые методы производства должны принести быстрое увеличение доходов. Однако, если не считать благоприятного для растущего населения решения проблемы обеспечения работой, индустриализация не принесла особых выгод первому и даже второму поколению рабочих, которые, страдая от ужасных условий труда на фабриках и в шахтах, были привязаны к своим машинам невиданной прежде жесткой потогонной системой эксплуатации. Безусловно, существовало различие между близкими и отдаленными последствиями промышленной революции. Только

последние поколения рабочих выиграли от общего роста процветания, рожденного индустриализацией, за которую заплатили столь высокую цену их отцы и деды. И не удивительно, что Карл Маркс и его многочисленные последователи предсказывали, что пролетаризация народа должна привести к революции, направленной против власть имущих классов, хотя и не предвидели, что общее положение работников со временем улучшится. Маркс — сердитый критик Мальтуса — оказался еще худшим пророком.
После превращения Британии, благодаря новой технологии и более совершенной системе производства, в «мастерскую мира» ее население стало неуклонно обогащаться. Благодаря прибыли от растущего экспорта — экспорт текстиля в 80-е годы XVIII в. давал ежегодно 5 млн. фунтов стерлингов, а к 20-м годам XIX в. прибыль выросла до 40 млн.11 — Британия получила возможность закупать продовольствие, сырье и другие товары, в которых нуждалось ее население, и организовать быструю перевозку этих продуктов на совершенствовавшихся видах транспорта. Обладая более эффективным производством, чем любое другое государство того времени, и преимуществами более высокого уровня жизни, многие британцы превратились в сторонников экономики свободной конкуренции (laissez-faire) и открытой мировой торговли с «прозрачными» государственными границами, не препятствующими трансферту собственности. Пожалуй, великий английский экономист Уильям Стэнли Джевонс наилучшим образом выразил эти настроения, когда под влиянием общей эйфории писал в 1865 г.:

«Равнины Северной Америки и России стали нашими нивами; Чикаго и Одесса — нашими житницами; Канада и Балтика дают нам строевой лес; в Австралии пасутся наши овцы, а в Аргентине и прериях Северной Америки — стада нашего рогатого скота; Перу посылает нам серебро, а золото Южной Африки и Австралии стекается в сейфы Лондона; индийцы и китайцы растят для нас чай, а наши плантации кофе, сахарного тростника и пряностей находятся в западной и восточной Индии. Испания и Франция — наши виноградники, в Средиземноморье располагаются наши фруктовые сады, а наши хлопковые поля, которые долгое время ограничивались лишь Югом Соединенных Штатов, сейчас простираются повсеместно в теплых районах Земли» 12.

Во многих отношениях перед нами одна из великих и благополучных историй части человечества, столь же важная, как создание представительного правления или рост

веротерпимости. Промышленная революция вместе с более ранней научной революцией, давшей широкий простор независимым исследованиям и поискам, создала хорошо подогнанную и направленную круто вверх спираль экономического роста и технологического прогресса. Новые изобретения, новые производственные системы, новые виды транспорта и новый капитал оказывали друг на друга стимулирующее влияние. Так, появление в середине XIX в. крупных пароходов со стальной обшивкой было следствием двух революций, научной и промышленной, приведших к улучшению мировых транспортных систем, обеспечению миграции, поставок продовольствия и т.д. С того времени технологические изменения и индустриальное развитие продолжаются безостановочно 13.

Таким образом, «воспроизводительная способность населения» получила спасение не столько от самой «способности земли обеспечивать», сколько от технологической мощи — способности человеческого ума находить новые способы производства вещей, изобретать новые машины, совершенствовать формы производства, ускорять передвижение товаров и идей из одного места в другое, стимулировать свежие подходы к старым проблемам. Мальтус был полностью прав в том, что удвоение населения страны каждые 25 лет должно повлечь за собой несоответствие между потреблением и наличными ресурсами. Однако он не учел способность науки и техники совершенствовать возможности перемещения людей, товаров и услуг, увеличивать урожайность в сельском хозяйстве и стимулировать инновации в производстве товаров, что позволило более производительно использовать существующие и создавать новые ресурсы, позволяющие удовлетворить растущие потребности энергичного и жизнеспособного населения. Кроме того, повышение уровня жизни привело к социальным изменениям — более длительному обучению в школе, улучшению положения женщин, расширению потребления, растущей урбанизации, совокупность которых привела к уменьшению среднего количества детей в семье. Другими словами, примерно в течение столетия Великобритания пережила «демографическую трансформацию», которая привела в итоге к стабилизации численности населения. Оказалось, что рост численности населения в геометрической прогрессии продолжался лишь в течение жизни нескольких поколений.

В общем британцы ускользнули из «мальтузианской ловушки» через три двери: миграцию, аграрную революцию и индустриализацию. В то же время важно отметить, что это «бегство от Мальтуса» не стало всеобщим. Некоторые страны — Бельгия, Германия, США — повторили опыт Англии и последовали вверх по спирали роста производства, благосостояния и уровня жизни. Однако многие другие страны не были столь удачливы и, сдерживаемые внутренними либо внешними обстоятельствами, постепенно теряли перспективу. Ирландия, которую преследовали роковые неудачи (политический контроль со стороны иностранного государства, неразвитость инфраструктуры, нехватка угля, низкий уровень потребления на душу населения, отсталое сельское хозяйство), не способна была решить «центральную проблему века... как накормить, одеть и позже занять множество детей, которых в семьях рождалось больше, чем у предыдущих поколений»14. К 40-м годам XIX в. голод и эмиграция уменьшили численность ирландского населения примерно до одной пятой.

Еще один пример, более соответствующий модели Мальтуса, — это Индия. В XIX в. численность ее населения возросла вдвое и затем еще раз удвоилась, но этот процесс происходил на гораздо более низкой производственной основе. Дело в том, что индийские княжества не могли оказать военного сопротивления британской Ост-Индийской компании, а сами индийцы практически были бессильны противостоять широкому потоку произведенных с помощью машин английских текстильных изделий, не только более дешевых, но и качественно превосходящих отечественные. Эти товары полностью вытеснили с рынка традиционных местных производителей*. Последствия были поистине ужасающи: согласно одному подсчету15, если жители Великобритании и Индии на момент начала промышленной революции (1750) находились примерно на одинаковом уровне промышленного развития, то к 1900 г. уровень, на котором стояла Индия, равнялся примерно сотой части уровня Соединенного Королевства. Индустриализация и модернизация, безусловно, порождали известные трудности в западных обществах, однако они бледнеют по сравнению с «
_________________
* Индия в 1814 г. ввозила лишь 1 млн. ярдов хлопчатобумажных изделий, в 1830 — уже 51 млн., а к 1870 г. импорт этой продукции достиг потрясающего уровня — 995 млн. ярдов.

участью тех народов, которые увеличивали свою численность, не пройдя через промышленную революцию» 16.

Следует заметить, что во времена Мальтуса существовало еще одно решение проблемы избыточного населения: внутренние потрясения порождали внешнюю агрессию. Во Франции, например, народное недовольство сокрушило ancien regime, который в области сельского хозяйства, промышленности и торговли, а также по своей социальной структуре и иерархии отставал от Британии и не мог выдержать быстрого демографического роста. К тому времени, когда светлые надежды Французской революции разбились о террор, реакцию и позже бонапартизм, подавляющее большинство молодых, энергичных и отчаявшихся французов были призваны в армию, совершавшую завоевательные походы вне Франции, в ходе которых очень многие из них погибли в сражениях или умерли от болезней. Таким образом, территориальные завоевания традиционно играли роль отдушины для перенаселенности, социальной напряженности и политической неустойчивости, хотя в конечном счете этот выбор средств не мог конкурировать с теми, которые предпочла Британия, — с соединением технологических инноваций, экономического роста и колониальных завоеваний17. Тем не менее, как показывают факты, такие последствия быстрого роста населения, как социальные потрясения и территориальная экспансия, случаются, видимо, не реже любых других.

Те же самые взаимодействующие проблемы — перенаселенность, чрезмерная нагрузка на землю и социальная нестабильность, с одной стороны, и способность технологии, увеличивая производительность труда, одновременно вытеснять традиционные формы занятости, — с другой, стоят перед нами и сегодня, причем более открыто и непосредственно, чем прежде. Другими словами, мы должны видеть в демографических и экономических условиях конца XIX в. как бы миниатюрный прообраз тех проблем, которые ныне, два века спустя после размышлений Мальтуса, возникли перед всем современным обществом. Поэтому нам настоятельно необходимо понять взаимосвязанность этих проблем, учитывая соответствующие временные изменения. Сегодняшние отличия от прежней эпохи связаны не столько с глобальной природой нынешних проблем, сколько с тем, что сегодня они воздействуют гораздо интенсивнее, чем в

__________________
* Ancien rеgime (фр..) — государственное устройство и общественный уклад во Франции до революции 1789 г.

конце XVIII в. Земля опять столкнулась с взрывным характером роста населения уже не в развитых обществах Северо-Западной Европы, а в охваченных нищетой регионах Африки, Центральной Америки, Ближнего Востока, Индии и Китая, заселенных миллиардами, а не миллионами людей. В то же время мы являемся свидетелями бурного роста знаний в многообразных областях науки и практики. Обе эти тенденции проявляются сегодня гораздо сильнее и дают знать о себе широкомасштабно и быстро. В XVIII в. население во всем мире увеличивалось на четверть миллиарда каждые 75 лет, сегодня же такой прирост происходит каждые 3 года. В то же время в нашем более целостном мире с помощью науки и системы коммуникаций безмерно ускоряется темп технологических изменений.
Хотя сегодня лишь немногие (если таковые вообще найдутся) из наших политических лидеров проявляют готовность смело взглянуть на этот феномен, величайшая задача всего человечества, приближающегося к двадцать первому веку, состоит в том, как наилучшим образом использовать «мощь технологии», чтобы ответить на вызов, брошенный «воспроизводительной способностью населения». Другими словами, каким образом найти эффективные глобальные решения, которые позволили бы помочь беднейшим трем четвертям человечества, попавшим в расставленную «мальтузианскую ловушку» и обреченным на недоедание или голод, истощение природных ресурсов, вынужденную миграцию, внутренние беспорядки и вооруженные конфликты, отраженный отблеск которых будет угрожать и более богатым государствам, пусть даже косвенно.
Эта проблема выглядит более угрожающей из-за значительного расстояния, разделяющего районы наибольшего роста населения, с одной стороны, и сосредоточения технологических ресурсов, — с другой. В Англии конца XVIII в. взрывной рост народонаселения и технологический подъем происходили в одном и том же обществе и взаимодействовали друг с другом чрезвычайно плодотворно: потребности возросшего населения стимулировали производство продуктов питания и побуждали вкладывать капитал в сельское хозяйство; индустриализация повышала национальное благосостояние, которое, в свою очередь, приводило к увеличению потребления текстильных изделий, кухонной утвари, полуфабрикатов. Проблема, поставленная одной из этих могучих движущих сил, побуждавших к переменам, решалась, таким образом, другой подобной же силой. Возросший спрос удовлетворялся расширенным предложением, и это

показывает, что быстрый рост населения не обязательно приводит к снижению уровня жизни, если в равной или большей степени возрастает производительность труда.
В современном мире, однако, не обнаруживается мест с таким благоприятным совпадением этих факторов. Технологический прогресс в подавляющем большинстве случаев наблюдается в экономически развитых обществах, для которых характерен медленный рост воспроизводства населения или даже его уменьшение. А демографический бум имеет место в странах с ограниченным техническим и научным потенциалом, состоящим из малочисленных ученых и квалифицированных работников, с катастрофической нехваткой капиталовложений в развитие науки и исследовательские проекты, с немногочисленными преуспевающими корпорациями; повсеместно их правящие элиты не проявляют интереса к технологическому развитию своей страны, а их предубеждения культурного и идеологического порядка против каких бы то ни было перемен проявляются в гораздо большей степени, чем в Англии времен промышленной революции.

Но эти ситуационные различия не исчерпывают всех нюансов нынешней глобальной дилеммы, поскольку необходимо выделить еще две проблемы. Первая из них состоит в том, что рост населения во многих развивающихся странах вызывает истощение местных сельскохозяйственных ресурсов (выбивание пастбищ в африканской саванне, уничтожение тропических лесов на берегах Амазонки, засоление земель от Индии до Казахстана) как раз тогда, когда необходимо повышение продуктивности сельскохозяйственного производства. Даже Мальтус полагал, что запасы продовольствия будут увеличиваться, хотя не с той же скоростью, как население; его взгляды, вероятно, были бы гораздо более мрачными, если бы он мог представить себе упадок «способности земли обеспечивать», который наблюдается сегодня в Африке. Вторая проблема касается негативного влияния новых технологий. Эти технологии «первого мира», отнюдь не помогая быстро растущему населению развивающихся стран, могут причинить вред более бедным странам, сделав излишними некоторые виды экономической деятельности. Так было, когда паровой ткацкий станок в Англии оставил без работы на другой стороне земного шара индийских ткачей, работавших на ручном ткацком станке. Новые научные эпохальные открытия часто создают трудности при перераспределении благ, создаваемых этими открытиями, от «имущих» к «неимущим» членам мирового сообщества; это сообщество в наше время сталкивается с гораздо

более серьезной проблемой, когда передовые технологии угрожают подорвать экономику развивающихся государств.

Эта книга во многом похожа на мою работу «Подъем и упадок великих держав» и все же значительно отличается от нее. Начнем с того, что, хотя данное исследование не является по существу исторической работой, оно исходит из определенной исторической перспективы, и рассматриваемые здесь процессы не являются всецело новыми. В обеих книгах читателю предлагается анализ изменений под воздействием широкомасштабных сил, которые оказывают влияние на международные события. Избегая исторических подробностей, характерных для «Подъема и упадка», в данной работе я несколько смещаю центр внимания и рассматриваю неожиданные для человечества последствия, вытекающие из технологического, экономического развития и роста народонаселения. Однако обе эти книги являются своеобразной попыткой представить мировые проблемы в возможно более широком контексте.

Кроме того, хотя в центр этой работы не ставится рассмотрение военных конфликтов, вооруженных сил, баланса власти и традиционных представлений о национальной безопасности, я буду доказывать здесь, что некоторые из изменений под воздействием новейших сил, которые влияют на всю нашу планету, в будущем могут вызвать нестабильность и конфликты и что правительствам и народам надо пересмотреть старые представления о том, что составляет угрозу для национальной и международной безопасности. Независимо от того, закончилась ли «холодная война» и может ли быть положен конец конфликтам на Ближнем и Среднем Востоке, сегодня существуют заслуживающие внимания опасные невоенные угрозы для безопасности и благополучия всего человечества.

Наконец, поскольку в фокусе анализа здесь находятся транснациональные процессы, остаются в тени сами государства и дипломатические и союзнические системы соглашений, в рамках которых они традиционно действуют. Это не означает, что принимаемые политиками в Вашингтоне или Москве решения не имеют особого значения, что не заслуживает внимания будущее отдельных стран (например, Японии) или специфических территорий (например, Европейского сообщества) или что для глобальных тенденций безразлично, живет ли человек в Швейцарии или в Чаде. Разные регионы и страны земного шара имеют с точки

зрения географического положения, уровня квалификации населения, наличия ресурсов и финансовых активов свои специфические структуры и соответственно готовы лучше или хуже решать транснациональные проблемы, с которыми все они сталкиваются, К тому же конкретные структуры в определенной стране могут означать, что влияние новой технологии здесь ощущается более сильно — или более благотворно, — чем в государствах с иными структурами (конкретный пример: применение биотехнологии может быть благотворным для сельского хозяйства высокотехнологической, импортирующей продовольствие страны, такой как Япония, но представляет потенциальную опасность для развивающихся государств, вроде Китая или Коста-Рики, которые зависят от экспорта зерна). Точно так же огромное значение для перспектив развития той или иной страны в условиях неизбежных изменений глобального характера имеют ее географическое положение на планете и качество ее человеческих и технологических ресурсов.

Именно по этим причинам в главах первой части анализируются общие процессы изменений под воздействием транснациональных сил, а во второй части исследуются конкретные последствия этих изменений в наиболее важных частях земного шара — Китае и Индии, развивающихся странах, Европе, бывшем СССР, Японии и Соединенных Штатах. Как и во времена Мальтуса, разные народы имеют различные стартовые возможности накануне перехода из нынешнего столетия в наступающее, и некоторые из них действительно испытывают серьезные затруднения.

На первый взгляд кажется, что История в очередной раз выставляет на всеобщее обозрение списки победителей и побежденных, Экономические изменения и развитие технологии, подобно войнам или спортивным турнирам, приносят победу не всем. Прогресс, приветствуемый оптимистами начиная с эпохи Просвещения и до наших дней, выгоден тем государствам или группам государств, которые способны воспользоваться новейшими достижениями науки и техники, и вреден для других, менее подготовленных к изменениям в технологическом, культурном и политическом отношениях. Начиная с промышленной революции в Англии, технологический прогресс, возможно, идет, так сказать, методом «просачивания благ сверху вниз», и в результате уровень жизни всех членов общества со временем улучшается; однако никакие теоретические объяснения никогда не могли бы удовлетворить индийских ткачей, работавших на ручных станках

и потерявших в 1795 г. возможность заработка, равно как и их современных собратьев по несчастью.
Помимо мудреной задачи выявления потенциальных победителей и побежденных, в этой работе задается также вопрос о том, не выводят ли нас нынешние движущие силы глобальных изменений из традиционного русла в существенно новую ситуацию, в которой международные социальные организации могут оказаться неспособными решить проблемы, поставленные перенаселением, загрязнением окружающей среды и технологическими революциями, и в которой вопрос о победителях и побежденных может стать в известной мере уже неактуальным. В той или иной форме страдает каждый от продолжающегося в развивающемся мире пренебрежения к охране окружающей среды, ведущего, допустим, к глобальному потеплению, или же от массового исхода экономических беженцев из более бедных в более богатые районы мира. В целом, подобно тому, как соперничество в национальном масштабе утрачивает свое значение перед более крупными конфликтами, так и люди должны думать о будущей международной политике более масштабно, чем это было характерно для их мышления в прошлом. Если все же великие державы по-прежнему стремятся к подъему, и уж, по крайней мере, не к падению, то их попытки в этом направлении вполне могут быть благожелательно встречены в мире, пострадавшем от бессмысленных действий, но отвечающем до сих пор добром на зло.
Поскольку в этой работе рассматриваются преимущественно кардинальные мировые тенденции — экологические, демографические, технологические, — может показаться, что я уделяю недостаточное внимание неосязаемым и нематериальным измерениям нашего человеческого и социального существования — духовным и культурным ценностям. Возможно, это и так, если говорить об общих темах, рассматриваемых в первой части, однако внимательное чтение второй части, где исследуются конкретные регионы, показывает, какое огромное значение имеют эти измерения для понимания того, почему разные общества по-разному реагируют на новые проблемы. Фактически важнейшее значение для способности населения отвечать на изменения имеют, вероятно, его социальные установки, религиозные

верования и культура. Исследователи прошлых цивилизаций, не сумевшие ответить на вызов стадии модернизации, фактически верно указывают на идентичность препятствий, всегда стоявших на пути новых процессов: неприязнь к промышленности и производству, презрение к торговле и предпринимательству, свойственные, например, китайским мандаринам, идеологическое или религиозное противостояние западным капиталистическим нравам, благоволение властных структур к придворным льстецам, влияние бюрократии, военных, церкви, а также правовая и налоговая системы (скорее, откровенный грабеж), дискриминационные по отношению к предпринимателям и выгодные для чиновников 18.
Западные авторы часто полагают, что эти препятствия характерны для восточных и африканских, а не европейских обществ, чьи рационализм, приверженность научным методам и эксперименту привели со временем к их господству над миром19. Однако огромные успехи, достигнутые Японией в последние десятилетия в области изобретательства, проектирования, производства и финансов, делают эти предположения еще более сомнительными, чем прежде. При том, что в некоторых регионах мира (Новая Гвинея, пустыня Калахари) имеются естественные препятствия развитию, тем не менее можно с уверенностью предположить, что большинство народов мира, если они сделают соответствующий выбор, могут положительно решить проблемы, вызванные переменами. Но само выражение «если они сделают соответствующий выбор» предполагает наличие тех условий, которые предопределили успех Голландии в XVII в. и Японии в конце ХХ-го: существование рыночной экономики, по крайней мере в смысле отсутствия дискриминации, всевозможных рогаток и вымогательства в отношении торговцев и предпринимателей и жесткого следования определенным идеологическим доктринам; свобода исследований, обсуждений, экспериментов; вера в возможность улучшений; условия скорее для практической, чем абстрактной деятельности; рационализм, бросающий вызов кодексам «мандаринов», религиозной догматике и традиционному укладу жизни. Общество, где господствуют муллы-фундаметалисты или консервативные бароны-землевладельцы, скорее всего не способно к изменениям в двадцатом столетии так же, как и в пятнадцатом.
Препятствия переменам культурно-этического характера во всех обществах одинаковы по той очевидной причине, что надвигающаяся трансформация угрожает существующим обычаям,

образу жизни, верованиям и социальным предубеждениям. С этим может столкнуться как передовое, так и неразвитое общество. Действительно, часто проявляют просто поразительное неприятие перемен именно страны (или элиты стран), которые миновали апогей своего «расцвета», когда они влияли на мировую или региональную политику, и в экономическом отношении начинают все более отставать от своих быстро прогрессирующих соседей. Причины тому отчасти практические, но скорее — психологические и культурные. Перешагнувшим свой пик и в конкретных исторических условиях приходящим в упадок государствам трудно принять изменившиеся обстоятельства — освоить новые формы организации производства, методики образования, способы распределения ресурсов и процедуры принятия политических решений — и признать эти новые пути более удачными. Приспособиться к переменам означало бы изменить собственные социальные приоритеты, систему обучения подрастающего поколения, способы потребления и сбережений и даже идеологию, лежащую в основе взаимоотношений между индивидом и обществом. Те американцы, которых тревожит сегодня вопрос о «японском вызове», знают, насколько сложны и глубоко укоренены в сознании такие препятствия культурно-психологического и социального характера 20.

Структура данной книги достаточно проста — она состоит из трех частей и разбита на главы. В первой части дается анализ некоторых основных движущих сил, побуждающих к переменам и влияющих на весь наш мир, и обсуждаются общие последствия этих изменений. Как я надеюсь, читатель поймет тесную взаимосвязь рассматриваемых в отдельных главах процессов взрывного роста народонаселения и увеличивающейся нелегальной миграции, революции в области робототехники и мировым рынком труда, всепроникающей новой технологии и уменьшающимся национальным суверенитетом. Поскольку всемирный взрыв народонаселения ведет к очень серьезным последствиям, я анализирую эту проблему в первую очередь (глава 2); но непосредственно вслед за этим (глава 3) я рассматриваю, каким образом новые технологии (компьютеры, спутники, информатика и система коммуникаций) оказывают объединяющее воздействие на мировой бизнес и изменяют формы деятельности компаний, и непосредственное соседство этих тем должно показать, какая глубокая пропасть существует

между процессами, происходящими в перенаселенных бедных и в технологически развитых богатых регионах мира. Ту же тему я продолжаю в 4-й (о внедрении биотехнологии в сельское хозяйство) и 5-й (о робототехнике) главах, в которых пытаюсь показать, почему современные сельскохозяйственная и промышленно-технологическая революции обостряют демографическую ситуацию, вместо того чтобы — как в мальтузианской Англии — облегчить ее. Поскольку все это указывает на перспективу постоянного углубления разрыва между богатыми и бедными странами, рассматривается вопрос о том, могут ли глобальные угрозы (например, общее потепление на планете, следствия загрязнения окружающей среды) побудить развитые страны (глава 6) наконец-то осознать взаимосвязанность тенденций в демографической, экологической и технологической областях и помочь своим более бедным «родственникам». Завершает первую часть 7-я глава, в которой исследуется влияние транснациональных изменений на само существование национальных государств.
Во второй части книги рассматривается положение в различных регионах земного шара и их способность справиться с возникающими проблемами. На выбор стран и регионов повлияла не столько их нынешняя роль в мире, сколько своеобразие стоящих перед ними сложных задач. Это Япония, которой удалось стать ведущей в области внедрения новейших технологий страной; Индия и Китай, в которых проживает более трети населения мира и которые решают задачи контроля за ростом населения и использования новых технологий; небольшие страны развивающегося мира в Восточной Азии, Латинской Америке, мусульманские государства и африканские страны, расположенные южнее Сахары, по-разному реагирующие на демографические и технологические проблемы; противостоявший мировым проблемам бывший СССР, прекративший свое существование как единое государство; Европейское сообщество, пытающееся направить транснациональные процессы в нужное русло и стремящееся к дальнейшей интеграции; и, наконец. Соединенные Штаты Америки, прекрасно оснащенные в военном отношении, но сталкивающиеся с совершенно новыми для них проблемами невоенного характера. В каждой главе обсуждаются возможные последствия для соответствующей страны или региона.

В третьей, и последней, части книги фокус опять смещается — здесь я размышляю о самом важном вопросе: если основные движущие силы изменений бросают нам вызов, то как человеческое

общество может наилучшим образом «подготовиться» к наступающему двадцать первому веку и какими качествами, какой внутренней энергией желательно обладать нации в это чрезвычайно переменчивое и непредсказуемое время? Такая постановка вопроса представляется более осмысленной, чем исследование политически заостренного, но вводящего в заблуждение вопроса: «Кто будет играть ведущую роль в 2025 (или 2050) г.? », поскольку я исхожу из возможности того, что все мировое сообщество приспособится к переменам и сконцентрируется на процессе приобретения или создания желаемых качеств. Смогут ли конкретные страны и регионы приобрести необходимые способности и качества, остается, как всегда, открытым вопросом. Люди делают собственную историю, даже если, как напоминает нам Маркс, они делают ее в обстоятельствах, несущих на себе печать прошлого.
Важно очертить также временные рамки данной книги. Некоторые критики, неверно понявшие мои рассуждения об «относительном упадке» Америки в работе «Подъем и упадок великих держав», сделали вывод, что в ней речь идет о дне настоящем, а не о жизни следующего поколения. Подобным же образом те, кто не убежден в потенциале роботов (глава 5), могут не понять, что нынешние автоматизированные заводы сходны с прототипами фабрик, которые существовали во время написания Мальтусом первого варианта его «Опыта», а более широкое распространение получили лишь поколение спустя. В этой книге при обсуждении как транснациональных тенденций, так и перспектив конкретных регионов подразумевается примерно 30-летний отрезок времени, поскольку большинство демографических прогнозов не идет далее 2025 г. Более долгосрочные прогнозы очень сомнительны. Кроме того, задача усложняется тем фактом, что некоторые из динамичных сил, вызывающих изменения, действуют с гораздо большей скоростью, чем другие: если численность населения, например в Норвегии, будет изменяться очень медленно, то кто сможет предсказать, насколько быстро в следующей четверти века будет происходить и куда нас всех заведет революция в биотехнологии, или если в начале следующего столетия произойдут великие социальные потрясения (включая войны), то как повлияют они на судьбу государств или на скорость проявления обсуждаемых здесь транснациональных тенденций?
Настоящая книга, следовательно, не исходит из существования некоего идеального проекта или плана действий, осуществление которых позволило бы обществу благополучно пережить

надвигающиеся перемены в следующие несколько десятилетий. В этой работе действительно предполагается, что грядущие трансформации — особенно соревнование между демографией и технологией — затронут отдельные страны и структуры в большей мере, чем другие, как в положительном, так и отрицательном смысле хотя бы потому, что существуют различные модели изменений и разные реакции общества на изменения. Наконец, я не хочу сказать, что перемены как таковые являются благом, но утверждаю, что скорее всего они будут иметь и благотворные, и неблагоприятные последствия. Однако если мы сможем хотя бы понять существо изменений, происходящих на нашей планете, то сможем и уяснить, как подготовиться к ним наилучшим образом.

Демографический взрыв

Земля, в отличие от соседних с ней планет, окутана биологической оболочкой, называемой жизнью. Сама эта оболочка «чрезвычайно тонка, так тонка, что ее вес едва ли превышает одну миллиардную часть веса самой планеты. …[Она] столь незначительна по размеру, что с огромным трудом может быть замечена наблюдателями, находящимися в других местах нашей Галактики» 1. Внутри этой оболочки, сосуществуя с растениями, животными, насекомыми, и другими организмами, живет человечество. Человек стал Homo sapiens примерно полмиллиона лет назад, когда прошло уже довольно долгое время после возникновения многих других форм органической жизни. Но вследствие роста населения Земли и экономической деятельности человечества сегодня существует угроза для этой тонкой оболочки материи, которая делает данную планету уникальной.
Физическое воздействие экспансии человечества на природное окружение, и в частности на атмосферу земли, столь велико, что этой проблеме будет посвящена одна из следующих глав (см. главу 6). В данной главе будут рассматриваться демографические изменения, их последствия для общества и возможные результаты неравномерного прироста населения в разных регионах.

Как мы увидим, неодинаковые темпы роста населения в разных регионах — решающий аспект всей демографической проблемы. Если бы население Земли увеличивалось и уничтожало ресурсы равным темпом по всей территории планеты, перед ним и тогда стояла бы достаточно серьезная задача. Но она дополнительно осложняется тем, что для разных народов демографические тенденции неодинаковы — некоторые показывают быстрый рост, другие переживают состояние равновесия, третьи — абсолютного падения. Эта несбалансированность влияет на то, как

воспринимают друг друга расы, живущие на Земле; она воздействует на международную и внутреннюю политику, социальное устройство, обеспечение продовольствием, энергией, миграционные потоки. Кроме того, в отличие от других мировых процессов, рассматриваемых в этой книге, например, глобального потепления или воздействия биогенетики на производство продуктов питания, контуры демографического взрыва вырисовываются уже достаточно четко.

Хотя существуют некоторые колебания в прогнозируемых оценках общей численности населения Земли к 2025 и 2050 гг., эти приблизительные цифры пугают, особенно если рассматривать их в исторической ретроспективе. В 1825 г., когда Мальтус вносил окончательные поправки в первоначальный вариант своей работы «Опыт о законе народонаселения…», на планете насчитывался примерно 1 млрд. жителей, и этой цифры человеческий род достиг в течение тысячелетий. Однако к тому времени индустриализация и медицина получили достаточно высокое развитие, чтобы способствовать неуклонному и быстрому росту численности населения. В течение следующего столетия население мира удвоилось и достигло 2 млрд., а еще за 50 лет (1925—1976) оно снова удвоилось, превысив 4 млрд. человек. К 1990 г. население планеты возросло до 5, 3 млрд.2 Правда, в последние десятилетия рост населения замедлился в связи с наблюдающимся во многих странах снижением уровня рождаемости. Демографы ожидают, что средний размер семьи уменьшится а будущем даже в тех странах развивающегося мира, где сегодня население растет очень быстро, поскольку урбанизация и другие факторы вызывают демографические изменения и стабилизацию уровня рождаемости. Но это произойдет лишь в следующие десятилетия и в том случае, если прогнозы окажутся верными; ныне же, поскольку рождаемость превышает смертность, картина напоминает гигантский супертанкер, начинающий замедлять скорость в открытом море. Замедляя число оборотов, он пройдет еще значительное расстояние до полной остановки. Прежде чем мы достигнем гак называемого «глобального изменения уровня рождаемости», которое ожидается авторитетами из Организации Объединенных Наций примерно к 2045 г., супертанкер пройдет долгий путь.
Насколько продолжительным он будет на самом деле? Поскольку региональные уровни рождаемости и смертности со временем изменяются, демографы используют для расчета этих тен-

График 1. Рост численности населения, 1750 — 2100 (в миллиардах )

1750 1800 1850 1900 1950 2000 2050 2100

Источник: «The Economist». January, 20, 1990, р. 19.

денций сложную формулу, а затем предлагают три возможных варианта развития ситуации (высокий, средний и низкий). Согласно средней цифре, к 2025 г., когда, возможно, примерно половина читателей этой книги еще будет жить, население Земли составит 8, 5 млрд. человек3. Даже самая низкая возможная численность населения — 7, 6 млрд. человек — предполагает, что она возрастет примерно наполовину. Если правилен самый высокий показатель, население к тому времени почти удвоится, достигнув 9, 4 млрд. Согласно подсчетам Всемирного банка, совокупное население земли может «стабилизироваться» примерно на уровне 10—11 млрд. человек во второй половине XXI в., однако другие расчеты дают цифру 14, 5 млрд.4

Существует еще один метод подсчета, позволяющий проследить прирост населения мира за каждый год. В 1950— 1955 гг. ежегодный прирост населения мира составлял около

47 млн. человек — чуть больше, чем сегодняшнее население Англии и Уэльса. В 1985—1990 гг. к населению Земли ежегодно добавлялось примерно 88 млн. новых жителей, что равно сегодняшнему населению Мексики. Если следовать высокому варианту определения уровня рождаемости, то в 1995—2000 гг. прирост населения составит примерно 112 млн. в год — таково сегодня население Нигерии5.

Упоминание о Мексике и Нигерии подводит нас к самой сути проблемы, ведь прирост населения идет в основном за счет развивающихся стран: 95% всего роста населения планеты от настоящего времени до 2025 г. будет отмечаться именно здесь. Оценка, согласно которой в 1 990—1995 гг. «средний» ежегодный прирост населения составит 1, 7%, содержит значительный разброс по территориям, поскольку амплитуда колеблется от совсем небольшого прироста в Европе (0, 22%) до гораздо более быстрого увеличения населения в Африке (3, 0%)6. Пожалуй, лучше всего судить о драматической ситуации в области демографии по тому факту, что в 1950г. население Африки равнялось половине населения Европы, к 1985г. его численность сравнялась (примерно по 480 млн.), а к 2025 г., по прогнозам, в Африке будет жить в три раза больше человек, чем в Европе (1 млрд. 580 млн. против 512 млн.)7.

Почему же все-таки население некоторых стран быстро растет? Ответ прост: сегодня они находятся в том же положении, что Англия и Франция во времена Мальтуса, представляя собой преимущественно аграрные страны, в которых значительное понижение уровня смертности коснулось лишь первого поколения. История свидетельствует, что уровень рождаемости в аграрных обществах обычно очень высок, но также высок и уровень смертности, особенно детской. «Из 1000 новорожденных детей от 200 до 400 обычно умирают в первый год жизни», а многие не доживают до 7 лет8. В доиндустриальных, аграрных обществах широко практикуются ранние браки, и супруги стремятся иметь много детей по той простой причине, что, даже если большинство детей умрет в младенческом возрасте, каждый выживший ребенок все-таки увеличит рабочую силу семьи.
Поэтому легко представить себе, что происходит с населением аграрного общества, когда смертность снижается, как это имело место в XIX в. в Европе. Сегодня смертность падает гораздо быстрее в более обширных районах развивающегося мира, а потому общее число живущих на планете людей в течение нескольких десятилетий стремительно возрастает. В Тунисе, например,

уровень младенческой смертности (т.е. число смертей в течение первого года жизни на 1000 младенцев) в промежуток между 1965—1970 и 1985—1990 гг. снизился с 138 до 59, а уровень детской смертности (т.е. число смертей детей до пяти лет на 1000 рожденных) в тот же самый период упал с 210 до 99. Неудивительно, что общее население Туниса за три десятилетия с 1960 по 1990 г. удвоилось9. Меняется также соотношение между старым и молодым поколениями. Сегодня в Кении 52% населения составляют те, кому меньше 15 лет, число же людей старше 65 лет составляет только 2, 8 %.

По иронии судьбы этот демографический взрыв явился результатом главным образом развития медицины и здравоохранения на Западе; особенно важную роль сыграло применение иммунизации и антибиотиков, а также использование ДДТ для борьбы с малярией. Поскольку уровень смертности после 1960 г. снизился, число детей, выживших в младенчестве и раннем детстве, быстро увеличилось; кроме того, у населения в связи с ростом производства продовольствия появилась перспектива более продолжительной жизни. Оглядываясь назад на опыт Европы XIX в., можно утверждать, что демографический взрыв вполне можно было предсказать. Вчерашнее совершенно естественное желание сократить младенческую смертность в развивающемся мире сегодня привело к непреднамеренному последствию — росту населения, далеко превзошедшему предсказания Мальтуса. Так, на самом бедном и быстро увеличивающем свое население Африканском континенте проживает сейчас около 650 млн. человек, но, согласно прогнозам, общая численность населения к 2025 г. здесь возрастет почти втрое и составит 1580 млн., при этом население Нигерии может увеличиться с 113 до 301 млн. человек, Кении — с 25 до 77, Танзании — с 27 до 84, Заира — с 36 до 99 млн. человек, причем без соответствующего прироста (а практически при сокращении) ресурсов 10.

В других развивающихся регионах мира наблюдается примерно такой же рост населения. В Китае число жителей может составить почти 1, 5 млрд. в 2025 г. по сравнению с сегодняшними 1, 13 млрд. человек, еще быстрее растущее население Индии, составляющее сегодня 853 млн., может достичь того же уровня. Учитывая приблизительность статистических данных и возможное изменение уровней рождаемости и смертности в обеих упомянутых странах, можно представить себе, что в 2025 г. Индия будет впервые в письменной истории человечества иметь

самое большое население и затем в короткие сроки достичь общей численности в 2 млрд. человек. Кроме этих «демографических гигантов», беспрецедентно высокой численности населения к третьему десятилетию следующего века достигнут и другие страны: Пакистан — 267 млн., Индонезия — 263, Бразилия — 245, Мексика — 150, Иран — 122 млн. человек11.
За этой впечатляющей статистикой стоит реальность: каждый человек ежедневно нуждается в 2—3 тыс. калорий и 2, 5 л воды, а получает сегодня, за исключением достаточно благополучных стран, значительно меньше и того и другого. Граждане государств благоденствия мельком узнают о бедности, которую влачат миллионы, из телепередач о голоде, допустим, в Эфиопии или из журнала «Нэшнл джиогрэфик», где часто помещаются фотографии трущобных пригородов в Латинской Америке с поражающими воображение грязью и запущенностью, их изможденных обитателей с признаками болезней, окруженных множеством малолетних детей. Если это зрелище вызывает сострадание уже сегодня, то что же будет, когда таких человеческих существ в указанных регионах станет втрое больше?
Из двух месторасположений массовой нищеты, в сельской местности и в городах, в последних она растет гораздо интенсивней по причине склонности более молодой и подвижной части населения в поисках лучшей доли покидать сельскохозяйственные области. В 1985 г. 32% населения развивающегося мира жило в городских зонах, но ожидается, что это цифра возрастет до 40% к 2000 г. и примерно до 54% -- к 2025. Сегодня в городских зонах развивающихся стран живет 1, 4 млрд. человек, а к 2025 г. эта цифра достигнет 4 млрд. К этому времени Латинская Америка будет самым урбанизированным регионом мира, поскольку около 85% ее населения будет жить в городах, в Африке — примерно 58, а в Азии — почти 53 %. Уже к концу нынешнего столетия будет существовать 20 крупнейших городов — мегаполисов — с населением 11 или более миллионов человек, из них 17 — в развивающемся мире. Во главе списка — Мехико (по оценкам, в 2000 г. число жителей достигнет 24, 4 млн.), за ним Сан-Паулу (23, 6 млн.), Калькутта (16 млн.), Бомбей (15, 4 млн.) и Шанхай (14, 7 млн.).

Эта тенденция не просто отображает проблему роста городов, но влечет за собой изменение наших социальных и культурных представлений о городской жизни. В течение тысячелетий города (Ниневия, Тир, Рим, Константинополь, Венеция, Амстердам, Лондон, Нью-Йорк, Токио) были центрами благополучия, творчества,

культуры, в них жили высшие и средние классы, строились прекрасные здания и концертные залы, кварталы прорезали восхитительные бульвары, площади украшались памятниками, зеленели парки. Многие европейские города, такие, как Стокгольм или Копенгаген, которые и сегодня сохраняют свою привлекательность — и не только для их благополучных жителей, — несомненно, не утратят своих прежних функций. Напротив, мегаполисы с 20 млн. жителей, расположенные в Азии, Центральной и Южной Америке, будут становиться рассадниками нищеты и социальной неустроенности. Уже сегодня чрезмерная концентрация людей — 143 тыс. на квадратную милю в Лагосе (Нигерия) и соответственно 130 тыс. в Джакарте (Индонезия) по сравнению всего лишь с 11 400 человек на квадратную милю в Нью-Йорке, — делает немыслимым для их обитателей пользование благами, предоставляемыми традиционными европейскими городами 12.

Подумаем теперь о нагрузке, которая ляжет на уже сегодня неудовлетворительные (или несуществующие) жилищные условия, санитарное состояние, транспортные узлы и системы коммуникаций, распределение пищи в таких мегаполисах, если их население удвоится или утроится. В большинстве этих стран непропорционально большая часть ограниченного национального богатства находится в собственности правящих элит, которые обычно не считаются со зреющим недовольством растущих городских масс. Как будет питаться избыточное население, особенно в голодные годы, и что произойдет с извечно напряженными взаимоотношениями между городом и деревней? Но даже в случае благоприятного решения продовольственной проблемы можно ли обеспечить для миллиардов молодых людей сносный уровень медицинской помощи и образования, а позже новые рабочие места достаточно быстро, чтобы предотвратить рост массовой безработицы и социального недовольства? Это положение напоминает время, когда стотысячные толпы бродяг в 1780-х годах шатались по улицам Парижа, однако грядущие масштабы могут просто поразить воображение. В настоящее время рабочая сила в развивающихся странах в целом составляет примерно 1 млрд. 760 млн. человек, но ее численность к 2025 г. возрастет до более чем 3, 1 млрд., что предполагает потребность в 38—40 млн. новых рабочих мест каждый год13. Со временем урбанизация приведет к снижению скорости прироста населения, но она же в ближайшие 20—40 лет успеет невиданно обострить в развивающемся мире буквально все проблемы, связанные с непомерной скученностью населения, отвратительными условиями

жизни для огромного большинства тех, кто сейчас пребывает в младенчестве или должен родиться.
Поистине остается один случайный — и трагический — фактор, который способен внести серьезные поправки во все статистические выкладки, — это эпидемия СПИДа, которая особенно бушует в Африке, на том континенте, где и зародилась. Причиной СПИДа является вирус иммунодефицита человека (ВИЧ), который ослабляет иммунную систему и делает невозможной борьбу с инфекциями. Оценка влияния СПИДа на демографию осложняется тем, что может пройти 8—10 лет, прежде чем у пораженного вирусом человека проявятся симптомы болезни, которые в 100% случаев приводят к смертельному исходу. График роста эпидемии СПИДа выглядит как айсберг. «Заболевшие — надводная часть айсберга. Но гораздо большая и более страшная подводная его часть состоит из тех, у кого обнаружилась положительная реакция на ВИЧ, но симптомы болезни еще не проявились»14. Многие люди, либо зная, либо не ведая о своей инфицированности, разносят инфекцию.
Хотя, по оценкам, в Африке в 1988г. было зарегистрировано примерно 100 тыс. случаев СПИДа, можно с уверенностью констатировать, что эта цифра отражает только 5 или менее процентов носителей ВИЧ. В целом от СПИДа в истекшие 90-е годы умерло на этом континенте 2 млн. человек, но и эта оценка представляется заниженной, если учесть недавние сообщения. Так, Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) сообщила, что анализы у 25—30% беременных женщин в некоторых странах Африки дали положительную реакцию на ВИЧ и есть целые семьи, страдающие от этого заболевания15. Сравнительно недавно ВОЗ пересмотрела свои прежние оценки, согласно которым 25—30 млн. человек в мире к 2000 г. станут носителями ВИЧ-инфекции, подняв планку до 40 млн., при этом значительно увеличен прогноз по Азии и предсказано, что 90% жертв СПИДа составят жители развивающихся стран, главным образом из беднейших слоев16. Подсчеты, проведенные в 1992 г. гарвардскими эпидемиологами, дали цифру в 100 млн. человек, включающую больше жителей Азии, нежели Африки.

Если в следующие несколько лет не будет найдено защитных лекарств против СПИДа, то высокий уровень рождаемости в Африке начнет «сдерживаться» большей смертностью. В одной недавней статье сообщается (в противоположность оценке Всемирного банка, согласно которой ежегодный рост населения в Центральной и Восточной Африке в начале следующего века может

понизиться до 2, 75%), что «некоторые исследователи СПИДа предсказывают рост народонаселения всего лишь на 1 % или же, если следовать самым мрачным из всех предположений, абсолютное его падение к 2 010 г.» В другой статье говорится о том, что после 2000 г. в Уганде и соседних государствах «будет умирать больше людей, чем рождаться», и задается вопрос: насколько мудро настаивать ныне на контроле над рождаемостью? 17 Хотя эти мрачные оценки вполне укладываются в классическую формулу мальтузианского контроля над рождаемостью, все же предпочтительнее выглядят более оптимистичные прогнозы демографов, полагающих, что распространение ВИЧ-инфекции в Африке достигнет своего пика, поразив 20—30% взрослого населения, и что эпидемия СПИДа уменьшит первоначальный уровень прироста населения, скажем, с 3 до приблизительно 2% в год18. Следовательно, население Африки в целом будет быстро расти, но этот рост будет сопровождаться гибелью миллионов людей, больных СПИДом. Кроме того, в отличие от других бедствий, которые опустошают Африку, СПИД поражает несравненно большее число взрослых людей, т.е. продуктивную и (в какой-то мере) образованную часть населения; таким образом, он, не говоря уже о страшных человеческих страданиях, наносит серьезный экономический удар по обществу.

Если отвлечься от ужасной эпидемии СПИДа, остается главная проблема: как могут бедные аграрные страны справиться с чрезвычайно быстрым ростом населения? Если следовать Мальтусу, то пришлось бы ответить, что в конечном счете вмешается природа: мучительный голод, борьба за выживание, открытые конфликты, война и болезни уменьшат — быть может, даже резко — численность населения. Однако, как мы видели, в период, когда Мальтус писал свой «Опыт о законе народонаселения», промышленная революция создавала средне- и долгосрочное решение проблемы для быстро растущего населения Великобритании, проявившееся в возросшей производительности промышленности и урбанизации, что вело к увеличению дохода на душу населения, постепенному изменению стиля жизни и репродуктивных моделей поведения большинства семей, замедливших рост населения.
Некоторые государства, некогда жестко причисляемые к «третьему миру», в последнее время копируют модель, два столетия назад характерную для Великобритании. Таковы «новые

индустриальные страны» (НИС) Восточной Азии, такие, как Сингапур, Тайвань и Южная Корея, а также, возможно, некоторые из их соседей, например Малайзия. Вдохновляемые фантастическим экономическим ростом Японии и отчасти подражающие последней, эти восточно-азиатские государства достигли быстрого, ориентированного на экспорт роста валового национального продукта в последние десятилетия более чем на 10% ежегодно (т.е. ВНП удваивался каждые 7 лет). И сейчас этот ежегодный рост составляет 6—7%, что значительно превышает средне-мировой, а его незначительное снижение свидетельствует, вероятно, о том, что экономика этих стран преодолевает подростковую стадию развития. Создав собственные сталелитейные заводы, верфи, электронные фирмы, национальные авиалинии и получая (особенно Тайвань и Южная Корея) очень высокие доходы от внешней торговли, НИС становятся с каждым годом все богаче, и их ВНП на душу населения приближается к соответствующим показателям таких европейских стран, как Португалия, Испания и Греция.

Одновременно с подъемом уровня жизни в этих странах упал общий коэффициент рождаемости*, например, в Южной Корее—с 4, 5 в 1965—1970 гг. до 2, 0 в 1985—1990 гг., в Сингапуре — с 3, 5 до 1, 7 за тот же период, так что некоторые правительства теперь проводят политику, направленную на увеличение рождаемости, т.е. сходную с политикой стран, характеризующихся зрелой экономикой. Коэффициент смертности также снизился, а уровни младенческой смертности и средней продолжительности жизни приблизились к соответствующим показателям в Европе и США. Не удивительно, что количество супружеских пар, использующих противозачаточные средства, здесь значительно больше, чем в Африке или Южной Азии. Если взглянуть на другие показатели развития этих обществ, таких, как уровень мужской и женской грамотности, санитария и т.д., то станет ясно, что экономика НИС ушла далеко вперед по сравнению с отсталым уровнем большинства других развивающихся государств19. Если эти тенденции сохранятся, то в начале следующего

_________________
* Общий коэффициент рождаемости определяется исходя из коэффициента плодовитости — среднего числа детей, какое имеют женщины в данном обществе за период их способности к деторождению. Учитывается и тот факт, что девочки реже умирают в раннем возрасте, чем мальчики, и что примерно половину рождаемых детей составляют мальчики, которые не принимаются в расчет при расчете коэффициента плодовитости.

столетия Южная Корея и Тайвань могут оказаться среди самых экономически здоровых и богатых государств мира.

Итак, не является ли решением проблемы помощь росту «торговых государств», которые могли бы рассчитывать на получение благ и преимуществ, достававшихся в прошлые столетия Нидерландам и Великобритании, а ныне — Японии и Южной Корее? 20 Однако сразу же после формулирования этого вопроса становятся очевидными трудности. Прежние и нынешние торговые государства — Венеция, Нидерланды, Великобритания, Япония, Сингапур, Тайвань — это относительно небольшие страны, имевшие и имеющие выгодное географическое положение, грамотное население, открытость для доступа новой зарубежной техники и образа жизни. Это едва ли можно сказать о Заире, Иране, Мали, Афганистане или Эфиопии, где соединение препятствий структурного и культурного характера блокирует развитие (подробнее об этом см. в главе 10).

Подобно тому как первоначальный промышленный рост Великобритании происходил не без издержек, аналогичный рост Японии, Тайваня и Кореи также потребовал значительных потерь. Как мы позже увидим, загрязнение атмосферы огромным увеличением выбросов СО3, уничтожение лесов и болот ради настоятельной потребности в увеличении производства продуктов питания и росте добычи полезных ископаемых, превращение прибрежных рыбацких поселков в гигантские верфи, строительство крупных сталелитейных заводов — все это нанесло непоправимый ущерб природе, и не только в самих промышленных регионах, но и далеко за их пределами, поскольку восточно-азиатские компании, копируя европейские и американские, без зазрения совести постоянно выкачивают из развивающегося мира нефть, газ, вывозят лесоматериалы и другие виды сырья. Такие государства, как Южная Корея, фактически достигшие европейского уровня жизни, в своем потреблении энергии и продовольствия также стоят на уровне Европы. Но, учитывая их относительно малые размеры, новые индустриальные страны не являются главной причиной экологической деградации Восточной Азии, особенно в сравнении с государствами Запада. Если бы, допустим, каждый из 1 млрд. 200 млн. китайцев достиг уровня потребления, сопоставимого с тем, каким обладают японец или американец, это нанесло бы окружающей среде колоссальнейший ущерб.
Проблема «народонаселение и экономический рост» стала причиной серьезных разногласий в научном мире между

демографами и экономистами. В 60-х годах негативная корреляция между демографическим развитием и экономическим ростом не вызывала сомнений: больше означало хуже из-за дополнительных затрат на растущих детей, снижения доходов на душу населения и перемещения капиталов из эффективных сфер экономики в социальную область для удовлетворения увеличивающихся потребностей численно возрастающего населения21. В начале 80-х годов «ревизионистская школа», выступавшая за повышение уровня рождаемости (ее типичным представителем являлся Джулиан Саймон, автор книги «Конечные ресурсы»), доказывала, что «в конечном счете... доход на душу населения будет скорее всего выше при растущем населении, чем при стационарном как в более развитых, так и в менее развитых странах»22. Согласно этой концепции, существует долговременное преимущество (несмотря на необходимость краткосрочных затрат, связанных с присмотром за детьми и их образованием), заключающееся в появлении более многочисленного работоспособного населения в возрасте от 15 до 64 лет. Учитывая изобретательность и творческий потенциал людей, сторонники этой школы утверждали, что чем выбор среди населения больше, тем лучше для цивилизации; если в среднем из каждых 100 человек окажется 2—3 по-настоящему творческих личностей, то лучше иметь население в 100 млн., чем в 1 млн.

То, что рост народонаселения подталкивает к экономическому развитию, иногда верно, но не всегда. Слабость этого аргумента следует искать не в утверждениях о снижении дохода на душу населения, а в общих условиях современного мира, в котором происходит этот рост. Уровень роста населения во многих менее развитых странах сегодня, вопреки его адептам, намного превосходит те скромные возможности, которые должны способствовать экономическому развитию. Если они исходили из общего коэффициента рождаемости — 2, 5, — это одно; реальные же коэффициенты: в Нигерии — 7, 0, Сирии — 7, 8 и в Руанде — 8, 3 — уже совсем другое.

Кроме того, становится все более ясно, что рост народонаселения воздействует на природный мир и может повлиять на социальное устройство и международную систему. Демографический взрыв не столько усложняет жизнь ищущих работу и плохо питающихся молодых людей, которые являются материальным потенциалом в этом буме, сколько причиняет огромный ущерб во многих других областях. Человеческая деятельность и экологический ущерб будут рассматриваться более

подробно ниже, а сейчас мы наметим общие контуры этой темы. Практически все исследователи, за исключением немногочисленных «ревизионистов», согласны в том, что прогнозируемый прирост населения мира не может быть обеспечен необходимыми для жизни средствами, если сохранятся наши нынешние формы и уровни потребления. В отличие от животных человек уничтожает леса, сжигает природное топливо, осушает болота, загрязняет реки и океаны и переворачивает землю в поисках руды, нефти и других полезных ископаемых. Поэтому становится совсем небезразлично, живет ли на планете, как это было в 1975 г., 4 млрд. людей, вовлеченных в такого рода деятельность, или же 8— 9 млрд., ожидаемых к 2025 г.

Если 95% прироста населения, ожидаемого к 2025 г., придется, как полагают, на развивающиеся страны, то может показаться, что главная проблема возникнет именно здесь. Если обитатели Африки, Центральной Америки и других развивающихся регионов умерят свое традиционное чадолюбие, то, согласно одному аргументу, они не только будут меньше эксплуатировать землю, но и нанесут меньше вреда своим тропическим лесам, водным ресурсам и экосистеме в целом. Кроме того, поскольку их жизнедеятельность способствует глобальному потеплению, взрывообразный рост численности населения Юга грозит отразиться на более развитом Севере.

Однако, даже если это верно, жители развитых регионов тратят гораздо больше земных ресурсов, чем население развивающихся стран просто потому, что их уровень потребления значительно выше. Так, в США, где живет лишь 4% населения мира, потребление нефти равняется одной четверти ее ежегодного мирового производства: в 1989 г. их потребности в 6, 3 млрд. баррелей нефти в 10 раз превысили потребление Англии или Канады и в сотни раз — потребление большинства стран «третьего мира», которые используют нефть весьма умеренно. Тот же дисбаланс наблюдается и в потреблении многого другого: от бумаги до говядины. Согласно одному подсчету, средний американец в течение жизни наносит вдвое больший ущерб природе, чем швед, втрое — чем итальянец, в 13 — чем бразилец, в 35 — чем индиец и в 280 (! ) раз — чем житель Чада или Гаити, потому что уровень его потребления гораздо выше23. Согласитесь, это не очень приятная статистика для людей, ощущающих угрызения совести.

С точки зрения специалистов-экологов, земля испытывает давление человечества как бы с двух сторон: со стороны

чрезмерного и расточительного потребления богатого населения развитых стран и со стороны миллиардов новых людей, рожденных в развивающемся мире и желающих (что совершенно естественно) повысить собственный уровень благосостояния. Это, в свою очередь, побудило ряд специалистов — из института «Уорлдуотч», «Гринписа», Фонда народонаселения ООН — назвать данную проблему «гонкой со временем». По их мнению, если мы, как можно быстрее не предпримем никаких усилий, чтобы стабилизировать численность населения в мире, обуздать расточительное потребление энергии, продовольствия и других ресурсов и установить контроль за загрязнением окружающей среды, тогда за достаточно короткое время мы будем иметь столь перенаселенную и истерзанную землю, что позже вынуждены будем заплатить очень большую цену за свое коллективное равнодушие 24.

Этот взгляд, который является вызовом той позиции, согласно которой рост народонаселения желателен, а экономические достижения — наиболее полезное измерение материального достатка страны, навлек на себя критику со стороны многих экономистов. По их оптимистическому мнению, природные ресурсы не являются абсолютной суммой, которая неуклонно уменьшается; скорее, многие ресурсы создаются благодаря человеческой изобретательности и труду, и технология обладает бесконечной способностью воспроизводить все новые ресурсы. Скудость предметов потребления, таких как нефть, заставляет искать (и открывать) новые запасы и создавать альтернативные источники энергии, обеспокоенность уровнем мирового производства продовольствия приводит к значительному повышению производительности сельского хозяйства благодаря открытиям в области биотехнологии и т.д. Насколько Мальтус был не прав в своих предсказаниях, настолько же окажутся неправд сегодняшние экономисты-фаталисты25.

Только время покажет, какая из этих позиций более верна. однако, когда Мальтус писал первый вариант своего «Опыта», население мира насчитывало менее миллиарда человек; сегодня оно движется к цифре, по меньшей мере, 7 или 8, а то и всех 10 млрд. Если оптимисты правы, то в мире просто будет больше процветающих людей, даже если это процветание будет распределяться неравномерно. Если же они ошибаются, то человечество в целом может в гораздо большей степени пострадать из-за своего беззаботного стремления к экономическому росту, нежели в том случае, если бы умерило свои нынешние потребности.

Еще прежде, чем мир сможет рассудить этот спор — что произойдет не раньше 2025 г., — он может столкнуться еще с одним потенциальным последствием глобального демографического взрыва — его воздействием на национальную безопасность, которая традиционно зависит от наличия мужчин, способных служить в армии. Уменьшающееся население поставляет меньше рекрутов для вооруженных сил, и, если во враждебных государствах уровень рождаемости выше, страна попадает в положение относительной стратегической уязвимости26. Так, несколько лет назад аналитики НАТО предупреждали, что уменьшение на Западе возрастной группы дееспособных молодых людей сократит численность вооруженных сил. Но перестройка в СССР и соглашения о снижении военного противостояния между Востоком и Западом, а также плохо учтенные натовскими прогнозистами собственные демографические трудности Советского Союза развеяли такие опасения. Уже в 70-е годы разрыв в общих коэффициентах рождаемости между почти не растущим русским населением и быстро увеличивающимся населением южных республик СССР, где соединились местный национализм, мусульманская религия и образ жизни, незнание русского языка и глубокая неприязнь к контролю Москвы, глубоко беспокоил советских военных стратегов27. Теперь, когда эти республики обрели независимость, эта непосредственная и острая проблема для России исчезла, однако остаются трудности, состоящие в том, что отдельные этнические группы численно растут гораздо быстрее, чем их соседи.
Не менее актуальными, чем проблема пополнения вооруженных сил, являются важные последствия изменений в росте народонаселения для международной безопасности: перспективы расширения масштабов социального недовольства, политической нестабильности и региональных войн. Как отмечалось ранее, многие известные исторические события — военные набеги викингов на ближние и дальние страны, экспансия елизаветинской Англии, революционной Франции, вильгельмовской Германии, кипящие страсти, которые раздирают сегодня Центральную Америку и Ближний и Средний Восток, — инициировали общества, переживающие бум роста населения и иногда не справляющиеся с задачей приложения сил растущего числа энергичных молодых людей28. Иногда несбывшиеся ожидания нового поколения приводят к взрывам насилия и революциям. Часто эта не находящая

выхода энергия направляется ловкими и беспринципными политиками в русло внешних авантюр и завоеваний*.

Жителям развитых стран, выражающим недовольство падением коэффициента рождаемости — «недостаточным деторождением»29, — возможно, полезно было бы присмотреться к тем регионам в современном мире, которые переживают полосу серьезнейших потрясений: Центральной и Южной Африке, Юго-Восточной Азии, Афганистану, Кашмиру, Ближнему и Среднему Востоку, Северной Ирландии, окраинам бывшего СССР, району Африканского Рога. Все эти регионы, отягощенные быстро растущей молодой популяцией, характеризует затаенная амбициозность социальных и экономических ожиданий. Безусловно, нельзя считать случайным совпадением, что палестинская интифада — «война камнями», которая ведется подростками против израильских оккупационных сил, — началась в секторе Газа, плотность населения которого составляет 4206 человек на квадратную милю (в Израиле этот показатель равен 530)30. Конечно, идеологическое соперничество, расовая и религиозная ненависть и многие другие факторы тоже вносят свой немалый вклад в эти гражданские и региональные войны. Тем не менее социальные последствия демографического взрыва, по-видимому, создают тот фон, который значительно ускоряет и обостряет жестокие конфликты. Это так же верно в отношении древней Македонии, как и сегодняшнего Ближнего Востока, с той лишь разницей— связанной с быстрым ростом народонаселения, — что в сегодняшние битвы вовлечены десятки миллионов людей, а не тысячи воинов времен Александра Великого. Какое будущее нас ожидает, если масштабы социальных волнений будут увеличиваться с той же скоростью, что и численность мирового населения?
В то время как демографический взрыв (и истощение ресурсов) является самой большой проблемой, стоящей перед развивающимися регионами, многие развитые страны сталкиваются с противоположной тенденцией — вялого или даже

________________
* Я употребляю здесь слова «часто» и «иногда», так как не стремлюсь утверждать, что бурный рост населения будет или должен приводить к нестабильности или экспансии. Здесь играют немаловажную роль и другие факторы (природа режимов, геополитические условия, состояние экономики и т.д.).

отрицательного роста населения. В этих странах, достигших высокого уровня жизни и качественного медицинского обслуживания, уровень смертности очень низок. Чтобы численность населения удерживалась на нынешнем уровне, коэффициент плодовитости для каждой женщины должен составлять 2, 1 ребенка. Данные ООН свидетельствуют однако, что с 60-х годов в большинстве развитых государств происходит снижение этого коэффициента:
в Италии с 2, 5 до 1, 5, а в Испании — с 2, 9 до 1, 731.

Наиболее очевидные причины сокращения рождаемости: изменившееся положение женщин и новые открывшиеся возможности для них в западных обществах; получение широкого доступа к высшему образованию и последующее стремление к профессиональной карьере; откладывание деторождения на более поздний срок, ведущее к уменьшению количества детей; доступность самых разнообразных противозачаточных средств. Эти тенденции накладываются на влияние урбанизации на воспроизводство, особенно в больших городах. То ли потому, что городская жизнь привлекает наиболее энергичных, сильных и честолюбивых представителей молодежи, то ли — что более вероятно — потому, что людям трудно растить детей в тесных условиях многоквартирных домов, оставляющих мало места для выхода их энергии, но только урбанизация повсюду ведет со временем к снижению коэффициента рождаемости. Ключевым является, конечно, выражение «со временем». Задолго до того, как города стали «виновниками» падения уровня рождаемости, они привлекали миллионы людей, искавших работы, социального благополучия и бежавших от трудностей жизни в перенаселенном, испытывающем нехватку ресурсов аграрном сегменте общества.
Бросается в глаза и различное влияние возрастной структуры населения на развитые и развивающиеся страны. Если первые должны заботиться в основном о постоянно растущих миллионах людей старше 65 лет, то вторые несут на себе нелегкое бремя заботы о молодом поколении, которому не исполнилось еще пятнадцати. Причина достаточно проста. Возрастная структура быстро растущих обществ представляет собой пирамиду, как видно на примере Мексики (см. график 2), широкое основание которой представляет большинство молодежи в возрасте до 20 лет, а более узкая вершина — незначительное количество пожилых людей. Если происходит резкое уменьшение коэффициента рождаемости, то основание пирамиды становится более узким, и относительно небольшому числу молодых людей приходится заботиться об относительно большой группе пожилых.

График 2. Возрастные структуры

Быстрый рост

Мексика США Зап. Германия

8 6 4 2 0 2 4 6 8 4 2 0 2 4 4 2 0 2 4

% % % Годы

от насел, от насел, от насел, рождения

светлый - Мужчины тёмный - Женщины

Если в беднейших африканских странах насчитывается лишь 2—3% людей старше 65 лет, то в процветающих государствах их доля значительно выше: в Норвегии, например, они составляют 16, 4 %, а в Швеции — 18, 3 %32. Средняя же цифра старения населения более богатых стран* в целом неуклонно растет как

__________________
* Под «более богатыми» странами здесь имеются в виду 24 постоянных члена Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР).

из-за падения общего коэффициента рождаемости, так и благодаря улучшению медицинского обслуживания пожилых людей: к 2010 г. примерно на 15, 3 %, а к 2040 г. на 22% их население будет состоять из людей старше 65 лет. Однажды это может создать дополнительные препятствия для международного взаимопонимания — а скорее, для взаимопонимания Севера и Юга, — поскольку процветающие общества будут все больше средств вкладывать в социальное обеспечение своих престарелых граждан и не смогут оказать достаточной помощи остальным жителям земного шара в решении сложных проблем с множеством младенцев, появившихся на свет в разгар демографического бума, и подростков.
Не перед всеми передовыми обществами проблема быстрого старения населения стоит в равной мере остро. В США, например, непрерывный приток иммигрантов и относительно высокий уровень рождаемости в семьях этнических меньшинств означают не только надежду на общий рост населения, но также и то, что нижней части основания пирамиды возрастных структур не угрожает быстрое сужение. В Скандинавских странах благодаря отлаженной системе поддержки материнства также удалось преодолеть наметившееся падение коэффициента рождаемости. Однако другие развитые страны, такие как Германия, Италия и Япония, уже столкнулись с этим и пытаются преодолеть последствия значительного роста числа пожилых людей, шедшего параллельно с процессом сокращения молодой части населения.

С макроэкономической точки зрения, такое развитие нежелательно. В целом население в возрасте от 15 до 64 лет, стремясь главным образом к благополучию и богатству, мало заботится о здоровье и социальных услугах. Старые же люди, как и малолетние, больше потребляют, предъявляют высокие требования к системам здравоохранения и социального обслуживания. Частично это финансовое бремя может быть облегчено (по крайней мере, в богатых государствах) путем поощрения сбережений у населения и функционирования прогрессивных пенсионных систем. Тем не менее в странах, где финансируются дорогостоящие способы продления жизни людей старше 75 лет, встает вопрос о том, не лучше ли использовать эти ресурсы на какие-то другие цели, скажем, вложить их в профилактическое медицинское обслуживание молодежи или в совершенствование системы образования. Наконец, выражается обеспокоенность, что анормальная возрастная структура и приоритетные капиталовложения страны в обеспечение высокой доли «зависимых возрастных групп» могут стать

тормозом для роста ее населения, для укрепления ее позиции в отношении государств с большей долей трудоспособных возрастов и большими вложениями средств в производство.
И все-таки эта проблема слишком сложна, чтобы с определенностью можно было сказать, что все последствия тенденции старения общества обязательно вредны. Сокращение рабочей силы может стимулировать значительные инвестиции в автоматизацию и другие трудосберегающие области, как это происходит в современной Японии*. Стареющее население может также накопить больше сбережений и таким образом увеличить совокупные национальные сбережения, хотя это неочевидно, поскольку старые люди могут постепенно истратить личные накопления. Общество, в котором меньше молодежи, имеет меньший уровень преступности и менее склонно к войнам, хотя в нем также меньше и потенциальных призывников в вооруженные силы, наличие которых крайне важно в случае угрозы со стороны внешнего агрессора. И можно ли вообще сосчитать здесь все плюсы и минусы?
По иронии судьбы все эти последствия, отрицательные и положительные, однажды могут коснуться и жителей развивающегося мира, если они переживут нынешний этап демографического взрыва. В конечном счете проблема старения населения в более развитых и менее развитых странах одна и та же. Разница здесь во времени и в масштабах. Средний возраст европейцев составляет в настоящее время 33, 9 года, однако ожидается, что к 2020 г. и средний возраст населения Мексики составит 33, 4 года. Более драматичен пример Китая, который на протяжении ряда лет пытался жестко контролировать численность своего населения с помощью политики «одна семья — один ребенок». В результате относительного ее успеха «Китай в 2025 г. будет иметь столь же высокую долю людей старше 60 лет, как и Европа в 2010 г.»33. Будут ли эти регионы иметь одинаковые финансовые и прочие ресурсы для вложения их в благополучие людей старше 60 лет — это уже другой вопрос, особенно если принять в расчет огромные количественные (в численности населения) различия. Около одной пятой всего населения Италии (11 из 55 млн. человек) в 2010 г. будет старше 65 лет. Если население Китая достигнет в 2025 г. численности в 1, 5 млрд. человек, то при том же раскладе, что и в Италии, здесь будет 300 млн. представителей зависимых групп, причем нет
__________________
* СМ. главы 5 и 8.

никакой гарантии, что для поддержания такого числа пожилых людей здесь будет достаточное количество продовольствия.

До сих пор проблема старения населения рассматривалась почти исключительно с точки зрения материальных для общества и личностных для субъектов последствий, однако существует еще глубоко укорененная в психологии и культуре людей проблема, деликатно названная в одной работе «боязнью заката нации»34. Этот феномен имеет долгую историю, но особый интерес он приобрел в конце XIX в. в Европе и Соединенных Штатах в связи с ростом получивших отражение в литературе того времени политических движений, которые выступали против «упадка» расы, против того, чтобы какие-то человеческие род, вид или культура были поглощены морем «менее развитых» народов. Главным в этих движениях была вера в то, что расовая и лингвистическая группа (нация) занимает особое место в Истории, имеет уникальные качества, вносит свой вклад в развитие мировой цивилизации и должна быть сохранена, что предполагает поддержание здоровья и количественный прирост данного народа. И сейчас стоит только слегка снизиться коэффициенту рождаемости, как культурные пессимисты начинают утверждать, что нация клонится к упадку, и призывать к предотвращению «начавшейся биологической дегенерации»35.

Обычный результат таких кампаний — инициирование пронаталистской политики, призывающей женщин определенного этноса иметь как можно больше детей. Она принимает разные формы — от введения карающего законодательства (запрещающего аборты и применение контрацептивов) и использования более конкретных мер (пособия на детей, забота о них до и после рождения, уменьшение рабочего дня для беременных женщин) до призывов и пропаганды (награждение медалями и званиями, как например, званием «Мать-героиня» в Советском Союзе за воспитание пятерых или, еще лучше, десятерых детей). Эти кампании защищались как правыми, так и левыми, их поддерживали и консерваторы-патриоты на Западе, и чиновники в некоторых социалистических государствах на Востоке; только либеральная «середина» противостоит попыткам вмешательства в право каждой семьи определять свой размер36.

Оборотной стороной «боязни заката», безусловно, является зависть к другим народам, численность которых растет гораздо более высокими темпами, и восходящая к дарвиновской борьбе видов, основанная на страхе точка зрения, согласно которой быстро растущая нация будет посягать на народ с нулевой или

снижающейся рождаемостью и в конечном счете поглотит этот последний. Такие опасения получают особенно широкое распространение в случае неравномерного увеличения этнических групп в одной стране, поскольку это, как полагают, может в конце концов изменить экономический и политический баланс. Переживания израильтян, связанные с тем, что воспроизводство арабов в (расширенных) границах Израиля идет быстрее, чем еврейского населения, изменение баланса христианско-мусульманского населения в Ливане (в пользу мусульман), рост напряженности и опасений в столь отдаленных друг от друга местах, как Квебек и Фиджи, — все это напоминает нам о политических последствиях уменьшения численности населения. Иногда понимание этих тенденций может привести и к положительным результатам. Интересно, в какой мере принятию правительством Южной Африки решения об отказе от апартеида способствовало понимание им уменьшения доли белых в общей численности населения страны с одной пятой в 1951 г. до одной седьмой в начале 80-х годов и до предполагаемой одной девятой или одной одиннадцатой части к 2020 г.? 37 В целом, однако, когда тот или иной этнос осознает процесс относительного падения своей численности, он гораздо чаще проявляет непримиримость и склонность к конфликтам,

а не к компромиссам.

* * *

Существует еще один выход из ситуации, когда бум народонаселения совпадает с относительным уменьшением материальных ресурсов: люди часто стремятся перебраться в другие местности или регионы, которые привлекают их своими возможностями. Одной из форм миграции является перемещение населения из деревни в город, как это происходит сегодня в развивающемся мире. Это вызывает социальные осложнения лишь в самих городах; что же касается правительств и государственных органов, то они обычно гораздо больше озабочены совсем другой формой перемещения населения — миграцией из одной страны в другую.

Одна из причин этой озабоченности — чисто материальная. Поскольку люди (в отличие от перелетных птиц) остро нуждаются в пище, одежде и жилище и испытывают потребность во многих других вещах, миграция всегда поднимает вопрос о распределении ресурсов. Если пищи и земли в избытке, как это было в

XIX в. на Великих равнинах в Америке, тогда проблема не столь остра (но отнюдь не с точки зрения равнинных индейцев); если же ресурсы ограничены, что ощущается сегодня во многих европейских странах, то поток миграции безусловно остро ставит проблему обеспечения иммигрантов всем необходимым. Кроме того, масштабная иммиграция вызывает страх перед утратой контроля над национальными границами и традиционным суверенитетом, опасения, что этнически гомогенная, или «чистая», раса будет разбавлена смешанными браками, боязнь не просто чужих людей, но также чуждых образа жизни, религиозных норм и культурных обычаев, посягательств вновь прибывших на собственность, систему образования и социальные блага, которыми владеют и которые оплачивают уроженцы данной страны. В последнее время выражается также опасение, что нелегальная иммиграция, скажем, в США, является причиной эпидемий старых и новых болезней — холеры, кори, СПИДа, — которые ложатся дополнительным бременем на систему здравоохранения, а также провоцируют озлобленность по отношению к иностранцам. Наконец, коренное население боится угрозы того, что если иммиграция продолжится, то оно само окажется в меньшинстве.

Больше всего в последнее время опасаются неконтролируемой миграции европейские государства, а также — что можно воспринимать как иронию истории — Австралия и Соединенные Штаты. В конце концов в течение минувших нескольких столетий Европа сама была источником наиболее мощного миграционного потока в мировой истории. Его первые проявления можно усмотреть в еще более ранней экспансии на Восток германских племен и иберийцев в восточном и южном направлениях. Однако именно промышленная революция в Европе, вызвавшая масштабный рост населения, а также средств коммуникаций и производства вооружений, действительно стимулировала исход с континента вовне. В 1846—1890 гг. среднегодовая эмиграция из Европы достигала 377 тыс. человек, а в 1891—1910 гг. она возросла до 91 1 тыс. С 1846 по 1930 г. более 50 млн. европейцев отправились за моря в поисках новой жизни38. Но поскольку население европейских стран в этот период быстро увеличивалось и у себя на родине, их доля в населении мира неуклонно возрастала. Так, согласно одному подсчету, «население Европы и выходцев из нее составляло примерно 22% человечества в 1800 г. и примерно 30% в 1930 г.»39 Таков был демографический фундамент того явления, которое впоследствии было названо «мировой революцией вестернизации»40. Другие

общества на планете, хотели того или нет, вынуждены были считаться с экспансией западноевропейцев, их политического, культурного и экономического укладов. Многие из этих обществ попали под непосредственный политический контроль европейских иммигрантов.
Основное различие между прежней и нынешней ситуациями состоит в том, что прежде миграция направлялась из технологически передовых обществ в менее развитые, современные же миграционные потоки идут главным образом из менее развитых обществ в Европу, Северную Америку и Австралию. Учитывая глобальный дисбаланс в тенденциях роста населения, это движение должно в принципе помочь всем участвующим в нем сторонам. Миграция из менее развитых стран должна смягчить здесь проблемы избыточного населения и безработицы и в то же время компенсировать отрицательные тенденции в динамике населения и старении рабочей силы в развитых странах. Тогда почему бы Северной Америке не принять поток миллионов семей с южного берега Рио-Гранде, испытывающей нехватку рабочей силы Японии не впустить к себе огромное количество добровольных рабочих из Юго-Восточной Азии, а Европейскому сообществу с его седеющим населением не приветствовать миллионы безработных из Северной Африки? Поскольку большая часть Европы имеет отрицательные коэффициенты воспроизводства, а население Магриба (Алжир, Марокко и Тунис), по подсчетам, должно удвоиться через несколько десятилетий, они, как с явной насмешкой утверждает «Экономист», могли бы стать «отличной брачной парой»41.

Столь ироничный комментарий «Экономиста» относительно нынешних потоков миграции объясняется тем, что его редакторам прекрасно известно о неприязни к иммигрантам в тех странах, где отсутствует характерный для Америки «плавильный котел» — тигель традиций. В 50—60-х годах нашего века, на которые пришелся наибольший экономический подъем, европейские страны принимали рабочих из южной Италии и Португалии, затем из Турции, Югославии, Северной Африки и других экономически менее развитых регионов. Рабочие-иностранцы обеспечивали неквалифицированную рабочую силу для заводов и строек, занимали
__________________
* Немаловажное исключение — Соединенные Штаты, которые, по крайней мере к середине XIX в., были уже несомненно более развитым обществом, чем Ирландия, Италия, Польша, Россия и другие страны, из которых прибывали иммигранты.

самые низкооплачиваемые должности в здравоохранении, общественном транспорте, коммунальных службах (водопровод, канализация, вывоз мусора и т.п.) и в других подобных сферах. Проблема состояла, однако, в том, что страны-хозяева искали рабочую силу, а получали людей — рабочих (которые, соединяясь со своими семьями, нуждались в жилище, образовании и медицинской помощи), представителей национальных конгломератов, которые создавали в определенных частях города, обычно там, где сдавалось наиболее дешевое жилье, свои общины и открывали в таких районах свои магазины, рестораны с национальной кухней, храмы и мечети, привносили чуждые нравы и обычаи. Когда в конце 70-х годов принявшие их страны поразил кризис, выяснилось, что вернуть всех иностранных рабочих на их родину невозможно, тем более что многие из них продолжали оставаться полезными для работодателей. Поэтому к 1985 г. из 30 млн. людей, прибывших в Европу за несколько последних десятилетий в поисках работы, здесь остались 5 млн., которые, вместе со своими семьями, в целом составили 13 млн. постоянных иммигрантов.
Хотя законы стран-хозяев официально запрещают дискриминацию, нативистский предрассудок — превосходство граждан, родившихся в стране, над иммигрантскими общинами — безусловно существует: в Великобритании — против индийцев и пакистанцев, во Франции — против алжирцев и марокканцев, в Германии — против турок, а в отдельных частях США — против латиноамериканцев и выходцев из Азии. Глубинная подоплека этой напряженности — чуждость или, говоря другими словами, принадлежность к чужой расе. Белые американцы искренне приветствуют на своей земле тысячи образованных профессионалов из Скандинавских стран, Великобритании и Германии, точно так же австралийцы радушно принимают английских (но не китайских) иммигрантов, европейские колониальные метрополии не противились возвращению своих бывших поселенцев из Анголы, Родезии и Алжира (хотя Великобритания чинит препятствия угандийцам, индийцам и китайцам из Гонконга), немцы не испытывают неприязни к возвращению потомков немецких колонистов из зарубежья, а Израиль активно принимает еврейских (но не арабских) иммигрантов42.

Политическая и социальная напряженность, спровоцированная относительно ограниченной транснациональной миграцией недавнего времени, оставляет открытым вопрос: должны ли иметь место массовые миграционные потоки из одной страны в другую? Ввиду дисбаланса демографических тенденций между «имущими»

и «неимущими» обществами, представляется невероятным, чтобы в XXI в. не было великих миграционных волн. К этому выводу под водит даже приблизительная статистика. Австралия, население которой в 1990г. составляло 16, 7 млн. человек и, по оценкам, к 2025г. плавно возрастет до 22, 7 млн., соседствует с Индонезией, в которой прогнозируется рост населения с 180 до 263 млн. в тот же период времени. Страны Южной Европы — Испания, Португалия, Франция, Италия и Греция, — общее население которых может возрасти за 1990—2025 гг. всего лишь на 5 млн. человек, расположены поблизости от стран Северной Африки (Марокко, Алжира, Туниса, Ливии, Египта), в которых население, по прогнозам, за эти годы увеличится до 108 млн. Ожидается, что население США к 2025 г. вырастет на 25%, тогда как их южные соседи — Мексика и Гватемала — могут за то же время увеличить свою численность на 88 и 225% соответственно43.

Недавнее исследование, посвященное теме «народонаселение и безопасность», показало, что, поскольку вся территория земного шара ныне разделена между стабильными государствами, контролирующими собственные границы, совокупная миграция останется на гораздо более низком уровне, чем столетие назад44. Хотя ясно, что правительства предпринимают в наши дни огромные усилия, чтобы ограничить иммиграцию (и в некоторых случаях предотвратить эмиграцию), отчаявшихся мигрантов едва ли можно удержать. Ни закон об иммиграции и натурализации, принятый Соединенными Штатами в 1986 г., ни патрульные службы вдоль мексиканской границы не сократили поток мигрантов на север, который вновь вырос до более чем 1 млн. человек ежегодно. В июле 1991 г. под давлением возмущенных граждан впавшее в замешательство французское правительство предприняло ужесточение мер, направленных на уменьшение нелегальной миграции, и даже выделило специальный самолет для выдворения нелегалов; однако, несмотря на заявления лидеров правой оппозиции, твердивших о «шумовых эксцессах и запахе», исходящих от 4 млн. главным образом арабских иммигрантов, и признания самих правительственных министров, из коих следовало, что трудно принимать новых мигрантов, когда уровень безработицы в стране составляет 9, 5%, этот спор создавал впечатление, что Франция потеряла контроль над своими границами45. Кроме того, во всей Западной Европе существует опасение, что Европейское сообщество, которое допускает внутреннюю миграцию и узаконивает новое местожительство, ослабит контроль стран-участниц над притоком населения из других

государств ЕС и подорвет их способность препятствовать проникновению нелегальных иммигрантов. В настоящее время уже 15 млн. мужчин, женщин и детей живут в лагерях в Центральной Европе и Юго-Восточной Азии, надеясь переселиться в Западную Европу. Эти обитатели лагерей, как и те, кто уже отправился в путь через Мексику и Турцию, еще столкнутся с массой препятствий, но многим из них удастся их преодолеть, поскольку часто им помогают и предоставляют кров уже переселившиеся родственники. Их порыв постоянно стимулирует, как мы увидим дальше, информационная революция, благодаря которой «сейчас даже жители самых бедных стран мира знают, как живут люди в других его частях», и пытаются добраться туда по земле, по воде или по воздуху46.

Этот побудительный мотив в перенаселенных развивающихся странах наложился на затянувшийся процесс уменьшения численности населения в развитых обществах. Сегодня, как и в прошлом, «миллиарды крестьян и бывших крестьян... жаждут перебраться в сельскохозяйственные районы, покинутые более богатым, урбанизированным населением»47. Когда благополучные семьи Северного полушария добровольно решают ограничиться одним или, самое большее, двумя детьми, они могут не понимать, что ступают на путь, который освобождает будущее многоплановое пространство (рабочие места, районы городов, проценты в мировом населении, преимущественное положение на рынках) для быстро растущих этнических групп как вовне, так и внутри их национальных границ. Однако именно это, в сущности, они и делают.

Итак, усиленные попытки взять миграцию под контроль вряд ли увенчаются успехом, особенно в преддверии важной тенденции к глобальному демографическому равновесию. Пожалуй, самой убедительной статистикой из всех является та, согласно которой в 1950 г. индустриальные демократии имели население, составлявшее пятую часть, к 1985 г. — шестую, — ак2025г. будут иметь прогнозируемую десятую часть населения Земли. К тому времени только две из них (США и Япония) окажутся в числе двадцати наиболее населенных стран, а почти все остальные будут восприниматься как «маленькие страны»48. Это относительное уменьшение их доли в мировом населении ставит развитые страны в следующие три десятилетия перед величайшей дилеммой. Если развивающимся странам удастся повысить производительность труда и уровень жизни, то доля Запада в экономическом продукте, в политической власти и влиянии будет

неуклонно уменьшаться, а это, в свою очередь, поднимет интересный вопрос: удержат ли «западные ценности» — либеральная социальная культура, приоритеты прав человека, веротерпимость, демократия, рынок — свое господствующее положение в мире, большинство обитателей которого не усвоило в свое время рациональных, научных и либеральных ценностей эпохи Просвещения49. Однако если развивающийся мир не выкарабкается из ловушки бедности, то более развитые страны будут взяты в осаду десятками миллионов мигрантов и беженцев, стремящихся поселиться в процветающих, но стареющих демократиях. Похоже, что, какое бы направление ни было избрано, результаты станут весьма болезненными для богатейшей шестой части населения Земли, которые ныне наслаждаются несоизмеримой (пять шестых) долей ее богатств.

Решение проблемы глобального демографического дисбаланса между богатыми и бедными странами является общим фоном для подхода ко всем другим основным силам изменений, которые сегодня существуют. Едва ли приходится сомневаться, что в настоящее время мы являемся свидетелями демографического взрыва в основных регионах мира, аналогичного тому, который наблюдался в Англии времен Мальтуса, однако в сотни раз более масштабного. Кроме того, он происходит в период невиданного научно-технического прогресса, коснувшегося технологии производства и создания новых материалов, торговли и средств коммуникаций, а также тех изменений, к исследованию которых мы сейчас переходим не только, чтобы рассмотреть их как таковые, но чтобы понять, каким образом они могут облегчить или усугубить надвигающуюся демографическую катастрофу.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 53; Нарушение авторского права страницы