Марта. Черчилль, Россия и Риббентроп

 

Утреннее заседание.

 

Заслушивались показания адъютанта Геринга, фон Браухича‑мл., Пауля Кернера, его статс‑секретаря в Пруссии, и фельдмаршала Кессельринга.

 

Куда больший интерес обвиняемых и живое обсуждение за обедом вызвали газетные заголовки типа «Москва называет Черчилля поджигателем войны и обвиняет его в саботаже ООН». Геринг, потирая руки от удовольствия, хихикал:

– Единственные оставшиеся союзники – это четверо обвинителей, объединившихся против двух десятков обвиняемых.

– Верно, – сказал Дёниц. – Черчилль всегда был настроен антисоветски – я всегда это говорил.

– Я тоже знал это, разумеется, – ответил ему Геринг.

На мгновение даже с Риббентропа спала его депрессивная скорлупа, он, казалось, пробудился от своего летаргического сна.

– Все в точности так, как я и говорил, разве нет? – констатировал бывший министр иностранных дел Рейха.

Обеденный перерыв. За обедом Риббентроп попросил меня еще раз дать ему газету. Перечитав статью о Черчилле, он подытожил:

– Видите, все так, как я всегда говорил вам. Русские – мощная сила, очень мощная. Теперь англичане забеспокоятся, а американцы потеряют всякий интерес к Европе и уберутся отсюда. Вы не замечаете, что они готовы отдать Германию русским на растерзание? И зачем США вообще было вступать в эту войну?

– А зачем вам было ее начинать? – вопросом на вопрос ответил я. – Если вы так боялись русских, зачем же в таком случае разрывать договор с ними о ненападении? Зачем было нарушать и Мюнхенское соглашение? Почему Гитлер оказался таким лжецом?

В этот момент в своем углу на ноги вскочил Гесс, подтянув брюки (обвиняемые не имели права носить брючных ремней), он с воинственным видом направился ко мне. Его глубоко посаженные глаза зажглись недобрым огнем:

– Герр доктор, американский офицер мог бы стерпеть, если кто‑то из немцев отважился бы назвать его покойного главу государства лжецом?

– Разумеется, нет – потому что он лжецом не был.

– И все же, я просил бы вас воздержаться от подобных высказываний в адрес нашего главы государства, – резко произнес он.

– Я просто цитирую высказывания ваших же дипломатов, – отпарировал я.

Гесс вернулся в свой угол и уселся на место. Редер, ходивший взад и вперед, остановился рядом с ним и похлопал Гесса по плечу.

– Вы совершенно правы. Я, правда, ничего не расслышал, но вы совершенно правы.

В отсеке пожилых обвиняемых дискуссия на предмет высказываний Черчилля приняла иное направление. Папен умиротворяюще излагал точку зрения но этому вопросу:

– Ничего, ничего, скоро волны улягутся. И все же неплохо, что нашлись те, кто смог дать окорот русским, – пусть знают, что им не все дозволено.

Когда я высказался, что главным просчетом Гитлера было нападение на Россию, Шахт решил подкорректировать меня:

– Отнюдь. Самый главный его просчет – это нападение на Польшу.

– Да, – согласился Дёниц, – главная вина в том, что эта война все же была начата. А стоит се начать, так офицеру ничего не остается, кроме как исполнять свой долг. (Дёниц уже успел отыскать позицию, примирявшую честь и послушание Гитлеру – несмотря на преступления последнего.)

– Коль речь зашла о главном просчете, – продолжал Шахт, – объявление войны Америке представляло собой катастрофическое безумие, на которое только может пойти государственный деятель. А я ведь предостерегал его о колоссальном экономическом потенциале этой страны.

– Одному «государственному деятелю» из соседнего отсека, по‑видимому, неизвестно, что это Германия объявила войну нам . Он только что спросил у меня, зачем мы вообще ввязались в эту войну, – заметил я.

– Тоже мне – государственный деятель! Безмозглый идиот!!! – злобно хихикнул Шахт. – Еще одно доказательство безграмотности Гитлера в вопросах внешней политики.

– Деятель государственного масштаба! – отозвался и Папен. – Невежда!

Затем беседа перешла к вопросу, каким образом проблемы мировой экономики могут быть решены мирным путем. Шахт возражал против государственного социализма, ибо тот ущемляет свободы, конкуренцию и частную инициативу отдельного индивидуума. К социализму же вообще у него претензий нет. Как я мог понять из сказанного им, он готов поддерживать «капиталистический социализм».

 

Марта. Показания Геринга

 

Спустившись вниз, я направился в камеру Геринга, решив увидеться с ним до его ухода в зал заседаний, поскольку в этот день предстояло услышать, что же заявит он на этом процессе.

Его подрагивавшие руки и неестественное выражение лица говорили о внутреннем напряжении; Геринг тут же приступил к генеральной репетиции своей защитительной речи – в роли подвергавшегося пыткам и гонениям благородного рыцаря, который вот‑вот вступит на театральные подмостки для участия в последнем акте драмы.

– Я до сих пор не признал компетентности этого суда – могу привести здесь слова Марии Стюарт о подсудности лишь пэрам. – Произнеся эту тираду, Геринг скромно улыбнулся.

– Да, – ответил я, – такое было бы вполне уместно в эру королей и их суверенов, но вопросы, затрагиваемые здесь, уходят куда дальше, к заре цивилизованного существования.

– И все же, что бы ни происходило в нашей стране, ни в малейшей степени не должно касаться вас. Если погибли 5 миллионов немцев, то с этим предстоит разбираться самим немцам. Наша государственная политика – наше суверенное право.

– Если ведение захватнических войн и геноцид преступлениями не являются и ничьи интересы не затрагивают, в таком случае ничего не стоит смириться и с уничтожением всей цивилизации на планете.

Геринг пожал плечами.

– Во всяком случае, речь идет о единственном в истории присвоении себе иностранным судом права осудить глав суверенных государств.

 

Послеобеденное заседание.

 

На послеобеденном заседании Геринг у свидетельской стойки приступил к оглашению своей защитительной речи. Он начал ее детальным описанием своей карьеры и перечислением наград, упоминаниями о встречах с Гитлером, описанием своей роли и мотивов при создании и укреплении рядов нацистской партии. Геринг рассказал о том, как возглавил и усилил штурмовые отряды (СА), о своем участии в «пивном путче». О том, как был депутатом рейхстага от нацистской партии в 1938 году, президентом рейхстага в 1933 году и как поддержал Гитлера в том же 1933 году, когда тот стал рейхсканцлером. О том, как и в Пруссии организовывал концентрационные лагеря для интернирования коммунистов.

 

 

Тюрьма. Вечер

 

Камера Геринга. Геринг не притронулся к ужину, сидя на койке, он покуривал свою внушительную баварскую трубку. По его словам, он в этот вечер слишком взволнован, тут уж не до еды.

– Вы должны понять, после почти годичного сидения взаперти и после пяти месяцев судебного разбирательства, без права и слова сказать в зале заседаний, сегодняшнее выступление оказалось для меня ощутимой нагрузкой – в особенности первые 10 минут. Что меня больше всего бесит, так это проклятое дрожание рук – никак не могу с ним совладать.

Геринг вытянул вперед руку.

– Вот полюбуйтесь, хотя сейчас вроде дрожь и не такая сильная.

В этот вечер Геринг был настроен на серьезный лад, лишь изредка прибегая к своему утешительному, циничному фатализму. Человека он охарактеризовал, как злейшего и самого крупного из всех хищников, подкрепляя свои выкладки тем, что человек наделен разумом, позволяющим ему уничтожать своих собратьев сотнями и тысячами забавы ради, в то время как хищный зверь убивает свои жертвы исключительно ради пропитания. Геринг не сомневался, что в будущем войны станут еще более разрушительными – такова участь мира. Мне почудилось, что в этой тонущей в полумраке камере и впрямь начинали сгущаться «Сумерки богов». (Геринг упросил охрану выключить свет.) Недоставало лишь вагнеровских аккордов, на которые прекрасно ложились сентенции Геринга.

 

Камера Шпеера. Заглянув к Шпееру, я к своему удивлению обнаружил, что обитатель этой камеры (как он уверял, абсолютно помимо своей воли) до сих пор пребывал под впечатлением защитительной речи Геринга. По мнению Шпеера, се можно считать лебединой песнью бывшего рейхсмаршала и, кроме того, в определенной степени символом трагедии немецкого народа.

– Когда я его увидел перед судом без его роскошного мундира, без его драгоценностей и орденов в статусе пытавшегося защититься обвиняемого – это действительно потрясло меня до глубины души!

Примечание: Днем адвокат Риббентропа, отведя меня в сторону, спросил у меня, не замечал ли я в последнее время в поведении его подзащитного каких‑либо странностей. На это я ответил, что, по моему мнению, речь идет о медленно прогрессирующем нервном срыве. Адвокат Риббентропа доверительно рассказал мне, что за истекшие две недели он установил, что у его подзащитного в результате самовнушения появились совершенно иные, совершенно нехарактерные для него мысли и мотивы. Риббентроп принялся отрицать свое участие в тех совещаниях, на которых он действительно присутствовал, и, по мнению адвоката, половина материалов его защиты более чем сомнительна. Кроме того, им допускались и вовсе необъяснимые вещи, например, адресованное трибуналу письмо, в котором обвиняемый Риббентроп просит подвергнуть его пыткам и, таким образом, довести до гибели, поскольку он, обвиняемый Риббентроп, когда‑то по неведению допустил творимые нацистами бесчинства. Я высказал мнение, что такое поведение суть следствие уязвленного тщеславия и укоры совести слабого и подверженного чужому влиянию характера. В ответ адвокат заявил, что не сомневается в том, что Риббентроп был послушным инструментом в руках Гитлера.

Защитник Риббентропа пообещал мне и впредь предоставлять любопытные с психологической точки зрения детали. Судя но всему, он изыскивал возможность настоять на недееспособности своего подзащитного, хотя признался мне, что не может быть и речи о том, что Риббентроп не мог отвечать за свои поступки.

 

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться: