Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Пообещай, что придешь танцевать



 

Ее платье было невероятным, таким самое место в фильмах о довоенных богатых дебютантках или на вешалках первоклассных благотворительных магазинов. Сшитое из органзы, оно было нежнейшего оттенка розового, по крайней мере прежде, покуда время и грязь не запятнали его. Слои тюля поддерживали пышную юбку, стекавшую с тонкой талии, и распирали ее так широко, что сетчатый подол задевал стены, когда Юнипер двигалась.

Казалось, мы целую вечность стояли друг напротив друга в тускло освещенном коридоре. Наконец она пошевелилась. Чуть‑чуть. Ее руки висели по бокам, касаясь юбки; она приподняла одну руку, начиная с ладони, грациозным движением – словно кукловод у меня за спиной потянул невидимую нить, привязанную к ее запястью.

– Привет. – Я постаралась вложить в свои слова побольше тепла. – Я Эди. Эди Берчилл. Мы уже встречались, в желтой гостиной.

Она моргнула и склонила голову набок. Серебристые волосы, длинные и прямые, падали ей на плечи; передние пряди были довольно неаккуратно заколоты парой вычурных гребней. Неожиданная полупрозрачность ее кожи, худая фигура и роскошное платье создавали иллюзию подростка, юной девушки с длинными руками и ногами, которая не знает, куда их девать. Но не робкой, определенно не робкой: когда она шагнула чуть ближе, ступив в лужицу света, ее лицо было насмешливым и любопытным.

Теперь любопытство разгорелось и во мне, потому что, несмотря на преклонный возраст Юнипер, ее лицо казалось поразительно гладким. Разумеется, это невозможно, у семидесятилетних дам не бывает гладких лиц, и она не была исключением – во время наших последующих встреч я в этом убедилась, – но в том свете, в том платье, благодаря некоему обману зрения, странному заклятию, ее лицо казалось именно таким. Бледным и гладким, перламутровым, как изнанка жемчужной раковины, словно минувшие годы, оставившие неизгладимые следы на лицах ее сестер, ее решили пощадить. И все же она не парила в безвременье; в ней было нечто безошибочно старомодное, ее образ безнадежно застыл в прошлом, как давняя фотография, на которую смотришь сквозь папиросную бумагу, в альбоме с затуманенными сепией страницами. Мне вновь вспомнились первоцветы, спрятанные викторианскими леди в альбомах для вырезок. Прекрасные создания, умерщвленные самым милосердным образом, увлеченные в более не принадлежащее им место и время, в чужую весну.

Химера заговорила, и мои чувства окончательно смешались.

– Я собираюсь ужинать. – Высокий бесплотный голос, от которого у меня волоски на шее встали дыбом. – Хочешь со мной?

– Нет, – покачала я головой и откашлялась. – Нет, спасибо. Мне пора домой.

Это был не мой голос; я застыла как вкопанная, словно боялась. Полагаю, так оно и было, хотя вроде причин для страха не было.

Кажется, Юнипер не заметила, что мне не по себе.

– У меня новое платье. – Она присобрала юбки, отчего верхний слой органзы приподнялся по бокам, словно крылья мотылька, белые и бархатистые от пыльцы. – Ну, не совсем новое. Перешитое. Раньше оно принадлежало моей матери.

– Очень красивое.

– Полагаю, ты не знакома с ней.

– С вашей матерью? Нет.

– О, она была прелестной, просто прелестной. Совсем девочкой, когда умерла, совсем девочкой. Это было ее нарядное платье.

Юнипер жеманно покрутилась в разные стороны, поглядывая на меня из‑под ресниц. Прежний стеклянный взгляд исчез, в ее небесно‑голубых глазах, глазах сметливого ребенка с фотографии, которого потревожили во время одинокой игры на ступенях сада, плескалось тайное знание.

– Оно нравится тебе?

– Да. Очень.

– Саффи перешила его для меня. Она творит чудеса на швейной машинке. Если показать ей красивую картинку, она сразу разберется, как это сделано, даже новейшие парижские фасоны из «Вог». Она много недель трудилась над моим платьем, но это секрет. Перси бы не одобрила – из‑за войны и из‑за того, что она Перси; но ты точно меня не выдашь.

Она улыбнулась так загадочно, что у меня перехватило дыхание.

– Я буду нема как рыба.

Мгновение мы стояли, уставившись друг на друга. Мой первоначальный страх растаял, и я была этому рада. Теперь меня смущала подобная реакция, для которой не было никаких оснований, только инстинкт. В конце концов, чего мне бояться? Эта заблудшая душа в пустынном коридоре – та самая Юнипер Блайт, которая много лет назад выдернула мою мать из кучки перепуганных детишек, которая обеспечила ей крышу над головой, когда бомбы падали на Лондон, которая не переставала ждать давно пропавшего милого, надеяться на его возвращение.

Пока я наблюдала за ней, она вздернула подбородок и задумчиво выдохнула. Очевидно, я делала выводы о ней, а она делала выводы обо мне. Я улыбнулась, и, кажется, это помогло ей определиться. Она выпрямилась и снова шагнула ко мне, медленно, но решительно. В ней было что‑то кошачье. В каждом ее движении читалась та же гибкая смесь осторожности и уверенности, томности, маскирующей тайный умысел.

Она остановилась, только когда подошла достаточно близко, так что я уловила затхлый сигаретный душок и запах нафталина. Ее глаза искательно взглянули в мои, и она прошептала:

– Ты умеешь хранить тайны?

Я кивнула, и она улыбнулась; из‑за щели между передними зубами она казалась совсем девочкой. Она взяла меня за руки, как будто подружку на школьном дворе; ее ладони были гладкими и прохладными.

– У меня есть тайна, о которой лучше не болтать.

– Ладно.

Она сложила ладонь лодочкой, как ребенок, наклонилась ближе и прижала ее к моему уху. Ее дыхание щекотало мне шею.

– У меня есть любовник. – Она отстранилась, ее старческие губы растянулись в юной улыбке, полной чувственного возбуждения, гротескной и прекрасной одновременно. – Его зовут Том. Томас Кэвилл, и он попросил моей руки.

Меня затопила почти невыносимая жалость к ней, когда я поняла, что она застряла в мгновении своего ужасного разочарования. Скорей бы вернулась Перси и положила конец нашей беседе!

– Обещай, что ничего не расскажешь!

– Обещаю.

– Я ответила ему согласием, но тссс… – Она прижала палец к улыбающимся губам. – Мои сестры еще ничего не знают. Скоро он придет на ужин. – Юнипер усмехнулась; зубы старухи на бархатисто‑гладком лице. – Мы объявим о нашей помолвке.

Я заметила, что у нее на пальце что‑то надето. Не кольцо, не настоящее кольцо. Грубая подделка, серебристая, но тусклая и комковатая, наподобие куска алюминиевой фольги, свернутого в трубочку.

– И мы будем танцевать, танцевать, танцевать…

Она стала покачиваться, напевая мелодию, которая, вероятно, звучала у нее в голове. Именно эту мелодию я слышала раньше; она плыла по холодному лабиринту коридоров. Название ускользало от меня, как бы старательно я ни пыталась его припомнить. По‑видимому, пластинка давно остановилась, однако Юнипер продолжала крениться в разные стороны, ее глаза были закрыты, щеки горели, как у юной женщины в ожидании любви.

Однажды я работала над книгой, в которой пожилая пара рассказывает историю своей совместной жизни. У женщины нашли болезнь Альцгеймера, но мучительное угасание еще не началось, и они решили записать свои воспоминания, пока те не разлетелись, словно поблекшие листья с осеннего дерева.

Проект занял шесть месяцев, в течение которых я наблюдала, как она беспомощно погружается сквозь забвение в пустоту.

Ее муж стал «тем мужчиной», и яркая, забавная женщина с сочным языком, которая спорила, усмехалась и перебивала, навеки затихла.

Я была знакома со слабоумием, но это явно не тот случай. Юнипер была какой угодно, только не пустой, и она почти ничего не забыла. И все же что‑то случилось; она определенно была не в себе. Все мои знакомые пожилые женщины рано или поздно признавались, с разной степенью тоски, что в душе им по‑прежнему восемнадцать. Однако это неправда. Мне всего тридцать, и я сужу по себе. Прожитые годы оставляют свой след: блаженное чувство юной неуязвимости тает, и ответственность ложится на плечи тяжким бременем.

Но с Юнипер все было иначе. Она искренне не понимала, что состарилась. В ее сознании по‑прежнему бушевала война и, судя по тому, как она раскачивалась, гормоны. Она была совершенно невероятным гибридом, старая и юная, красивая и гротескная, здесь и там. Эффект был потрясающим и жутким, и я испытала внезапный приступ отвращения, который немедленно сменился глубоким стыдом за то, что я поддалась столь недоброму чувству…

Юнипер схватила меня за запястья; глаза ее широко распахнулись.

– Ну конечно! – воскликнула она и поймала смешок сетью длинных бледных пальцев. – Тебе ведь уже известно о Томе. Если бы не ты, мы никогда бы не встретились!

Что бы я ни собиралась ответить, меня перебил звон часов, которые начали отбивать время по всему замку. Что за жуткая симфония! Часы комната за комнатой отмечали прошедшее время, перекликаясь друг с другом. Они загудели в самой глубине моего тела, отчего кожа мгновенно покрылась холодным потом, и я совершенно лишилась присутствия духа.

– Мне правда пора, Юнипер, – хрипло выдавила я, когда часы наконец умолкли.

За спиной раздался легкий шорох, и я обернулась в надежде увидеть Перси.

– Пора? – Лицо Юнипер опечалилось. – Но ты только что пришла. Куда ты собралась?

– Обратно в Лондон.

– В Лондон?

– Я там живу.

– Лондон.

В этот миг с ней случилась перемена, стремительная, как грозовая туча, и такая же зловещая. Она с неожиданной силой схватила меня за руку, и я увидела то, чего раньше не замечала: небрежную паутину шрамов, посеребренных временем, на ее бледных запястьях.

– Возьми меня с собой.

– Я… я не могу.

– Но это единственный способ. Мы поедем и найдем Тома. Он, наверное, там, в своей маленькой квартирке, сидит у окна…

– Юнипер…

– Ты обещала, что поможешь мне. – Ее голос был напряженным, полным ненависти. – Почему ты не помогаешь мне?

– Простите? Я не…

– Ты же моя подруга; ты обещала, что поможешь. Почему ты не пришла?

– Юнипер, кажется, вы меня с кем‑то путаете…

– Ах, Мередит, – прошептала она, дыша табаком и старостью. – Я совершила ужасный, ужасный поступок.

Мередит. Мой желудок свело спазмом, как будто резиновую перчатку слишком быстро вывернули наизнанку.

Торопливые шаги, и появилась собака, а следом за ней – Саффи.

– Юнипер! Ах, Джун, вот ты где.

Когда она подошла к сестре, на ее лице отразилось облегчение. Она осторожно обняла Юнипер и тут же отстранилась, изучая ее лицо.

– Тебе не следует так убегать. Я очень волновалась; искала повсюду. Не знала, куда ты запропастилась, мое солнышко.

Юнипер дрожала; я, вероятно, тоже. Мередит… Имя матери звенело у меня в ушах, резкое и назойливое, как гудение москитов. Я уверяла себя, что это ерунда, совпадение, бессмысленные бредни печальной сумасшедшей старухи, но я плохая лгунья и не имела ни малейшего шанса себя обмануть.

Когда Саффи убрала упавшие пряди со лба Юнипер, появилась Перси. Она резко остановилась, опираясь на трость и озирая представшую сцену. Близнецы обменялись взглядами – точно такие же взгляды озадачили меня часом раньше в желтой гостиной, но на этот раз Саффи первой отвела глаза. Она чудом сумела расплести узел рук Юнипер и крепко сжала ладонь младшей сестры.

– Спасибо, что побыли с ней. – Ее голос дрожал. – Весьма любезно с вашей стороны, Эдит…

– Э‑дит, – эхом отозвалась Юнипер, не глядя в мою сторону.

– …иногда у нее в уме все путается, она убегает и бродит по замку. Мы пристально следим за ней, но…

Саффи осеклась и качнула головой, ее жест означал невозможность прожить жизнь за другого.

Не найдя подходящего ответа, я кивнула. Мередит. Имя моей матери. Мои мысли, сотни мыслей разом бросились против течения времени, выискивая разгадку в последних нескольких месяцах, пока не прибыли en masse[12] в родительский дом. Морозный февральский день, неприготовленный цыпленок, доставка письма, которое заставило маму плакать.

– Э‑дит, – повторила Юнипер, – Э‑дит, Э‑дит…

– Да, милая, – подтвердила Саффи, – это Эдит. Она пришла в гости.

И меня наконец осенило: мама лгала, утверждая, что письмо Юнипер ничего не значит, точно так же, как лгала о нашем визите в Майлдерхерст. Но почему? Что произошло между мамой и Юнипер Блайт? Если верить Юнипер, мама дала обещание, которое не сдержала; что‑то связанное с женихом Юнипер, Томасом Кэвиллом. Если дело в этом и правда действительно так ужасна, как предполагает Юнипер, в письме могли содержаться обвинения. Проблема в этом? Мама плакала из‑за подавленного чувства вины?

Впервые с тех пор, как я приехала в Майлдерхерст, мне захотелось поскорее избавиться от дома и его застарелого горя, увидеть солнце, почувствовать ветер на лице и вдохнуть что‑то отличное от запаха прогорклой грязи и нафталиновых шариков. Остаться наедине с этой новой загадкой и попытаться ее распутать.

– Надеюсь, она не обидела вас… – Саффи продолжала оправдываться; сквозь вихрь моих мыслей ее голос доносился как бы издали, с другой стороны тяжелой, массивной двери. – Она ничего такого не имела в виду. Иногда она говорит забавные вещи, чепуху, бессмыслицу…

Ее голос стих, и повисла напряженная пауза. Саффи наблюдала за мной, в ее глазах крылись невысказанные чувства, и я догадалась, что ее тяготит не только забота о сестре. На ее лице было написано что‑то еще, особенно когда она вновь взглянула на Перси. Страх – осознала я. Они были напуганы, обе.

Тогда я посмотрела на Юнипер, которая пряталась за скрещенными руками. Мне показалось, или она стояла особенно тихо, внимательно слушая, ожидая, как я отреагирую, что им отвечу?

Я мужественно улыбнулась, наивно надеясь, что улыбка сойдет за небрежную, и пожала плечами.

– Да мы особо не общались. Я просто восхищалась ее прелестным платьем.

Окружающий воздух словно сдвинулся от облегчения, испытанного близнецами. Профиль Юнипер ничуть не изменился, и в мою душу закралось смутное, странное подозрение, что я совершила ошибку. Возможно, мне следовало быть честной, пересказать близнецам признание Юнипер, причину ее расстройства. Но я до сих пор не упомянула о своей маме и ее эвакуации и сомневалась, что смогу подобрать нужные слова…

– Мэрилин Кенар приехала, – резко сообщила Перси.

– Ну почему все вечно происходит одновременно? – посетовала Саффи.

– Она отвезет вас обратно в фермерский дом. Говорит, вам пора в Лондон.

– Да, – подтвердила я.

«Слава богу».

– Очень жаль, – заметила Саффи; благодаря неподдельным усилиям и, полагаю, годам практики ее голос прозвучал совершенно обыденно. – Мы собирались предложить вам чашечку чая. У нас так мало гостей.

– В следующий раз, – пообещала Перси.

– Да, – добавила Саффи. – В следующий раз.

«Маловероятно, что пригласят».

– Спасибо за экскурсию…

Перси повела меня назад по таинственному пути, к миссис Кенар и нормальной жизни, а Саффи и Юнипер удалились в противоположном направлении, их голоса катились вдоль каменных стен.

– Прости, Саффи, прости, прости, прости. Я просто… я забыла…

Слова перешли в рыдания. Плач был таким горьким, что мне захотелось зажать уши ладонями.

– Дорогая, ни к чему так расстраиваться.

– Но я совершила ужасный поступок, Саффи. Ужасный, ужасный поступок.

– Чепуха, милочка, выкинь это из головы. Пойдем выпьем чаю?

От терпения и доброты в голосе Саффи у меня сжалось сердце. Пожалуй, именно тогда я впервые осознала, как бесконечно долго они с Перси рассыпались в подобных заверениях, стирали беспокойство со стареющего лба своей младшей сестры с той же самой рассудительной заботой, какую родители выказывают детям, но без надежды, что с годами бремя станет легче.

– Мы переоденем тебя во что‑нибудь удобное, и все вместе выпьем чаю. Ты, я и Перси. После чашечки хорошего крепкого чая все выглядит намного проще, не правда ли?

 

Миссис Кенар ждала под куполообразным потолком у входа в замок, изнемогая от груза вины. Она рассыпалась в извинениях перед Перси Блайт, страдальчески гримасничая и понося несчастных, ничего не подозревающих деревенских жителей, которые ее задержали.

– Успокойтесь, миссис Кенар, – произнесла Перси повелительным тоном, словно викторианская няня обратилась к надоедливому подопечному. – Я с удовольствием провела экскурсию сама.

– Ну конечно, не сомневаюсь. В память о былых временах. Полагаю, вам понравилось…

– Именно.

– Такая жалость, что экскурсии закончились. Конечно, это вполне естественно, и вы с мисс Саффи молодцы, что проводили их так долго, особенно учитывая, что вам приходится столько…

– Да‑да. – Перси Блайт выпрямилась, и я внезапно поняла, что она не любит миссис Кенар. – А теперь прошу меня простить.

Она кивнула в сторону открытой двери, мир за которой казался более ярким, шумным и стремительным, чем когда я покинула его.

– Спасибо, – успела вставить я, – что показали мне свой прекрасный дом.

Перси разглядывала меня на мгновение дольше, чем требовалось, затем пошла прочь по коридору, тихо постукивая тростью. Через несколько шагов она остановилась и обернулась, почти скрытая завесой полумрака.

– Знаете, он был прекрасен. Давным‑давно. Прежде.

 

1

 

 

Октября 1941 года

 

Одно было ясно: луны сегодня ночью не будет. Небо, словно вышедшее из‑под мастихина художника, катилось густой лавиной серого, белого и желтого. Перси лизнула папиросную бумагу и утрамбовала самокрутку, покатав ее меж пальцев, чтобы не развалилась. Над головой прогудел аэроплан, чужой патрульный самолет, направляющийся вдоль побережья на юг. Разумеется, им надо было кого‑то послать, но ему нечего будет докладывать, не в такую ночь, не сейчас.

Прислонившись к фургону, Перси стояла и следила за полетом аэроплана, щурясь по мере того, как коричневое насекомое становилось все меньше и меньше. Она зевнула от напряжения и потерла глаза, пока они приятно не заныли. Когда она снова их открыла, самолета уже не было.

– Эй! Нечего опираться на мой полированный капот и крылья, ты их попортишь.

Перси повернулась и облокотилась о крышу фургона. Дот, усмехаясь, выскочила из станции.

– Скажи спасибо, – крикнула Перси. – Если бы не я, ты бы изнывала от безделья в следующую смену.

– Это точно. Командир заставил бы меня стирать кухонные полотенца.

– Или устроил очередную демонстрацию носилок для старост. – Перси вздернула бровь. – Что может быть лучше?

– Например, штопать шторы затемнения.

– Ужас какой, – поморщилась Перси.

– Поторчишь здесь еще немного – и станешь настоящей рукодельницей, – предостерегла Дот, подходя к Перси. – Все равно больше нечего делать.

– Значит, есть новости?

– Ребята из ВВС только что прислали сообщение. На горизонте чисто, сегодня ничего не будет.

– Как я и подозревала.

– Дело не только в погоде. По словам командира, вонючие боши слишком увлечены походом на Москву, чтобы возиться с нами.

– Ну и глупо. – Перси осмотрела свою сигарету. – Зима наступает быстрее, чем они.

– Полагаю, ты все равно собираешься болтаться поблизости и путаться у нас под ногами – мало ли, фрицы неожиданно скинут рядом бомбу!

– Была такая мысль. – Перси засунула сигарету в карман и перекинула сумку через плечо. – Но я передумала. Сегодня даже вторжение не заставит меня остаться.

Дот широко распахнула глаза.

– Что так? Какой‑нибудь красавчик пригласил тебя на танцы?

– Увы, нет; но событие все равно хорошее.

– Какое же?

Подъехал автобус, и Перси пришлось перекрикивать рев мотора, забираясь в салон.

– Сегодня вечером приезжает моя младшая сестра.

 

Перси не больше других любила войну – тем более, что у нее было множество возможностей лицезреть ее ужасы, – и потому никогда и ни за что не говорила вслух о странном зернышке разочарования, которое зрело у нее глубоко внутри с тех пор, как ночные налеты прекратились. Она понимала совершенную нелепость ностальгии по временам смертельной опасности и разрушений; любые чувства, кроме осторожного оптимизма, были чертовски близки к кощунству, и все же нездоровая ярость мешала ей уснуть в последние месяцы, а уши настороженно прислушивались к тихим ночным небесам.

Если Перси чем и гордилась, так это своей способностью проявлять прагматизм во всем… Господу известно, кто‑то ведь должен… вот почему она решила Докопаться До Сути Происходящего. Найти способ остановить маленькие часы, которые угрожающе тикали в ее груди, не имея возможности пробить время. Несколько недель, старательно скрывая признаки внутреннего беспокойства, Перси оценивала ситуацию, наблюдая за своими ощущениями с разных углов, пока наконец не пришла к выводу, что, вне всяких сомнений, отчасти лишилась рассудка.

Этого следовало ожидать; безумие было чем‑то вроде фамильного наследия, наравне с художественными способностями и длинными руками и ногами. Перси надеялась его избежать, но не удалось. Гены взяли свое. И если честно, разве она не подозревала, что ее собственное помешательство – вопрос времени?

Конечно, это папа во всем виноват, в особенности страшные истории, которые он рассказывал в ту пору, когда они были такими маленькими, что он легко подхватывал их на руки, такими доверчивыми, что охотно сворачивались в клубочек на его широких теплых коленях. Истории из прошлого семьи, о клочке земли, который стал Майлдерхерстом, который голодал и процветал, взлетал и падал в течение столетий, страдал от наводнений, возделывался и служил притчей во языцех. О зданиях, которые сгорели и были восстановлены заново, сгнили и были разграблены, вызывали трепет и были забыты. О людях, которые еще до их рождения называли замок домом, о периодах завоеваний и очищений, которые слоями застелили почву Англии и полы их собственного любимого дома.

История в устах искусного рассказчика – несомненно, могущественная сила, и все лето после отъезда папы на Первую мировую, когда Перси было восемь или девять лет, ей снились яркие сны о захватчиках, лавиной катящихся к их дому. Она заставляла Саффи, и та помогала ей строить форты на деревьях Кардаркерского леса, запасать оружие и отсекать головы молодым деревцам, которые вызывали ее недовольство. Тренироваться, чтобы быть готовыми, когда настанет их время исполнить свой долг, защитить замок и его земли от нахлынувших орд…

Автобус, громыхая, завернул за угол, и Перси закатила глаза, глядя на свое отражение. Конечно, это глупо. Девические фантазии – одно, но настроение взрослой женщины не должно подчиняться их отголоскам. Это действительно очень печально. Она с раздражением фыркнула и повернулась спиной к отражению.

Поездка заняла немало времени, намного больше обычного, такими темпами хорошо бы поспеть домой к десерту, что бы он собой ни представлял. Грозовые облака копились, темнота угрожала обрушиться в любое мгновение, и автобус, лишенный мало‑мальски порядочных фар, жался к обочине и был наготове. Она взглянула на часы: уже половина пятого. Юнипер должна приехать в половине седьмого, молодой человек – в семь, а Перси обещала вернуться к четырем. Несомненно, парень из мер противовоздушной обороны был в своем праве, когда остановил автобус для случайной проверки, но именно сегодня вечером у нее были дела поважнее. Например, обеспечить трезвый подход к приготовлениям в Майлдерхерсте.

Какими только трудами не нагрузила себя Саффи в течение дня! Добра не жди – решила Перси. Добра не жди, это точно. Никто не хлопочет по дому так охотно, как Саффи, и когда Юнипер сообщила, что пригласила загадочного гостя, не осталось ни малейшего шанса, что Событие, как его позже назовут, избегнет пристального внимания Серафины Блайт. В какой‑то момент даже предлагалось распаковать оставшиеся от бабушки канцелярские принадлежности «Корокейшн» и надписать карточки для рассадки за столом, однако Перси возразила, что для компании из четырех человек, трое из которых – сестры, подобные старания совершенно излишни.

По ее плечу постучали, и Перси осознала, что маленькая старушка рядом с ней протягивает открытую жестянку и предлагает запустить руку внутрь.

– Мой личный рецепт, – промолвила старушка чистым, пронзительным голосом. – Почти без масла, но в целом очень даже неплохо, хотя нахваливать саму себя неприлично.

– О! – откликнулась Перси. – Нет. Спасибо. Я не могу. Оставьте себе.

– Не стесняйтесь.

Леди погремела жестянкой под носом у Перси, одобрительно кивая при виде ее формы.

– Ну хорошо.

Перси выбрала печенье и откусила кусочек.

– Очень вкусно, – подтвердила она, молча оплакивая старые добрые деньки, когда масло было в изобилии.

– Так вы работаете в корпусе медсестер?

– Вожу машину скорой помощи. Во время бомбежек, естественно. В последнее время – все больше намываю.

– Уверена, что вы найдете, куда приложить усилия. Вас, молодежь, не остановишь. – В глазах старушки забрезжила идея, отчего они широко распахнулись. – Ну конечно, вы должны войти в один из швейных кружков! Моя внучка трудится в «Строчащих Сьюзен» у нас в Крэнбруке, и эти девочки делают большое дело, уж поверьте.

Перси была вынуждена согласиться, что идея неплоха, если отбросить вздор насчет иголки и нитки. Возможно, ей следует направить энергию в новое русло: поступить шофером к правительственному чиновнику, научиться обезвреживать бомбы или водить самолет, стать советником по сбору утильсырья. Что угодно. Возможно, тогда она немного успокоится. Перси против воли начала подозревать, что Саффи была права все эти годы: она ремонтник. Лишенная инстинкта созидания, но склонная чинить, она была счастлива лишь тогда, когда искусно латала дыры. Какая невыносимо унылая мысль!

Автобус с грохотом завернул за очередной угол; наконец впереди показалась деревня. Когда они подъехали ближе, Перси заметила свой велосипед, прислоненный к старому дубу у почты, где она оставила его сегодня утром.

Еще раз поблагодарив за печенье и торжественно пообещав заглянуть в местный швейный кружок, она высадилась и помахала вслед общительной старушке и автобусу, покатившему в Крэнбрук.

После того как автобус выехал из Фолкстона, поднялся ветер, и Перси засунула руки в карманы брюк, улыбнувшись суровым мисс Блетем, которые хором затаили дыхание и прижали к сердцу пакеты, прежде чем кивнуть в ответ и поспешить домой. Война началась два года назад, но для некоторых вид женщины в брюках все еще возвещал зарю апокалипсиса, не говоря уже о злодеяниях в краях ближних и дальних. Перси воспряла духом и задумалась, хорошо ли обожать свою форму еще больше за тот эффект, который она оказывает на всех мисс блетем мира.

Время было позднее, но оставались все шансы, что мистер Поттс еще не заезжал в замок. Перси не сомневалась, что в деревне да и во всей стране мало мужчин, кто служил бы в войсках местной обороны с таким усердием, как мистер Поттс. Он так старательно защищал нацию, что всякий, кого он не останавливал хотя бы раз в месяц для проверки документов, считал, что им пренебрегают. То, что подобное рвение оставило деревню без надежной почтовой службы, мистер Поттс, по‑видимому, рассматривал как печальную, но необходимую жертву.

Когда Перси вошла, над дверью звякнул колокольчик, и миссис Поттс вскинула глаза из‑за груды бумаг и конвертов. Своим поведением она напоминала кролика, застигнутого врасплох на грядках, и еще больше усилила это впечатление, шмыгнув носом. Перси постаралась скрыть веселье за напускной суровостью, которая, в конце концов, была ее фирменным блюдом.

– Ну‑ну, – произнесла почтмейстерша, приходя в себя со скоростью, которая свидетельствовала о богатом опыте мелкого жульничества. – Никак мисс Блайт.

– Доброе утро, миссис Поттс. Есть что‑нибудь для нас?

– Сейчас посмотрю, если вы не возражаете.

Сама мысль о том, что миссис Поттс не досконально знакома со всей дневной перепиской, казалась смехотворной, но Перси подыграла.

– Конечно, спасибо, – поблагодарила она, когда почтмейстерша отправилась рыться в коробках на заднем столе.

Громко пошуршав бумагами, миссис Поттс выудила небольшую стопку разнообразных конвертов и воздела над головой.

– Вот они где. – Она триумфально вернулась за стойку. – Пакет для мисс Юнипер… от вашей подопечной из Лондона, судя по виду; наверное, малышка Мередит рада‑радехонька вернуться домой?

Перси нетерпеливо кивнула, и миссис Поттс продолжила:

– …письмо для вас, надписанное от руки, и письмо для мисс Саффи, напечатанное на машинке.

– Превосходно. Можно уже не читать.

Миссис Поттс аккуратно выложила письма на стойку, но не отпустила.

– Надеюсь, в замке все хорошо, – сказала она с чувством, которого совершенно не требовал столь безобидный вопрос.

– Прекрасно, благодарю вас. А теперь, если позволите…

– Более того, судя по слухам, вас скоро можно будет поздравить.

Перси раздраженно вздохнула.

– Поздравить?

– Свадебные колокола, – пояснила миссис Поттс в своей отточенной назойливой манере, сумев одновременно похвастаться неправедно приобретенным знанием и жадно потребовать большего. – В замке.

– Сердечно благодарю, миссис Поттс, но, увы, сегодня я помолвлена не больше, чем вчера.

Почтмейстерша немного постояла, размышляя, и звонко рассмеялась.

– О! Ну вы и штучка, мисс Блайт! Помолвлена не больше, чем вчера, – это надо запомнить. – Изрядно повеселившись, она успокоилась, достала из кармана юбки небольшой, обшитый кружевом платочек и промокнула глаза. – Однако я имела в виду не вас.

– Не меня? – притворно удивилась Перси.

– О нет, боже упаси, не вас и не мисс Саффи. Я знаю, что вы обе не намерены покидать нас, благослови вас Господь. – Она еще раз вытерла щеки. – Я говорю о мисс Юнипер.

Невольно Перси заметила, как имя ее младшей сестры заискрило на устах сплетницы. В самих его звуках таилось электричество, и миссис Поттс была его природным проводником. Люди всегда любили обсудить Юнипер, даже когда она была девочкой. Сестра лишь разжигала сплетниц; ребенок с привычкой терять сознание от возбуждения заставлял окружающих понижать голоса и рассуждать о дарах и проклятиях. Поэтому все ее детство любое странное или необъяснимое событие в деревне – загадочное исчезновение постиранного белья миссис Флеминг, последующее щеголяние пугала фермера Джейкоба в женских панталонах, вспышку свинки – досужие языки рано или поздно приписывали Юнипер так же верно, как мухи летят на мед.

– Мисс Юнипер и некий молодой человек? – не унималась миссис Поттс. – Я слышала, в замке ведутся большие приготовления? Парень, с которым она познакомилась в Лондоне?

Сама идея была абсурдной. Юнипер не создана для брака; сердце младшей сестры принадлежало поэзии. Перси хотела было посмеяться над жадным вниманием миссис Поттс, однако взглянула на часы и передумала. Разумное решение; не хватало только увязнуть в дискуссии о переезде Юнипер в Лондон. Тем более что Перси могла невольно проболтаться, какое беспокойство вызвала в замке эскапада Юнипер. Гордость не позволит ей подобного.

– Мы действительно ждем к ужину гостя, миссис Поттс, но хотя он действительно гость, а не гостья, никакой он не поклонник. Просто знакомый из Лондона.

– Знакомый?

– Всего лишь.

Миссис Поттс сощурилась.

– Так значит, свадьбы не будет?

– Нет.

– А то мне известно из верного источника, что предложение было сделано и принято.

Все прекрасно знали, что «верный источник» миссис Поттс заключался в тщательном отслеживании писем и телефонных звонков, подробности которых она бурно обсуждала со множеством местных сплетниц. Хотя Перси не заходила так далеко и не осмелилась бы подозревать почтенную женщину в том, что та вскрывает конверты над паром, прежде чем отправить по назначению, некоторые жители деревни именно так и считали. Однако в данном случае писем было крайне мало (и они не могли распалить любопытство миссис Поттс, поскольку Мередит оставалась единственной корреспонденткой Юнипер), равно как и оснований для слухов.

– Полагаю, я бы знала, миссис Поттс, – отрезала Перси. – Будьте уверены, это всего лишь ужин.

– Особенный ужин?

– О, в наши времена каждый ужин – особенный, – отшутилась Перси. – Никогда не угадаешь, вдруг это в последний раз.

Она выхватила письма из рук почтмейстерши и в этот миг углядела стеклянные банки, которые раньше стояли на стойке. Кислые леденцы и ириски закончились, но на дне одной из банок лежал довольно жалкий кусочек окаменевшей помадки «Эдинбургская скала». Перси терпеть не могла «Эдинбургскую скалу», зато Юнипер ее обожала.

– Можно, я заберу у вас остатки помадки?

Миссис Поттс с кислым выражением лица выковыряла помадку из банки и запихала в пакет из оберточной бумаги.

– Шесть пенсов.

– Да что вы, миссис Поттс! – Перси осмотрела маленький липкий пакетик. – Не будь мы такими добрыми друзьями, я бы решила, что вы пытаетесь на мне нажиться.

Лицо почтмейстерши вспыхнуло от негодования, и она принялась все отрицать.

– Конечно, я шучу, миссис Поттс. – Перси протянула деньги, засунула письма и помадку в сумку и небрежно улыбнулась почтмейстерше. – До свидания. Специально для вас я осведомлюсь у Юнипер о ее планах, но, подозреваю, вы узнаете раньше меня, если будет о чем узнавать.

 

2

 

Разумеется, лук очень важен, но это никак не меняло того факта, что его листья совершенно не годятся для цветочной композиции. Саффи осмотрела хилые зеленые перья, которые только что срезала, повертела так и сяк, сощурилась, на случай если это поможет, и призвала на помощь фантазию, представляя их на столе. В бабушкиной фамильной французской хрустальной вазе они смотрелись на редкость убого; возможно, следует добавить капельку чего‑нибудь цветного, чтобы скрыть их происхождение? Или… ее мысли понеслись вскачь, и она пожевала губу, как всегда, когда впереди брезжила грандиозная идея… что, если развить тему, добавить немного листьев фенхеля и цветов кабачка и объявить это шуткой на тему дефицита?

Она со вздохом уронила руку, крепко сжимая никнущие перья, и печально покачала головой. Какие только бредовые мысли не придут на ум отчаявшемуся человеку! Ростки лука ни на что не пригодны, они не только безнадежно унылы, но и чем дальше, тем больше источают гнусный запах, подозрительно похожий на запах старых носков. Запах, с которым Саффи близко познакомилась благодаря войне и в особенности благодаря одержимости войной своей сестры‑близнеца. Нет уж. После четырех месяцев жизни в Лондоне, вращения в умнейших кругах Блумсбери, воздушных тревог и ночевок в убежище Юнипер заслуживает большего, чем аромат грязного белья.

Не говоря уже о госте, которого она пригласила самым загадочным образом. Юнипер не привлекала сердца – юная Мередит оказалась единственным неожиданным исключением, – но Саффи умела читать между строк, и хотя строки Юнипер были корявыми даже в лучшие времена, она поняла, что молодой человек проявил доблесть и тем заслужил расположение Юнипер. Следовательно, приглашение было демонстрацией благодарности семьи Блайт, и все должно пройти идеально. Саффи еще раз оценила ростки лука и убедилась, что они определенно далеки от идеала. Но выбрасывать их нельзя – это поистине кощунство! Лорд Вултон[13] пришел бы в ужас. Она положит их в какое‑нибудь блюдо, но не сегодня. Лук и его последствия годятся только для бедняков.

Саффи безутешно вздохнула, потом еще раз, потому что ощущение ей понравилось, и пошла обратно к дому, как обычно радуясь тому, что тропинка не ведет через парадные сады. Она бы этого не вынесла; когда‑то сады были великолепны. Настоящая трагедия, что столько цветочных садов нации заброшено или отдано под выращивание овощей. Если верить последнему письму Юнипер, не только цветы аллеи Роттен‑роу в Гайд‑парке расплющены под огромными грудами дерева, железа и кирпича – обломками бог знает какого несметного количества домов, – но и вся южная сторона парка теперь нарезана под огороды. Необходимость, признавала Саффи, но оттого не менее трагическая. Нехватка картофеля вызывает бурчание в животе, а отсутствие красоты ожесточает душу.

Впереди порхала поздняя бабочка, складывая и раскрывая крылья, как зеркальные половинки каминных мехов. То, что подобное совершенство и подобный покой существует и тогда, когда человечество стремится обрушить небо себе на голову… что ж, это поистине чудо. Лицо Саффи просветлело; она протянула палец, но бабочка не обращала внимания, то взмывала, то опускалась, изучая коричневые плоды мушмулы. Вне всяких сомнений – настоящее чудо! Саффи с улыбкой побрела дальше к замку и нырнула в сучковатую беседку из глицинии, стараясь не зацепиться волосами.

Мистеру Черчиллю следовало бы вспомнить, что войны выигрываются не пулями едиными, и наградить тех, кто сумел сберечь красоту, когда мир вокруг разлетался на уродливые осколки. «Медаль Черчилля за сохранение красоты в Англии – неплохо звучит», – подумала Саффи. Когда она упомянула об этом недавно за завтраком, Перси ухмыльнулась с неизбежным самодовольством человека, который много месяцев спускался в воронки от бомб, зарабатывая свою собственную медаль за отвагу, но Саффи не считала это глупостью. Более того, она сочиняла письмо в «Таймс» на данную тему. Суть письма: красота очень важна, точно так же, как живопись, литература и музыка; особенно теперь, когда цивилизованные нации вынуждают друг друга совершать все более варварские поступки.

Саффи всегда обожала Лондон. Ее планы на будущее зависели от его сохранности, и каждую сброшенную бомбу она воспринимала как личное оскорбление. Когда налеты были в полном разгаре и рокот зениток, вой сирен и непростительные взрывы были верными ночными спутниками, она яростно грызла ногти – отвратительная привычка, в которой она винила лично Гитлера, – гадая, возможно ли страдать еще больше, оттого что отсутствовал в городе, когда разразилось несчастье, точно так же, как тревога матери за раненого сына усиливается с расстоянием. С самого детства Саффи казалось, что ее жизненный путь пролегает не через топкие поля или древние камни Майлдерхерста, а вьется среди парков и кафе, ученых бесед Лондона. Когда они с Перси были маленькими, после того как их мать сгорела, но до рождения Юнипер… когда их еще было трое… папа каждый год брал их в Лондон пожить в доме в Челси. Они были совсем малышками; время еще не обточило их, отполировав различия и заострив мнения, и с ними обращались как с копиями друг друга… да и сами они считали себя таковыми. И все же в Лондоне Саффи ощутила в душе самые начатки разделения, скрытые, но мощные. В то время как Перси, подобно отцу, вздыхала по широким зеленым лесам родины, Саффи оживала в городе.

За спиной раздался грубый грохот, и Саффи застонала, не желая оборачиваться и видеть тяжелые тучи, которые, как она знала, злорадствовали у нее за плечом. Из всех персональных лишений войны особенно жестоким ударом было исчезновение регулярного прогноза погоды по радио. Саффи хладнокровно встретила сокращение времени, отведенного на чтение, согласившись, что Перси будет приносить из абонементного отдела библиотеки одну книгу в неделю вместо прежних четырех. Она смиренно отказалась от шелковых платьев в пользу практичных сарафанов. Она приняла как должное потерю слуг, которые разбежались, словно крысы с тонущего корабля, и свое последующее вступление в должность главного повара, уборщицы, прачки и садовника. Но попытки Саффи овладеть премудростями английской погоды встретили достойное сопротивление. Несмотря на целую жизнь, проведенную в Кенте, она не обладала инстинктами сельской женщины; хуже того, в ней обнаружилось противоположное умение – развешивать белье и бродить по полям в те самые дни, когда собирался дождь.

Саффи зашагала быстрее, почти побежала, стараясь не обращать внимания на луковый запах, который, казалось, становился тем сильнее, чем быстрее она шла. Одно было ясно: когда война закончится, Саффи навсегда оставит деревенскую жизнь. Перси об этом еще не знала – для подобной новости нужно правильно выбрать время, – но Саффи переедет в Лондон. Там она найдет себе квартирку на одного. У нее не было личной мебели, хотя это небольшая беда; в подобных вопросах Саффи полагалась на провидение. Одно было ясно: она ничего не возьмет с собой из Майлдерхерста. Все ее вещи будут новыми; она начнет жизнь заново, почти на два десятилетия позже, чем собиралась, но тут уж ничего не поделаешь. Она стала старше, сильнее, и на этот раз ее не остановит никакое давление.

Хотя ее намерения оставались тайной, Саффи просматривала страницы с объявлениями о сдаче жилья в субботней «Таймс», чтобы быть во всеоружии, когда представится возможность. Она подумывала о Челси и Кенсингтоне, но предпочла бы одну из площадей эпохи короля Георга в Блумсбери, на расстоянии пешей прогулки от Британского музея и магазинов Оксфорд‑стрит. Она надеялась, что Юнипер тоже обоснуется в Лондоне и поселится по соседству; конечно, Перси сможет заглядывать в гости. Впрочем, она будет оставаться не больше чем на ночь, потому что не выносит спать в чужой постели и к тому же считает своим долгом находиться рядом с замком и подпирать его, пусть даже собственным телом, если он начнет рушиться.

В мыслях Саффи часто навещала свою квартирку, особенно когда Перси разгуливала по коридорам замка, бранясь по поводу облупившейся краски и просевших балок, проклиная каждую новую трещину в стенах. Саффи закрывала глаза и распахивала дверь в свой собственный дом. Он будет маленьким, простым и очень чистым – об этом она лично позаботится, – и в нем будут царить запахи восковой полировки и уксуса. Саффи сжала перья лука в кулаке и еще прибавила шаг.

Стол у окна, пишущая машинка «Оливетти», в углу – миниатюрная стеклянная ваза – в крайнем случае, подойдет старая, но симпатичная бутылка – с единственным цветком в самом блеске его красоты, который она будет менять каждый день. Радио станет ее единственным товарищем, и в течение дня она будет отрываться от пишущей машинки, чтобы послушать прогнозы погоды, ненадолго покидая мир, который станет создавать страница за страницей, и выглянуть в окно на бездымное лондонское небо. Солнце погладит ее по руке, прольется в ее крошечный дом, засверкает на полированной мебели. По вечерам она будет читать библиотечные книги, еще немного работать над своим текущим проектом и слушать Грейси Филдс[14] по радио, и никто не станет бормотать из соседнего кресла, что это сплошь сентиментальная чепуха.

Саффи остановилась, прижала ладони к разгоряченным щекам и вздохнула от удовольствия. Мечты о Лондоне, о будущем привели ее прямо на задворки замка; более того, она поспела раньше дождя.

Взгляд на курятник немного приглушил ее радость. Как ей жить без своих девочек? Может, получится забрать их с собой? Несомненно, в ее будущем садике найдется место для небольшого выводка… надо просто добавить этот обязательный пункт к своему списку. Саффи отворила калитку и протянула руки:

– Здравствуйте, мои дорогие. Как поживаете?

Хелен‑Мелон взъерошила перья, но не сдвинулась с насеста, а Мадам даже не стала отрывать глаз от грязи.

– Выше нос, девочки. Я пока никуда не уехала. Сначала надо выиграть целую войну.

Этот призыв к сплочению не оказал подбадривающего эффекта, на который надеялась Саффи, и ее улыбка увяла. Хелен уже третий день ходила как в воду опушенная, а Мадам обычно молчала как рыба. Молоденькие курочки во всем подражали старшим, так что настроение в курятнике было определенно мрачным. Саффи привыкла к такому унынию во время налетов; куры чувствительны не меньше людей и так же подвержены беспокойству, а бомбы падали без остановки. В итоге она стала брать всех восьмерых с собой в убежище на ночь. Конечно, они не слишком благоухали, но результат всех устроил; куры снова начали нестись, а Саффи была рада компании, поскольку Перси редко ночевала дома.

– Иди ко мне, – заворковала Саффи, хватая Мадам в объятия. – Не будь злюкой, милая. Это просто гроза собирается, ничего более.

Теплое пернатое тельце расслабилось лишь на мгновение, прежде чем курица захлопала крыльями и неуклюже вырвалась на свободу, где снова принялась копошиться в грязи.

Саффи отряхнула руки и подбоченилась.

– Все настолько плохо? Что ж, тогда остается только одно.

Покормить. Единственный метод в ее арсенале, который гарантированно поднимет им настроение. Ее девочки – настоящие обжоры, и в этом нет ничего плохого. Вот бы все проблемы мира решались при помощи вкусного блюда. Обычно они ужинали позже, но сейчас настал критический момент: стол в гостиной еще не накрыт, сервировочная ложка пропала без вести, Юнипер и ее гость нагрянут с минуты на минуту… а еще нужно наставить Перси на путь истинный, так что кучка сердитых кур ей совершенно ни к чему. Вот. Это практичное решение. Куры должны вести себя прилично. А то, что Саффи безнадежно мягкотела, здесь совершенно ни при чем.

По углам кухни скопился жар дня, проведенного за чудесным сотворением ужина из того, что нашлось в кладовой или удалось выпросить на соседних фермах, и Саффи оттянула ворот блузки, чтобы немного остыть.

– Так, – разволновалась она, – на чем я остановилась?

Она подняла крышку кастрюли, дабы убедиться, что заварной крем не исчез за время ее отсутствия; по пыхтению плиты предположила, что пирог еще печется; затем заметила старый деревянный ящик, который не годился для своего первоначального предназначения, но прекрасно подходил для нового.

Саффи оттащила его в дальний угол кладовой и забралась наверх, стоя на цыпочках на самом краю. Она шарила по полке, пока в самом темном месте ее пальцы не наткнулись на маленькую жестянку. Ухватив жестянку, Саффи улыбнулась себе под нос и слезла. Пыль оседала на банке месяцами, сажа и пар превратились в клей, и ей пришлось вытереть верх банки большим пальцем, чтобы прочесть этикетку; «Сардины». Превосходно! Она крепко держала консервы, наслаждаясь ощущением недозволенного.

– Не беспокойся, папочка, – пропела Саффи, доставая консервный нож из ящика с тяжеловесными кухонными принадлежностями и закрывая ящик бедром. – Это не для меня.

Одним из руководящих принципов отца было то, что консервированная пища – это заговор, и лучше умереть от голода, чем проглотить хоть ложечку. Саффи особо не выясняла, чей именно заговор и какую цель он преследует, но папа был непреклонен, и этого хватало. Он не терпел возражений, и долгое время она не стремилась ему возражать. В детстве он был для Саффи солнцем днем и луной ночью; мысль о том, чтобы разочаровать отца, принадлежала потусторонней реальности вампиров и кошмаров.

Саффи размяла сардины в фарфоровой миске, заметив трещину, волосинкой протянувшуюся в ее боку, только после того, как рыба совершенно утратила форму. Напуганные куры – еще полбеды, но вкупе с обоями, которые, как обнаружила Саффи, отклеились от трубы в хорошей гостиной, миска стала вторым признаком упадка за два часа. Она мысленно отметила, что следует внимательно проверить тарелки, которые они отложили для сегодняшнего вечера, и спрятать те, что схожим образом испорчены; именно подобные неприятности выводят Перси из себя, и хотя Саффи восхищалась преданностью своей сестры‑близнеца Майлдерхерсту и уходу за ним, дурное настроение Перси никак не поспособствовало бы праздничной атмосфере, которую она надеялась создать.

Затем события посыпались одно за другим. Дверь приоткрылась, Саффи подпрыгнула, и остаток сардины шлепнулся с вилки на каменный пол.

– Мисс Саффи!

– А, Люси, слава богу, это вы! – Саффи прижала вилку к сердцу, бьющемуся в ритме стаккато. – Я чуть не поседела!

– Простите. Я думала, вы собираете цветы для гостиной… Я только хотела… Я хотела проверить…

Остаток фразы экономки повис в воздухе, когда она подошла ближе, обнаружила рыбное месиво и открытую банку и окончательно сделала неверный вывод, встретившись взглядом с Саффи. Ее прелестные лиловые глаза широко распахнулись.

– Мисс Саффи! – воскликнула она. – Неужели…

– О, нет‑нет‑нет… – Саффи замахала рукой, требуя тишины, улыбнулась и прижала палец к губам. – Тсс, Люси, дорогая. Это не для меня, конечно, нет. Я берегу их для девочек.

– Вот как. – Люси заметно расслабилась. – Ну, это совсем другое дело. Мне бы не хотелось, чтобы он, – она благоговейно воздела глаза к потолку, – расстроился, даже сейчас.

– Да уж, не хватало только, чтобы папа сегодня вечером вертелся в гробу, – согласилась Саффи и кивнула на аптечку. – Передайте аспирин, пожалуйста.

Люси тревожно наморщила лоб.

– Вы нездоровы?

– Не я, а девочки. Они волнуются, бедняжки, а ничто так не лечит издерганные нервы, как аспирин, за исключением разве что доброго глотка джина, но это было бы довольно безответственно. – Саффи растерла таблетку черенком ложки. – Знаете, в последний раз они так волновались перед налетом десятого мая.

Экономка побледнела.

– Вы же не думаете, что они чуют новую волну бомбардировщиков?

– Сомневаюсь. Мистер Гитлер слишком занят тем, что марширует в зиму, ему не до нас. По крайней мере, так утверждает Перси. По ее словам, нас оставят в покое как минимум до Рождества; она ужасно разочарована.

Саффи продолжала помешивать рыбу и с облегчением выдохнула, когда заметила, что Люси отвернулась к плите. Поза экономки свидетельствовала о том, что та перестала слушать, и внезапно Саффи ощутила себя глупой наседкой, которой захотелось покудахтать, и садовая калитка сгодилась как собеседница. Смущенно кашлянув, она произнесла:

– Что‑то я заболталась. Вы пришли на кухню не для разговоров о девочках, и я отвлекаю вас от дел.

– Вовсе нет.

Люси закрыла дверцу духовки и выпрямилась, но ее щеки были краснее, чем мог вызвать один лишь жар плиты, и Саффи поняла: возникшая неловкость существует не только в ее воображении; что‑то она сказала или сделала не так, и это испортило Люси настроение. Саффи стало стыдно.

– Я хотела поглядеть, как там кроличий пирог, – пояснила экономка, – что, собственно, и сделала, и сообщить вам, что так и не нашла серебряную сервировочную ложку, которую вы искали, и положила на стол другую, ничуть не хуже. Я также отнесла вниз несколько пластинок, которые мисс Юнипер прислала из Лондона.

– В голубую гостиную?

– Конечно.

– Прекрасно.

Это была хорошая гостиная, а значит, они будут развлекать мистера Кэвилла именно в ней. Перси была против, однако этого следовало ожидать. Она злилась уже много недель, топая по коридорам, пророча конец света в грядущую зиму, ворча насчет нехватки топлива и неуместности отопления еще одной комнаты, поскольку в желтой гостиной и без того топят каждый день. Но Перси сменит гнев на милость, как всегда. Саффи решительно постучала вилкой по краю миски.

– Вы прекрасно справились с заварным кремом, – похвалила ее Люси, заглянув под крышку кастрюли. – Он густой и чудесный, даже без молока.

– Ах, Люси, вы прелесть. В итоге я приготовила его на воде, подсластив капелькой меда, чтобы сберечь сахар для варенья. Никогда бы не подумала, что буду благодарна войне, но ведь я могла прожить целую жизнь и не испытать радости приготовления идеального заварного крема без молока!

– В Лондоне многие бы поблагодарили за рецепт. Моя кузина жалуется, что их ограничили двумя пинтами молока в неделю. Можете себе представить? Вы должны записать пошаговый рецепт своего заварного крема и послать в «Дейли телеграф». Они ведь публикуют рецепты.

– А я и не знала, – задумчиво протянула Саффи.

Это будет еще одна публикация в ее скромной коллекции. Не самое полезное дополнение, и все же полноценная вырезка. Она окажется нелишней, когда придет время посылать рукопись, и мало ли что из этого выйдет? Саффи весьма понравилась идея небольшой регулярной колонки «Советы записной швеи Саффи для леди» или что‑нибудь в этом роде, и небольшая нарисованная эмблема в углу: ее «Зингер 201К» или даже одна из ее кур! Она улыбнулась, умиленная и позабавленная своей фантазией, как если бы это было решенное дело.

Тем временем Люси продолжала рассказывать о своей лондонской кузине из района Пимлико и единственном яйце, которое им выдавали раз в две недели.

– На той неделе ей досталось тухлое яйцо. И только представьте: они отказались его заменить!

– Какая гнусная мелочность!

Саффи пришла в ужас. Она предположила, что Записная швея Саффи нашлась бы с ответом и не замедлила бы сделать великодушный жест в качестве компенсации.

– Вот что, пошлите ей немного моих яиц. И себе возьмите полдюжины.

Экономка просияла не меньше, чем если бы Саффи начала раздавать слитки чистого золота, и Саффи внезапно испытала смущение и заставила призрак своего газетного двойника растаять. Она немного виновато добавила:

– У нас больше яиц, чем мы можем съесть, и я как раз искала способ выразить вам свою благодарность… вы так часто помогали мне после начала войны.

– Ну что вы, мисс Саффи.

– Не забывайте, если бы не вы, я бы до сих пор стирала сахарной пудрой.

Люси засмеялась.

– Что ж, огромное спасибо. Я с радостью принимаю ваше предложение.

Они вместе стали заворачивать яйца, отрывая небольшие квадратики от старых газет, сложенных у плиты, и Саффи в сотый раз за день подумала, как приятно общество их бывшей экономки, и как печально, что они потеряли ее. Саффи решила, что, когда она переедет в собственную квартирку, Люси получит ее адрес и приглашение заходить на чай всякий раз, когда будет в Лондоне. Перси, несомненно, не одобрит… у нее довольно традиционные представления насчет классов и их общения… но Саффи виднее. Друзей надо ценить вне зависимости от их происхождения.

Снаружи донесся грозный раскат грома; Люси наклонила голову и выглянула в закопченное окошко над маленькой раковиной. Она изучила темнеющее небо и нахмурилась.

– Если это все, мисс Саффи, я бы закончила в гостиной и пошла домой. Погода портится, а у меня сегодня вечером встреча.

– Женская добровольная служба?

– Сегодня – столовая. Надо накормить наших бравых солдат.

– Непременно. Кстати, я сшила несколько детских кукол для вашего благотворительного аукциона. Заберите их сегодня, если сможете; они наверху, как и… – театральная пауза. – То Самое Платье.

Люси ахнула, и ее голос упал до шепота, хотя они были одни.

– Вы закончили его.

– Как раз вовремя, Юнипер наденет его сегодня вечером. Я повесила его на чердаке, чтобы она первым делом его увидела.

– Тогда я обязательно заскочу наверх перед уходом. Скажите… оно прекрасно?

– Божественно.

– Я так рада.

Едва заметная пауза, и Люси ласково взяла Саффи за руки.

– Все будет идеально, не сомневайтесь. Такой особенный вечер – мисс Юнипер наконец‑то вернется из Лондона.

– Остается надеяться, что непогода не слишком задержит поезда.

Экономка улыбнулась.

– Вы перестанете тревожиться, когда она появится дома целая и невредимая.

– Я просыпалась каждую ночь с тех пор, как она уехала.

– Это все от беспокойства. – Люси сочувственно покачала головой. – Вы были для нее матерью, а мать не может безмятежно спать, когда беспокоится о своем малыше.

– Ах, Люси. – Взгляд Саффи остекленел. – Я и правда беспокоилась. Так беспокоилась. Я словно затаила дыхание на много месяцев.

– Но ведь ничего не случилось?

– К счастью, нет. Уверена, она поделилась бы с нами. Даже Юнипер не стала бы скрывать что‑то серьезное…

Дверь распахнулась, и женщины резко выпрямились. Люси взвизгнула, а Саффи еле удержалась от визга, но на этот раз не забыла схватить банку и спрятать за спину. За дверью никого не было, кроме ветра, поднимающегося на улице, однако его вторжения хватило, чтобы унести прочь приятную атмосферу, а вместе с ней и улыбку Люси. И тогда Саффи наконец догадалась, что так мучает Люси.

Она хотела было промолчать – день почти закончился, и иногда чем меньше говоришь, тем лучше, – но день прошел за приятной беседой, они работали бок о бок на кухне и в гостиной, и Саффи отчаянно желала все уладить. Она вправе иметь друзей… ей нужны друзья… что бы Перси об этом ни думала. Она осторожно прокашлялась.

– Люси, сколько вам было лет, когда вы поступили к нам на службу?

Ответ прозвучал еле слышно, как будто экономка ожидала вопроса:

– Шестнадцать.

– Двадцать два года назад, верно?

– Двадцать четыре. В тысяча девятьсот семнадцатом.

– Знаете, отец всегда вас любил.

Начинка пирога в духовке начала кипеть внутри оболочки из теста. Бывшая экономка выпрямилась и вздохнула, медленно и взвешенно.

– Он был добр ко мне.

– И вам, конечно, известно, что мы с Перси прекрасно к вам относимся.

Люси упаковала все яйца и больше не знала, чем заняться на дальней стойке. Она скрестила руки на груди и тихо промолвила:

– Спасибо за теплые слова, мисс Саффи, но это лишнее.

– Просто если вы когда‑нибудь передумаете, когда жизнь наладится, если у вас будет желание вернуться более официальным…

– Нет, – отрезала Люси. – Нет. Спасибо.

– Из‑за меня вы ощутили неловкость, – заметила Саффи. – Простите меня, Люси, дорогая. Я бы не проронила ни слова, но мне не хочется, чтобы вы неправильно поняли. Поверьте, Перси ничего такого не имела в виду. Просто это Перси.

– Я серьезно, не стоит…

– Она не любит перемен. Никогда не любила. Чуть не умерла от тоски, когда в детстве ее положили в больницу со скарлатиной. – Саффи сделала слабую попытку поднять настроение: – Иногда мне кажется, что она была бы счастлива, если бы мы все трое навсегда остались в Майлдерхерсте. Можете себе представить? Три старые дамы с седыми волосами, такими длинными, что на них можно сидеть.

– Полагаю, у мисс Юнипер нашлись бы возражения на этот счет.

– Несомненно.

Как и у Саффи. Внезапно ей захотелось рассказать Люси о квартирке в Лондоне, письменном столе у окна, радио на полке, но она подавила порыв откровенности. Еще не время. Вместо этого она добавила:

– В любом случае, нам обеим очень жаль, что вы покидаете нас после стольких лет.

– Это все война, мисс Саффи, я должна была что‑то делать; а потом мама скончалась, и Гарри…

Саффи взмахнула рукой.

– Можете не объяснять; я прекрасно все понимаю. Дела сердечные и так далее. Каждый должен жить своей жизнью, Люси, особенно в подобные времена. Не правда ли, война помогает увидеть, что важно, а что нет?

– Мне пора.

– Да. Хорошо. Скоро увидимся. Может, на следующей неделе приготовим овощи в маринаде для аукциона? Мои кабачки…

– Нет. – В голосе Люси зазвенела незнакомая нота. – Нет. Больше нет. Я бы и сегодня не пришла, если бы вы не были так взволнованы.

– Но, Люси…

– Пожалуйста, не просите меня больше, Саффи. Это неправильно.

Саффи лишилась дара речи. Еще один яростный порыв ветра и далекий раскат грома. Люси взяла кухонное полотенце с яйцами.

– Мне пора, – повторила она уже мягче, что почему‑то было еще хуже и едва не заставило Саффи заплакать. – Я заберу кукол, взгляну на платье Юнипер и пойду.

И она ушла.

Дверь захлопнулась. Саффи снова осталась в натопленной кухне, сжимая миску с рыбным месивом и ломая голову. Что же заставило подругу покинуть ее?

 

3

 

Перси скатилась по наклонной Тентерден‑роуд, прогромыхала по россыпи камней у начала подъездной дорожки и спрыгнула с велосипеда. «Джиггети‑джиг, и снова домой», – промурлыкала она себе под нос. Гравий хрустел под ботинками. Няня научила их этому стишку несколько десятилетий назад, когда они были маленькими, однако эти строки до сих пор приходили на ум, когда она сворачивала с шоссе на подъездную дорожку. С некоторыми мелодиями, некоторыми цепочками слов всегда так: они застревают в памяти, и от них не избавиться, сколько ни старайся. Впрочем, Перси и не стремилась избавиться от «Джиггети‑джиг». Ах, милая няня с маленькими розовыми ручками, неколебимой уверенностью, звонкими спицами, которые так и щелкали, когда она вязала у чердачного камина, ожидая, пока девочки заснут! Как они плакали, когда на девяностый день рождения она уволилась и поселилась у внучатой племянницы в Корнуолле! Саффи даже угрожала выброситься из чердачного окна в знак протеста, но, увы, уже не раз прибегала к этой угрозе, и няня осталась непреклонна.

Несмотря на опоздание, Перси не ехала по дорожке, а шагала, чтобы знакомые поля по обе стороны успели ее поприветствовать. Ферма с хмелесушильнями слева, мельница за ними, вдалеке справа – лес. Воспоминания о тысячах дней, проведенных в детстве на деревьях Кардаркерского леса, смотрели на нее из прохладных теней. Веселый ужас пряток от торговцев живым товаром; охота за драконьими костями; походы с папой в поисках старинных римских дорог…

Дорожка была не слишком крутой, и Перси шла пешком не потому, что не могла ехать, а скорее потому, что наслаждалась прогулкой. Папа тоже был заядлым пешеходом, особенно после Первой мировой. До того, как издал книгу, и до того, как оставил их и уехал в Лондон; до того, как встретил Одетту, женился во второй раз и навсегда перестал по‑настоящему принадлежать дочерям. Врач считал, что ежедневные прогулки пойдут на пользу его ноге, и он принялся бродить по полям с тростью, которую мистер Моррис забыл после очередных бабушкиных выходных.

– Видишь, как конец трости взлетает передо мной с каждым шагом? – спросил отец как‑то раз осенним днем, когда они шли вдоль ручья Роувинг. – Так и должно быть. Добротно и крепко. Это напоминание.

– О чем, папа?

Он нахмурился, глядя на скользкий берег, как будто правильные слова скрывались где‑то в камыше.

– Ну… наверное, о том, что я тоже крепкий.

Тогда она не поняла его ответа, только предположила, что отец в восторге от веса трости. Разумеется, уточнять она не стала: положение Перси как спутницы для прогулок было весьма шатким, а правила – твердыми. Согласно теории Раймонда Блайта, прогулки предназначались для размышлений; изредка, когда обе стороны были к тому склонны, для бесед об истории, поэзии или природе. Болтунам на них места не было, и единожды навешенный ярлык оставался навсегда, к большому огорчению бедняжки Саффи. Не раз Перси оглядывалась на замок, когда они с папой отправлялись на прогулку, и замечала в окне детской хмурую Саффи. Перси всегда сочувствовала сестре, но недостаточно сильно, чтобы остаться дома. Она решила, что данная привилегия – всего лишь компенсация, ведь Саффи постоянно завладевала вниманием папы, читая вслух свои талантливые рассказики, которым тот внимал с радостной улыбкой; а в последнее время они стали возмещением за месяцы, которые Саффи с отцом провели наедине сразу после его возвращения с войны, когда Перси положили в больницу со скарлатиной.

У первого моста Перси остановилась и прислонила велосипед к перилам. Отсюда еще не было видно дома; он прятался в лесах и открывался во всей красе лишь от второго моста, поменьше. Она перегнулась через перила и вгляделась в мелкий ручей внизу. Вода кружилась и шептала у расширяющихся берегов и чуть медлила, прежде чем продолжить путь к лесам. Отражение Перси, темное на фоне белого неба, колыхалось на более гладкой и глубокой середине.

За ручьем лежало поле хмеля, где она выкурила свою первую сигарету. Они с Саффи вместе хихикали над пачкой, которую стащили у одного из напыщенных папиных друзей, пока тот грел свои ветчинные лодыжки у озера в жаркий летний день.

Сигарету…

Перси похлопала по нагрудному карману формы и нащупала твердый цилиндрик. Скрутить проклятую штуковину – все равно что выкурить ее, разве нет? Она подозревала, что когда ступит на территорию замка, спокойно покурить не удастся.

Она повернулась, прислонилась к перилам, чиркнула спичкой и затянулась, на мгновение задержав дыхание, прежде чем выдохнуть. Боже, как же она любит табак! Ей иногда казалось, что она бы охотно согласилась жить одна и никогда ни с кем не общаться, если ей предложат делать это в Майлдерхерсте, снабдив пожизненным запасом сигарет вместо компании.

Перси не всегда была такой затворницей. И даже сейчас она сознавала, что фантазия – пусть даже не лишенная приятности – остается всего лишь фантазией. Она не сможет жить без Саффи, разве что недолго. И без Юнипер. Прошло четыре месяца с тех пор, как их младшая сестра сбежала в Лондон, и все это время они с Саффи вели себя как пара старушек, нервно сжимающих платочки в руках: обсуждали, хватает ли сестре теплых носков, посылали в Лондон свежие яйца с оказией, читали вслух ее письма за завтраком в попытке угадать ее настроение, здорова ли она, что у нее на уме. Между прочим, в этих письмах не было даже завуалированного упоминания о возможности брака, благодарю покорно, миссис Поттс! Подобное допущение просто смехотворно для любого, кто знаком с Юнипер. Да, некоторые женщины созданы для брака и детских колясок в прихожей, но некоторые, совершенно точно, нет. Папа знал это, вот почему он все так устроил – чтобы о Юнипер позаботились после того, как его не станет.

Фыркнув от неприязни, Перси раздавила окурок ботинком. Мысли о почтмейстерше напомнили ей о письмах, и она достала их из сумки, чтобы дать себе повод еще немного побыть в безмятежном одиночестве.

Всего писем было три, как и сообщила миссис Поттс: пакет от Мередит для Юнипер, машинописный конверт для Саффи и еще одно письмо, на котором стояло ее собственное имя. Почерк с головокружительными петлями, несомненно, принадлежал кузине Эмили. Перси нетерпеливо разорвала конверт, наклоняя верхнюю страницу и пытаясь поймать остатки света и разобрать фразы.

За исключением того безобразного случая, когда Эмили выкрасила волосы Саффи в синий цвет, Эмили носила почетный титул любимой кузины на протяжении всего детства близнецов Блайт. То, что ее единственными соперницами были напыщенные кузины Кембридж – странные тощие кузины с севера – и ее собственная младшая сестра Пиппа, чья прискорбная склонность плакать по поводу и без привела к незамедлительной дисквалификации, ничуть не умаляло значимости этого титула. Визит Эмили в Майлдерхерст всегда был большим праздником, без нее детство близнецов оказалось бы намного более унылым. Перси и Саффи были очень близки, что и понятно, но не из тех близнецов, чья связь исключает любые другие. Более того, их дружба лишь упрочилась от появления третьей подруги. В растущей деревне хватало детей, с которыми они могли бы играть, однако вмешалась папина подозрительность по отношению к посторонним. Милый папа, он был ужасным снобом в своем роде, хотя испытал бы потрясение, назови его кто таковым. Он восхищался не деньгами, а умом; талант был той валютой, которой он стремился себя окружить.

Эмили, не обделенная ни тем ни другим, получила печать одобрения Раймонда Блайта и потому приглашалась в Майлдерхерст каждое лето. Она даже завоевала приглашение на вечера семьи Блайт – полурегулярные турниры, учрежденные бабушкой, когда папа был маленьким. Однажды утром раздавался клич: «Вечер семьи Блайт!», после чего домочадцы изнемогали от предвкушения весь день. Искали словари, оттачивали карандаши и остроумие и наконец после ужина все собирались в хорошей гостиной. Соперники занимали места за столом или в излюбленных креслах, затем входил папа. В день турнира он всегда устранялся от суеты, запирался в башне и составлял список испытаний, объявление которых было чем‑то вроде ритуала. Правила игры менялись, но обычно назывались место, тип персонажа и слово; затем переворачивался самый большой таймер для варки яиц, и начиналась гонка сочинителей.

Перси была сметливой, но не остроумной, любила слушать, но не говорить, писала медленно и скрупулезно, когда нервничала, отчего все звучало ужасно чопорно, а потому страшилась этих вечеров и презирала их, пока в двенадцать лет по чистой случайности не обнаружила, что официальному протоколисту положена амнистия. Эмили и Саффи, привязанность которых друг к другу лишь подогревала дух соперничества, потели над своими рассказами, хмурили лбы, кусали губы и водили карандашами по страницам, отчаянно соревнуясь за папину похвалу, а Перси безмятежно ожидала развлечения. Обе девочки умели выражать свои мысли; у Саффи, возможно, словарный запас был чуть богаче; однако озорной юмор Эмили предоставлял ей заметное преимущество, и одно время было ясно: папа подозревает, что семейный дар расцвел именно в ней. Конечно, это было до рождения Юнипер, рано развившийся талант которой не оставил места для иных притязаний.

Если Эмили и страдала от охлаждения, когда папа переключился на новый объект, она быстро взяла себя в руки. Ее визиты счастливо и регулярно продолжались много лет и после детства, вплоть до того последнего лета 1925 года, когда она вышла замуж и все закончилось. Перси всегда подозревала, что Эмили на редкость повезло: несмотря на свои таланты, она не обладала артистическим темпераментом. Она была слишком уравновешенной, слишком хорошей спортсменкой, слишком жизнерадостной и слишком любимой окружающими, чтобы следовать писательской стезей. Ни малейшего намека на неврозы. Эмили намного больше подходила судьба, которая выпала ей после того, как папа перестал обращать на нее внимание: удачный брак, выводок сыновей с веснушчатыми носами, огромный дом с видом на море, а теперь, если верить ее письмам, еще и пара влюбленных свинок. Письмо оказалось всего лишь сборником баек о девонширской деревне Эмили – новостей о муже и сыновьях, приключений местных офицеров мер ПВО, одержимости пожилой соседки ручным противопожарным насосом, – и все же Перси получила массу удовольствия. Не переставая улыбаться, она дочитала письмо до конца, аккуратно сложила и убрала обратно в конверт.

Затем порвала его пополам и еще раз пополам, затолкала глубже в карман и отправилась дальше по дорожке. Она мысленно отметила, что надо выбросить обрывки в мусорную корзину, прежде чем форма окажется в стирке. Нет, лучше она сожжет их сегодня же, оставив Саффи ни с чем.

 

4

 

То, что Юнипер, единственная Блайт в истории, не жившая в положенном возрасте в детской, проснулась утром своего тринадцатого дня рождения, побросала самое ценное в наволочку, поднялась наверх и заявила права на сонный чердак, никого не удивило. Подобное непростительное своеволие было настолько в духе Юнипер, которую они знали и любили, что в последующие годы, вспоминая об этом событии, они находили его совершенно естественным и спорили лишь о том, было оно спонтанным или планировалось заранее. Сама Юнипер в основном отмалчивалась как тогда, так и потом: вчера она спала в своей маленькой пристройке на третьем этаже, сегодня завладела чердаком. Что тут еще обсуждать?

Невидимый шлейф загадочного очарования, плывущий за Юнипер, впечатлял Саффи еще больше, чем переезд сестры в детскую. Казалось, чердак внезапно запел, этот аванпост замка, место, куда традиционно ссылали детей по достижении ими возраста или статуса, достойного расположения взрослых, комната с низкими потолками и сварливыми мышами, стылыми зимними ночами и раскаленными летними днями, отдушина, сквозь которую проходили все трубы на пути к свободе. Людей тянуло на чердак, хотя У них не было ни малейших оснований карабкаться по лестнице. «Схожу взгляну, как там дела», – говорили они, прежде чем исчезнуть на лестнице и с некоторой робостью вернуться примерно через час. Саффи и Перси обменивались веселыми взглядами и развлекали друг друга догадками, как именно бедный несведущий гость поведет себя наверху, когда поймет: Юнипер вовсе не намерена изображать гостеприимную хозяйку. Их младшая сестра вовсе не была грубой, но ее нельзя было назвать и особо приветливой; ничье общество не радовало ее больше своего собственного. И слава богу, учитывая, что у нее почти не было возможностей с кем‑то видеться. Не было ни кузин подходящего возраста, ни друзей семьи, и папа настоял, чтобы она получила домашнее образование. Единственное, что пришло в голову Саффи и Перси, – что Юнипер вообще не обращает внимания на гостей, позволяя им свободно разгуливать по захламленной комнате, пока те окончательно не устанут и не уйдут. Одним из самых странных и необъяснимых даров Юнипер, которым она обладала всю жизнь, был сильнейший магнетизм, достойный изучения и медицинской классификации. Даже те, кто не любил Юнипер, искали ее любви.

Однако Саффи меньше всего думала о разгадке тайны очарования своей младшей сестры, когда во второй раз за день поднималась по самой верхней лестнице. Гроза собиралась быстрее, чем патруль местной обороны мистера Поттса, а окна чердака были широко открыты. Она заметила это, когда сидела в курятнике, гладила Хелен‑Мелон по перьям и переживала из‑за внезапной суровости Люси. Ее внимание привлекла вспышка света, она подняла глаза и увидела, что Люси забирает больничных кукол из швейной комнаты. Саффи наблюдала за продвижением экономки: тень в окне третьего этажа, лужица последнего дневного света, дверь в коридор отворилась, затем, примерно через минуту, замерцал огонек на верхней лестнице, которая вела на чердак. И тогда Саффи вспомнила об окнах. Она сама распахнула их утром в надежде, что свежий воздух прогонит многомесячную затхлость. Надежда была слабой, и Саффи сомневалась в ее осуществлении, но разве не лучше попытаться и потерпеть неудачу, чем опустить руки и сдаться? Однако теперь, когда ветер принес запах дождя, окна нужно закрыть. Она проследила за тем, как огонек скрылся в лестничном колодце, подождала еще пять минут и направилась в дом, рассудив, что уже можно подняться, не опасаясь наткнуться на Люси.

 

Старательно перешагнув третью сверху ступеньку – не хватало только, чтобы призрак маленького дяди натворил сегодня бед, – Саффи толкнула дверь детской и включила свет. Загорелась тусклая, как и во всем Майлдерхерсте, лампа, и Саффи немного постояла в дверях. Дело не только в скудном освещении – она всегда так поступала перед тем, как вторгнуться во владения Юнипер. Саффи предполагала, что в мире не много других комнат, перед порогом которых полезно обдумать план действий. Сказать о ней «мерзость запустения» – пожалуй, уже перебор, но совсем незначительный.

Она заметила, что вонь сохранилась; смесь затхлого табачного дыма и чернил, мокрой псины и мышей оказалась слишком въедливой для простого проветривания. Запах псины объяснялся очень просто – собачонка Юнипер, По, тосковала в ее отсутствие, деля свои бдения между началом подъездной дорожки и изножьем кровати хозяйки. Что касается мышей – то ли Юнипер подкармливала их нарочно, то ли мелкие приспособленцы попросту извлекали выгоду из неряшливости обитательницы чердака. Кто знает? К тому же Саффи нравился мышиный запах, хотя она не слишком об этом распространялась; он напоминал о Клементине, которую она купила в зоологическом отделе универмага «Харродз» утром своего восьмого дня рождения. Тина была ее милой маленькой спутницей, пока, на свою беду, не поссорилась со Сайресом, змеей Перси. Крыс напрасно очерняют, они намного чище, чем думают люди, и очень общительны – настоящие аристократы мира грызунов.

Заметив расчищенный проход к дальнему окну – наследие предыдущей вылазки, – Саффи стала осторожно пробираться через кавардак. Хорошо, что няня не видит, во что превратилась детская! Где вы, чистые, светлые деньки няниного владычества, молока на ужин под бдительным присмотром, метелки, которую доставали по вечерам, чтобы вымести крошки, парных столов у стены, непременного запаха пчелиного воска и мыла «Перз»? Увы, эпоха няни навсегда осталась в прошлом, сменившись, по мнению Саффи, анархией. Бумага, повсюду бумага, исчерканная разрозненными наставлениями, рисунками, вопросами, которые Юнипер записала, чтобы не забыть; комки пыли, которые охотно сбивались и выстраивались вдоль плинтусов, словно компаньонки на балу. На стенах висели портреты и пейзажи, а также странно составленные слова, которые по необъяснимой причине пленяли воображение Юнипер; пол был морем книг, предметов одежды, подозрительно грязных чашек, импровизированных пепельниц, любимых кукол с закрывающимися глазами, старых автобусных билетов с каракулями на полях. От всего этого Саффи испытывала головокружение и заметную тошноту. Что там под покрывалом? Хлебная корка? Если так, она зачерствела настолько, что превратилась в музейный экспонат.

Хотя уборка за Юнипер была скверной привычкой, над которой Саффи давным‑давно одержала победу, на сей раз она не смогла устоять. Одно дело – беспорядок, и совсем другое – остатки еды. Содрогнувшись, она присела, завернула окаменелую корку в покрывало, поспешила к ближайшему окну, выбросила корку и прислушалась к глухому стуку, с которым та упала в заросший травой старый ров. Она еще раз содрогнулась, встряхнула покрывало, закрыла окно и задернула шторы затемнения.

Грязное покрывало нуждалось в стирке и штопке, но это в другой раз, а пока Саффи просто тщательно его сложила. Разумеется, не слишком аккуратно, ровно настолько, чтобы вернуть ему видимость приличия; хотя Юнипер, вне всяких сомнений, ничего не заметит и не скажет. Саффи вытянула руки, зажав в них уголки покрывала, и с нежностью подумала, что оно заслуживает большего, нежели четырехмесячная увольнительная на полу в роли савана для черствой корки хлеба. Когда‑то оно было подарком – много лет назад жена одного из фермеров поместья сшила его для Юнипер, которая часто вызывала в людях подобную непрошеную приязнь. Хотя большинство людей тронул бы такой жест и заставил относиться к подарку с особым вниманием, Юнипер не принадлежала большинству. К чужим творениям она относилась с таким же неуважением, как и к своим собственным. Подобную склонность младшей сестры Саффи полагала особенно трудной для понимания и вздыхала, озирая листопад разбросанных на полу бумаг.

Она поискала, где оставить сложенное покрывало, и выбрала соседнее кресло. На стопке книг лежал раскрытый томик, и Саффи, патологическая читательница, не утерпела и взглянула на титульную страницу. «Практическое котоведение»[15] с автографом Томаса Элиота – поэт подарил его Юнипер, когда приезжал в гости, и папа показал ему кое‑какие стихотворения Джун. Саффи не имела определенного мнения насчет Томаса Элиота; конечно, она восторгалась им как мастером пера, но пессимизм в его душе и мрачность в его облике всегда заставляли ее острее чувствовать несовершенство мира. Дело было не столько в котах, весьма своеобразных, сколько в других его стихотворениях. Его одержимость тикающими часами и утекающим временем казалась Саффи рецептом депрессии, без которого она вполне могла обойтись.

Чувства Юнипер на данный счет оставались неясными. Этого следовало ожидать. Саффи часто думала, что будь Юнипер персонажем книги, ее образ был бы ограничен реакциями других персонажей, а ее точку зрения было бы невозможно принять, не рискуя превратить двойственность в абсолют. Автор счел бы бесценными такие эпитеты, как «обезоруживающая», «неземная» и «притягательная», а также «пылкая» и «безрассудная» и в редких случаях даже «жестокая», хотя Саффи знала, что не должна говорить об этом вслух. Из‑под пера Элиота вышла бы Юнипер по кличке Наперекор. Саффи улыбнулась забавной идее и вытерла пыльные пальцы о колени; в конце концов, Юнипер действительно очень похожа на кошку: неподвижный взгляд широко расставленных глаз, бесшумная походка, сопротивление излишнему вниманию.

Саффи побрела через море бумаг к дальним окнам, позволив себе вильнуть в сторону шкафа, где висело платье. Она отнесла его наверх утром, как только Перси ушла на работу; вытащила из тайника и набросила на руки, словно спящая принцесса из сказки. Ей пришлось согнуть вешалку, чтобы шелк платья струился по шкафу лицом к двери, но это было необходимо. Платье – первое, что должна увидеть Юнипер, когда распахнет вечером дверь и включит свет.

Итак, платье: вот прекрасный пример непостижимости Юнипер. Прибывшее из Лондона письмо оказалось таким сюрпризом, что, если бы Саффи всю жизнь не наблюдала за непредсказуемыми выходками сестры, она бы решила, что это розыгрыш. Единственное, в чем она была совершенно уверена, так это в том, что Юнипер Блайт нет ни малейшего дела, во что она одета. Все детство она провела босиком в обычном белом муслине и обладала таинственным умением превращать любое новое платье, сколь угодно изысканное, в бесформенный мешок всего за два часа. Взросление не изменило сестру, хотя Саффи питала на это некоторую надежду. В то время как другие семнадцатилетние девушки мечтали отправиться в Лондон на свой первый сезон, Юнипер даже не заикалась об этом, бросив на Саффи такой испепеляющий взгляд при одном лишь намеке, что ожог болел неделями. Впрочем, тем лучше, ведь папа ни за что бы этого не позволил. Он часто называл ее «созданием замка», которому нет нужды покидать его стеньг. Да и зачем такой девушке круговерть балов для дебютанток?

Однако поспешный постскриптум, в котором Юнипер просила Саффи сшить платье для танцев – кажется, где‑то лежит старый наряд ее матери, который та носила в Лондоне перед самой смертью; возможно, получится его переделать? – был совершенно невероятным. Юнипер специально адресовала письмо только Саффи, так что та смогла поразмыслить над просьбой в одиночестве, хотя обычно они с Перси делили все, что касается Юнипер. После долгих раздумий Саффи решила, что городская жизнь изменила ее младшую сестру; она гадала, не изменилась ли Юнипер и в других отношениях, не намерена ли после войны навсегда перебраться в Лондон. Прочь из Майлдерхерста, и неважно, что готовил ей папа.

В чем бы ни состояла подоплека просьбы Юнипер, Саффи охотно ее выполнила. Пишущая машинка и «Зингер 201К» – несомненно, лучшая модель на свете – были ее радостью и гордостью, и хотя она усердно шила с самого начала войны, все ее изделия были ужасно практичными. Возможность отложить на время кипы одеял и больничных пижам и поработать над модным нарядом захватывала дух, в особенности над нарядом, предложенным Юнипер. Ведь Саффи сразу поняла, о каком платье идет речь, она восхищалась им даже в тот незабываемый вечер 1924 года, когда мачеха надела его на лондонскую премьеру папиной пьесы. После премьеры его убрали на хранение в герметичную архивную комнату, единственное место в замке, где его не могли отыскать моль и гниль.

Саффи легонько провела пальцами по шелковой юбке. Ее цвет был по‑настоящему изысканным: ярким, почти розовым, как изнанка диких грибов, что росли у мельницы. Небрежный взгляд посчитал бы его кремовым, однако более пристальный был бы вознагражден. Саффи трудилась над платьем несколько недель, держа это в секрете, но платье стоило ее двуличия и стараний. Она приподняла подол, еще раз проверила аккуратность ручных стежков и удовлетворенно разгладила его. Затем чуть отступила, чтобы как следует восхититься общим впечатлением. Да, платье было великолепным; она взяла красивый, но старомодный наряд и, вооружившись любимыми выпусками из своей коллекции журналов «Вог», превратила его в произведение искусства. Если это звучит нескромно – так тому и быть. Саффи прекрасно сознавала, что это, возможно, ее последний шанс полюбоваться платьем во всей красе (увы, но когда Юнипер завладеет платьем, неизвестно, насколько ужасная судьба его ждет), и не собиралась упускать момент, придерживаясь унылых рамок притворной скромности.

Бросив взгляд за спину, Саффи сняла платье с вешалки и взвесила на руках; самые лучшие платья не бывают невесомыми. Она засунула пальцы под бретельки и приложила платье к себе, кусая нижнюю губу и разглядывая свое отражение в зеркале. Она замерла, наклонив голову, – детская манерность, от которой ей так и не удалось избавиться. В полумраке с этого расстояния казалось, что минувших лет словно не бывало. Сощурившись и улыбнувшись пошире, она снова становилась той девятнадцатилетней девушкой, которая стояла рядом с мачехой на лондонской премьере папиной пьесы, мечтала о бледно‑розовом платье и обещала себе, что однажды тоже наденет подобное чудо, может, даже на собственную свадьбу.

Саффи вернула платье на вешалку, споткнувшись о стеклянный бокал из набора, который Асквиты подарили папе и маме на свадьбу. Она вздохнула; непочтительность Юнипер поистине не знала границ. Это нисколько не волновало саму Юнипер, но Саффи увидела бокал, а значит, не могла его игнорировать. Она наклонилась поднять бокал и уже наполовину выпрямилась, когда заметила под старой газетой чашку из лиможского фарфора; не успела она опомниться, как переступила через свое золотое правило, опустилась на четвереньки и занялась уборкой. Гора посуды, которую она собрала всего за минуту, не проделала ни малейшей бреши в окружающем беспорядке. Столько бумаги, столько нацарапанных слов!

Беспорядок, невозможность когда‑либо расставить все по местам, вернуть утраченную мысль – Саффи было почти физически больно от этого. Ведь хотя они с Юнипер обе стали писательницами, их методы были совершенно противоположными. Саффи имела привычку каждый день выделять драгоценные часы, во время которых тихо сидела в компании одной лишь тетради, авторучки, подаренной папой на шестнадцатый день рождения, и свежезаваренного чайника крепкого чая. Устроившись подобным образом, она медленно и осторожно расставляла слова в приятном порядке, писала и переписывала, редактировала и совершенствовала, читала вслух и смаковала удовольствие переноса на бумагу истории своей героини Адель. Лишь полностью удовлетворившись результатом, она садилась за «Оливетти» и печатала новый абзац.

Юнипер, напротив, работала так, будто пыталась выбраться из паутины. Она писала, когда на нее находило вдохновение, писала на бегу, разбрасывая за собой обрывки стихотворений, кусочки рисунков, неуместные, но оттого еще более выразительные наречия; все они замусоривали замок, сыпались, как хлебные крошки, указывали дорогу в пряничную детскую наверху. Саффи иногда находила их во время уборки – забрызганные чернилами страницы на полу, за диваном, под ковром – и невольно представляла античную римскую трирему с поднятыми парусами, полными ветра, на палубе выкрикивают приказы, а на носу прячутся тайные любовники на грани разоблачения. Вот только продолжения у истории, жертвы мимолетного, изменчивого интереса Юнипер, не было.

Случалось и так, что целые истории начинались и завершались в диких приступах сочинительства – маниях, как казалось Саффи, хотя Блайты старались не употреблять это слово, особенно в отношении Юнипер. Младшая сестра не являлась к ужину, и сквозь половицы детской пробивался свет, раскаленная полоска под дверью. Папа приказывал не беспокоить Джун, уверял, что потребности тела вторичны по сравнению с потребностями духа, однако Саффи украдкой относила наверх еду, когда отец отвлекался. Впрочем, к тарелке никогда не прикасались; Юнипер черкала бумагу ночь напролет. Внезапно, жарко, как тропические лихорадки, которые вечно кто‑нибудь подцепляет, и недолго, так что уже на следующий день воцарялось спокойствие. Она спускалась с чердака, усталая, оцепенелая и опустошенная. Зевала и потягивалась в своей кошачьей манере. Демон был изгнан и прочно забыт.

И это было самым странным для Саффи, которая хранила свои творения – черновики и чистовики – в одинаковых коробках с крышками, аккуратно сложенных в архивной для потомства; которая всегда трудилась ради того, чтобы однажды с трепетом вручить свою переплетенную работу читателю. Юнипер было абсолютно без разницы, прочтут ее сочинения или нет. В том, что она не показывала свои работы, не было притворной скромности; просто ей было все равно. Как только вещь была написана, Юнипер охладевала к ней. Перси, когда Саффи упомянула об этом, пришла в замешательство, и неудивительно. Бедняжка Перси, лишенная искры божьей…

Так, так! Саффи замерла на четвереньках; из‑под бумажных завалов показалось не что иное, как бабушкина серебряная сервировочная ложка! Та самая, которую она проискала полдня. Она села на корточки и прижала ладони к бедрам, снимая напряжение с поясницы. Подумать только, все это время, пока они с Люси выворачивали ящики, ложка была погребена под залежами в комнате Юнипер. Саффи хотела было вытащить ложку – на ее ручке виднелось загадочное пятно, которое нуждалось во внимании, но вовремя заметила, что та служит чем‑то вроде закладки. Она раскрыла тетрадь: снова неразборчивый почерк Юнипер, на странице стояла дата. Глаза Саффи, натренированные за годы ненасытного чтения, оказались проворнее ее воспитания, она и моргнуть не успела, как выяснила, что это дневник и запись совсем свежая. Май 1941 года, перед самым отъездом Юнипер в Лондон.

Читать дневник другого человека поистине непростительно, и Саффи была бы смертельно унижена, если бы так нагло вторглись в ее личное пространство, но Юнипер никогда не стремилась соблюдать правила, и неким образом, который Саффи понимала, но не могла облечь в слова, это давало ей право заглянуть в тетрадь. Более того, привычка Юнипер разбрасывать личные бумаги у всех на виду, несомненно, была приглашением для ее старшей сестры, практически заменившей ей мать, убедиться, что все в полном порядке. Юнипер почти девятнадцать лет, однако она – особый случай и не отвечает за себя, как большинство взрослых. Чтобы опекать Юнипер, Саффи и Перси просто обязаны совать нос в ее дела. Няня не преминула бы пролистать дневники и письма, оставленные на виду ее подопечными, вот почему близнецы так старательно меняли свои тайники. То, что Юнипер не удосужилась спрятать дневник, послужило для Саффи достаточным доказательством: ее юная сестра не против материнского интереса к своим проблемам. И вот Саффи здесь, и тетрадь Юнипер лежит перед ней, открытая на довольно свежей записи. Не заглянуть в нее хотя бы краешком глаза – разве это не означает проявить равнодушие?

 

5

 

К переднему крыльцу был прислонен чужой велосипед – на том же месте, где Перси оставляла свой собственный, когда слишком уставала, чтобы дойти до конюшни, ленилась или просто спешила. А это случалось нередко. Странно… Саффи не упоминала о других гостях, кроме Юнипер и того парня, Томаса Кэвилла, но они должны были приехать на автобусах, а вовсе не на велосипедах.

Перси поднялась по лестнице, роясь в сумке в поисках ключа. После начала войны у Саффи появился пунктик насчет запертых дверей – она была уверена, что Майлдерхерст обведен красным кружком на гитлеровской карте вторжения, а сестер Блайт ждет неминуемый арест. Перси было все равно, не считая того, что ключ от передней двери, казалось, вечно от нее прятался.

Утки галдели на пруду за спиной; темная масса Кардаркерского леса колыхалась; гром гремел уже ближе; время словно растянулось, подобно резине. Перси как раз собиралась сдаться и замолотить в дверь, когда та распахнулась и на пороге появилась Люси Миддлтон в шарфе на волосах и с тусклым велосипедным фонарем в руке.

– О господи! – Рука бывшей экономки метнулась к груди. – Вы напугали меня.

Перси открыла рот, но не нашлась с ответом и закрыла. Она перестала копошиться в сумке и перебросила ее через плечо. Ответа по‑прежнему не было.

– Я… я помогала по дому. – Лицо Люси было пунцовым. – Мисс Саффи позвонила мне. По телефону. Все приходящие помощницы были заняты.

Громко кашлянув, Перси тут же пожалела об этом. Хриплое карканье выдавало нервозность, а перед Люси Миддлтон она меньше всего желала показаться неуверенной в себе.

– Значит, все готово? Для сегодняшнего вечера.

– Кроличий пирог в духовке, и я оставила мисс Саффи инструкции.

– Понятно.

– Ужин будет готов не скоро. Боюсь, мисс Саффи вскипит первой.

Это была шутка, и довольно забавная, однако Перси чересчур промедлила со смехом. Она хотела еще что‑нибудь сказать, но слов было слишком много и в то же время слишком мало, и Люси Миддлтон, которая стояла и ждала продолжения разговора, по‑видимому, поняла, что такового не последует, поскольку принялась довольно неловко огибать Перси, чтобы забрать велосипед.

Нет, уже не Миддлтон. Люси Роджерс. Минуло больше года с тех пор, как они с Гарри поженились. Почти восемнадцать месяцев.

– До свидания, мисс Блайт, – попрощалась Люси, взбираясь на велосипед.

– Как поживает ваш муж? – быстро спросила Перси и тут же запрезирала себя за это. – Надеюсь, неплохо?

Люси не смотрела ей в глаза.

– Вполне.

– Как и вы, надо думать?

– Да.

– И малыш.

Почти шепотом:

– Да.

Поза Люси напоминала позу ребенка, ожидающего выволочки или даже хуже – побоев, и Перси затопило внезапное страстное желание оправдать ее ожидания. Разумеется, ничего подобного она не сделала, а только приняла небрежный тон, менее опрометчивый, чем раньше, почти легкомысленный, и заметила:

– Можете передать вашему мужу, что напольные часы в вестибюле по‑прежнему спешат. Они бьют на десять минут раньше, чем положено.

– Хорошо, мэм.

– Полагаю, мне не показалось, что он нежно привязан к нашим старым часам?

Люси так и не взглянула ей в глаза, только пробормотала нечто невразумительное и покатила по подъездной дорожке. Фонарь выписывал перед ней корявые строчки послания.

 

Внизу хлопнула передняя дверь, и Саффи поспешно закрыла дневник. Кровь жарко гудела в висках, щеках и груди. Сердце билось чаще, чем у крошечной птички. Вот как. Пошатываясь, она заставила себя встать. Часть догадок развеялась как дым: тайна предстоящего вечера, переделки платья, молодого гостя. Никакой он не отважный незнакомец. Нет. Не незнакомец.

– Саффи? – Резкий злой голос Перси пробился сквозь слои половиц.

Саффи прижала руку ко лбу, набираясь решимости для предстоящей задачи. Она знала, что делать: одеться и спуститься вниз, оценить, как долго придется умасливать Перси, обеспечить вечеру небывалый успех. Напольные часы пробили шесть, а значит, все это придется делать одновременно. Юнипер и ее молодой человек – она не сомневалась, что подсмотрела в дневнике именно его имя – прибудут в течение часа; сила, с которой Перси шарахнула дверью, выдает дурное настроение; а сама Саффи до сих пор одета как женщина, которая весь день копалась в огороде на благо победы.

Забыв о куче спасенной посуды, она поспешно перебралась через завалы бумаги, закрыла оставшиеся окна и задернула шторы затемнения. Саффи заметила движение на подъездной дорожке – Люси пересекала на велосипеде первый мост – и отвернулась. Над далекими полями хмеля в небе парила стая птиц, и она проследила за их полетом. Есть выражение «свободен как птица», но птицы вовсе не свободны, насколько Саффи может судить: они связаны друг с другом привычками, сезонными потребностями, биологией, природой, самим своим происхождением на свет. Не более свободны, чем другие. И все же им ведома радость полета. Чего бы только Саффи порой не отдала, чтобы раскинуть крылья и полететь, прямо сейчас выплыть из окна и воспарить над полями, над лесами, вслед за самолетами ринуться в Лондон.

Однажды она попыталась, когда была маленькой. Вылезла из окна чердака, прошла по коньку крыши и сползла на уступ под папиной башней. Но сначала она смастерила пару крыльев, самых прекрасных шелковых крыльев на свете, и привязала их бечевкой к тонким легким палочкам, набранным в лесу; она даже пришила к изнанке резиновые петли, чтобы надевать крылья. Они были такими красивыми… не розовые и не красные, киноварные, сверкающие на солнце, как перья настоящих птиц… и несколько секунд она действительно летела, после того, как бросилась в воздух. Ветер подкидывал ее снизу, хлестал через всю долину, заставляя заложить руки за спину, и на краткое, но чудесное мгновение все замедлилось, замедлилось, замедлилось… и она самым краешком сознания поняла, какое это блаженство – полег. А потом все снова начало ускоряться; ее спуск был недолгим, и когда она ударилась о землю, ее крылья и руки сломались.

– Саффи? – Новый оклик. – Ты что, прячешься?

Птицы растворились в набухшем небе; Саффи закрыла окно и задернула шторы затемнения, чтобы не было видно ни лучика света. Грозовые облака снаружи громыхали, как набитый желудок, ненасытная прорва джентльмена, счастливо избежавшего тягот военного продовольственного рациона. Саффи улыбнулась собственной метафоре и мысленно отметила, что надо записать ее в дневник.

 

В доме было тихо, слишком тихо, и Перси поджала губы от знакомого волнения; Саффи всегда предпочитала прятаться, когда дело шло к ссоре. Перси боролась со своим близнецом с самого рождения, весьма поднаторела в этих битвах и немало ими наслаждалась, и все бывало хорошо, пока между сестрами не возникали разногласия, с которыми Саффи, страдающая от прискорбного недостатка практики, не могла справиться. Не в силах сражаться, она выбирала из двух зол: бегства или малодушного отрицания. В данном случае, судя по выразительной тишине, которая послужила ответом на попытки Перси разыскать сестру, Саффи выбрала первое. Чем очень, очень разочаровала Перси, в груди которой зрел и стремился вырваться на волю колючий раскаленный шар. А поскольку бранить и отчитывать некого, Перси придется и дальше лелеять этот шар, притом что раскаленные колючие шары – не из тех недугов, которые исчезают сами по себе. Если его не в кого будет кинуть, ей придется искать утешения в другом месте. Виски, возможно, поможет; по крайней мере, не навредит.

Каждый день наступал момент, когда солнце опускалось достаточно низко над горизонтом, и свет мгновенно и решительно покидал замок. Этот момент настал, когда Перси шла по коридору, ведущему из вестибюля. Когда она вынырнула в желтой гостиной, было уже так темно, что почти не видно дорогу – идти было бы опасно, не будь Перси способна разгуливать по замку с завязанными глазами. Она обогнула диван, приблизилась к эркеру, задернула шторы затемнения и включила настольную лампу. Как обычно, лампа почти не разогнала мрак. Перси достала спичку, чтобы поджечь фитиль керосиновой лампы, и с легким удивлением и сильным раздражением обнаружила, что после встречи с Люси ее рука дрожит слишком сильно.

Неизменно беспринципные каминные часы выбрали именно эту минуту для ускорения хода. Перси никогда не любила эти чертовы часы. Они принадлежали матери, и папа уверял, что они дороги ему, а потому часы были неприкосновенны. Но в природе их тиканья имелось нечто, резавшее Перси слух – злобный намек на то, что им куда приятнее отмерять минувшие секунды, чем положено фарфоровой безделушке. Сегодня ее неприязнь балансировала на грани ненависти.

– Да заткнитесь вы, тупые часы! – крикнула Перси и швырнула нетронутую спичку в корзину, позабыв о лампе.

Она налила себе выпить, свернула сигарету и вышла на улицу, пока не начался дождь, чтобы убедиться, довольно ли дров в поленнице; возможно, это поможет ей избавиться от колючего шара.

 

6

 

Несмотря на суматоху дня, Саффи освободила небольшой участок сознания для изучения гардероба; она мысленно перебирала варианты, чтобы, когда настанет вечер, не поддаться сомнениям и не сделать опрометчивый выбор. Если честно, это было одним из ее любимых развлечений, даже когда она не готовилась к особенному ужину: сначала она представляла это платье с теми туфлями и тем ожерельем, затем повторяла снова и снова, блаженно перебирая бесчисленные комбинации. Сегодня она отбрасывала вариант за вариантом, поскольку они не отвечали главному, центральному критерию. Наверное, с него следовало начать, но ей так не хотелось ограничивать свою фантазию! Наряд‑победитель неизменно оказывался тем, который подходил к ее лучшим нейлоновым чулкам, а именно единственной паре, шесть заштопанных дыр которой, к счастью, можно было спрятать тщательным подбором правильных туфель и платья нужной длины и фасона. Намек: мятно‑зеленое шелковое платье «Либерти».

Вернувшись в порядок и чистоту своей спальни, Саффи стянула сарафан, одержала победу над нижним бельем и порадовалась тому, что уже приняла все сложные решения, ведь сейчас у нее не было на них ни времени, ни сил. Мало того что ей пришлось читать между строк дневник Юнипер – теперь еще и Перси явилась вне себя от ярости. Как обычно, весь дом сердился вместе с ней; грохот передней двери пропутешествовал по венам замка, поднялся на четыре этажа и проник в тело Саффи. Даже свет – вечно тусклый – казалось, сочувственно дулся, и тени застоялись в полостях. Саффи сунула руку в дальний угол верхнего ящика и выудила свои лучшие чулки. Они были спрятаны в бумажную упаковку и обматывали лоскут посыпанной тальком ткани; она осторожно развернула их, легонько проведя большим пальцем по самой свежей штопке.

Проблема с точки зрения Саффи заключалась в том, что оттенки человеческой привязанности ускользали от Перси, которую намного больше волновали нужды стен и полов Майлдерхерста, нежели ее соседей по замку. В конце концов, их обеих расстроил уход Люси; и именно Саффи страдала от пустоты, проводя в изоляции целые дни, моя, скребя и стряпая в обществе одной лишь Клары или слабоумной Милли. Но тогда как Саффи понимала, что женщина, столкнувшись с выбором между работой и сердцем, всегда выберет сердце, Перси отказывалась вежливо смириться с переменой в домашнем укладе. Она восприняла замужество Люси как личное оскорбление, и никто не умел дуться, как Перси. Вот почему запись в дневнике Юнипер и ее возможные последствия были настолько тревожащими.

Саффи приостановила инспекцию чулок. Она не была наивной и не была ханжой; она читала «Третий акт в Венеции» Сильвии Томпсон, «Неуютную ферму» Стеллы Гиббонс и «Мыслящий тростник» Ребекки Уэст и знала о сексе. Однако ничто из прочитанного не подготовило ее к мыслям Юнипер о данном предмете. Типично откровенным, грубым, но и лиричным, прекрасным, разнузданным и пугающим. Глаза Саффи скользнули по странице, вбирая все сразу, как будто в лицо ей выплеснули огромный стакан воды. Учитывая скорость, с которой она читает, и смятение при встрече со столь яркими чувствами, неудивительно, что теперь ей не идет на ум ни строчки; лишь фрагменты ощущений, непрошеные образы, случайные запретные слова и жаркое потрясение при встрече с ними.

Возможно, Саффи поразили не столько слова, сколько то, кому они принадлежали. Юнипер не просто была ее малюткой‑сестрой, она всегда казалась абсолютно асексуальной; ее палящий талант, презрение ко всему женскому, несомненная эксцентричность – все это словно поднимало Юнипер над такими примитивными человеческими желаниями. Более того, и, возможно, это самое обидное, Юнипер никогда даже не намекала Саффи, что завела роман. Сегодняшний молодой гость – тот самый мужчина? Запись в дневнике была оставлена шесть месяцев назад, до отъезда Джун в Лондон, и все же в ней стояло имя Томас. Возможно ли, что Юнипер познакомилась с ним раньше, еще в Майлдерхерсте, и за ее отъездом скрывалось нечто большее? И если так, любят ли они друг друга до сих пор? Столь яркое и волнующее событие в жизни ее младшей сестры, о котором та не обмолвилась ни словом! Разумеется, Саффи знала почему: папа, доживи он до сегодняшнего дня, был бы в ярости… секс слишком часто приводит к появлению детей, а папины теории о несовместимости искусства и взращивания детей ни для кого не были секретом. Перси, самозваный эмиссар отца, проявила бы не большую мудрость; в этом Юнипер была права. Но не поделиться с Саффи? Как же так, ведь они были близки и, несмотря на скрытность Юнипер, часто говорили по душам, Этот случай не должен был стать исключением. Она скатала чулки с руки, решив исправить положение дел, как только Юнипер приедет и они смогут выкроить пару минут наедине. Саффи улыбнулась; вечер будет не просто вечером встречи или знаком благодарности. У Юнипер появился особенный друг.

Удостоверившись, что чулки в хорошем состоянии, Саффи повесила их на спинку кровати и приготовилась к атаке на гардероб. Господь всемогущий! Она застыла на месте, затем повертелась в нижнем белье в разные стороны, оглядываясь через плечо на свой зад. Или с зеркалом приключилось что‑то неладное, или она набрала еще пару фунтов. Нет, правда, ей придется завещать свое тело науке: набрать вес, несмотря на прискорбное состояние английских кладовых! Что это: антибританская деятельность или хитроумная победа над гитлеровскими субмаринами? Возможно, она и не достойна медали Черчилля «За сохранение красоты в Англии», но тем не менее это триумф. Саффи скорчила гримасу, втянула живот и открыла дверь шкафа.

За передним рядом скучных сарафанов и кардиганов скрывалась волшебная страна позабытых ярких шелков. Саффи прижала руки к щекам; это все равно что навестить старых друзей. Гардероб был ее радостью и гордостью, каждое платье – членом уважаемого клуба. А также каталогом ее прошлого, как однажды подумалось в приступе слезливой жалости к себе: платья, которые она носила дебютанткой, шелковое платье, надетое в 1923 году на бал в честь середины лета в Майлдерхерсте, и даже синее платье, сшитое ради премьеры папиной пьесы на следующий год. Папа утверждал, что его дочери должны быть прекрасны, и они неизменно переодевались к ужину, пока он был жив; они старались порадовать его, даже когда он оказался прикован к своему креслу в башне. После его смерти, однако, это стало бессмысленным, ведь началась война. Саффи некоторое время придерживалась заведенного порядка, но как только Перси поступила в службу скорой помощи и стала дежурить по ночам, сестры безмолвно согласились покончить с традицией.

Саффи сдвигала платья в сторону одно за другим, пока наконец не углядела мятно‑зеленый шелк. Она еще мгновение подержала остальные платья в стороне, оценивая его блистательный зеленый перед: вышивка бисером по линии декольте, пояс‑лента, диагональная юбка. Она не надевала его уже много лет, не помнила, когда это случилось в последний раз, но помнила, что Люси помогала его ремонтировать. Это все Перси виновата, она настоящая угроза для тонких тканей с ее сигаретами и небрежной манерой курить. Люси починила платье очень аккуратно; Саффи пришлось внимательно изучить корсаж, чтобы найти подпалину. Да, платье прекрасно подойдет; иначе и быть не может. Саффи вытащила его из гардероба, разложила на постели и взялась за чулки.

«Самая большая загадка, – подумала она, осторожно собирая чулок и вставляя в него левую ногу, – состоит в том, как такая женщина, как Люси, вообще смогла влюбиться в часовщика Гарри?» Самый обычный человечек, ничуть не романтический герой, вечно шастал по коридорам, сгорбившись, и волосы его всегда были чуть более длинными, чуть более редкими, чуть менее ухоженными, чем следовало…

– О боже… только не это!

Саффи зацепилась большим пальцем ноги и начала валиться набок. За долю секунды она могла бы выпрямиться, но ноготь зацепился за волокно, и она не рискнула поставить ногу на пол, иначе бы спустила очередную петлю. Поэтому она мужественно смирилась с падением, больно ударившись бедром об угол туалетного столика.

– О боже, – выдохнула она. – О боже, боже, боже.

Она села на обитый тканью стул и поспешила осмотреть драгоценный чулок; ну почему, почему она не сосредоточилась как следует на насущной задаче? Когда эти чулки окончательно порвутся, взять новые будет негде. Дрожащими пальцами она вновь и вновь вертела чулки, легонько гладя их поверхность.

Кажется, все в порядке, хотя чулки были на волосок от гибели. Саффи наконец расслабилась, но полного облегчения не испытала. Она задержалась взглядом на своем розовощеком отражении в зеркале: на кону стояло больше, чем последняя пара чулок. В детстве у них с Перси было множество возможностей наблюдать за взрослыми, и это зрелище приводило их в замешательство. Древние карикатуры вели себя так, как будто понятия не имели о собственной старости. Это озадачивало близнецов, которые сходились на том, что самое непристойное на свете – старик или старуха, который не желает держаться в рамках возраста, и сестры заключили соглашение никогда не допустить подобного. Они поклялись, что, когда состарятся, с достоинством сыграют отведенную роль. «Но как мы узнаем? – спросила Саффи, озадаченная экзистенциальной загвоздкой в самом сердце вопроса. – Вдруг это как солнечный ожог: не почувствуешь, пока не будет слишком поздно что‑либо менять?» Перси согласилась, что проблема весьма коварна, обхватила колени руками и умолкла, погрузившись в раздумья. Неизменно прагматичная, она первой пришла к решению и медленно произнесла: «Давай составим список того, что делают старые люди; трех пунктов довольно. И когда мы обнаружим, что делаем это, то все поймем».

Отобрать варианты привычек было несложно, в конце концов, девочки всю жизнь наблюдали за папой и няней; труднее оказалось ограничить их количество тремя. После долгих споров они выбрали те, которые оставляли минимум места для колебаний: во‑первых, постоянно и бескомпромиссно превозносить Англию времен королевы Виктории; во‑вторых, заводить разговоры о здоровье в чьем‑либо обществе, за исключением общества профессионального медика; в‑третьих, не уметь надевать нижнее белье стоя.

Саффи застонала, вспомнив, как утром застилала кровать в гостевой комнате и поймала себя на том, что жалуется Люси на боли в пояснице. Тема беседы подразумевала подобную откровенность, и она собиралась спустить дело на тормозах, но упасть из‑за пары чулок? Прогноз был поистине неблагоприятным.

 

Когда Перси уже почти добралась до задней двери, наконец появилась Саффи, плывя вниз по лестнице, будто совершенно ни в чем не провинилась.

– Привет, сестрица, – пропела она, – ну как, спасла сегодня кого‑нибудь?

Перси втянула воздух. Ей было нужно время, место и острый топор, чтобы прочистить мысли и избавиться от ярости. Иначе кому‑то серьезно не поздоровится.

– Четырех котят из канавы и комок «Эдинбургской скалы».

– Замечательно! Сплошные победы. Превосходная работа! Может, выпьем чаю?

– Я собираюсь нарубить немного дров.

– Дорогая. – Саффи шагнула чуть ближе. – По‑моему, это лишнее.

– Лучше сейчас, чем потом. Скоро хлынет дождь.

– Конечно, – с преувеличенным спокойствием согласилась Саффи, – но я уверена, что дров вполне достаточно. Более того, в результате твоих стараний в этом месяце, по моим оценкам, нам хватит дров примерно до шестидесятого года. Может, лучше поднимешься наверх, переоденешься к ужину… – Саффи помолчала, когда грохот ливня прокатился от одной стороны крыши замка до другой. – А вот и спасительный дождь!

Бывают дни, когда даже погода против тебя. Перси достала табак и стала скручивать сигарету. Не поднимая глаза, она спросила:

– Зачем ты позвала ее?

– Кого?

Жесткий взгляд.

– А, ты об этом. – Саффи неопределенно махнула рукой. – У Клары заболела мать. Милли, как обычно, ничего не соображает, а ты всегда ужасно занята; мне просто было не справиться одной. Кроме того, кто лучше Люси способен подольститься к Агате?

– В прошлом ты прекрасно справлялась.

– Это очень мило с твоей стороны, Перси, дорогая, но ты же знаешь Агги. Я бы не удивилась, если бы она вышла сегодня из строя, просто чтобы насолить мне. Она затаила обиду с тех пор, как у меня убежало молоко.

– Она… Это всего лишь плита, Серафина.

– А я о чем! Кто бы мог подумать, что она обладает таким дьявольским темпераментом?

Перси чувствовала, что ею манипулируют. Притворная веселость в голосе сестры; то, как она перехватила ее по пути к задней двери и заманивает наверх, где наверняка уже приготовлено платье… что‑нибудь до отвращения вычурное… как будто Саффи подозревала, что Перси не способна прилично вести себя в обществе. От этой мысли Перси захотелось зарычать, но подобная реакция только подтвердила бы опасения сестры, и потому она сдержалась. Проглотив раздражение, она смочила бумагу и запечатала самокрутку.

– Как бы то ни было, – продолжила Саффи, – Люси оказалась просто душкой, и поскольку жарить было нечего, я решила, что грешно отказываться от помощи.

– Нечего жарить? – беззаботно отозвалась Перси. – В последний раз, когда я проверяла, целых восемь кандидаток благополучно набирали жирок в курятнике.

Саффи задержала дыхание.

– Ты, верно, шутишь.

– Я мечтаю о куриных ножках.

Праведная дрожь прокралась в голос Саффи и перебралась в ее указующий перст.

– Мои девочки – наша надежда и опора, а не ужин. Не смей смотреть на них и думать о подливке. Это… это варварство.

У Перси много фраз вертелось на языке, но она стояла в темном коридоре, дождь барабанил по земле по ту сторону каменной стены, ее сестра‑близнец неловко переминалась с ноги на ногу на лестнице… бедра и живот растягивали ее старое зеленое платье в самых неподходящих местах и… Перси мельком увидела нить времен и нанизанные на нее бесчисленные разочарования. Они образовали стену, о которую ударилась и сплющилась ее нынешняя неудовлетворенность. В их паре близнецов Перси была лидером с самого детства, и, как бы Саффи ни злила ее, ссора разрушила бы некий основополагающий принцип их вселенной.

– Перси? – Голос Саффи до сих пор дрожал. – Мне что, поставить охрану вокруг моих девочек?

– Ты должна была предупредить, – заявила Перси, выхватывая спички из кармана. – Вот и все. Ты должна была сказать мне про Люси.

– Выкинь это из головы, Перси. Ради себя же самой. Уйти от хозяина – не худшее, что может сделать слуга. Вот если бы она запустила руку в ящик со столовым серебром…

– Ты должна была предупредить меня.

Слова раздирали Перси горло. Она выудила спичку из коробка.

– Если это так важно, я не стану больше ее звать. В любом случае, вряд ли она расстроится; мне показалось, что она избегает твоего общества. По‑моему, ты пугаешь ее.

Спичка с треском сломалась в пальцах Перси.

– Ах, Перси… у тебя идет кровь.

– Ерунда, – отмахнулась она, вытирая пальцы о брюки.

– Нет, только не об одежду, только не кровь, ее же невозможно отмыть! – Саффи протянула сестре скомканный предмет одежды, который принесла с собой сверху. – На случай, если ты не заметила, прачки давно нас покинули. Осталась только я, и это мне приходится кипятить, помешивать и скоблить.

Перси потерла пятно крови на ноге, размазав его еще больше.

Саффи вздохнула.

– Оставь брюки в покое, потом разберусь. Поднимись, дорогая, и приведи себя в порядок.

– Хорошо, – ответила Перси, с легким удивлением разглядывая свой палец.

– Ты наденешь красивое вечернее платье, а я поставлю чайник. Выпьем чая. А может, лучше приготовить по коктейлю? В конце концов, у нас праздник.

Праздник – слишком сильно сказано, но Перси уже лишилась задора.

– Хорошо, – повторила она. – Отличная мысль.

– Отнеси брюки вниз на кухню, когда закончишь; я сразу же их замочу.

Перси стала медленно подниматься по лестнице, сжимая и разжимая ладонь, затем остановилась и повернулась.

– Чуть не забыла. – Она достала из сумки машинописный конверт. – Тебе письмо.

 

7

 

Саффи спряталась в буфетной и собиралась прочесть послание. Она сразу же поняла, что в нем содержится, и приложила все усилия, скрывая волнение от Перси. Она взяла конверт и немного постояла у подножия лестницы, чтобы убедиться, что сестра не передумает и в последний момент не отправится рубить дрова. Лишь когда за Перси захлопнулась дверь спальни, Саффи наконец позволила себе расслабиться. Она едва не потеряла надежду, что ответ когда‑нибудь доставят, а теперь, когда он пришел, отчасти жалела об этом. Предвкушение, власть неведомого были почти невыносимы.

Оказавшись на кухне, она поспешила в лишенную окон буфетную, которая некогда раздувалась от необузданного нрава мистера Брода; сейчас из свидетельств его деспотического правления остались лишь стол и деревянный шкаф, набитый старыми, невероятно нудными записями. Саффи дернула за шнурок, включив лампочку, и облокотилась о стол. Ее пальцы одеревенели, пока она теребила конверт.

Без ножа для вскрытия писем, который красовался наверху на подставке на ее письменном столе, Саффи пришлось попросту разорвать конверт. Она не любила этого делать, и потому разорвала его как можно аккуратнее, почти наслаждаясь затянувшейся агонией, которую породила столь безмерная осторожность. Затем она вынула из конверта сложенный листок… оценила прекрасную бумагу: чистый хлопок, тиснение, теплый белый цвет… и, глубоко вдохнув, развернула ее. Быстро окинув строки взглядом, она впитала содержимое письма, затем вновь вернулась к началу, заставляя себя не торопиться, поверить собственным глазам; тем временем невероятная, радостная легкость поднималась из глубины ее тела, отчего даже самые кончики пальцев взрывались фейерверком.

Она заметила объявление в «Таймс», когда просматривала страницы о сдаче жилья. «Требуется компаньонка и гувернантка для сопровождения леди Дартингтон и трех ее детей в Америку на время войны, – гласило оно. – Образованная, незамужняя, культурная, имеющая опыт воспитания детей». Казалось, объявление было составлено с мыслью о Саффи. Хотя у нее не было собственных детей, виной тому определенно не недостаток желания. В свое время ее мысли о будущем были полны детьми… как и мысли большинства женщин, надо полагать. Однако заводить детей без мужа не положено, и в этом крылась загвоздка. Что касается других критериев, Саффи ничуть не сомневалась, что может без ложной скромности объявить себя и образованной, и культурной. Она немедленно приступила к делу, сочинила рекомендательное письмо, включила в него пару восторженных отзывов и составила приложение, выставлявшее Серафину Блайт в наилучшем свете. А затем принялась ждать, изо всех сил стараясь держать мечты о Нью‑Йорке при себе. Давным‑давно сообразив, что ни к чему лишний раз гладить Перси против шерсти, она не упоминала при сестре о вакансии, втайне уносясь в мир ярких фантазий. Она воображала путешествие в довольно деликатных подробностях, полагая себя кем‑то вроде современной Молли Браун,[16] которая ободряет детей Дартингтонов, пока те отважно смотрят в лицо гитлеровским субмаринам на пути в великий американский порт…

Рассказать Перси будет самым сложным; она явно не обрадуется, а уж во что она превратится, в одиночестве шатаясь по коридорам, ремонтируя стены и рубя дрова, забывая мыться, стирать или печь… об этом лучше не думать. Но это письмо, это предложение места, которое Саффи держит в руке, – ее шанс, и она не откажется от него из‑за застарелой сентиментальности. Подобно Адели, героине своего романа, она «схватит жизнь за горло и заставит посмотреть себе в глаза»… Саффи очень гордилась этой строчкой.

Она тихонько затворила за собой дверь буфетной и сразу заметила, что плита дымится. За всеми треволнениями она совсем забыла про пирог. Какой ужас! Ей повезло, если пирог не превратился в угольки.

Надев кухонные рукавицы, Саффи заглянула в духовку и издала глубокий вздох облегчения при виде золотистой, а не коричневой корочки пирога. Она переставила его в нижнее отделение, где температура была менее высокой и пирогу ничто не угрожало, и выпрямилась, собираясь уйти.

Тут она обнаружила, что испачканные форменные брюки Перси присоединились на кухонном столе к ее сарафану. По‑видимому, они появились здесь, пока Саффи пряталась в буфетной. Какое счастье, что Перси не застукала ее за чтением письма!

Официальный день стирки – понедельник, но хорошо бы ненадолго замочить одежду, особенно форму Перси; количество и разнообразие пятен, которые Перси умудрялась посадить, поражало воображение; вот бы еще их не было так сложно отстирать! И все же Саффи любила трудные задачи. Она встряхнула брюки, засунула руку сначала в один карман, затем в другой в поисках забытых мелочей, которые испортят всю стирку. И очень хорошо, что засунула!

Саффи достала обрывки бумаги – о боже, целую кучу! – и выложила перед собой на стойку. Она устало покачала головой; она давно потеряла счет тому, сколько раз пыталась научить Перси проверять карманы, прежде чем отправлять одежду в стирку.

Хм, странно… Саффи поворошила обрывки пальцем и обнаружила один с почтовой маркой. Итак, это письмо, разорванное в клочья. Но почему Перси разорвала его и от кого оно?

Наверху раздался стук, и взгляд Саффи метнулся к потолку. Шаги, снопа стук.

Передняя дверь! Юнипер приехала. Или это он, тот парень из Лондона?

Саффи еще раз взглянула на обрывки бумаги и пожевала внутреннюю сторону щеки. Здесь таилась загадка, и она непременно ее разгадает. Но не сейчас; на это просто нет времени. Она должна подняться к Юнипер и поприветствовать их гостя; одному богу известно, в каком состоянии Перси. Возможно, разорванное письмо прольет свет на дурное настроение сестры в последнее время?

Решительно кивнув, Саффи аккуратно укрыла свое собственное письмо под корсажем и спрятала обрывки из кармана Перси под крышкой кастрюли. Позже она разберется, в чем дело.

В последний раз проверив кроличий пирог, она поправила платье на груди, чтобы поменьше обтягивало талию, и отправилась наверх.

 

Возможно, Перси просто вообразила запах гнили? Прискорбная иллюзия преследовала ее в последнее время; оказывается, от некоторых запахов невозможно избавиться, единожды почуяв. В хорошую гостиную не заходили больше шести месяцев, с тех пор как похоронили отца, но, несмотря на все усилия сестры, в комнате витал затхлый душок. Стол был выдвинут на середину, водружен на бессарабский ковер и накрыт лучшим бабушкиным обеденным сервизом – по четыре бокала на персону. У каждого прибора лежало старательно напечатанное меню. Перси взяла его для более пристального изучения, отметила, что в расписании присутствуют салонные игры, и вернула на место.

Она мысленно перенеслась в убежище, в котором оказалась в первые недели блицкрига, когда бомбардировщики Гитлера помешали запланированному визиту к папиному стряпчему в Фолкстоне. Натужное веселье, песни, отвратительный едкий запах страха…

Перси закрыла глаза и увидела его. Человека в черном, который явился незамеченным во время бомбежки и прислонился к стене, ни с кем не общаясь. Его голова была низко склонена под темной‑претемной шляпой. Перси наблюдала за ним, очарованная тем, как странно он выделялся на фоне других. Он поднял взгляд всего раз, прежде чем закутаться в плащ и выйти в пылающую ночь. Их взгляды встретились на единственный краткий миг, и она ничего не увидела в его глазах. Ни жалости, ни страха, ни решимости; только холодную пустоту. И тогда она поняла, что он – Смерть, и с тех пор он часто всплывал в ее памяти. Спускаясь во время своей смены в воронки от бомб, вытаскивая тела, она вспоминала жуткое, потустороннее спокойствие, которое окружало его, когда он вышел из убежища в хаос. Она поступила в службу скорой помощи вскоре после встречи с ним, но ею двигало не мужество, вовсе нет; просто смотреть в глаза Смерти было проще на пылающей поверхности, чем сидеть в ловушке под дрожащей, стонущей землей, в обществе одного лишь отчаянного веселья и беспомощного страха…

На дне графина оставался примерно дюйм янтарной жидкости, и Перси рассеянно задумалась, когда именно он там оказался. Несомненно, не один год назад – сейчас в желтой гостиной используются просто бутылки, – но какая разница, алкоголь с возрастом становится только лучше. Бросив взгляд за спину, Перси плеснула спиртного в бокал; в ее груди вспыхнуло пламя, и она обрадовалась боли – та была яркой и реальной, и она ощущала ее здесь и сейчас.

Шаги. Высокие каблуки. Еще далеко, но быстро приближаются, цокая по каменным плитам. Саффи.

Месяцы тревоги сплелись в животе Перси в свинцовый клубок. Необходимо взять себя в руки. Она ничего не добьется, если испортит Саффи вечер; ей‑богу, у ее сестры и так не много возможностей утолить жажду развлечений. И все же у Перси кружилась голова от того, с какой легкостью она может все испортить. Подобное чувство переживаешь на краю высокого обрыва, когда ясно понимаешь, что прыгать нельзя, и оттого испытываешь странную тягу шагнуть вперед.

Господи, она безнадежна. В сердце Перси Блайт что‑то непоправимо сломано, в нем таится что‑то странное, неполноценное и совершенно отвратительное. Да как она посмела хотя бы на миг помыслить о легкости, с какой может лишить счастья свою собственную обожаемую, хоть и невыносимо раздражающую сестру? Неужели ее стремления всегда были настолько извращенными? Перси глубоко вздохнула. Несомненно, она больна, и это началось не вчера. Всю их жизнь так: чем больше энтузиазма выказывает Саффи насчет человека, предмета или идеи, тем меньше Перси. Как если бы они были единым существом, расщепленным надвое, и существовал предельный совокупный объем чувств, которые они могли выразить одновременно. И почему‑то в некий момент Перси назначила себя хранителем равновесия: если Саффи страдала, Перси выбирала беззаботное веселье; если Саффи испытывала возбуждение, Перси изо всех сил старалась притушить его сарказмом. Какой же чертовски унылой она была!

Граммофон открыли и почистили; рядом с ним лежала стоика пластинок. Перси взяла одну из них – новый альбом, присланный Юнипер из Лондона. Приобретенный бог знает где и как; у Юнипер, надо полагать, имелись свои методы. Музыка должна помочь. Перси поставила иглу, зазвучал проникновенный тихий голос Билли Холидей.[17] Перси жарко выдохнула виски. Уже лучше; современная музыка без ассоциаций из прошлого. Много лет и даже десятилетий назад на одном из вечеров семьи Блайт папа задал слово «ностальгия». Он прочел определение: «острая тоска по прошлому», и Перси с бесшабашной уверенностью юности подумала: что за странная концепция! Она не понимала, зачем кому‑то искать возвращения в прошлое, когда все интересное скрывается в будущем.

Перси осушила бокал, лениво наклонила его в разные стороны, наблюдая, как оставшиеся капли сливаются воедино. Ее нервы были на пределе из‑за встречи с Люси, но мрачное настроение распространилось и на все события дня; Перси вновь и вновь возвращалась мыслями к разговору с миссис Поттс на почте. Ее подозрениям, ее почти уверениям, что Юнипер помолвлена и собирается замуж. Сплетни так и липли к Юнипер, но опыт подсказывал Перси, что дыма без огня не бывает. Хотя, разумеется, не в этом случае.

Дверь за спиной со вздохом отворилась, из коридора пахнуло прохладой.

– Ну? – задыхаясь, спросила сестра. – Где она? Я слышала стук двери.

Если бы Юнипер и стала обсуждать личную жизнь, то только с Саффи. Перси задумчиво постучала по ободку бокала.

– Она уже наверху? – Голос Саффи упал до шепота. – Или это он? Какой он? Где он?

Перси расправила плечи. Необходимо откровенно признать свою вину, если она хочет добиться от Саффи сотрудничества.

– Они еще не пришли. – Она повернулась к сестре и бесхитростно, как она надеялась, улыбнулась. – Они опаздывают.

– Совсем немного.

Точно такой же вид – открытое, взволнованное лицо – бывал у Саффи в детстве, когда они ставили пьесы для папиных друзей, и никто еще не сидел в креслах для зрителей.

– Ты уверена? – уточнила Саффи. – Могла бы поклясться, что слышала стук…

– Поищи под креслами, если угодно, – беззаботно откликнулась Перси. – Здесь никого больше нет. Просто хлопнула ставня, вон та. Она разболталась во время грозы, но я починила.

Она кивнула на гаечный ключ на подоконнике.

Глаза Саффи широко распахнулись, когда она заметила влажные следы на платье сестры.

– Это особенный ужин, Перси. Юнипер…

– Не заметит и не расстроится, – закончила Перси. – Ладно тебе. Не обращай внимания на мое платье. Ты отлично выглядишь за нас обеих. Может, присядешь? Я приготовлю нам что‑нибудь выпить, чтобы скрасить ожидание.

 

8

 

На самом деле, учитывая, что ни Юнипер, ни ее знакомый джентльмен еще не приехали, Саффи хотелось поспешить обратно вниз, сложить обрывки разорванного письма и узнать секрет Перси. Однако столь миролюбивое настроение сестры было неожиданным подарком судьбы, который она не могла отвергнуть. Не сегодня, когда Юнипер и особенный гость прибудут с минуты на минуту. Кстати, о Юнипер: лучше оставаться как можно ближе к передней двери, чтобы залучить сестру на беседу наедине, когда та наконец приедет.

– Спасибо, – поблагодарила Саффи, приняв предложенный бокал и сделав солидный глоток в знак доброй воли.

– Итак. – Перси присела на краешек граммофонного столика. – Как прошел день?

Все страньше и страньше,[18] как сказала бы Алиса. Перси обычно не утруждала себя светскими разговорами. Саффи спряталась за очередным глотком, благоразумно решив проявить максимальную осторожность.

– Отлично. – Она помахала рукой. – Не считая того, что я упала, надевая белье.

– Не может быть, – искренне расхохоталась Перси.

– Еще как может; если не веришь, предъявлю синяк в доказательство. Я полюбуюсь всеми цветами радуги, прежде чем он исчезнет. – Саффи осторожно потрогала свой зад, переместив центр тяжести, поскольку сидела на краю кушетки. – Наверное, это означает, что я старею.

– Это невозможно.

– Правда? – Саффи против воли слегка оживилась. – Почему же?

– Все просто. Я родилась первой; технически я всегда буду старше тебя.

– Да, я знаю, но не понимаю…

– И могу тебя заверить, что ни разу даже не покачнулась, одеваясь. Даже во время налета.

– Гм… – Саффи нахмурилась, обдумывая аргумент сестры. – В этом что‑то есть. Тогда припишем данное несчастье мгновенному помутнению сознания, не связанному с возрастом.

– Полагаю, иного выхода нет; поступить иначе – все равно, что написать сценарий собственной кончины.

Это было одно из любимых изречений папы, которое он произносил перед лицом многочисленных и разнообразных затруднений, и сестры улыбнулись.

– Прости. – Перси чиркнула спичкой и прикурила. – Я о том, что случилось на лестнице. Я не хотела ссориться.

– Давай во всем винить войну. – Саффи отвернулась подальше от дыма. – Как и все остальные. Расскажи лучше, что нового в большом, широком мире?

– Ничего особенного. Лорд Бивербрук твердит о танках для русских; в деревне невозможно выпросить рыбы, а дочка миссис Каравэй, кажется, на сносях.

– Нет! – с жадностью воскликнула Саффи.

– Да.

– Но ей же лет пятнадцать?

– Четырнадцать.

Саффи наклонилась ближе.

– Выходит, это солдат?

– Летчик.

– Так‑так. – Она изумленно покачала головой. – А ведь миссис Каравэй – настоящий столп общества. Какой ужас.

От внимания Саффи не ускользнул тот факт, что Перси самодовольно улыбается с сигаретой в зубах, как будто подозревает, что сестра наслаждается несчастьем миссис Каравэй. Конечно, в этом была доля истины, но только потому, что эта женщина – невыносимая тиранша, которая выискивает недостатки во всех и вся, включая – слухи добрались и до замка – шитье самой Саффи.

– Что? – покраснела она. – Это действительно ужасно.

– Однако неудивительно, – заметила Перси, стряхивая пепел. – Современные девушки совершенно аморальны.

– После начала войны все изменилось, – согласилась Саффи. – Я вижу это в письмах в редакцию. Девушки гуляют, пока их мужей нет рядом, заводят детей вне брака. Такое впечатление, что им достаточно познакомиться с парнем, чтобы пойти под венец.

– Но наша Юнипер не такая.

Саффи похолодела. Вот зацепка, которой она ждала: Перси все известно. Она откуда‑то узнала о романе Юнипер. Это объясняет неожиданно веселое настроение; сестра надеется хитростью выведать правду, и Саффи попалась на крючок с наживкой в виде сочной деревенской сплетни. Как унизительно!

– Ну конечно, – как можно более небрежно обронила она, – Юнипер не такая.

– Совсем не такая.

Мгновение они сидели с одинаковыми улыбками на одинаковых лицах, разглядывая друг друга и потягивая напитки. Сердце Саффи тикало громче, чем папины любимые часы, и она боялась, что Перси услышит; теперь она поняла, что испытывает муха в паутине, ожидая приближения огромного паука.

– Хотя сегодня я услышала кое‑что забавное. – Перси стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. – В деревне.

– Неужели?

– Да.

Между ними повисла неловкая тишина, пока Перси курила, а Саффи сосредоточенно покусывала язык. Какое бесстыдство и вероломство со стороны сестры – использовать ее любовь к местным сплетням в надежде выведать секрет! Но она не пойдет у Перси на поводу, да и к чему ей деревенские слухи? Ей уже известна правда, в конце концов, именно она прочитала дневник Юнипер, но не станет делиться его содержанием с Перси.

Саффи поднялась с максимальным достоинством, оправила платье и проверила сервировку стола, усердно выравнивая ножи и вилки. У нее даже получилось бездумно напевать себе под нос и безмятежно улыбаться, что оказалось в некотором роде утешением, когда сомнения так и лезли изо всех щелей.

То, что у Юнипер появился любовник, стало настоящим сюрпризом, и Саффи огорчило то, что сестра это скрыла, однако сам факт ничего не менял. Или нет? По крайней мере, он не менял того, о чем беспокоилась Перси; не менял ничего важного. Скорее всего, если Саффи оставит новость при себе, ничего плохого не случится. У Юнипер есть любовник, вот и все. Она молодая женщина, это естественно; пустяк, и к тому же, несомненно, преходящий. Как и прочие увлечения Юнипер, этот парень поблекнет, увянет и будет сметен тем же ветром, что принесет новую игрушку.

На улице поднялся ветер, и когти вишни зацарапали по разболтавшейся ставне. Саффи поежилась, но не от холода; зеркало над камином поймало едва заметное движение, и она взглянула на свое отражение. Огромное зеркало в позолоченной оправе висело на цепи на крюке на большой высоте. Вследствие этого оно отклонялось от стены, нависая над полом, и когда Саффи смотрела вверх, зеркало смотрело вниз, превращая ее в приземистую зеленую карлицу. Она невольно коротко вздохнула, внезапно испытав укол одиночества, устав от нагнетания тумана. Она уже собиралась отвернуться и продолжить инспекцию стола, когда заметила Перси, которая скрючилась у самой оправы зеркала, куря и наблюдая за зеленой карлицей в его глубине. Не просто наблюдая – изучая. Выискивая улики, подтверждения своих подозрений.

От осознания, что за ней следят, пульс Саффи участился, и она испытала неожиданное желание услышать собственный голос, наполнить комнату звуками речи и шумом. Она коротко, размеренно вдохнула и приступила:

– Очевидно, Юнипер опаздывает, и, наверное, тут нечему удивляться; несомненно, ее задержала погода; какой‑нибудь затор на железной дороге; она должна была прибыть в пять сорок пять, и даже если сделать скидку на автобус из деревни, ей пора бы уже появиться… Надеюсь, она захватила зонтик, но ты же знаешь, как она…

– Юнипер помолвлена, – резко перебила Перси. – Вот что говорят. Что она помолвлена.

Столовый нож громко лязгнул о вилку. Саффи приоткрыла рот и заморгала.

– Что ты сказала, дорогая?

– Собирается замуж. Юнипер помолвлена и собирается замуж.

– Но это же нелепо. Конечно, она ничего подобного не сделает.

Саффи была искренне поражена.

– Юнипер? – Она издала короткий металлический смешок. – Замуж? Да с чего ты взяла?

Струйка дыма.

– Ну? И кто же говорит такую чушь?

Мгновение Перси молчала, поскольку старательно снимала кусочек табачной трухи с нижней губы. Затем нахмурилась, глядя на табачную крошку на кончике пальца. Наконец щелчком стряхнула ее в пепельницу.

– Скорее всего, это чушь. Просто я зашла на почту и…

– Ха! – воскликнула Саффи с не слишком обоснованным ликованием. И облегчением, поскольку сплетня Перси оказалась всего лишь сплетней, деревенской болтовней без каких‑либо оснований. – Могла бы и сама догадаться. Эта Поттс! Послушай, да она же настоящая угроза. Хорошо еще, что ее болтливый язык не добрался до дел государственной важности.

– Так ты в это не веришь?

Голос Перси был деревянным, без каких‑либо модуляций.

– Ну конечно, я в это не верю.

– Юнипер ничего тебе не говорила?

– Ни слова. – Саффи подошла к Перси и коснулась ее плеча. – Серьезно, Перси, дорогая! Разве можно вообразить Юнипер в роли невесты? С головы до пят в белом кружеве; обещает любить и почитать другого человека, пока смерть не разлучит их!

Скорченный, безжизненный окурок лег в пепельницу, и Перси переплела пальцы под подбородком. Затем она чуть улыбнулась, подняла плечи, вновь опустила и отмахнулась от нелепой мысли.

– Ты права, – согласилась она. – Глупая сплетня, только и всего. Я просто хотела узнать…

Но что именно Перси хотела узнать, Саффи пришлось додумывать самостоятельно.

Хотя музыка давно умолкла, граммофонная игла прилежно продолжала скользить по центру пластинки, и Саффи спасла ее, опустив обратно на рычаг. Она собиралась сходить проверить кроличий пирог, когда Перси добавила:

– Юнипер сказала бы нам. Если это правда, она сказала бы нам.

Щеки Саффи вспыхнули при воспоминании о дневнике на полу, потрясении при чтении последней записи, обиде на то, что ее держали в неведении.

– Саффи?

– Конечно, – быстро ответила та. – Ведь люди так и делают? Рассказывают друг другу подобные вещи?

– Да.

– Особенно сестрам.

– Да.

И это было правдой. Одно дело – держать в секрете любовную связь, и совсем другое – помолвку. Саффи была уверена, что даже Юнипер не может быть настолько слепой по отношению к чувствам других людей и последствиям подобного решения.

– И все же, – заметила Перси, – нам стоит побеседовать с ней. Напомнить, что папа…

– Покинул нас, – мягко закончила Саффи. – Он покинул нас, Перси. Теперь мы можем делать все, что угодно. Например, оставить Майлдерхерст, отплыть в пленительный, волнующий Нью‑Йорк и никогда не вспоминать о прошлом.

– Нет, – рявкнула Перси, и на мгновение Саффи испугалась, что невольно озвучила свои намерения. – Не совсем. У каждой из нас есть обязанности по отношению к остальным. Юнипер понимает это; ей известно, что брак…

– Перси…

– Это желание папы. Его условие.

Перси пыталась заглянуть Саффи в глаза, и та подумала, что впервые за много месяцев видит лицо сестры вблизи; она обнаружила на нем новые морщины. Перси много курила и беспокоилась; несомненно, война тоже оказала свое разрушающее влияние, но какова бы ни была причина, женщина, сидящая перед Саффи, больше не была молодой. Впрочем, как и старой; и Саффи внезапно догадалась – хотя, наверное, и раньше это подозревала? – что между юностью и старостью есть кое‑что еще. И они обе как раз в этом возрасте. Больше не девушки, но еще далеко не старухи.

– Папа знал, что делает.

– Ну конечно, дорогая, – ласково откликнулась Саффи.

Почему она не замечала их раньше, всех этих женщин промежуточного возраста? Несомненно, они не были невидимками; они просто тихо занимались своими делами, делали то, что делают женщины, когда они больше не молоды, но еще и не стары. Вели дом, вытирали слезы с детских щек, штопали носки мужей. И Саффи поняла, почему Перси так себя ведет – словно завидует тому, что Юнипер, которой всего восемнадцать, может однажды выйти замуж. Тому, что у нее впереди целая взрослая жизнь. Она поняла и то, почему именно сегодня вечером Перси поддалась столь сентиментальным мыслям. Да, ею двигала забота о Юнипер, ее встревожили деревенские слухи, но именно встреча с Люси заставила ее вести себя подобным образом. Саффи затопила волна любви к своей мужественной сестре, такая сокрушительная, что едва не оставила ее бездыханной.

– Не повезло нам, да, Перси?

Та оторвалась от сигареты, которую скручивала.

– Что?

– Не повезло нам с тобой в сердечных делах.

Перси обдумала ее слова.

– По‑моему, удача здесь ни при чем. Простая арифметика.

Саффи улыбнулась; именно это сказала им сменившая няню гувернантка перед своим возвращением в Норвегию, где собиралась выйти замуж за овдовевшего родственника. Она устроила урок у озера, как поступала всегда, когда была не в настроении преподавать и стремилась ускользнуть от пристального взора мистера Брода. Продолжая загорать, она немного приподнялась на локтях. Ее голос, как обычно, был тягучим, с акцентом, а в глазах мерцало недоброе удовлетворение. По ее рассуждениям выходило, что они могут смело забыть о замужестве, поскольку Первая мировая война, которая ранила их отца, также уничтожила все их шансы. Тринадцатилетние близнецы тупо смотрели на нее; они в совершенстве отточили это выражение, поскольку знали, что оно выводит взрослых из себя. Какое им было дело? В то время их меньше всего волновало замужество и поклонники.

– Что ж, это тоже в своем роде неудача, – тихо промолвила Саффи. – Когда всех твоих будущих мужей убили на французских полях сражения…

– А сколько ты собиралась их иметь?

– Кого?

– Мужей. Ты говоришь «всех твоих будущих мужей»… – Перси закурила и махнула рукой. – Ладно, забудь.

– Всего одного. – У Саффи внезапно закружилась голова. – Я хотела бы всего одного.

Последовавшая тишина была мучительной, и Перси, по крайней мере, хватило совести испытать неловкость. Но она ничего не ответила, не предложила ни слов утешения или понимания, ни добрых жестов, а только ущипнула кончик сигареты, затушив ее прежде времени, и направилась к двери.

– Куда ты?

– Голова болит. Знаешь, иногда накатывает.

– Сядь, я принесу аспирин.

– Нет… – Перси отвела глаза. – Нет, я сама возьму в аптечке. Прогулка пойдет мне на пользу.

 

9

 

Перси спешила по коридору, недоумевая, как могла быть такой безнадежной дурой. Она собиралась немедленно сжечь обрывки письма Эмили, а вместо этого настолько смутилась из‑за встречи с Люси, что забыла их в кармане. Хуже того, она отнесла их прямо Саффи – тому самому человеку, от которого стремилась скрыть переписку. Перси с грохотом сбежала по лестнице и ворвалась в наполненную паром кухню. Интересно, когда бы она вспомнила о письме, если бы Саффи не намекнула на мужа Эмили, Мэтью? Возможно, уже пора оплакивать утрату твердого рассудка; гадать, на какие сделки с дьяволом придется пойти, чтобы вернуть его?

Перед столом Перси резко остановилась. Ее брюки больше не лежали там, где она их оставила. Сердце гулко ударилось о ребра; усилием воли она вернула его на место. Паника не поможет; кроме того, само по себе это еще не ужасно. Перси не сомневалась, что Саффи пока не прочла письмо; ее поведение наверху было слишком сдержанным, слишком спокойным. Господь милосердный, да если бы Саффи узнала, что Перси до сих пор поддерживает отношения с кузиной, она просто не сумела бы скрыть ярость. Выходит, еще не все потеряно. Необходимо найти брюки, спрятать улики, и все будет хорошо.

Она вспомнила, что на столе лежало еще и платье, а значит, где‑то есть груда грязного белья. Насколько сложно ее отыскать? Несомненно, намного сложнее, чем если бы она имела хотя бы смутное представление о том, как осуществляется стирка, но, к несчастью, Перси никогда не уделяла особого внимания рутинной работе Саффи по дому – оплошность, которую она молча пообещала исправить, как только письмо благополучно окажется в ее руках. Она начала с корзин на полке под столом, порылась среди кухонных полотенец и противней, кастрюль и скалок, краем уха прислушиваясь, не спускается ли Саффи по лестнице. Хотя это, конечно, маловероятно. Учитывая, что Юнипер уже опаздывает, Саффи не рискнет далеко отойти от передней двери. Перси и самой не терпелось вернуться; как только Юнипер появится, она прямо спросит ее о сплетне миссис Поттс.

Ведь хотя Перси согласилась с сестрой насчет того, что Юнипер рассказала бы о своей помолвке, в действительности она не разделяла подобной уверенности. Люди обычно так и делают, в этом не может быть сомнений, но Юнипер не такая, как другие: она ярко выраженная одиночка, несмотря на то что окружена искренней любовью. И дело не только в провалах в памяти и приступах; в раннем детстве ей нравилось тереть глазное яблоко различными предметами: гладкими камешками, кончиком скалки повара, любимой авторучкой отца; она сводила с ума бесчисленных нянек своим неизлечимым упрямством и отказом покидать воображаемых друзей; а в редких случаях, когда ее принуждали надеть туфли, она непременно надевала их не на ту ногу.

Странности сами по себе не беспокоили Перси, поскольку семья давно сошлась на том, что во всяком значительном человеке должна быть добрая порция чудаковатости. У папы были призраки, у Саффи – приступы паники, и Перси тоже не была заурядна. Нет, странности не имели значения; Перси заботилась лишь о выполнении своего долга: защитить Юнипер от нее самой. Папа дал ей задание. Юнипер особенная, сказал он, и они должны обеспечить ее безопасность. И до сих пор им это удавалось. Они научились распознавать мгновения, когда те самые источники, питавшие талант сестры, угрожали низвергнуть ее в пучину ярости. Папа, когда был еще жив, позволял ей безудержно буйствовать. «Это страсть, – говорил он с восхищением в голосе, – нетронутая, подлинная страсть». Но он не забыл обратиться к адвокатам. Перси удивилась, когда узнала, что он сделал; ее первой реакцией был жар предательства, вечное присловье братьев и сестер: «Это несправедливо!» – но она довольно скоро покорилась неизбежному. Она поняла, что папа был прав, что его предложение пойдет на благо всем троим. И она обожала Юнипер, все они обожали. Ради своей крошки сестры Перси была готова на что угодно.

Раздался шум наверху, и Перси замерла, разглядывая потолок. В замке полно самых разных звуков, так что надо просто перебрать обычных подозреваемых. Для смотрителей слишком громко? Снова шум. Наверное, шаги; но приближаются ли они? Саффи спускается вниз? Перси на бесконечно долгое мгновение затаила дыхание и замерла; она не шевелилась, пока наконец не исполнилась уверенности, что шаги удаляются прочь.

Тогда она осторожно встала и осмотрела кухню намного более отчаянно, чем раньше; по‑прежнему ни малейших признаков чертова белья. Метлы и швабра в углу, резиновые сапоги у задней двери, в раковине – только замоченные миски, на плите – кастрюля и котел…

Котел! Ну конечно. Она определенно слышала, как Саффи толковала о котлах и стирке, аккурат перед жалобами на пятна, которые невозможно отстирать, и лекцией о преступной небрежности Перси. Перси поспешила к плите, заглянула в большой стальной бак, и вуаля! Какое облегчение – брюки!

Она с усмешкой выудила мокрую форму, покрутила ее взад и вперед в поисках сморщенных карманов и запустила руку сначала в один, потом во второй… Краски мгновенно схлынули с ее лица: карманы были пустыми. Письмо исчезло.

Снова шум наверху: опять шаги; Саффи расхаживает взад и вперед. Перси тихо выругалась, в очередной раз проклиная себя за глупость, и умолкла, отслеживая местоположение сестры.

Шаги приближались. Стук. Шаги изменили направление. Перси напряглась еще больше. Кто‑то у двери?

Тишина. А главное, Саффи не зовет ее. Это значит, что никто не стучал, ведь как только явятся гости, отсутствие Перси перестанет быть терпимым.

Возможно, снова ставня; она всего лишь легонько пристукнула ее на место маленьким ключом – без набора инструментов большего не сделать, – а снаружи по‑прежнему завывает ветер. Еще один пункт в списке завтрашнего ремонта.

Перси глубоко вдохнула и разочарованно выдохнула. Она проследила, как брюки снова погрузились в котел. Дело было после восьми, Юнипер уже опаздывала, письмо могло быть где угодно. Что, если… она воспряла духом… что, если Саффи выбросила его в мусорное ведро? В конце концов, оно было порвано; возможно, письмо уже сгорело, от него остался лишь пепел в Агге?

Больше Перси ничего не могла поделать, разве только прочесать весь дом или прямо спросить Саффи, что случилось с письмом… она содрогнулась при одной мысли об этом. А значит, с тем же успехом можно вернуться наверх и ждать Юнипер.

Раздался оглушительный раскат грома, настолько громкий, что Перси поежилась, хотя находилась глубоко в чреве дома. За ним последовал новый звук, тише и ближе. Возможно, снаружи, как будто кто‑то скребется в стену и время от времени молотит в нее в поисках задней двери.

Как раз пора приехать гостю Юнипер.

Тут Перси пришло в голову, что человек, незнакомый с замком, прибывший поздним вечером, в пору затемнения, посреди кошмарной грозы, может искать вход не только у парадной двери. Хотя вероятность подобного была невелика, Перси сразу поняла, что обязана проверить. Она не вправе оставлять его бродить снаружи.

Поджав губы, она в последний раз оглядела кухню… сухие продукты на стойке, смятое кухонное полотенце, крышка кастрюли – ничего даже отдаленно напоминающего кучку рваной бумаги… затем вынула фонарик на батарейках из аварийного набора, накинула макинтош поверх платья и отворила заднюю дверь.

 

Юнипер опаздывала почти на два часа, и Саффи начала всерьез волноваться. Разумеется, она понимала, что все дело в задержке на железной дороге, проколотой шине автобуса, заставе, чем‑то совершенно обыденном, и уж точно никакие вражеские самолеты не осложнят все дело в такую дождливую ночь; тем не менее здравый смысл не мог унять тревоги старшей сестры. Пока Юнипер не войдет в переднюю дверь, целая и невредимая, значительная часть разума Саффи будет скована страхом.

Покусывая нижнюю губу, она задумалась, какие новости принесет с собой малышка сестра, когда наконец переступит порог. Саффи верила себе, когда убеждала Перси, что Юнипер не помолвлена и не собирается замуж, действительно верила, но с тех пор, как Перси внезапно исчезла, оставив ее одну в хорошей гостиной, ее уверенность все таяла и таяла. Сомнения закрались, когда она пошутила насчет маловероятного зрелища Юнипер в белом кружеве. Хотя Перси кивнула в знак согласия, пышное платье, возникшее в голове Саффи, претерпело превращение – словно отражение в покрытой рябью воде – и обрело другой, намного более вероятный облик. Облик, который Саффи уже хранила в уме с тех пор, как наверху начала работу над платьем.

После этого кусочки мозаики быстро встали на место. А зачем еще Юнипер просить переделать платье? Не для такого ординарного события, как ужин, а для свадьбы. Ее собственной свадьбы с этим Томасом Кэвиллом, который приедет сегодня, чтобы познакомиться с ними. С мужчиной, о котором они ничего не знали до настоящего времени. Более того, их познания о нем до сих пор ограничивались письмом, в котором Юнипер извещала, что пригласила его на ужин. Они познакомились во время воздушного налета, он был учителем и писателем, у них имеется общий друг. Саффи напрягла мозги, вспоминая остальное: точные слова, которые использовала Юнипер, обороты, которые оставили у них впечатление, что упомянутый джентльмен неведомым образом спас жизнь их сестры. Они сочинили эту подробность? Или это очередная талантливая выдумка Юнипер, завитушка, призванная вызвать их симпатию?

Еще немного подробностей о нем содержалось в дневнике, но эти сведения были не биографическими. На бумаге были запечатлены чувства, желания, томления взрослой женщины. Женщины, которую Саффи не узнавала, перед которой робела; женщины, которая становилась земной. И если даже Саффи было сложно смириться с таким превращением, то Перси тем более придется очень долго убеждать. Для Перси Юнипер навсегда останется крошкой сестрой, появившейся, когда они почти уже выросли, маленькой девочкой, которую нужно баловать и оберегать. Которую легко ободрить и заполучить на свою сторону простым пакетом сластей.

Саффи улыбнулась с печальной нежностью к своей консервативной сестре‑близнецу, которая, несомненно, даже в эту минуту собирается с духом, чтобы соблюсти условия отца. Бедная, милая Перси: во многом на редкость смышленая, отважная и добрая, крепкая как сталь, и все же неспособная освободиться от несбыточных папиных пожеланий. Саффи поступила умнее; она давным‑давно оставила попытки ублажить Его Величество.

Она поежилась от внезапного холода и потерла ладони друг о друга. Затем скрестила руки на груди в надежде найти в них опору. Саффи должна быть сильной ради Юнипер; теперь ее очередь. Ведь она в отличие от Перси способна понять бремя романтической страсти…

Распахнулась дверь, и вошла Перси; дверь за ее спиной захлопнуло сквозняком.

– Льет как из ведра. – Перси поймала каплю с кончика носа, с подбородка, встряхнула мокрыми волосами. – Я слышала здесь шум. Раньше.

Саффи заморгала, крайне озадаченная, и машинально ответила:

– Это ставня. По‑моему, я починила ее, хотя, конечно, я не мастер обращения с инструментами… Перси, где тебя носило?

И что она там делала? Глаза Саффи широко распахнулись, когда она увидела промокшее, грязное платье сестры и… неужели это листья в волосах?

– Значит, головная боль прошла?

– Ты о чем?

Перси собрала бокалы и направилась к столику с напитками, чтобы налить еще виски.

– Твоя головная боль. Ты нашла аспирин?

– А. Да. Спасибо.

– Знаешь, тебя долго не было.

– Правда? – Перси протянула Саффи бокал. – Да, наверное. Мне показалось, я что‑то слышала снаружи; возможно, это По испугался грозы. Сначала я подумала, что это может быть друг Юнипер. Как там его зовут?

– Томас. – Саффи сделала глоток. – Томас Кэвилл.

Ей показалось, или Перси отводит глаза?

– Перси, надеюсь…

– Не волнуйся. Я буду добра с ним, когда он придет. – Перси покрутила бокал. – Если он придет.

– Ты не должна корить его за опоздание, Перси.

– Почему бы и нет?

– Это все война виновата. В наши дни опоздания стали нормой. Юнипер тоже еще нет.

Перси взяла сигарету, которую раньше оставила в пепельнице.

– Не вижу ничего удивительного.

– Рано или поздно он появится.

– Если он существует.

Какая странная мысль; Саффи убрала своенравный локон за ухо, смущенная, встревоженная, гадающая, не шутит ли сестра; возможно, это очередная ее фирменная острота, которые Саффи привыкла воспринимать буквально. Хотя в животе начало крутить, Саффи не обратила внимания, решив расценить замечание сестры как шутку.

– Надеюсь на это; я очень расстроюсь, если окажется, что он – всего лишь выдумка. Стол будет выглядеть ужасно негармоничным без четвертой персоны.

Она присела на краешек кушетки, но, сколько ни пыталась вести себя беззаботно, Перси словно заразила ее своей странной нервозностью.

– Ты выглядишь усталой, – заметила Перси.

– Неужели? – Саффи постаралась изобразить любезный тон. – Наверное, это потому, что я и правда устала. Возможно, работа меня подбодрит. Надо только пробраться на кухню и…

– Нет.

Саффи уронила бокал. Виски разлился по ковру, коричневые капли засверкали на синем и красном.

Перси подобрала бокал.

– Извини. Я просто хотела сказать…

– Как глупо. – Саффи суетилась вокруг мокрого пятна на своем платье. – Глупо, глупо…

И в этот миг в дверь постучали. Сестры одновременно поднялись.

– Юнипер, – предположила Перси.

Уловив прозвучавшее утверждение, Саффи сглотнула.

– Или Томас Кэвилл.

– Да. Или Томас Кэвилл.

– Что ж, – напряженно улыбнулась Саффи. – Кто бы это ни был, полагаю, его следует впустить.

 

 

II

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 269; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (1.268 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь