Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Деревня Майлдерхерст, 4 сентября 1939 года



 

Велосипед собирал паутину в конюшнях почти два десятка лет, и Перси подозревала, что видок у нее еще тот. Волосы стянуты резиновой лентой, юбка подобрана и заткнута между коленями; хотя ее скромность и не пострадала, Перси не питала иллюзий, будто выглядит элегантно.

Она получила предупреждение министерства: существует риск попадания велосипедов в руки врага, однако наладила старого коня. Если в циркулирующих слухах есть хоть доля истины, если правительство действительно планирует трехлетнюю войну, топливо, несомненно, начнут выдавать по талонам, а ей нужно перемещаться с места на место. Велосипед когда‑то принадлежал Саффи, очень давно, но теперь он ей ни к чему; Перси откопала его, вытерла пыль и кружила на нем по подъездной дорожке, пока не научилась относительно уверенно держать равновесие. Она не ожидала, что ей так понравится кататься, и теперь удивлялась, почему у нее не было собственного велосипеда в детстве, почему она ждала, пока не станет женщиной средних лет с седеющими волосами, прежде чем открыть для себя это удовольствие. И это действительно было удовольствием, в особенности нынешним чудесным бабьим летом – нестись вдоль живой изгороди и ощущать, как ветерок остужает пылающие щеки.

Перси перевалила через холм и спустилась в очередную ложбину, расплываясь в улыбке. Пейзаж облачался в золото, птицы щебетали на деревьях, и летняя жара еще не покинула воздух. Сентябрь в Кенте! Ей почти удалось поверить, будто вчерашнее объявление ей всего лишь приснилось. Она срезала по Блэкберри‑лейн, обогнула озеро и спрыгнула с велосипеда, чтобы провести его по узенькой тропке вдоль ручья. Первую парочку Перси встретила вскоре после того, как нырнула в тоннель: юношу и девушку немногим старше Юнипер, с их плеч свисали одинаковые противогазы. Молодые люди держались за руки и тихо и пылко беседовали, их головы почти соприкасались, они едва ли заметили ее присутствие.

Вскоре в поле зрения появилась вторая парочка, экипированная сходным образом, а за ней и третья. Перси поприветствовала последнюю кивком и тут же пожалела об этом; девушка робко улыбнулась в ответ и оперлась на руку юноши, и они обменялись взглядами, полными такой юной нежности, что щеки Перси вспыхнули, и она немедленно осознала свой промах. Блэкберри‑лейн всегда была традиционным местом прогулок влюбленных, даже когда Перси сама была девушкой и, несомненно, задолго до этого. Перси знала это лучше других. Ее собственный роман годами скрывался за строжайшей завесой секретности, в немалой степени потому, что не было ни малейшего шанса когда‑либо узаконить его браком.

Она могла поступить проще: выбрать подходящего мужчину, влюбиться в него, позволить открыто ухаживать за собой без риска подвергнуть свою семью насмешкам, но любовь слепа, как Перси поняла по собственному опыту. Любви нет дела до осуждения общества, классовой структуры, пристойности или простого здравого смысла. И как бы Перси ни кичилась своим прагматизмом, устоять перед зовом любви оказалось не проще, чем перестать дышать. И она покорилась, обрекла себя на жизнь, полную брошенных искоса взглядов, тайных писем и редких блаженных свиданий.

Щеки Перси раскраснелись за время прогулки; неудивительно, что она так сопереживала юным любовникам. Она опустила голову и уткнулась в усыпанную листьями землю, не обращая внимания на встречных, пока не добралась до обочины дороги, где села на велосипед и покатила в деревню. По пути она гадала, как стало возможным, что гигантская мясорубка войны пришла в действие, а мир остался таким же прекрасным, птицы по‑прежнему поют среди ветвей, цветы растут на полях и сердца влюбленных полны любви.

 

Мередит впервые захотелось пописать, когда они еще не выехали из серых и закопченных зданий Лондона. Она стиснула ноги и прижала чемодан к коленям, гадая, куда именно они направляются и сколько времени это займет. Она была липкой и усталой и уже съела весь пакет бутербродов с вареньем, приготовленный на обед, так что была не голодна, но страдала от скуки и неуверенности. Мередит точно помнила, что видела, как утром мама засунула в чемодан фунт шоколадного печенья. Девочка отщелкнула замки и приподняла крышку. Заглянула в темное нутро чемодана и запустила в него руки. Конечно, она могла откинуть крышку до конца, но не стоило беспокоить Риту резкими движениями.

Вот пальто, которое мама дошивала вечерами; немного левее – банка сгущенного молока «Карнейшн», которое Мередит строго‑настрого наказали подарить хозяевам по прибытии; за ним полдюжины толстых махровых полотенец. Мама засунула их в чемодан и пояснила, заставив Мередит съежиться от смущения: «Не исключено, что ты станешь взрослой девушкой во время эвакуации, Мерри. Рита будет рядом и поможет, но ты должна быть готова». Рита усмехнулась, а Мередит содрогнулась и робко понадеялась, что станет редким биологическим исключением. Она провела пальцами по гладкой обложке блокнота и… вуаля! Под ним оказался бумажный пакет с печеньем. Шоколад немного подтаял, но ей удалось отлепить одну штуку. Отвернувшись от Риты, она принялась обкусывать добычу.

За спиной один из мальчиков затянул знакомый стишок:

 

Под развесистым каштаном

Чемберлен мне говорит:

Чтоб ходить в противогазе,

В меры ПВО вступи!

 

Мередит опустила глаза на свой противогаз. Она засунула остатки печенья в рот и смахнула крошки с коробки. Дурацкая штука с кошмарным резиновым запахом, которую так противно отдирать от кожи. Мама взяла с них обещание надевать противогазы во время отъезда, носить их повсюду с собой, и Мередит, Эд и Рита нехотя согласились. Позже Мередит подслушала, как мама признается соседке, миссис Пол, что лучше умереть во время газовой атаки, чем задыхаться в противогазе, и девочка решила «потерять» свой при первой же возможности.

Люди стояли на крохотных задних двориках и махали проносящемуся мимо поезду. Внезапно Рита ущипнула ее за руку.

– Ты что? – пискнула Мередит; она хлопнула себя по больному месту и стала яростно его растирать.

– Все эти милые люди надеются увидеть представление. – Рита дернула головой в сторону окна. – Будь душкой, Мерри, порыдай немного для них.

 

В конце концов город остался позади, вокруг разлилась зелень. Поезд грохотал по рельсам, время от времени притормаживая на станциях, но все таблички были убраны, так что нельзя было понять, где они едут. Должно быть, Мередит задремала, поскольку поезд внезапно со скрежетом остановился, и она рывком проснулась. Ничего нового за окнами не было, только зеленые купы деревьев на горизонте да редкие птицы, пронзающие ясное синее небо. На одно короткое счастливое мгновение Мередит обрадовалась, что сейчас они развернутся обратно к дому. Что Германия уже признала: с Британией шутки плохи: что война закончилась и эвакуироваться больше не нужно.

Но это было не так. После очередного продолжительного ожидания, во время которого Рой Стэнли умудрился вытошнить в окно еще немного консервированных ананасов, всех вывели из вагона и велели построиться. Каждому вкатили укол, проверили волосы в поисках вшей и снова отправили в вагон, чтобы продолжить путь. Даже не дали сходить в туалет.

После этого в поезде на некоторое время воцарилась тишина; даже малыши чересчур устали для слез. Они ехали и ехали, казалось, не один час, и Мередит начала задумываться, насколько велика Англия, когда же они наконец достигнут утесов, если вообще достигнут. Ей пришло в голову, что все это на самом деле гигантский заговор, что машинист – немец и все это – часть дьявольского плана побега с английскими детьми. Теория была несовершенной, в ее логике зияли пробелы – например, зачем Гитлеру тысячи новых граждан, на которых нельзя положиться даже в отношении сухости постелей, – но к этому времени Мередит слишком устала, слишком хотела писать и была слишком несчастна, чтобы эти пробелы заполнить, так что еще сильнее стиснула ноги и стала считать поля за окном. Поля, поля, поля, за которыми лежало неведомо что и неведомо где.

 

У каждого дома есть сердце – сердце, которое любит, сердце, которое полнится довольством, сердце, которое разбивается. Сердце Майлдерхерста было больше обычного и билось мощнее. Оно колотилось и замирало, спешило и медлило в маленькой комнатке на вершине башни. Комнатке, в которой прапра… прадед Раймонда Блайта корпел над сонетами в честь королевы Елизаветы; из которой его двоюродная бабка убегала на сладкие свидания с лордом Байроном; кирпичного подоконника которой коснулся башмачок его матери, когда она выбросилась из бойницы навстречу смерти в согретый солнцем ров, а ее последнее стихотворение слетело следом на листке тонкой бумаги.

Стоя у огромного дубового стола, Раймонд набивал трубку свежим табаком. После смерти его младшего брата Тимоти мать заперлась в этой комнате, окутанная черным пламенем печали. Он мельком видел ее у окна, когда спускался в грот, гулял по саду или опушке леса: темный силуэт маленькой аккуратной головки, глядящей на поля и озеро, профиль слоновой кости, безумно похожий на профиль на броши, которую она носила, унаследованной ею от матери, французской графини, с которой Раймонд никогда не встречался. Порой он проводил на улице весь день, носясь между плетями хмеля, взбираясь на крышу амбара в надежде, что мать заметит его, встревожится, велит спуститься. Однако она так и не заметила. Одна лишь няня окликала его на исходе дня.

Но это было давным‑давно, и теперь он – глупый старик, заблудившийся среди поблекших воспоминаний. Его мать – всего лишь боготворимая издали поэтесса, вокруг которой начали складываться легенды, как им и положено… шепоток летнего ветра, обещание солнечного света на голой стене… мамочка… Он даже не был уверен, что все еще помнит ее голос.

Ныне комната принадлежала ему, Раймонду Блайту, королю замка. Он был старшим сыном матери, ее наследником и, наравне с ее стихотворениями, величайшим наследством. Полноправным писателем, завоевавшим уважение и даже – это всего лишь констатация факта, уверял он себя, когда страдал от приступа скромности, – немалую славу, в точности как мать до него. Он часто спрашивал себя, догадывалась ли она, когда завещала ему замок и страсть к письменной речи, что он сумеет оправдать ее ожидания? Что однажды он внесет свою лепту в литературную известность семьи?

Больное колено свела внезапная судорога, и Раймонд вцепился в него, вытягивая ногу перед собой, пока напряжение не ослабело. Хромая, он подошел к окну, оперся на подоконник и чиркнул спичкой. День был чертовски приятным. Раймонд посасывал мундштук, раскуривая трубку, и щурился на поля, подъездную дорожку, лужайку, трепещущую массу Кардаркерского леса; бескрайние чащи Майлдерхерста, которые привели его домой из Лондона, которые взывали к нему на французских полях сражения, которые всегда знали его имя.

Что с ними станется, когда он умрет? В честности врача Раймонд не сомневался; он был не глуп, просто стар. И все же невозможно поверить, что в скором времени он больше не будет сидеть у окна и смотреть на поместье, владелец всего, что доступно взору. Что имя семьи Блайт, фамильное наследство умрет вместе с ним. Мысли Раймонда споткнулись; его долгом было избежать этого. Возможно, ему следовало еще раз жениться, попытаться найти женщину, способную родить ему сына. Вопрос наследства в последнее время сильно тревожил его.

Раймонд затянулся трубкой и выпустил клуб дыма, мягко усмехнувшись, как будто находился в обществе старого друга, избитые суждения которого становились утомительными. Развел сантименты, старый осел! Наверное, каждому хочется верить, что без него великие устои обрушатся. По крайней мере, каждому гордецу, такому, как он. Раймонд знал, что должен ступать осторожнее, что погибели предшествует гордость,[36] как предостерегает Библия. Кроме того, он не нуждался в сыне, у него хватало наследников: три дочери, ни одна из которых не стремилась к браку, и еще церковь, его новая церковь. Священник недавно беседовал с ним о вечной награде, ожидающей того, кто сочтет нужным вознаградить католическую братию столь щедрым образом. Проницательный отец Эндрюс догадывался: Раймонду очень пригодится благосклонность небес.

Он набрал полный рот дыма, на мгновение задержал его и выдохнул. Отец Эндрюс объяснил ему причину появления призрака, объяснил, как нужно изгнать преследующего Раймонда демона. Теперь он знал: это наказание за его грех. Его грехи. Раскаяния, исповеди и даже самобичевания было недостаточно; преступление Раймонда было слишком тяжелым.

Но разве мог он передать свой замок чужакам, пусть даже с целью уничтожить гнусного демона? А что же станет с шепотами, далекими часами, плененными в стенах? Мать сказала бы, что замок должен и впредь принадлежать семье Блайт. Разве он сможет ее разочаровать? Особенно когда у него есть такая замечательная и подходящая преемница, Персефона, его старшая и самая надежная дочь. Он наблюдал за ее утренним отъездом на велосипеде, видел, как она остановилась у моста и проверила опоры, совсем как он когда‑то показывал ей. Она единственная из них, чья любовь к замку почти сравнялась с его любовью. Счастье, что она не нашла себе мужа и теперь уже точно не найдет. Она стала неотъемлемой принадлежностью замка, подобно статуям вдоль тисовой изгороди; можно быть уверенным, что она никогда не причинит вреда Майлдерхерсту. Более того, Раймонд порой подозревал, что она, как и он, голыми руками задушит любого, кто попытается вынести из замка хотя бы камень.

Внизу раздался шум автомобильного мотора, но прекратился так же быстро, как и начался; хлопнула дверь, тяжелая, металлическая. Раймонд вытянул голову и заглянул за каменный подоконник. То был большой старый «даймлер»; кто‑то вывел его из гаража и бросил у начала подъездной дорожки. Внимание Раймонда привлекла мелькающая тень. Бледная фея, его младшая дочь Юнипер, сбежала с крыльца и забралась на водительское сиденье. Раймонд улыбнулся себе под нос, равно от удивления и удовольствия. Пусть она немного чокнутая и невоспитанная, но от того, что это тощее чудаковатое дитя способно вытворять с двадцатью шестью простыми буквами, какие сочетания выстраивать, захватывало дух. Будь он моложе, сгорал бы от зависти…

Снова шум. Ближе. В замке.

Тсс… Слышите?

Раймонд замер, прислушиваясь.

Деревья слышат. Они первыми узнают о его приближении.

Шаги на площадке внизу. Кто‑то карабкается все выше и выше. Раймонд положил трубку на плоский камень. Его сердце дрогнуло.

Прислушайтесь! Деревья темного, дремучего леса трясутся и шуршат листвой и шепчут, что скоро начнется.

Он выдохнул как можно размереннее; пора. Слякотник наконец явился в поисках отмщения. Раймонд знал, что рано или поздно это случится.

Однако он не мог убежать из комнаты, ведь демон был на лестнице. Оставалось только окно. Раймонд выглянул за подоконник. Камнем вниз, вслед за матерью.

– Мистер Блайт? – донесся голос с лестницы.

Раймонд приготовился. Слякотник умен, у него в запасе множество трюков. Каждый дюйм кожи Раймонда покрылся мурашками; он изо всех сил прислушивался сквозь собственное неровное дыхание.

– Мистер Блайт? – снова заговорил демон, на этот раз ближе.

Он нырнул за кресло. Скорчился, дрожа. Окончательно струсил. Шаги неумолимо приближались. У двери. По ковру. Ближе, ближе. Он плотно сжал веки, закрыл голову руками. Существо нависло прямо над ним.

– Ах, Раймонд, бедный, бедный хозяин. Идемте; дайте Люси руку. Я принесла вам чудесного супа.

 

На окраине деревни тополя выстроились по обе стороны Хай‑стрит, точно усталые солдаты былых времен. Просвистев мимо, Перси заметила, что они снова в форме, на стволы нанесены свежие белые полосы краски; бордюры тоже покрашены, как и ободья колес многих машин. Долгие споры завершились, и прошлым вечером приказ о затемнении наконец вступил в силу: через полчаса после заката фонари должны быть погашены, автомобильные фары выключены, окна завешены тяжелой черной тканью. Проведав папу, Перси поднялась на вершину башни и посмотрела в сторону Ла‑Манша. Пейзаж освещала только луна, и Перси испытала странное чувство, будто перенеслась на сотни лет назад, когда мир был намного более темным местом, когда рыцарские отряды с грохотом пересекали страну, лошадиные копыта барабанили по твердой земле, охранники замка стояли в полной боевой готовности…

Она свернула в сторону, поскольку старый мистер Дональдсон ехал по улице прямо на нее, крепко сжав руль и растопырив локти. Его лицо кривилось в гримасе, подслеповатые глаза щурились на дорогу сквозь стекла очков. Он просиял, когда разглядел Перси, помахал ей рукой и прижался к обочине. Виляя, Перси вернулась с безопасного газона, с некоторым беспокойством следя за продвижением мистера Дональдсона, покуда тот зигзагами ехал к своему дому на Белл‑Коттедж. Каково ему придется с наступлением ночи? Она вздохнула; к дьяволу бомбы – местных жителей скорей погубит темнота.

Случайному наблюдателю, не знающему о вчерашнем объявлении, могло показаться, что в сердце деревни Майлдерхерст ничего не изменилось. Люди по‑прежнему занимались своими делами, покупали продукты, собирались небольшими стайками у здания почты, но Перси было виднее. Никто не причитал и не скрежетал зубами, все было намного тоньше и оттого, возможно, печальнее. Свидетельством надвигающейся войны была задумчивость стариков, тени на их лицах – не страха, но горя. Ведь они пережили прошлую войну и помнили поколение молодых мужчин, которые с такой готовностью отправились на фронт и не вернулись. Другие же, подобно папе, вернулись, но оставили во Франции часть себя и так и не сумели стать прежними. Порой на них находило, и тогда их глаза затуманивались, губы белели, а рассудок пасовал перед образами и звуками, которых они не могли забыть, как ни желали.

Вчера днем Перси и Саффи вместе слушали объявление премьер‑министра Чемберлена по радио и погрузились в глубокую задумчивость во время государственного гимна.

– Мы должны ему рассказать, – наконец произнесла Саффи.

– Да, наверное.

– Займешься этим?

– Да, конечно.

– Выберешь подходящий момент? Поможешь ему справиться?

– Да.

Много недель они откладывали беседу с отцом о возможной войне. Последний приступ бреда еще больше разорвал ткань, которая соединяла его с реальностью, и теперь он метался из крайности в крайность, точно маятник напольных часов. То казался совершенно здравомыслящим, разумно рассуждал с Перси о замке, истории и великих литературных творениях; то прятался между стульями, рыдая от страха перед воображаемыми призраками или хихикая, как нахальный мальчишка, и предлагая Перси побарахтаться с ним в ручье, ведь он знает самое лучшее место для сбора лягушачьей икры и покажет его, если она умеет хранить секреты.

Летом перед началом Первой мировой войны, когда им с Саффи было восемь, они помогали папе переводить поэму «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь».[37] Отец читал оригинальные строки на среднеанглийском языке, и Перси жмурилась, когда ее окружали волшебные звуки и древний шепот.

«Гавейн чувствовал etaynes that hym anelede, – говорил папа. – Великаны дышали ему в спину, Персефона. Знаешь, каково это? Слышала ли ты голоса своих предков, исходящие из стен?» Она кивала, плотнее сворачивалась клубком рядом с ним и закрывала глаза, а он продолжал…

Когда‑то жизнь была такой простой, и ее любовь к отцу тоже простой. Он был семи футов ростом и отлит из стали, и она сделала и подумала бы что угодно, лишь бы заслужить его одобрение. Но с тех пор случилось так много, и Перси с трудом выносила вид его старого лица, кривящегося в пылких гримасах детства. Она никому бы не призналась в этом, особенно Саффи, но старалась не смотреть на папу, когда тот находился в очередной «регрессивной фазе», по выражению доктора. Все дело в прошлом. Оно не оставляло ее в покое. Ностальгия угрожала сковать ее по рукам и ногам. Смешно, ведь Перси Блайт отнюдь не была сентиментальной.

В плену незваной меланхолии она преодолела последний короткий отрезок пути до церковного клуба и прислонила велосипед к деревянному фасаду здания, стараясь не помять клумбу приходского священника.

– Доброе утро, мисс Блайт.

Перси улыбнулась миссис Коллинз. Славная старушка, которая благодаря некому непостижимому искривлению времени казалась дряхлой развалиной уже по меньшей мере лет тридцать, держала на плече сумочку с вязанием и судорожно сжимала в руках только что испеченный бисквит «Виктория».

– Ах, мисс Блайт! – Она горестно встряхнула редкими серебристыми кудряшками. – Кто бы мог подумать, что до этого дойдет! Еще одна война!

– Я надеялась, что не дойдет, миссис Коллинз, правда надеялась. Но не могу сказать, что удивлена – такова уж человеческая природа.

– Но еще одна война! – Кудряшки снова задрожали. – Несчастные молоденькие мальчики!

Миссис Коллинз потеряла обоих сыновей на Первой мировой, и хотя у Перси не было детей, она знала, каково сгорать от любви. Она с улыбкой забрала бисквит из дрожащих рук своей старой приятельницы и взяла миссис Коллинз под руку.

– Идемте, моя дорогая. Поищем себе место.

Члены Женской добровольной службы решили собраться для шитья в церковном клубе, после того как некоторые громогласные члены общины объявили более просторный сельский клуб с его широкими деревянными полами и отсутствием украшений намного более подходящим местом для сортировки эвакуированных. Однако когда Перси оглядела толпу энергичных женщин, сгрудившихся вокруг составленных столов – настраивающих швейные машинки, раскатывающих огромные рулоны ткани, из которых собирались мастерить одежду и одеяла для эвакуированных, бинты и тампоны для госпиталей, – то решила, что это был глупый выбор. А еще она задумалась, сколь многие из этих женщин перестанут ходить на собрания, когда схлынет первое возбуждение, и тут же укорила себя за немилосердный цинизм. Да и за лицемерие стоило бы, ведь Перси первой откланяется, как только найдется другой способ внести вклад в борьбу с врагом. Она не умела управляться с иглой и пришла сегодня только потому, что, если все остальные должны делать, что могут, обязанность дочерей Раймонда Блайта – постараться сделать даже то, что невозможно.

Она помогла миссис Коллинз сесть за вязальный стол, беседа за которым, как и следовало ожидать, велась о сыновьях, братьях и племянниках, собирающихся на фронт; затем отнесла бисквит «Виктория» на кухню, старательно избегая миссис Каравэй, упрямое выражение лица которой, как обычно, предвещало особенно противное задание.

– Так‑так, мисс Блайт. – Миссис Поттс, супруга почтмейстера, потянулась к приношению и подняла его повыше для осмотра. – Надо же, как хорошо поднялся.

– Пирог испекла миссис Коллинз. Я всего лишь доставщик.

Перси попыталась смыться, но миссис Поттс, мастер разговорных ловушек, накинула сеть слишком быстро.

– Нам не хватало вас на учениях мер ПВО в пятницу.

– У меня были другие дела.

– Очень жаль. Мистер Поттс не устает повторять, что из вас получается чудесная жертва.

– Как мило с его стороны.

– И никто не орудует ручным насосом с такой энергией, как вы.

Перси вяло улыбнулась. Лесть никогда еще не была так утомительна.

– Кстати, а как поживает ваш отец?

Вопрос был окутан толстым слоем жадного сострадания, и Перси поборола желание размазать чудесный бисквит миссис Коллинз прямо по лицу почтмейстерши.

– Его дела как будто плохи? – добавила та.

– Так, как и прогнозировалось, миссис Поттс. Спасибо, что спросили.

Перед мысленным взором Перси возник образ отца пару вечеров назад. Он бегал по коридору в одной ночной рубашке, прятался за лестницей и плакал, как напуганный ребенок, твердя, что башня населена призраками, что Слякотник идет за ним. Вызвали доктора Брэдбери, тот оставил более сильное лекарство, чем раньше, но папа все равно дрожал несколько часов подряд, сражаясь с лекарством всеми силами, прежде чем забылся мертвым сном.

– Настоящий столп общества. – Миссис Поттс подпустила в голос нотку горестной дрожи. – Просто ужас, когда здоровье таких людей пошатывается. К счастью, он переложил свои благотворительные обязанности на ваши плечи. Это особенно важно теперь, когда нация в опасности. В смутные времена местные жители всегда устремляли взоры к замку.

– Вы очень любезны, миссис Поттс. Мы все стараемся, как можем.

– Надеюсь, мы увидим вас сегодня в сельском клубе? Вы поможете комитету по эвакуации?

– Да.

– Я уже была там сегодня утром, раздавала указания насчет банок со сгущенным молоком и отварной солониной; мы пошлем с детьми по одной банке каждого вида. Это немного, но ничего другого предложить мы не можем, ведь власти нам почти не помогают. А в трудную пору любая мелочь пригодится. Говорят, вы тоже собираетесь взять ребенка? Очень благородно с вашей стороны: разумеется, мы с мистером Поттсом обсуждали этот вопрос, и, знаете, я искренне люблю помогать, но аллергия моего бедного Седрика… – Как бы извиняясь, она вздернула плечи к небу. – В общем, он бы этого не вынес. – Миссис Поттс наклонилась ближе и постучала себя по кончику носа. – Хочу предупредить на всякий случай: у обитателей Ист‑Энда совсем другие стандарты, чем у нас. Советую запастись порошком Китинга[38] и качественным дезинфицирующим средством, прежде чем впустить кого‑либо в замок.

И хотя Перси питала свои собственные мрачные предчувствия насчет личности их будущего жильца, предложение миссис Поттс было настолько отвратительным, что она достала из сумки пачку сигарет и прикурила, лишь бы не отвечать.

Однако миссис Поттс продолжила как ни в чем не бывало:

– Полагаю, вы уже слышали другую потрясающую новость?

Перси переступила с ноги на ногу, отчаянно мечтая найти себе другое занятие.

– И какую же, миссис Поттс?

– Ой, да вы в замке все знаете. У вас должно быть намного больше подробностей, чем у нас.

Как и следовало ожидать, в этот миг повисла пауза, и все повернулись к Перси. Она постаралась не обращать внимания.

– Подробностей чего, миссис Поттс? – От раздражения ее позвоночник вытянулся на добрый дюйм. – Понятия не имею, о чем речь.

– Да неужели? – Глаза сплетницы широко распахнулись, и все ее лицо просияло от осознания того, что она может исполнить коронный номер перед неискушенной публикой. – О Люси Миддлтон, разумеется.

 

3

 

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-19; Просмотров: 293; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.078 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь