Каплин знакомится с Оксаной

 

Завистники называли его конъюнктурщиком и упрекали в потакании низменным вкусам. Он только улыбался в ответ: собака лает, караван идет. Сам он полагал себя человеком, не обойденным удачей, умеющим направить энергию в нужное русло и не растрачивающим время по пустякам. Кроме того, он умел работать – ежедневно и без ссылок на капризы «вдохновения». В результате в неполные тридцать он был одним из самых успешных писателей своего поколения, и от него ждали большего. И он чувствовал, что оправдает эти ожидания.

Всё складывалось как нельзя лучше – в жизни бывают периоды, когда кажется, что благоприятный ветер несет тебя прямиком к земле обетованной, а рука судьбы вдобавок устраняет препятствия. Далеко не каждый сумел бы этим воспользоваться. Каплин обладал достаточным упорством, чтобы пройти весь путь до конца, и, кроме того, был от природы наделен мужским обаянием, позволяющим сделать дорогу как нельзя более приятной.

Похоже, это срабатывало даже в тех случаях, когда он не прилагал вообще никаких усилий. Заметив красивую девушку, идущую к его «ниссану», он подумал: а может, проект уже запустили, не сообщив участникам? Первый контакт; их снимают скрытой камерой. Вроде бы не совсем чистый прием, но чего он ждал от телевизионщиков, этих рейтингопоклонников, – честной игры? С другой стороны, девица была не из отобранных «креатур», и, кажется, он ее уже где‑то видел. А, ну да – «Дневник девственницы». Оксана как‑ее‑там… Удачно пропиарилась, а кроме того, действительно хорошо написано. Остроумно, парадоксально, местами даже лихо. Как будто монашку осенила благодать и она, осененная и предохраненная этой самой благодатью, понеслась по миру узнавать, чего лишилась, отказавшись от мирской жизни. Самое смешное, что в конце выясняется: ничего она не потеряла, ровным счетом ничего. В общем, да здравствует девственность. И да здравствуют обеты.

Нет, девица определенно непроста. Тем лучше. Простота хуже воровства. В литературе Каплин предпочитал недосказанность, в отношениях с другим полом – легкое скольжение по краю. Это позволяло избегать ненужных излияний и не обнаруживать своих слабостей (а в том, что их достаточно, он не сомневался). И еще это позволяло ему выглядеть тем, кем он выглядел, – едва ли не самое важное в наше время, когда видимость и сущность желательно хранить на разных депозитных счетах, а лучше всего – в разных банках.

Помня об этом, Каплин включил улыбку, которая открыто сообщала всему миру, что он просто хороший парень, и сказал, опережая девушку:

– Вы ведь Оксана, да? Давно хотел с вами познакомиться.

– Я тоже, – сказала она.

В принципе, их потянуло друг к другу и без лишних слов, но взаимопонимание значительно укрепилось, пока он подвозил ее к дому.

 

Нестор улыбается

 

Автобус, который вез их к месту назначения, оказался вполне комфортабельным, еда – отличной, а красивые стюардессы – предупредительными, выполняющими все приличные желания. Невольно закрадывалась мысль о жертвах гораздо более древнего идиотизма, которых всячески ублажали, прежде чем прирезать на алтаре и отправить к богам. Как ни крути, а прогресс был налицо: участие стало делом сугубо добровольным (подписание бумаг об отказе от претензий – не в счет), а к «небожителям» попадет только один. Вернее, двое, если иметь в виду «хозяина». В первую очередь «хозяина».

Как‑то само собой получилось, что Гоша оказался сидящим рядом с молодым человеком хилого телосложения, которого окрестил про себя «семинаристом» и решил не давать в обиду, если, конечно, им не предназначено стать врагами. Правда, глядя на ходячую немочь, смахивающую на самые слащавые и давящие на жалость изображения Иисуса Христа, трудно было заподозрить, что «семинарист» может оказаться врагом кому‑нибудь, кроме самого себя. Взор, большую часть времени устремленный в неведомые дали, казался взглядом блаженного – до тех пор, пока внезапно не фокусировался на чьем‑нибудь лице и не обретал неожиданную остроту.

Гоша испытал это на себе, и ощущение было странным. Он покопался в памяти, но почему‑то на ум приходило только одно воспоминание трехлетней давности: о том, как у него брали кровь из вены. Не сказать, что больно, но силы теряешь. Поэтому очень скоро он пересмотрел свое первоначальное мнение относительно «семинариста».

– Меня зовут Нестор, – сообщил тот дрожащим голосом невротика. – Ты думаешь, я немного не в себе?

– Я ничего такого не думаю, – заверил Гоша, слегка погрешив против истины, и тоже назвал себя. Нестор не заметил протянутой руки, во всяком случае, не предоставил свою анемичную лапку для рукопожатия. Вместо этого он осклабился, показав плохие редкие зубы.

– Не имеет значения. Вон там, – бледный указательный палец выпрямился по направлению движения, – настоящее безумие.

– И зачем тебе это? – Не то чтобы Гошу интересовал ответ; просто ему показалось, что вопрос логично вытекает из предыдущего короткого разговора.

Нестор захихикал, опровергая свое недавнее заявление, затем погладил сумку, поместившуюся на сиденье рядом с его правым бедром.

– У меня есть кое‑что. Они удивятся… И это должно попасть туда. – Смех внезапно оборвался. Взгляд, холодный и пронизывающий, как порыв январского ветра, уперся в Гошину переносицу (еще триста миллилитров крови долой!). У бывшего боксера даже мелькнула мысль, не пронес ли придурок что‑нибудь эдакое мимо детектора взрывчатки.

– А ты для начала удиви меня, – предложил Гоша, одновременно испытывая желание занять какое‑нибудь другое кресло. В автобусе были свободные места.

– Любишь дешевые эффекты?

– Наоборот. Хочу спокойно отоспаться. Ты не против?

Нестор проигнорировал его слова.

– Знаешь, мы все – курьеры. Каждый что‑то везет туда, даже те, кто ни о чем таком не подозревает. Они думают, это их игра. Не‑е‑ет. Это чужая игра. И ты даже не представляешь, насколько чужая.

– Ты меня притомил, Нестор. Закрой рот, хорошо?

Против ожидания, на лице «семинариста» появилась улыбка, которой Гоша уже не видел, потому что прикрыл глаза. Это была улыбка надзирателя концлагеря, уверенного в своей абсолютной власти над узниками.

 

10. Бродяга по‑прежнему заботится о Малышке

 

Укрытие находилось под землей. Это была достаточно просторная камера размером пять на три метра, почти трехметровой высоты. Попасть в нее можно было, открыв поворотную звуконепроницаемую дверь весом в полтонны, которая служила заодно торцевой стеной гаража и снаружи была неотличима от обычной стены. Пустота за ней не обнаруживалась простукиванием, а вычислить скрытый объем не представлялось возможным без разноуровневых планов дома. Бродяга сомневался, что они вообще когда‑либо существовали. Во всяком случае, он искал на совесть и ничего не нашел.

То, что он случайно наткнулся на хорошо замаскированный механизм управления дверью в первый же раз, как попал в этот дом, было ничем иным кроме Божьего промысла. Бог показал ему укрытие (возможно, созданное также не без Его участия), чтобы бродяга в случае опасности мог как следует спрятать Малышку, пока та была беспомощной и не научилась прятаться сама. Таким образом, всё было предопределено; оставалось только воспользоваться подарком. Кое‑что шепнула ему Малышка, до кое‑чего он додумался сам.

Когда он увидел камеру впервые, та была совершенно пуста. Стерильная чистота означала простор для его воображения, и без того порядком взбудораженного. Бродяга спрашивал себя, чем это помещение служило бывшему хозяину дома, и не находил однозначного ответа. Малышка считала, что в свое время камеру оборудовали для греховных утех. По ее словам, тут до сих пор пахло болью, сладострастием и принуждением. Иногда бродяге тоже так казалось, но порой он думал: а может, хозяин запирался тут, чтобы побыть наедине с Господом? Может, Бог вступал с ним, скрытым от посторонних глаз и ушей, в особый, жестокий, разговор, выдавливая из человека те самые боль, сладострастие, дерьмо и кровь? И человек выходил отсюда очищенным и обновленным, а потом… Что случилось потом, бродяга не знал. Он вообще не знал, почему опустел город и куда девались люди. Когда он появился здесь, исход уже завершился.

Гадать насчет назначения камеры он в конце концов перестал. Однажды ему пришло в голову, что, возможно, бывший хозяин дома и сам не подозревал о существовании укрытия. Это подтверждало первоначальную догадку. Если предположить, что обо всем позаботился Бог, становилось понятным, почему камера была пустой и чистой. Ведь она предназначалась для Малышки.

Хотя прятаться тут приходилось не часто, бродяга уютно обустроил укрытие, сделав из него подобие детской комнаты. В соседних домах сохранилось много всякого барахла, но он выбирал только самое лучшее. Кроватка, столик, креслице для Малышки, жесткий топчан для себя. Даже если условия позволяли, он сам не позволял себе расположиться с комфортом. Он пока не искупил и десятой доли своей вины, и Бог еще ничем не дал понять ему, что он прощен. Или хотя бы – что Господь им доволен.

В укрытии хранился небольшой, периодически обновляемый запас овощей, которые он выращивал в огороде за домом, и фруктов из окрестных садов. Воду он брал из колодца. По подсчетам бродяги, в случае необходимости они с Малышкой могли продержаться в укрытии как минимум неделю, хотя слабо представлял себе, что должно случиться снаружи, чтобы на семь суток загнать его под землю. Безлунник бродил по городу исключительно в новолуние. Другие гости появлялись редко, и до сих пор ему удавалось договориться с ними по‑хорошему. Правда, иногда в угловатую голову бродяги закрадывалась крамольная мысль, что конфликтов он избегал благодаря не столько своему миролюбию и смирению, сколько охотничьей винтовке, найденной в гараже. Он пускал ее в ход всего несколько раз и, надо отдать ему должное, никогда не обращал против человека. Однажды Малышка попросила свежего мяса, и бродяге пришлось поохотиться; также был случай, когда он отогнал от дома свору одичавших собак. А вот попытаться с оружием в руках встретить Безлунника – такое не могло присниться бродяге даже в страшном сне. В его представлении Безлунник был неуязвим для пуль и патрулировал территорию, чтобы ничтожества вроде бродяги знали свое место и не высовывали носа из грязи.

В общем, он вел тихую спокойную жизнь, пока его покой не нарушили люди на внедорожниках и вертолетах – и то был всего лишь передовой отряд грядущего безумия. Вертушки пару дней кружили над городом, словно выискивая что‑то, а потом высадился десант. Печально, конечно, но бродяга не роптал. Неужели он думал, что Бог позволит ему обрасти жирком самодовольства и не пошлет во спасение новую напасть?

Выбора у него не было: он должен защищать Малышку, которая сейчас мирно спала в своей кроватке под полупрозрачным пологом. Такая уязвимая, такая нежная, погруженная в таинственные притихшие сны, словно в темную воду, оставленную отхлынувшим грозным морем. Но кто знает, что выбросит на берег следующий прилив.

Бродяга был готов к худшему.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: