Письма С. Седова к Генриетте Рубинштейн

(печатаются со значительными сокращениями)

4/VIII 35 Милая Женюша!

Вчера в 10 часов вечера выехал из Москвы. В Красноярске буду 8‑го августа.

Так много времени прошло, так много хочется сказать, а я не могу связать двух слов. По отдельности все кажется таким мелким и ничтожным.

Свидание прошло очень натянуто, тому было много причин. Но больше всего я волновался о том, выражаясь образно, – на каких ты придешь парусах, белых или черных. Прошло ведь так много времени, и может быть, думал я, твои передачи это только devoir d’honneur (долг чести). Не сердись, пожалуйста. Чего не придумаешь, сидя в одиночке.

Еду я в прекрасных условиях, настроение тоже прекрасное. Я напишу тебе еще с дороги, и когда разберусь и приведу в порядок весь хаос в моей голове, то напишу подробней и лучше. Крепко‑крепко тебя целую, моя милая Ресничка! Я забыл на свидании ответить на привет твоей мамы и Андрея [167] .

Кланяйся им обоим и скажи, что я очень благодарен за внимание.

Передай О.Э.2, что я ее крепко целую и напишу ей на ближайших днях!

Пока все, для писем ситуация пока еще не совсем благоприятная. Еще раз целую.

Сергей

P.S.

Как твои взаимоотношения с О.Э.? Я боюсь вашей дружбы, во всем этом есть какая‑то достоевщинка, и мне чего‑то страшно. Может быть, это глупо, но я очень прошу тебя, будь осторожной.

Надеюсь, ты простишь меня за нелепое это письмо.

Я очень скучаю по тебе, мне так много хочется тебе рассказать.

Еще раз крепко‑крепко тебя целую.

Сергей

7/VIII 35 г. Милая Ресничка!

Утром проехали Омск. Сейчас 3 часа по московскому времени. Т. к. мы движемся почти по параллели, то отличие Красноярского времени от Московского довольно значительно – около 4‑х часов.

Поезд опаздывает на 5 часов, так что в Красноярск приедем завтра по местному времени часов в 11 вечера. Обстоятельство малоудобное.

Ландшафт сейчас унылый. Что касается самого Красноярска, то я уверен, что ты имеешь о нем больше сведений, чем я. По слухам, городишко очень опрятный, – но об этом напишу с места.

Дорогая Женюша! Пиши мне побольше, твои письма я буду ждать каждый день с нетерпением. Я уже сейчас ясно представляю себе, как надоем на почте. <…>

Перехожу к делам.

Мне нужно сюда переслать довольно много книг, я напишу об этом О.Э., она тебе укажет, какие. Посылать их можно бандеролью по 2–3 книги, т. к. сразу все мне не понадобятся.

Кроме того, мне необходимо покупать выходящие книги из области термодинамической, химич[еско]‑термодинамической] и физической химии.

Лев Лазаревич и Бор[ис] Моисеевич [168] оба покупали книги, которые покупал и я. Если эти мужи не подходят под строки Арбитра Петрония: «Дружба хранит свое имя, покуда в нас видится польза…» [169] и т. д., – то, может быть, кто‑нибудь из них покупал бы книги и для меня. Труда это не составит никакого, стоимость книг будет, конечно, оплачиваться. (Проехали разъезд Карапузово.)

Меня волнует термодинамика (нрзб.), один том вышел и куплен мной, я боюсь пропустить остальные. Нужно мне выписать некоторые журналы, но это я посмотрю на месте.

Пришли мне, пожалуйста, записную книжку (портативную), несколько карточек с твоей рожицей и журналы с моими статьями.

Если моя статья в «Технике воздушного флота» [170] не напечатана из‑за авторской корректуры, то бери смело гранки и оригинал, если никто не поможет, правь сама, корректорские знаки тебе кто‑нибудь покажет. В «Вестнике инженеров» [171] моя 3‑я статья, из‑за которой были смешные споры, возьми ее оттуда и пришли мне.

Пришли, пожалуйста, и мои две счетные линейки. Получила ли ты деньги за мои статьи в «Автотракторном деле» [172] или нужна доверенность, там должно быть около 100 р.

Если вышла статья в «Техн[ике] воздуш[ного] флота» (только вот я не совсем уверен, что журнал так называется), то там можно получить р[ублей] 250–300. Нужна ли доверенность?

Кроме того, я не получил денег в ДУКе [173] . Это очень далеко, если бы Л.Л. [174] согласился, я прислал бы доверенность на его имя – там тоже рублей сто или больше.

О финансовых делах пока не пишу, там будет видно. Как твои подруги?

Кланяйся им от меня.

Не было ли у тебя каких‑нибудь неприятностей в связи с этим неудачным замужеством.

Хорошо бы у Мишеля (из Черкизова) достать наши карточки (может быть, ты напишешь ему открытку).

Меня беспокоит здоровье О.Э., она сильно похудела. Сейчас напишу ей письмо.

Напиши мне, пожалуйста, о ней.

За последние пять месяцев я пополнил свои знания по латыни. Например, я знаю, что тебя зовут – Argenteum Cilium.

Это звучит немного ботанически, но не бойся, я не собираюсь помещать тебя в гербарий.

Я знаю, кроме того, что quibuscumcue viis – значит любыми путями, что древние греки, накрыв свою жену с любовником, вставляли последнему (о боже!) в задний проход редьку (какое странное употребление корнеплодов!). Весь этот процесс по‑гречески выражается одним словом, но я его забыл. О странной манере бритья у греческих женщин я Вас уже неоднократно оповещал.

Я надеюсь, что посторонний зритель в момент чтения тобой заключительной части письма с удивлением констатирует странное подергивание твоих ушей.

Крепко, крепко тебя целую, моя милая Ресничка.

Сергей

12/VIII 35 г. Дорогая моя Женюша!

Я сейчас нахожусь в Красноярской пересыльной тюрьме. Дальнейшая моя судьба заключается в том, что я должен быть направлен на работу. Когда и куда – неизвестно. По всей вероятности, скоро.

В моем постановлении (особого совещания) сказано, что я ссылаюсь в город Красноярск, в отличие от многих, у которых Красноярский край.

Если я буду отправлен куда‑нибудь вне Красноярска, то попробуй выяснить в Москве, входит ли в компетенцию местных органов НКВД распоряжаться мной по всему краю, если в постановлении особого совещания сказано город Красноярск.

Как только попаду на свободу, дам тебе телеграмму, надеюсь, что ты ее получишь раньше этого письма.

Настроение слегка хмурится, лирические ноты осыпаются – последнее это от контрастирующей обстановки – она изумительна – неповторима по своему колориту.

Но я не могу удержаться, чтобы не написать тебе, моя милая Ресничка, что я полон нежно‑пламенной любви к тебе. Я впервые пишу это слово, мне как‑то стыдно произносить его, очень оно, бедное, потрепанно.

У меня рука не поднимается писать о своих чувствах, и я боюсь, что мои письма кажутся тебе черствыми, а мне хочется сказать тебе так много – надавать тебе массу ласковых эпитетов, но на бумаге они выглядят как‑то глупо.

Алкей в своем стихотворном послании к Сапфо писал «Мне хочется что‑то сказать тебе, – но мне стыдно» (за точность не ручаюсь). Он боялся произнести слова любви, а я, когда пишу их, то стыдливо озираюсь. Если б ты слышала, в каких диалогах мне приходится участвовать во время писания этого письма!

Наглый параллелизм с Алкеем я пишу под шум спора о сапогах, шелест clopius vulgaris и собственный кашель (немного болит горло от махорочного дыма).

Если ты начала высылать книги, то остановись.

От тебя писем пока не имею, т. к. не попал на почту, но мне обещали письма доставить.

Не помню, писал ли я тебе, что мне еще давно приходило в голову, что твой брат острит: «наша сестра в «русские женщины» записалась».

Если меня отправят куда‑нибудь в глушь, то тебе придется отречься от этой роли – это трудная роль. Не стоит. Я думаю, ты сама с этим легко согласишься.

Впрочем, не будем заглядывать вперед, мы еще спишемся. Во всяком случае, к мысли, что нас ждет неудачная ситуация, тебе следует приготовиться.

Для меня она будет несколько трудней, чем для тебя, но ладно, поговорим об этом всем после.

Крепко‑крепко тебя целую, моя милая Ресничка.

Твой Сергей

P.S. 14/VIII. Милая моя Ресничка, до сих пор не удалось отправить письма. По дополнительным сведениям, ссыльных в Красноярске не оставляют. Мне сказали, что на мое имя писем на почте нет. Это меня беспокоит.

17/VIII 35 г. Милая Ресничка!

Еще по дороге сюда, в Красноярск, я беспокоился о том, чтобы подарить тебе букет цветов 14‑го [175] или 15‑го (!) числа, и я с некоторой грустью думал, что мне в Москве некого попросить об этом. Это было даже немного обидно – прожить в Москве целых семнадцать лет и, уехав, не оставить там никаких друзей. Отчасти это хорошо – некому радоваться по поводу моего отъезда.

Мне сказали, что на почте писем на мое имя нет, – это странно. Еще несколько дней, и я начну нервничать, ведь свидание наше было двадцать дней тому назад, и я надеялся, что ты вскоре же напишешь мне.

Я послал тебе четыре письма, три с дороги и одно отсюда, из красноярской пересыльной тюрьмы.

Мое положение пока без перемен – что будет дальше, неизвестно.

Почему от тебя нет писем!?

Ты не можешь себе представить, как было бы радостно для меня иметь твое письмо, сколько раз я бы перечитывал его! Это не упрек, я уверен, что ты писала мне, но я начинаю беспокоиться.

Фантазия работает пока еще бледно, но скоро мне ясней и ясней начнет представляться, что с тобой что‑то случилось.

Прошел целый год… как много событий, как много перемен: от Черного моря до Енисея [176] . Это самый бурный, самый насыщенный год в моей жизни.

От радости видеть тебя до печали не видеть.

И ведь так еще недавно я мог позвонить тебе по телефону, встретиться с тобой.

Почему от тебя нет писем!?

Жаль, что нельзя в письме передать интонацию этой фразы. Я глупею вдали от тебя.

Я болен Генриэттотропизмом, и я могу увянуть.

Я болен Генриэттотропизмом, и я могу расцвести. Почему от тебя нет писем!?

Мне душно без них.

Я не упрекаю тебя. Я уверен, что ты писала мне. Я люблю тебя, и мне сейчас грустно.

Крепко тебя целую и беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя, и мне хорошо.

До свидания, моя милая Ресничка!

Сергей

20/VIII 35 г. Милая моя Женюша!

Послал тебе вчера телеграмму и сегодня вторую. Вчера получил твое письмо от 8/8 и сегодня от 12/VIII. Я только вчера был выпущен и поэтому раньше ничего поделать не мог. Посылал тебе телеграмму еще дней пять тому назад, но не знаю о ее судьбе ничего…

Очень меня гнетет положение с О.Э., с нетерпением жду ответа на мою телеграмму. Ужасно все складывается, я удивляюсь причиной ее мытарств и ничем не могу помочь. Что делать, неужели я должен быть виной ее жизненных невзгод. Кажется, достаточно моральных страданий я ей принес. Теперь очень… Особенно тяжело чувствовать свое бессилие.

Я пишу из полумрака лесного ин[ститу]та. Новое, наполовину построенное здание, пыль, грязь, стук. Предлагают читать детали машин, я согласен даже на курс гидродинамики (шучу, конечно!). Одет в чужие ботинки и калоши, мокрые ноги в волдырях, беспросветный дождь на улице, ночь спал у местного алкоголика в передней (пришлось его предварительно напоить), но все это чупаха [так!], которая, максимум, вызывает у меня игривую улыбку.

Пользы за прошедшие полгода я получил много.

Неужели ты не получила моих писем? Одно письмо с дороги я отправил О.Э., о судьбе его не знаю ничего.

Как только устроюсь, телеграфирую, надеюсь, телеграмму ты получишь раньше письма.

Сейчас я жду заведующего учебной частью. Весь вопрос будет в комнате. Публики квалифицированной здесь нет, а я, право, неплохой работник. Если бы не мое curriculum vitae [177] , то здесь можно было очень сносно устроиться.

Посмотрим.

Города еще не знаю, трамвая нет, в общем, не лучше Ногинска.

Комнату в стиле Полины Константиновны] [178] мой алкоголик попытается мне найти.

За истекшие полгода вкус водки не изменился.

Не думай, что я пошел по этому пути на радостях свободы. Я за заботами почти не почувствовал ее, это был единственный способ, правда, рискованный, найти себе ночлег. Хотя погоду такую я очень люблю. Но ночевать на улице я предпочитаю в другое время.

Вообще я отвык от комфорта.

В параше розы не цветут – прошу простить за вульгарность афоризма.

Крепко тебя целую, очень беспокоюсь о Леле, что с ней? Как она? Я ей не пишу, т. к. не знаю когда [будет] она в Москве, то [клякса, нрзб.] целую. Дай ей прочесть мое письмо. Получила ли она письмо с дороги?

Сергей

21/VIII 35 г. Милая Ресничка!

Получил твою телеграмму. Тяжело очень получилось с Лелей. Я не знаю, дошло ли до нее мое письмо. Я там писал о материальных делах. Не знаю, как обстоит дело и со всеми вещами – получены ли мои деньги из МАИ2 и сколько их. Во всяком случае, пусть она расходует, сколько ей нужно. Если кассу олицетворяешь ты, то переведи ей в Воронеж половину имеющихся денег. Я ей писал, чтобы она не стеснялась с деньгами, еще не зная о ее высылке. Ей нужно отдохнуть. Мне трудно отсюда ориентироваться в финансовой и материальной ситуации в Москве. Бесспорно одно, что нужно сделать все возможное для нее на этом поприще. Неужели она заняла позицию экономии денег для себя из тех соображений, что они «принадлежат» мне. Продана ли мебель? и проч. Очень трудно представить себе истинное положение вещей. Я ей напишу в Воронеж до востребования.

Это не вас, моя милая Генриэтта, постигла эта участь? Тогда я был бы очень доволен: во‑первых, ты от меня не сбежишь, а во‑вторых, ты будешь знать в следующий раз, что значит выходить замуж по любви, в‑третьих…, в четвертых…

Пишу из Красноярского парка – хвалили мне его долго и упорно и, как это ни парадоксально, он действительно неплох. [Далее следует довольно длинное описание парка, могучих кедров и проч., которое мы здесь опускаем] [179] . Могучих кедров, впрочем, я не видел.

Мне кажется, что мои письма представляются тебе надуманными. Это неверно. Может быть, они нелепы, но то, что я пишу, получается совершенно спонтанно (самопроизвольно), и по кавардаку, который наполняет мои письма, ты можешь приблизительно судить о том беспорядке, который творится у меня в голове. Приблизительно – потому что в письмах я еще сильно сдерживаю себя.

Ношу с собой курс «Детали машин», но трудно изучать его в парке, думая о тебе, не зная «сопротивления материалов» и ожидая дождя и прописки в милиции.

…Кланяюсь твоей маме, к которой всегда испытывал чувство глубокой симпатии. Передай ей, что я прошу прощения за тот переполох, который внесен мной в ваш дом.

Прилагаю мое письмо к Леле (можешь его прочесть), посылаю тебе, т. к. не знаю адреса и у меня только один конверт.

Жду от тебя писем, строю всякие выкладки, когда они должны прийти, надеюсь, завтра что‑нибудь будет.

Ведь твои письма – это моя единственная пища в Красноярске. Крепко тебя обнимаю и целую, моя милая Ресничка.

До скорого свидания.

[22/VIII 35 г.] [180] Милая моя девочка!

Твое письмо вместе с огорчением по поводу событий с О.Э. принесло мне столько счастья, столько радости, что мне даже стыдно. Но я так люблю тебя, я так волновался, так тосковал по тебе, что ты не можешь себе представить всю мою радость, все мое счастье.

Я писал тебе с дороги о том, «как я жажду узнать, чем ты дышишь, что ты думаешь».

Милая моя Ресничка!

Будем исповедовать учение доктора Панглоса [181] .

Может быть, и правда – все к лучшему, может быть, наши невзгоды, преграды, стоящие на нашем пути, только дадут глубже почувствовать наше счастье.

Надо надеяться, что мы сумеем возвыситься над блестящим окончанием «Кандида».

Милая, дорогая Ресничка!

Я так тебя люблю, что мне хочется спеть тебе арию Мазепы.

Неужели мы скоро увидимся?! У меня хватило бы сил ползти до Москвы, чтобы увидеть тебя.

В письме, которое я не успел тебе отправить, оно в моих вещах, которые лежат в «Доме крестьянина», я писал тебе, что глупею вдали от тебя.

Поэтому не удивляйся моим письмам.

После двух часов перерыва продолжаю прозу.

Был [у] Заведующего учеб [ной] частью, взялся читать лекции по «деталям» и «узлам» в разных потоках, где с середины, где с конца. Ответ через три дня (по каким причинам – ты со свойственной тебе проницательностью догадываешься).

Обещают комнату.

На подготовку у меня будет семь дней (ну‑ну!).

Чтобы преподавать детали, надо знать сопротивление материалов.

В общем, забавно.

Пишу уже с почты, надо спешить, алкоголик сидит без ботинок и ждет моего прихода.

Завтра обувная проблема будет улажена, описывать ее здесь очень длинно.

Крепко, крепко целую, моя милая Ресничка. Твой водочирикающий

Сергей

В городе нет конвертов, что задерживает отправку писем. Посылаю образец моих шахмат.

22/VIII 35 г. Милый ты мой! Рожица ты моя!! Сколько радости!!!

И я, глупец, имел возможность в поезде перерыть весь чемодан и не догадался. Поистине я отупел.

Если б ты знала, какое счастье я нашел в одном из конвертов. Сегодня я заходил в тюрьму, где лежат почти все мои вещи, и выбирал самое необходимое (зашел же я за старыми ботинками – от новых у меня на ногах всякое безобразие), там я наткнулся на бумагу, а в ней конверты. И только сейчас, «дома», в одном конверте я нашел твою рожицу [182] .

Твоя надпись принесла бы мне тоже много‑много радостных минут. Я уже с дороги писал тебе о своих волнениях и сомнениях.

Сейчас я прописан, так что имею пристанище на ближайшее время. Вечером на улице встретил директора, и он обещал дать мне завтра окончательный ответ.

Если будет комната, то я им пропишу «Детали машин». Пусть знают московского доцента. Аудитория будет содрогаться от восторга, а в день твоего приезда будут массовые истерики и несколько смертей в зале.

Я немножко почитываю «Сопротивление», а по деталям, как выяснилось, у меня есть даже напечатанное оригинальное исследование – «Вестник стандартизации», 1931 г., кажется, № 6 [183] . Если бы оказалось возможным достать этот номер, то было бы неплохо. Я имею нелепую привычку не сохранять свои работы, у меня был один номер этого журнала, и пришлось его отдать в комиссию для получения доцентуры.

…В день окончания мной института 31 окт[ября] 1930 г. я обратился к моим собутыльникам – еще не окончившим студентам и говорил им «помню в бытность мою еще студентом…» А теперь я буду писать тебе «Мы сибиряки…»

…Нужно написать письмо маме, а я никак не соберусь. Свинство!

Сегодня непременно напишу.

Если от тебя завтра не будет писем, то я лягу на пол на почте и буду горько плакать.

Я очень люблю тебя. Я уже выдумал целую теорию по этому поводу сегодня ночью на своем ложе в прихожей, но мне лень излагать ее.

Под конец письма я напишу тебе о том, что мне давно хочется сказать тебе. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких «но», одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно. С другой стороны, через несколько лет может уже быть поздно. Конечно, сейчас рано говорить об этом, но я пишу для того, чтобы ты подумала над этим.

Крепко тебя целую, моя любимая.

Твой Сергей  

23/VIII утро. Собираюсь на почту, перечитал письмо, оно какое‑то нескладное, ну да бог с ним. Еще и еще крепко тебя целую. Ты мне снилась сегодня ночью. Милая моя (!!) Ресничка – скоро ли увидимся?

23/VIII 3 ч дня Красноярск, почта.

Право приезжай, – а какая у нас грязь!

Сегодня, положим, солнце, и немного подсохло. А когда у нас сухо, – какая здесь пыль! Приезжай, пожалуйста! Ну пожалуйста.

Ведь мы с тобой полтора жида, неужели мы не устроимся. Сейчас вернулся из Красмашвагонстроя. Я им нужен, был очень любезно принят старым инженером – профессором, заведующим технической частью, когда я с соответствующим выражением лица (вроде того, которое бывает у людей, сообщающих доктору о своей венерической болезни) оповестил его о моем положении, то он ответил мне:

– Ваш покорный слуга в таком же положении.

В общем, послезавтра ответ. Здесь надежд как будто бы больше. Но подождем.

Теперь возвращаюсь к полутора жидам.

Тебе нужно зайти в Московские представительство Красмашстроя или дирекцию Главзолота и предложить свои услуги для работы в плановом секторе.

Ты объяснишь, что ты инженер‑плановик текстильного Ин[ститу]та, но знакома с плановой работой вообще и согласна ехать в Красноярск на крайне миролюбивых условиях примерно 400 р. в месяц.

Здесь такой оклад получает, напр[имер], не окончивший студент III‑го курса.

Мой алкоголик, человек крайне мало культурный, заведует плановым сектором в каком‑то учреждении и жалуется на бездарность сотрудников.

Ты, конечно, очень быстренько освоишься с работой. Авантюризма в этом нет никакого.

Ты можешь согласиться на крайне скромные подъемные или даже отказаться от них – проезд тебе, конечно, должны оплатить.

Если я устроюсь на Красмашстрое, то ты все равно будешь работать там, даже если просто приедешь ко мне (в том же секторе), так что мое предложение совершенно реально. Может быть, ты на месте создашь другой вариант, познакомившись с нуждами Московского представительства.

Но я думаю, что задумываться не над чем, тем паче, что если я не сумею устроиться, то тебе здесь должны будут дать комнату.

На этом семитская часть письма оканчивается. Зима предстоит грозная.

Валенки (по‑местному) катанки стоят здесь 120 р.

Я буду получать, если примут на работу, р. 500–600. Цены здесь мало отличаются от московских.

Как видишь, деловой тон первой половины письма не дает мне остановиться.

Крепко, крепко целую. Приезжай, право приезжай…

Крепко обнимаю любимую Ресничку.

Сергей

26/VIII 35 г. Красноярск Милая моя Женюша!

Очень глупое послал тебе утром письмо, раскаиваюсь, что отправил его.

Сейчас вернулся «домой» после целого дня путешествий и сплошных неудач. В Лесотехническом ин‑те мне отказали, хотя у них первого начало занятий, а лектора все нет и нет.

Был еще в трех учреждениях, в двух нужны только инженеры‑строители, а в третьем не застал начальства.

Это последнее учреждение – Красмашстрой – большой завод, по ту сторону Енисея, – город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две‑три Москва‑реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения.

По слухам, на Красмашстрое работники нужны. И комнаты инженерам дают. Но принимая во внимание… не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежды есть.

Исколесил я сегодня по грязи верст десять. А какая здесь грязь!

Помнишь, может быть, «Пышку», так это паркет по сравнению с нашей Красноярской грязью.

Несмотря на полное фиаско, которое я потерпел сегодня по всем швам, у меня так легко на душе – я так рад твоим письмам, что никакие мозоли и никакая усталость не угнетают меня.

Ты не сердись на параллелизм письма и мозоли.

Маяковский недаром писал:

А может быть, у меня гвоздь в сапоге

Кошмарней, чем фантазия у Гете [184] .

Прости, что я задал тебе работу с «трудами», я в телеграмме написал так для краткости и имел в виду в основном книгу, а там что попадется. …Ты интересовалась, как я устроился. Вот, например, живописное пробуждение вчера утром.

Я слышу какой‑то шум, открываю глаза и вижу над собой какую‑то свиную харю. Это был герой местного двора, довольно уже крупный поросенок – «сына». Я выгнал его, но он несколько раз вламывался ко мне, открывая своим грязным пятачком дверь. Но вообще здесь совсем неплохо. Не хуже, чем у Полины Константиновны.

Что касается поручений, которые я давал, – то наплюй на них – пока мне ничего не нужно. Когда окончательно обоснуюсь, тогда и видно будет.

Ты помнишь, что ты писала о шерстке, так я отвечаю тебе тем же.

Милая моя Ресничка, как хочется скорей увидеться с тобой, какое это должно быть счастье. Неужели правда, что мы скоро увидимся? Если случится еще что‑нибудь, то я боюсь, что приду в такое состояние, что сложу оружие.

Я уже почти умею готовить пельмени. Приезжай ко мне – я тебя угощу пельменями, право приезжай.

Как ты любишь упрашивать: ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну приезжай, моя лучистая, я буду ждать тебя.

Уже темно, пишу и ничего не вижу. Крепко целую тебя, пиши мне, пожалуйста, чаще, ну пожалуйста.

Надеюсь скоро обнять тебя.

Твой Сергей

30/VIII 35 г. Красноярск, почта От тебя опять 4‑ро суток нет вестей (вчерашнее письмо не считаю, т. к. оно от 17/VIII).

Сегодня получил бандероль с книгой и журналом и письмо от Лели.

Письмо отправлено ею 22/VIII, а написано 20.

Письмо очень трогательное, хотя и не без уколов по твоему адресу. Последние, надо заметить, довольно метки. Она быстро схватилась за твою расчетливость – зная, что мне эта черта неприятна.

Впрочем, нельзя ее упрекнуть в желании сделать этим неприятность мне или тебе. Письмо очень искреннее и бесспорно свидетельствует о широкой душе его автора.

Я не буду перелагать его содержание, приедешь – прочтешь. У ней удивительно все‑таки тяжело сложилась жизнь. Что она, бедная, будет делать одна в Воронеже?

Она написала одну фразу, которая особенно сильно дала почувствовать ее положение: «я буду одна и ко мне некому приехать».

Я так ясно представил себе, что было бы, если б ты отказалась ко мне приехать, и я остался бы здесь, обреченный на одиночество. Это было бы кошмаром! А она, бедная, находится в таком положении, и помочь ей совершенно невозможно.

Я буду писать ей, но не знаю, сколько в этом толку. Крепко тебя целую.

Пиши!

Сергей

1/IX 35 г. Красноярск Любимая моя Ресничка!

Как я и ожидал, вопрос о моем приеме на Красмашстрой затягивается до прибытия директора, т. е. еще на несколько дней.

Писем от тебя все нет – целых шесть дней! От скуки начал читать «Пламенные печи» – вопрос, которым придется заняться, если возьмут на работу.

Сейчас пойду на вокзал обедать и возьму там свое грязное белье (вещи мои в камере хранения).

Завтра и послезавтра делать мне совершенно нечего, т. к. жду директора.

Грязное белье отдам стирать начальнице поросенка – местной хозяйке.

Ответ с Красмашстроя жду не раньше 7‑го или 8‑го.

Забыл старую нумерацию писем и начал сначала, по‑моему, я послал 10 писем.

Жизнь моя – сера и пресна. Все мысли устремлены к тебе.

То, что происходит кругом, воспринимается, как ненастоящее. Настоящее начнется только с твоего приезда.

Я уже 13 суток «гуляю» – и не чувствую никакой радости, только когда подумаю, что вот, может быть, скоро мы увидимся… а вопрос о твоем приезде все затягивается и затягивается.

Писем опять же ты не пишешь. Я тебе твержу давно, что глупею без них, а ты не веришь.

Смотри, пожалеешь потом!

Я сегодня уже гадал на картах – когда ты приедешь? Стараюсь поджечь спичкой летящую муху – ничего не выходит.

Я и газеты совсем разучился читать. После игры в футбол болят ноги.

Волнуют меня странные и неразрешимые вопросы:

Были ли у цербера блохи и если да, то какие? моноцефалы? дуацефалы? или полицефалы?

Возможно, что блохи были у немейского льва, шкуру которого носил Геракл. Что это были за блохи, если они прокусывали эту шкуру?!

 

А как ты думаешь, у богов были блохи? Я думаю, что были.

Приезжай! у меня есть блохи, правда обыкновенные (vulgaris), но все же блохи.

Они, конечно, не прокусят даже простого котельного железа, но твое ватное одеяло [по которому я так скучаю! (ты не находишь, что я злоупотребляю скобками и восклицательными знаками?)] [185] они превратят в решето.

«Надо «сынку» кормить!»

«Да он уже поел».

Этот диалог я слышу из соседней комнаты.

Целый ряд показателей! Бесспорные факты! Мнения старых специалистов! Все сходится на том, что из «сынки» выйдут прекрасные пельмени.

Это пустяки, думаю я. Дай Женюша приедет – вот выйдут пельмени.

Приезжай, моя девочка, – я из тебя пельмени сделаю!

Ты знаешь арабскую сказку о рыбаке, который поймал в сети кувшин за страшной печатью, когда он открыл его, там оказался джинн, который хотел убить рыбака. Он плавал в кувшине (вот это одиночка!) восемь веков. Тому, кто освободит его, он сулил всякие блага, все увеличивая и увеличивая их, а на восьмой век поклялся убить своего освободителя.

Так и я из своего «кувшина» давал всякие клятвы, и последняя такова:

Если ты прибудешь ко мне после 3‑го октября – я сделаю из тебя пельмени.

Рыбак потом перехитрил джинна, но я знаю продолжение сказки, и здесь это не удастся!

Но возвратимся к блохам.

Признаться откровенно – я их придумал, нет у меня никаких блох. Если это огорчает тебя, то вопрос легко уладить. Скажу тебе по секрету, я совершенно случайно знаю здесь в Красноярске одно место, где их очень много, ты только напиши – я приготовлю.

Ты замечаешь, что я все время запугиваю тебя: то грязью (кстати, тебе нужно купить в Москве высокие резиновые боты – которые похожи на сапоги), то пылью, то еще чем‑нибудь.

Это делается для того, чтобы ты была приятно поражена, когда приедешь.

В действительности здесь: парадиз, Эдем – Вертоград – Елисейские поля – ананасово‑апельсиновый Клондайк – пельменно‑кедровый кринолин.

Когда Гейне писал:

«На Аахенских улицах скучно и псам, И молят они со смиреньем: Прохожий, о дай нам пинка! Может быть, он будет для нас развлечением!» [186] – то он (Гейне) имел, по всей вероятности, в виду какой‑нибудь город. Какой, я, конечно, не знаю. Но могу твердо сказать, что не Красноярск.

Пообедал – 4 р. 10 к.

Деньги тают быстро – не примите за намек.

Обратился к тебе на «Вы» и вспомнил, что ты очень не любишь, когда переходят на «Вы» во время ссоры. А по ассоциации вспомнил, что ты не любишь, когда ходят в носках по камере, то бишь по комнате. Я хорошо помнил это и старался все время исполнять.

А как я мылся! Как я мылся!

Разоблачение О.Э. по этому вопросу с формальной стороны совершенно справедливо.

Денег у меня осталось 380 р., так что пока все благополучно. От писания этим проклятым карандашом болят пальцы, а то бы я еще страниц 10 исписал.

…Уже 9 часов вечера, по‑московски – это пять часов. Что ты сейчас делаешь? Вернулась со службы? Ругаешься с братом, если он в Москве? Обедаешь? Может быть, думаешь обо мне?

Сейчас по радио передают доклад Шмидта – слушаю с интересом…

3/IX 35 г. Вчера получил наконец твою телеграмму и тут же отправил ответ, а на местной почте получил бандероли с книгами.

Из твоей телеграммы совершенно не видно, когда, хотя бы ориентировочно, ты хочешь приехать, видно только, что проявляешь какую‑то деятельность в этом направлении, но когда ты приедешь, неизвестно. Эта неопределенность очень гнетет меня. Идет ли речь о днях, неделях, месяцах – ничего неизвестно.

Может быть, ты и сама еще не знаешь, но тогда, очевидно, есть этому причины, может быть, задерживает паспортизация, которая еще точно неизвестно, когда именно начинается. Тогда надо было телеграфировать, что ты задерживаешься из‑за этого.

Мне нужна какая‑то почва, а то очень уж мучительно надеяться, что вдруг ты на днях можешь выехать, а может быть – это будет только через два месяца.

Ты, очевидно, не представляешь себе этого состояния. Может быть, ты еще сама не решилась, как поступить, так и об этом надо было сообщить, и то как‑то легче.

Я не тороплю тебя, еще раз напоминаю об этом, я просто хочу быть в курсе вещей. Если ты ждешь паспортизации, то жди, конечно, это очень существенный вопрос, всесторонне существенный, но сообщи об этом мне, чтобы я знал, что мне нужно ждать еще, предположим, три или два месяца.

Я упрекаю тебя в том, что ты держишь меня в полном неведении о своих планах, хотя я и в письмах и в телеграммах просил информировать меня.

На этом моя ламентация оканчивается.

N.B.

Среди моих бумаг была справка из МАИ, специально для ДУКа, о том, что я работаю доцентом, если она у тебя, то возьми ее с собой, когда поедешь туда, т. к. там могут заплатить по ассистентской. Дал я там, по‑моему, 19 часов, что должно составить около 150 р., но точно не помню.

Я тебя очень люблю. Очень‑очень.

«Целую».

Твой Водочирикающий

3/IX 35 г. Теперь ты видишь, как вредно подолгу не писать мне. Во‑первых, я забрасываю тебя длинными письмами, во‑вторых, ты, наверное, ощущаешь капельку желчи в моем послании.

Сейчас пойду в город на почту. Как нелепо проходят сейчас дни.

Тебе обязательно надо прочесть Л. Андреева. Из драматических произведений «Дни нашей жизни», «Gaudeamus», «Екатерину Ивановну» и «Анфису» – эти вещи я недавно перечитывал – две последние очень сильны, но мне хочется, чтобы ты их прочла.

Остальное можно прочесть все, кроме «Сашки Жигулева». Читал я Дос Пасоса «Манхеттен» – понравилось, и «Три солдата» – значительно слабей.

Пиши письма заказные или авиапочтой. А то, может быть, они пропадают.

Писем нет! восемь суток!! Я страшно зол.

Красноярск, почта Может быть, ты действительно жалеешь 20 к., и письма пропадают?

Я буду посылать тебе письма с оплаченным авиаответом?

Хорошо?

Не сердись на меня, у меня так гнусно на душе.

4/IX 35 г. Почта Получил сейчас твое письмо, отправленное из Москвы 24. Устроил на почте скандал – спешное письмо получено на 11‑е сутки.

Директора Красмашстроя еще нет.

Ох‑ох‑ох!

Письмо твое принесло мне много радости.

Настроение мое все же упадническое – хотя гораздо лучше вчерашнего.

Кланяйся твоей маме и Гале. Крепко целую.

Сергей

P.S. Письмо посылаю заказным – может быть, оно дойдет скорей, – сообщи. Сергей задерживай своего приезда. У меня очень тяжелое моральное состояние последнее время.

Вторую ночь провожу в комнате, т. к. в прихожей стало очень холодно.

Обстановка здесь неважная. Мой алкоголик, как я уже писал тебе, [устраивает] сцены своей жене – это почти каждый вечер. Довольно противное занятие – быть свидетелем этой кутерьмы. Вмешиваться глупо.

Она значительно старше его, ей около сорока лет – ему тридцать пять. Она довольно милая простая женщина и держится за него – это, очевидно, ее последний роман. Он, конечно, развитей ее (хотя болван, по‑моему, изрядный) и старается ее всячески третировать. Возможно, что я обострил их взаимоотношения, т. к. он как бы стыдится ее и может быть при мне особенно груб с ней. Скорей бы выбраться отсюда.

Он обращается ко мне, когда ему нужны подтверждения ее невежества. Он спрашивает меня – Правильную аналогику я делаю как эстетик? А она говорит – Ему в мозги психоз ударяет. Вот каковы здесь дела.

Ну, иду на почту, может быть, там есть новости, оттуда припишу.

Почта.

Получил сейчас письмо от 28‑го. Заказного, отправленного накануне, еще нет. Письму твоему крайне рад. Игривость твоего пера в нескольких местах письма мне особенно дорога, а то твои письма уж слишком дышат обстоятельностью…

5/IX Красноярск …Из вещей – которые мне дороги – могу только назвать синюю вазу для цветов, красный кувшинчик, статуэтку химеры с собора Notre Dame de Paris, кувшин‑баккара и ковровую скатерть на стол.

Почти все вещи бьющиеся, так что в конце концов – чорт с ними! Все они из маминой комнаты, и мне было бы жалко совсем их потерять.

(Все встают и отдают дань его сыновьим чувствам.) Постарайся, если это возможно, их сохранить [187] .

У Б.М., как я уже говорил тебе на свидании, остался пакет с моими книгами, там, кажется, есть очень нужные. Если он будет претендовать на имеющиеся у меня его книги, – надо ему вернуть согласно его указаний.

Если ты действительно составишь список моих книг (эту угрозу я прочел в одном из твоих писем), то пришли его мне.

Если же я даю тебе много поручений, то ты можешь с совершенно спокойной совестью не выполнять их. Теперь о чувствах.

Что касается утраченной наивности, то не ищи ее, выяснилось, что она у меня, как клешня у рака или хвост у ящерицы: оторвут – вырастает новая (регенерация).

J моем вдохновении беспокоиться тоже нечего – оно сейчас, судя по времени, сидит на службе и скоро придет ко мне.

Что касается моего терпения, то в Москве я его оставил много, но все в таких местах, где тебе не собрать его. У меня осталось очень мало – имей это в виду.

По случаю сейчас очень легко достать… впрочем, не надо. Радости, восторги, нежности – все это у меня есть в изобилии, но это упаковано и отпирается только серебряной ресничкой.

Обязательно, ради бога, не забудь привезти взаимность. Когда я был еще на свободе, то ее было много. Если она на исходе, то ее можно собрать: в Серебряном Бору, в Глуховке, за Сокольниками (только осторожней, там крапива), в Черемушках, и в самой Москве ее было немало – она страшно легко расцветала даже на камнях, даже морозной ночью на белом снегу.

Помнишь большую ледяную сосульку, которую кто‑то стащил?

…Я задумался о прошлом – неужели еще такое счастье предстоит впереди?!

Я верил и верю в него. Это был и остался мой единственный стимул. Без него я могу спокойно сказать, глядя на свое будущее: Пьеса дрянь! – и опустить занавес.

6/IX 35 г. Милая Ресничка!

У меня есть к тебе просьба, выполнение (мимо окон пронесли поросенка – он чем‑то явно недоволен) которой меня волнует. Остальные просьбы, совершенно серьезно, меня крайне мало беспокоят.

Мне нужны книги по биологии, но не описательные – номенклатурные – «конструктивные», а книги, где освещаются законы развития организмов. Дарвина я достану и здесь, но он, конечно, очень устарел. Я уверен, что должны быть книжки, где все эти вопросы освещаются с той высоты, на которой находится естествознание сегодня. Только не популярщина!

Кроме того, современные книги о клетках.

Для этого, по‑моему, можно зайти в МГУ к какому‑нибудь профессору и с ним посоветоваться. Культурный и грамотный человек хочет заняться указанными вопросами, но не дилетантски. Я думаю, что любой профессор с удовольствием пойдет навстречу и укажет целый список книг.

Кроме того, меня интересует курс, только солидный, «Исторической геологии» (такая есть), боюсь, правда, что тебе это будет обременительно, принимая во внимание, что на службе у тебя сейчас много работы.

Всю ночь шел дождь и продолжается сейчас. Слякоть на улице изрядная.

Читал вчера «Зависть», воспринимаю иначе – замечательно, талантливо написано.

Сейчас пойду месить грязь в поисках за духовной пищей. Может быть, на почте есть твое заказное письмо от 27‑го, а может быть, и еще от 29‑го.

Ну пока, мой милый и любимый, крепко‑крепко тебя целую.

Твой Сергей

Приписываю на ходу, на почте. Письмо заказное получил. Завтра напишу еще. Крепко целую. «Целую».

С.

7/IX 35 г. Утро Ночью опять шел дождь, небо совершенно серое, мои надежды на хороший день рухнули.

Ты чувствуешь, как моя жизнь стандартизовалась? Ты уже знаешь, что я сейчас пойду на почту.

Сегодня я мало надеюсь что‑либо получить от тебя. Пошел дождь, иду на почту.

Почта.

Как я и предвидел, писем нет (не пришли за утро). Звонил на Красмашстрой – директор еще не приехал. Тоскливо очень.

Милая моя Ресничка, крепко целую и все время думаю о тебе. Завтра напишу еще.

Твой Водочирикающий. Помнишь ли ты, как создалось это слово.

Целую. С.

8/IX Всю ночь шел дождь – хозяйка утверждает, что сегодня особенно грязно. Здесь ботинки с калошами не выдерживают критики – нужны сапоги. Рыночная цена сапог здесь мало чем отличается от московской – рублей 200–250. Но все нужно дожидаться разрешения служебной проблемы.

Я, кажется, не писал тебе, как провожу вечера. Здесь одна лампочка на две комнаты, дверей нет, как у Полины Константиновны, и лампочка висит как раз на месте дверей. Поэтому читать довольно темно – устают глаза. Я вообще стараюсь раньше ложиться, часов в 10 или 11.

Часто играем в карты – умственное развлечение – преферанс. Самое неприятное то, что я выигрываю (это не к добру!), иногда даже по 35 к. в вечер. Впрочем, мы не расплачиваемся.

Я стал суеверен. Задумываюсь над значением снов и прочей чепухой.

Причины я тебе уже изъяснял – полное одиночество на протяжении более полугода. И главное – я глупею вдали от тебя.

Я живу на этой «квартире» уже 20 суток! А предполагал переночевать 2–3 ночи, не больше.

Скоро ли я уеду отсюда? Скоро ли я увижу тебя?

Во мне иногда закипает какое‑то особенное желание видеть тебя, особенно яркое чувство к тебе, но карандаш бессилен.

Я второй день мучаюсь – не могу вспомнить, как ты смеешься, – зрительно я ночью ясно восстановил твое лицо во время смеха, а как он звучит – не знаю.

Я как‑то долго, несколько дней, мучился, не мог себе представить твоего лица. Твою маму, брата, Лику – всех представлял себе совершенно ясно, а ты как бы не в фокусе. Я мысленно наряжал тебя в разные платья, ставил тебя в группу людей и т. д. И наконец вспомнил твой профиль, когда ты в своем черном платье.

Милая ты моя, крепко и нежно тебя целую. Иду в город.

«Последние известия» Директора еще нет. Писем тоже.

Целую крепко‑крепко.

Твой Сергей

Почта. 9/IX Получил твое спешное письмо от 31‑го. На Красмашстрой еще не дозвонился.

Не понимаю, почему у тебя еще нет на руках диплома, ведь ты на службе сейчас, согласно всех правил и законов? По‑моему, его должны немедленно выдать.

Получил от Лели открытку, довольно мрачную, от 27‑го августа.

Положение и настроение у ней тяжелое.

Письма ты посылаешь «спешные», а лучше «авиапочтой», цена одна, а результаты могут быть разные.

Крепко целую, здесь не в порядке телефон, крепко целую, побегу в справочное, крепко целую, и буду оттуда звонить.

Вечером «дома» был скандал.

Сегодня напишу еще. Целую. Сер [гей]

11/IX Сегодня день не будет таким радостным. Не могу же я ежедневно получать по три письма. По всей вероятности, не будет ни одного.

Погода, к сожалению, серая и холодная. А то я совершил бы какую‑нибудь прогулку километров на 20. И время прошло бы скорей, и спал бы крепко. Бессонницами я не страдаю, но сплю не очень хорошо, объясняется это крайне просто. Во‑первых, у меня малоудобная постель, а во‑вторых, я провожу в ней очень много времени. Ложусь я большей частью в начале одиннадцатого, а встаю в начале десятого. Нельзя же спать без перерыва такой колоссальный отрезок времени.

Письма твои, как видишь, доходят все. В твоих расчетах число их, как ты и предполагаешь, преувеличено на одно письмо…

11/IX Красноярск

По радио передают Шуберта, и у меня растроганное, почти слезливое настроение. Хочется твоей утешающей ласки.

Хорошо, что перешли на Моцарта.

Прочел о том, что ОГИЗом выпущен альбом, очевидно, под заголовком «Западная живопись», в «Известиях» от 6‑го сентября. Бор[ис] Ефимов пишет о нем.

А у меня уже смешная мысль, – ты должна смеяться. Мы разделим наши функции – я буду смеяться над запросами вольтажа, а ты над моими эстетическими запросами.

Дело в том, что меня серьезно волнует вопрос об украшении нашей несуществующей комнаты. Если альбом издан прилично, то его можно изрезать и картинки окантовать, а затем развесить. Над кроватью я повесил бы портрет [строка нрзб.].

Я подарил тебе «Уота Тайлера», у меня есть еще один экземпляр раскрашенный, если он жив, то он мне крайне понадобится для тех же целей [188] .

Между прочим о вольтаже, может быть, за рекой на Красмашстрое другой вольтаж.

Вечер сейчас солнечный – дождя не предвидится. Пойду на стадион, может быть, там время пройдет быстрей.

Вернулся. Сейчас 9 часов, у тебя пять (бежишь, наверное, со службы домой обедать). Писать очень темно, поэтому укрупнил размер букв.

Судя по тому, что хозяйка подсела к столу и стала разбирать карты, придется с ней сразиться в 66 (какая идиллия).

12/IX Хозяйка вчера гадала мне. Оказалось, что какой‑то трефовый король стоит у меня на пути, но я все‑таки буду при своем интересе.

Так что можешь не беспокоиться – все к лучшему.

День сегодня очень хороший, так что после почты пойду на стадион поиграю в теннис.

Завтра должен приехать директор Красмашстроя, но я не верю этому, наверное, он приедет еще через несколько дней.

Получу ли от тебя сегодня письмо? Вот в чем вопрос!

В одном из последних писем ты интересуешься – целы ли мои вещи.

Должен покаяться, что я лишился подушки (прости, забыл ее здесь в одном месте) – остальное все в сохранности.

Здесь у меня подушка есть, и если понадобится – куплю другую. Это я сообщаю просто в качестве отчета.

Ну, мне не терпится – может быть, меня ждет письмо. Бегу!

Почта

Письмо есть!

Стоя в очереди, крайне вспотел.

Крепко‑крепко целую милую Ресничку.

Завтра, может быть, тоже будут какие‑нибудь новости. Настроение сейчас прекрасное. «Целую» и «целую»!! Твой С.

13‑го сентября. Почта, Красноярск.

Написал тебе вчера вечером письмо – в полутьме. Получилось так неразборчиво, что сейчас перепишу его здесь, на почте.

Сегодня от тебя писем нет. Директор еще не приехал.

13/IX 35 г. …По выходе на свободу я переоделся, так как вид у меня был настолько неважный, что когда я попал в камеру политических пересыльных, то был принят за «шакала».

Почти все мои вещи остались в тюрьме, новыми полуботинками я натер волдыри на пятках, заменив их туфлями, я натер себе волдыри на пальцах, т. к. ходил почти на цыпочках.

Пойти и взять ботинки я не мог, т. к. пришлось бы забрать все вещи, а тащиться с ними на вокзал, что я сделал потом, было тяжело из‑за грязи, довольно значительного расстояния и больных ног.

Вот и вся эпопея.

Мира, пишешь ты с завистью, приехала черная‑черная. Я тоже завидую ей, очень завидую, она может каждый день видеть тебя. Передай ей мой привет.

Я вообще послал бы много приветов, у меня их большой запас, но боюсь. Вдруг мой привет совсем не понравится, покажется неуместным, даже бестактным. Я бы вот Лику поцеловал в носик, но т. к. она ночевала у тебя, и привета я от нее не получил, то боюсь, а вдруг на носике останется несмываемое пятнышко.

А все‑таки она очень славная, и я ей низко кланяюсь. Ты просишь «бытовизма».

Пожалуйста!

…Я бы мог описать тебе оригинальную конструкцию местной уборной, но это был бы грубый бытовизм – вульгарный. К тому же я уже касался однажды этого вопроса.

У местной козы родилась дочь. Я заочно был полон к ней нежными чувствами.

Как‑то верст за сто от Алма‑Аты я ловил рыбу и охотился на орлов – это было на берегу реки Или. Обстановка экзотическая и по части поразительно сочных пейзажей, и по части всяких скорпионов, каракуртов, змей и проч.

Там я видел маленького дикого козленка – он был ужасно грустный с изумительными глазами, тонкими и высокими ножками, на которых он поднимался, буквально как на шарнирах.

Воспоминания о нем сохранились у меня очень ярко еще потому, что жил он в одной большой корзине с двумя исполинскими мохнатыми бухарскими котами.

Он не прожил и двух дней.

Гибель его объяснили следующими причинами. Казахи применяют варварский метод охоты: увидев козу с козлятами, они верхами гонятся за ней, пока козлята не останавливаются в изнеможении.

Очевидно, молодой организм совершенно надрывается. Местный козленок тоже по каким‑то недоступным моему понятию сельскохозяйственным мотивам отнят от матери. Но он страшно весел.

Если б ты видела, как забавно он становится на дыбы, как нелепо и смешно он припрыгивает, высоко закидывая зад. Ему всего четыре дня, но [нрзб.]

Недавно я обнаружил, что у «сынки» свинячьи глазки. Смотрю: маленькие, неприметные, немного наклонно расположенные, словом, такие, какие на человеческом лице принято называть – свинячьими.

Иными словами, совершенно серьезно, я пришел к выводу, что у свиней – свинячьи глазки.

Это не шутка.

Дело в том, что я, городской житель, много все же видел свиней на своем веку (никак человек не может обойтись без пошлого каламбура), но никогда я внимательно не рассматривал их. Термин же «свинячьи глазки» я привык воспринимать и употреблять. Но он никогда конкретно не ассоциировался у меня со свиньей.

Что‑то «бытовизма» не получилось. Даже ничего похожего.

Постель моя устраивается следующим образом: к сундуку подставляются два стула, спинкой направлены врозь. Затем… виноват – между стульями и сундуком оставляется зазор, а вот затем на сундук и стулья одновременно кладется портрет жены алкоголика (лицом вниз). (Портрет рисован самим алкоголиком с фотографии). После этого кладется овчинная шуба и тулуп, все это покрывается тонким одеялом, потом уже ложусь я.

Корова здесь сама открывает калитку, подцепит одним рогом за ручку, поднимется и толкнет ее лбом. После чего войдя во двор, она мычит.

Вот какая у нас корова!

Когда у нее появилась потребность в теленке, то она открыла ворота и убежала на случной пункт, который находится очень далеко и где она была всего лишь один раз.

Вот какая у нас корова!!

Корову зовут – Мартой, а козочку – Галей. Меня же зовут Сережей…

14/IX Иду на почту.

Что принесет мне сегодняшний день? Целую тебя крепко‑крепко, моя родная. Почта.

Что‑то сегодня опять нет вестей от тебя.

Уже начинаю волноваться. Это, наверное, все шутки почты. Мое положение пока без перемен.

Пойду посмотрю, нет ли от тебя телеграммы. Вдруг что‑нибудь случилось.

Нежно целую тебя.

Твой Сергей

[15–16/IX] [189] …Я удовлетворенно улыбнулся, читая ее.

Дейч много места уделяет знакомству Маркса с Гейне, но этой фразы я у него не встречал, а она очень показательна, т. к. написано спустя много лет после его смерти.

Слава богу, меня отвлекли от этой темы, а то я никак не знал, на чем кончить и к чему я вдруг взялся за нее. Отвлекли меня очень прозаически. Какой‑то мужик прошел мимо меня, и я слышу, как он мочится в кустах, поднимая тучи мошек и беспокоя муравьев.

После такого вмешательства можно писать только о делах. Положение мое пока не изменилось.

Начальство, оказывается, еще не приехало – будет сегодня или завтра. Так что поеду на Красмаш только 17‑го с утра и по всей вероятности ничего не добьюсь. Думаю, даже уверен на сей раз, что на следующей шестидневке получу окончательный ответ.

16/IX 35 г. Почта.

С грустью констатировал, что писем мне нет. Значит, ты не писала с 3‑го по 7‑ое, а еще пишешь в последнем (от 3‑его) письме счет «15:? в мою пользу».

Директор, говорят, еще не приехал, но я подозреваю, что это «туфта» и он просто очень занят. Завтра с утра [нрзб.] поеду. Крепко тебя целую.

Иду на телеграф.

Твой Сергей

Открытка 17/IX [35]

Милая Женюша!

Заехал на почту прямо с Красмаша. Директора видел – он только сегодня приехал, и я прождал его в коридоре около пяти часов. Болят ноги. Ответ обещал дать

19‑го.

Выяснилось, что я там очень нужный человек. Они, оказывается, занимаются переводом своих катеров с бензина на генераторный газ.

У директора на столе я увидел экземпляр книги, одним из авторов коей я являюсь [190] .

Тем не менее подождем. Теперь осталось пустяки – несколько дней.

Писем от тебя опять нет.

Очень‑очень жаль.

Из вещей мне нужно будет купить дюжину воротничков (размер по рубашкам, кажется, № 39).

Кажется, открытки у меня сегодня не примут, т. к. прием спешной почты только до пяти.

Так что придется отправить завтра, и то простым. Оно пойдет дольше.

Целую крепко. С.

21 сентября был подписан приказ о приеме C.Л. Седова на работу. В числе сданных мною в Гарвардский университет материалов была телеграмма от Сергея: «Принят на работу». Но телеграммы, по неизвестным мне причинам, в книгу «Милая моя Ресничка » не вошли.

[23–24/IX] [191] <…>…т. к. я ясно вижу, сколько препятствий стоит на этом пути. Пользы, конечно, тоже немало.

Во всяком случае работа для меня интересная, хотя и лишена всякого научного «шарма», который всегда придает мне некоторый огонек.

Вот я пишу о служебных делах и прочем, вожу карандашом по бумаге, а сам думаю, понравится ли Женюше комната, точней номер, не мал ли он.

Комнаты здесь стандартные, размером с мою московскую, так что тесно не будет.

Мой номер стоит 3 р. [нрзб.] коп. в сутки, так что в случае чего можно пожить здесь и месяц, что даст возможность найти подходящее помещение на постоянное жительство. Размеры номера мало чем отличаются от нашей комнаты у Полины Константиновны (помнишь, как мы взбивали с тобой матрац и ты шутила, что я щекочу его).

Свет потух, но я стал хитрый, я не гашу керосиновой лампы, а только прикрываю ее.

Тебе не мешало бы (свет загорелся) набрать с собой книг по экономическим, верней, планово‑экономическим дисциплинам – мы будем вместе учить их – выяснилось, что мне очень и очень непросто разобраться во всяких калькуляциях, конъюнктурах и прочем.

Времени свободного будет только очень мало. Я привык к своей институтской работе, а здесь завод отнимает каждый день по 10–11 часов, а когда работа начнет кипеть, пойдут испытания, то придется еще больше трудиться.

Но все это пустяки, скорей бы приехала Ресничка. Что‑то она не едет?

А вдруг завтра будет телеграмма: «Выезжаю 26‑го скорым целую женя».

Нет, чепуха – это невозможно и вообще ты не приедешь, что‑нибудь да случится.

Уже 9 ч. 20 мин., надо ложиться спать – оркестра пока не слышно.

Спокойной ночи, моя девчурка!

Почта. 24/IX 35 г. Писем от тебя нет. Последнее время я получаю не чаще, чем на третий день. Не знаю, то ли ты писать стала реже, то ли ты стала реже писать. Т. к. письма все, судя по нумерации, доходят.

Телеграммы тоже пока нет.

Иду сейчас за вещами. Крепко‑крепко целую, жду с нетерпением твоего приезда.

Приезжай скорей, пожалуйста!

Твой Сергей

8/Х 35 г. Получил вчера твое письмо от 26‑го, и на меня повеяло какой‑то облегчающей теплотой. Последнее время я чувствовал себя очень плохо, морально, конечно, временами мне казалось даже, что я болен.

Твои переживания очень близки мне, я почувствовал, что ты ощущаешь такую же тоску, как я.

Вчера послал тебе письмо с доверенностями на ДУК и лабораторию – согласно твоего телеграфного приказа. Вчера же получил деньги и перевел тебе 120 р. на дессу [192] (в частности купи себе теплые штанишки, а то здесь холодно).

Дни мои проходят очень просто.

Встаю около половины седьмого, в начале восьмого выхожу из дому и сажусь на поезд, который состоит из обыкновенных товарных платформ, он доставляет меня на завод. Здесь я тружусь до часу. От часу до двух у нас обед. Стоимость его примерно 2 р. 50 к. – обед вполне приличный, правда, на мой непривередливый вкус. С двух до пяти мы опять работаем. Рабочий день восемь часов. В пять я отправляюсь на местную почту, а иногда и на городскую – последнее, если очень не спешить, связано с риском ночевать на том берегу Енисея, т. к. катера здесь циркулируют очень своевольно, особенно к вечеру.

Вечерами я изредка спускаюсь в клуб ИТР – он находится под гостиницей, в которой я живу, дважды сражался там в шахматы, а большей частью я ложусь очень рано спать – около десяти. Перед сном немного читаю, сейчас – «Бесы» Достоевского.

Сплю много, чему очень рад. Только сны часто тяжелые, особенно после твоей, как ты выражаешься, «одиографии».

Вчера по случаю получки даже выпил бутылку пива, отвратительного на вкус. Позавчера, в выходной день, пил водку при довольно забавных условиях. Я возвращался из города, вдруг из катера, который должен бы везти меня на тот берег, меня окликнули, оказалось, моторист его – один из футболистов, он перевез меня бесплатно в машинном отделении через Енисей и угостил водкой. Возвращаясь от реки к дому, я разговаривал с тобой вслух посреди поля в темноте, но ты почему‑то не отвечала мне (был я, кстати сказать, совершенно трезв).

Не забудь, пожалуйста, купить теплые штанишки. Помнишь ли ты сказки Киплинга, в частности о ките – почему у него такое узкое горло.

Так вот, не забудь про штанишки.

…Примерно каждые полчаса я достаю из кармана конверт, в котором лежат все твои фотографии, и просматриваю их. Больше всего мне нравится карточка, которая пришла с моим бумажником, второй экземпляр той, которую ты мне когда‑то подарила с надписью «Сереже – Львовичу от Женьки Серебряной Ресницы».

Ты мне нравишься там до одурения, и вообще ты мне нравишься. Очень нравишься.

Кстати о бумажнике: у меня была маленькая счетная линейка – жива ли она?

Кстати о деловых вопросах. Если есть в продаже, купи, пожалуйста, книгу Тимирязева «Кинетическая теория газов», она мне очень нужна.

Мне очень хочется видеть тебя. Очень‑очень. Когда мы только увидимся, я зацелую тебя.

С одной стороны – это кажется таким простым и доступным: купишь билет, сядешь на поезд и приедешь, а с другой это кажется чем‑то невероятным, невыполнимым. Я буду до последней минуты трепетать и не верить, буду бояться всяких случайностей вплоть до крушения поезда.

Милая моя любимая Ресничка, как я мечтаю о тебе, моя хорошая славная девочка. Целую тебя много‑много раз. Твой (в полном смысле этого слова)

Сергей

P. S. Сегодня вечером, по слухам, предстоит сражение в преферанс.

[15/Х 35 г.] [193] Красноярск Милая моя Ресничка!

Вчера получил телеграмму, где ты сообщаешь, что волнуешься, и что мое молчание задерживает твой отъезд. Тут же послал тебе ответ. На всякий случай повторяю (может быть, ты не получила моего письма): паспорт необходим тебе в том случае, если при твоем возвращении в Москву, сепаратном (хотя бы по случаю моей смерти), тебе грозит отказ в прописке.

Если в Москве имеются яркие лампочки на вольтаж 220, то очень желательно их купить несколько штук.

Если ты паче чаяния все же поедешь из Москвы на протяжении ближайших 20‑ти дней, то возможно, что по случаю шуги поезд остановится перед Красноярском на нашем берегу, тогда я буду встречать тебя там, я этот вопрос выясню здесь на вокзале, а ты дай спешную телеграмму с дороги, чтобы я знал, что письмо это получено и что тебе известно об этом, а то может получиться недоразумение.

…Еще крепко тебя обнимаю и целую.

Твой « мальченка »  

[После 21/Х] [194] Вчера письма не отправил. Был в городе на старой квартире, надеялся получить хотя бы рублей 20–30 из долга, о коем тебя информировал. Надеждам моим вообще, видно, не дано сбываться.

Здесь пока тоже еще не платят. А у меня 50 р. долгу, так что обещанную «субсидию» придется, видно, снизить до 100 р., которые на этих днях вышлю. Попробую, как только вернется начальство, мой начальник – заведующий эксплуатационным отделом – в командировке, попросить денег на твой переезд. Может быть, дорогу оплатит. Бери место в мягком скором – стоит это, кажется, 230 р. Т. к. ты приедешь, увы, еще не так скоро, то я смогу тебе перевести следующую получку 150 р., а может быть, будет и еще раз. («Эх, раз, еще раз, еще много‑много раз».)

 

…Крепко тебя целую, пиши мне.

У меня идиотское настроение, на глаза все время навертываются слезы. Письмо, кажется, должно произвести на тебя неприятное впечатление. Если это так, то, пожалуйста, не сердись на меня. Я на днях постараюсь написать тебе более подъемное письмо.

Я люблю тебя, моя Ресничка. Жду вестей.

Твой Сергей

 

Из книги «Милая моя Ресничка» (по: ЦА ФСБ РФ. Д.Р‑33640. Л. 80–82)

 

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться: