Тронхейм, норвежское побережье

 

Вообще‑то этот город был слишком уютным для институтов и исследовательских центров. Среди разноцветной идиллии из деревянных домов, парков и деревенского вида церквушек пропадало всякое чувство причастности к прогрессу, хотя НТНУ – Норвежский научно‑технический университет – находился тут же, за углом.

Трудно найти другой город, так гениально сочетающий в себе прошлое и будущее, как Тронхейм. И Сигур Йохансон был счастлив жить в отставшем от времени районе Киркегата – на первом этаже домика с двускатной крышей, цвета охры, с белой террасой и таким дверным архитравом, что любой голливудский режиссёр рыдал бы от зависти. Он благодарил судьбу за свою профессию морского биолога, и хотя занимался самыми новейшими исследованиями, современность мало интересовала его. Йохансон был визионер, и вся его жизнь протекала в духе Жюля Верна. Никому не удавалось так объединить жаркое дыхание века машин, старомодное рыцарство и вечную жажду невозможного, как этому великому французу. А современность походила на улитку, волочившую на себе гору невежества. Она не находила достойного места в мире Сигура Йохансона. Он служил ей, пополнял её находки и презирал её за то, что она из всего этого делала.

В это позднее утро он ехал на своём джипе к исследовательскому корпусу НТНУ, а мысленно всё ещё был в прошлом. Он провёл выходные в лесу, у озера, в местах, которых не коснулось время. Летом он отправился бы туда на «ягуаре», уложив в багажник корзину для пикника со свежеиспечённым хлебом, паштетом из гусиной печёнки, купленным в магазине деликатесов, и бутылкой пряного траминера, предпочтительно урожая 1985 года. С тех пор, как Йохансон переехал сюда из Осло, он хорошо освоил здешние окрестности, не особенно востребованные тронхеймцами. Года два назад он случайно попал на берег уединённого озера и там к своему восхищению наткнулся на домик, давно уже требующий ремонта. Ему стоило больших усилий разыскать владельца – тот занимал один из руководящих постов в Норвежской государственной нефтедобывающей компании «Статойл» и жил в Ставангере. Зато это ускорило приобретение домика. Хозяин был рад, что нашёлся желающий, и продал дом за смешную цену. Йохансон нанял бригаду нелегальных русских иммигрантов, и те в несколько недель привели домик в соответствие с его представлением о том, как должно выглядеть пристанище бонвивана конца 19‑го столетия, предназначенное для отдыха на природе.

Там он сидел долгими летними вечерами на веранде с видом на озеро и читал прорицателей‑классиков – от Томаса Мора до Джонатана Свифта и Герберта Уэллса, – слушал Малера и Сибелиуса, наслаждался фортепьянной игрой Гленна Гулдса и симфониями Равеля в исполнении Селибидейса.

Йохансон вырулил на пологий подъём. Впереди показался главный корпус НТНУ – могучее, похожее на крепость строение начала XX века, припорошённое снегом. За ним тянулась территория университета с учебными корпусами и лабораториями. Весь этот ареал населяли десять тысяч студентов – настоящий студенческий городок. Жизнь тут била ключом, и Йохансон вздохнул. На озере было чудесно – уединённо и возвышенно. В минувшее лето он несколько раз брал с собой туда ассистентку директора департамента кардиологии, с которой познакомился в деловой поездке. Они быстро поняли друг друга, но к концу лета Йохансон объявил об окончании их отношений. Он не хотел связывать себя, к тому же трезво оценивал реальность. Ему было 56 лет, она на тридцать лет моложе. Для краткосрочной связи это прекрасно. Но не годится для жизни, за порог которой он мало кого пускал.

Он припарковался и направился к зданию факультета естественных наук. Он всё ещё мысленно был на озере и чуть не проглядел Тину Лунд, стоявшую у окна перед дверью в его кабинет.

– Опаздываешь, – сказала она, подтрунивая. – Кто‑то не хотел тебя отпускать?

Йохансон улыбнулся. Лунд работала в «Статойле» и вращалась в основном в исследовательских кругах «Синтефа». Этот фонд принадлежал к числу самых крупных негосударственных научно‑исследовательских структур Европы. Именно благодаря этому фонду норвежская прибрежная промышленность сделала большой рывок, а совместная работа «Синтефа» и НТНУ принесла Тронхейму славу центра технологических исследований. Учреждения «Синтефа» были рассредоточены по всей округе. Лунд, в стремительной карьере доросшая до должности замначальника отдела освоения новых месторождений нефти, недавно была откомандирована в институт морских технологий «Маринтек», который тоже был частью «Синтефа».

Йохансон, снимая пальто, оглядел её высокую стройную фигуру. Тина Лунд ему нравилась. У них в своё время чуть было не начался роман, но на полдороге они решили, что лучше им остаться друзьями. С тех пор они помогали друг другу в работе и иногда вместе обедали.

– Я старый человек, мне необходимо много спать, – ответил Йохансон. – Хочешь кофе?

– Если есть.

Он заглянул в секретариат и обнаружил полный кофейник. Его секретарши не было видно.

– Только с молоком, – крикнула из кабинета Лунд.

– Я знаю, – Йохансон налил кофе, в её чашку добавил молока и вернулся. – Я знаю про тебя всё. Ты что, забыла?

– Но так далеко ты никогда не заходил.

– И слава Богу. Садись. Что привело тебя ко мне?

Вместо ответа она поставила перед Йохансоном на письменный стол закрытый бокс из матовой стали.

– Загляни.

Йохансон откинул крышку. В боксе была вода, и в ней извивалось что‑то волосатое. Йохансон пригляделся.

– Как ты думаешь, что это? – спросила Лунд. Он пожал плечами.

– Черви. Двое. Изрядные экземпляры.

– Вроде бы да. Но мы ломаем голову, какой это вид?

– Это полихеты. Щетинковые черви, если тебе это о чём‑нибудь говорит.

– Я знаю, что такое полихеты. – Она помедлила. – А ты не мог бы их исследовать и классифицировать? Вывод нам нужен как можно скорей.

– Ну, – Йохансон склонился над боксом. – Как я уже сказал, это определённо щетинковые черви. Очень красивые, кстати. Яркие. Морское дно населено всякой живностью, иной раз даже не знаешь, какого они вида. А что вызвало у вас тревогу?

– Если бы мы знали.

– Вы даже этого не знаете?

– Эти черви – с континентальной окраины. С глубины 700 метров.

Йохансон поскрёб бороду. Черви в контейнере дрогнули и задвигались. Они хотят есть, подумал он, только нечего им дать. Его удивляло, как они вообще ещё живы. Большинство организмов плохо переносит, если их извлекают наверх с такой глубины.

– Я могу их посмотреть.

– Хорошо бы. – Она сделала паузу. – Тебе ведь что‑то показалось странным, правда? По глазам видно.

– Может быть.

– Что именно?

– Не могу сказать ничего определённого. Я не специалист по этому виду, не таксоном. Бывают очень разные щетинковые черви – всех цветов и форм. Всех я не знаю, хотя знаю их очень много. Эти, мне кажется… ну да, этих я как раз не знаю.

– Жаль, – лицо Лунд омрачилось. Но она тут же улыбнулась: – А почему бы тебе не приступить к исследованию прямо сейчас, а свои соображения ты сообщишь мне за обедом?

– Так сразу? Ты думаешь, мне больше нечего делать?

– Судя по тому, когда ты являешься на работу, ты не очень загружен.

Глупо, но она была права.

– Ну хорошо, – вздохнул Йохансон. – Давай встретимся в кафетерии в час. Я могу из них вырезать кусочек‑другой или они дороги тебе живыми и здоровыми?

– Делай что нужно. Пока, Сигур.

Она умчалась. Йохансон проводил её взглядом и подумал, что с ней, пожалуй, было бы ничего. Но слишком суетно для такого погружённого в себя типа, как он. К тому же он не любил догонять.

Он просмотрел свою почту, сделал несколько неотложных звонков и потом перенёс бокс с червями в лабораторию. Не было сомнений в том, что это полихеты. Они, как и пиявки, относились к типу аннелидов, кольчатых червей, и в принципе не представляли собой особо сложной формы жизни. Зоологов они привлекали по другой причине. Полихеты принадлежали к старейшим из всех известных живых существ. Археологические окаменелости подтверждали, что они существуют в почти неизменной форме с середины кембрийского периода, а ведь это уже 500 миллионов лет. Если в пресной воде или влажных почвах они встречаются редко, то морские глубины хорошо ими населены. Они разрыхляют осадочные пласты и служат пищей рыбам и ракам. Большинство людей питают к ним отвращение – скорее всего оттого, что в заспиртованном виде они теряют свою краску. Но перед Йохансоном были живые обитатели подводного мира, и он не мог налюбоваться их красотой.

Несколько минут он разглядывал их розовые тела со щупальцеобразными отростками и белыми кустиками щетины. Потом покапал на червей раствором хлорида магния, чтобы релаксировать их. Есть разные варианты умерщвления червя. Самый распространённый – поместить его в алкоголь, в водку или в прозрачный аквавит. По мнению людей, такая смерть наступает под наркозом, то есть убийство не столь жестоко. Черви же на этот счёт другого мнения, и смертельные судороги превращают их в напряжённые комки, если их предварительно не расслабить. Для этого и служит хлорид магния. Мускулы червя расслабляются, и после этого с ним можно делать что угодно.

На всякий случай он одного из червей заморозил. Всегда пригодится иметь один экземпляр в резерве, если позднее понадобится делать генетический анализ или исследовать устойчивые изотопы. Второго червя он зафиксировал в алкоголе, потом выложил на рабочую поверхность и измерил. Червь оказался длиной семнадцать сантиметров. Потом он разрезал его вдоль и тихонько присвистнул:

– Ах, какие у мальчика зубки.

Внутреннее строение червя тоже однозначно указывало на его принадлежность к кольчатым червям. Рыльце, которое полихеты молниеносно выбрасывают при поимке добычи, втянуто внутрь. Но оно оказалось усаженным хитиновыми челюстями и несколькими рядами крошечных зубов. Йохансону уже приходилось видеть такие создания, но размеры этих челюстей превосходили всё, что он знал прежде. Чем дольше он разглядывал червя, тем больше в него закрадывалось подозрение, что этот вид ещё не описан.

Как удачно, подумал он. Слава и почести! Кому в наши дни ещё удается открыть новый вид?

Но он не был вполне уверен, поэтому влез во внутреннюю университетскую компьютерную сеть и порылся в её джунглях. Получалось что‑то странное. Вроде бы такой червь был, но вроде как и нет. Йохансону стало даже интересно. Он так увлёкся, что чуть не забыл, ради чего вообще исследует это животное. В результате он почти бежал к кафетерию по стеклянным коридорам университетских переходов, но всё равно опоздал на четверть часа. Лунд ждала его за угловым столиком под пальмой и помахала ему рукой.

– Извини, пожалуйста, – сказал он. – Давно меня ждёшь?

– Уже несколько часов. И умираю от голода.

– Я успел заглянуть в меню. Сегодня стоит заказать шницель из индейки, – предложил Йохансон.

Лунд кивнула. Зная Йохансона, можно было положиться на его вкус. Пить она заказала кока‑колу, а он позволил себе бокал шардонэ. Пока он, сунув нос в бокал, вынюхивал следы пробки, она нетерпеливо ёрзала на стуле.

– Ну?

Йохансон отпил крошечный глоток и причмокнул губами:

– Вполне приличное. Свежее и выразительное.

Лунд смотрела на него непонимающе. Потом закатила глаза.

– Ну ладно, ладно, – он отставил свой бокал и закинул ногу на ногу. Ему доставляло удовольствие испытывать её терпение. Она заслуживает пытки, если в понедельник с утра поджидает тебя с работой. – Надеюсь, ты не ждёшь от меня исчерпывающего доклада, это потребовало бы недель или месяцев. Пока же я классифицировал бы оба твои экземпляра как мутантов или как новый вид. Либо то и другое, если быть точным.

– Ничего себе точность.

– Извини. Скажи, из какого именно места вы их достали?

Лунд описала ему это место. Оно находилось на изрядном отдалении от суши, там, где норвежский шельф обрывается в глубину. Йохансон задумчиво слушал.

– А можно узнать, что вы там делаете?

– Мы изучаем треску.

– О! Она ещё есть? Это радует.

– Оставь свои шуточки. Ты же знаешь, какие проблемы у тех, кто пытается подобраться к нефти. Мы не хотим нарваться на упрёки, что мы чего‑то не предусмотрели.

– Вы строите платформу? А я думал, добыча идёт на убыль.

– Вот это в данный момент не моя проблема, – сказала Лунд слегка раздражённо. – Моё дело сказать, можно ли вообще строить платформу. Так далеко в море ещё никто не бурил. Мы должны проверить технические условия. Должны доказать, что работаем с учётом безопасности окружающей среды. И надо посмотреть, что там плавает и чего там с природой, чтобы невзначай не навредить.

Йохансон кивнул. Лунд натерпелась от результатов Североморской конференции, после которой норвежское министерство рыбного хозяйства замучило нефтяников своими придирками: те, видите ли, сбрасывают в море миллионы тонн отравленной производственной воды. Производственная вода выкачивается вместе с нефтью и обычно сливается назад, прямо в море. Десятилетиями никто не ставил под сомнение такую практику. До тех пор, пока правительство не поручило норвежскому институту моря провести исследование, выводы которого напугали в равной мере и экологов, и нефтедобытчиков. Оказалось, некоторые субстанции в производственной воде вредят размножению трески. Они действуют как женские гормоны. Самцы рыб становятся бесплодными или меняют пол. Другие виды рыб тоже оказываются под угрозой. Тут же последовало требование немедленной остановки нефтедобычи в отдаленных от суши районах, что вынудило нефтяников изучать альтернативы.

– Это очень хорошо, что они за вами следят, – сказал Йохансон.

– Да уж, от тебя дождёшься поддержки, – вздохнула Лунд. – Но как бы то ни было, на континентальном склоне мы доковырялись до больших глубин. Провели сейсмические замеры и запустили роботов на глубину 700 метров, чтобы сделать снимки.

– И нашли червей.

– Это было полной неожиданностью. Мы не думали, что они там окажутся.

– Вот те раз. Черви живут везде. А выше 700 метров? Там вы их тоже обнаружили?

– Нет. – Она снова нетерпеливо поёрзала на стуле. – И что теперь с этими проклятыми тварями? Я бы хотела поскорее с этим разобраться, а то другой работы полно.

Йохансон подпёр руками подбородок.

– Проблема с твоим червяком, – сказал он, – в том, что их, собственно, два.

Она взглянула на него непонимающе:

– Естественно. Червяка два.

– Я имею в виду род. Если не ошибаюсь, он принадлежит к недавно открытому виду, о котором пока ничего не известно. Его обнаружили в Мексиканском заливе, где он водится на дне и явно питается бактериями, которые в свою очередь в качестве источника энергии и роста используют метан.

– Метан, говоришь?

– Да. И тут начинается самое интересное. Твои червяки слишком велики для своего вида. Есть, конечно, щетинковые черви и двухметровой длины, и больше. Кстати, тоже очень старые. Но то другой калибр, и водятся они в другом месте. Если твои идентичны червям из Мексиканского залива, то они существенно подросли с момента их открытия. Те, в заливе, максимум пять сантиметров, а твои втрое длиннее. Кроме того, на норвежском континентальном склоне они пока ещё никем не были описаны.

– Интересно. Чем ты это объяснишь?

– Единственный ответ, который мне приходит в голову, – что я натолкнулся на новый вид. Внешне они похожи на мексиканского ледяного червя, зато по размерам и некоторым другим признакам – совсем на других червей. Вернее сказать, на предков червей, которых мы считали давно вымершими. На одно маленькое кембрийское чудовище. Меня только удивляет…

Он помедлил. Весь регион уже настолько взят под лупу нефтяными компаниями, что червяк таких размеров не должен был остаться незамеченным.

– Что? – подгоняла его Лунд.

– Ну, либо мы все были слепые, либо твои новые подопечные объявились там совсем недавно. Может быть, пришли с ещё большей глубины.

– Тогда спрашивается, как они могли подняться так высоко, – Лунд помолчала. – Когда ты управишься с результатами?

– Ты меня торопишь?

– Не месяц же мне ждать!

– Хорошо, – Йохансон успокаивающе поднял руки. – Я должен разослать твоих червей по всему свету в надежде на своих людей. Дай мне две недели. Быстрее никак не получится.

Лунд ничего не ответила. Пока она думала о своём, глядя в пустоту, принесли еду, но она к ней не притронулась.

– И они питаются метаном?

– Бактериями, питающимися метаном, – уточнил Йохансон. – Такая причудливая симбиотическая система, о которой лучше расскажут более сведущие люди. Но это касается того червя, про которого я думаю , что он родня твоему. Чему пока нет никаких доказательств.

– Если он больше того, который из Мексиканского залива, то у него и аппетит больше, – размышляла Лунд.

– Уж точно больше, чем у тебя, – сказал Йохансон, кивнув на её нетронутую еду. – Кстати, раздобудь ещё несколько экземпляров твоего монстра.

– Вот уж в чём нет недостатка.

– Они у вас ещё есть?

Лунд кивнула со странным выражением глаз. Потом начала есть.

– Ровно дюжина, – сказала она. – Но внизу гораздо больше.

– Много?

– Дай прикинуть… Думаю, несколько миллионов.

 

 

12 марта

 

Остров Ванкувер, Канада

 

Дни приходили и уходили, а дождь оставался.

Леон Эневек не помнил, чтобы за последние годы так долго шли сплошные дожди. Он смотрел в монотонную гладь океана, – горизонт казался ртутной линией между поверхностью воды и низкими тучами. В той стороне начал обозначаться просвет. Но это мог быть и просто наползающий туман. Тихий океан насылал что хотел без малейшего предупреждения.

Не сводя с горизонта глаз, Эневек ускорил свою «Голубую акулу» – большую надувную моторную лодку, заполненную двенадцатью туристами в непромокаемых куртках, вооружёнными биноклями и видеокамерами, но уже потерявшими к делу всякий интерес. Полтора часа они терпеливо ждали появления серых китов и горбачей, которые ещё в феврале покинули тёплые бухты Калифорнии и Гавайев, пустившись в миграцию на летние пастбища Арктики. Их путь в несколько тысяч километров пролегал от Тихого океана через Берингово море в Чукотское – до границы льдов, в их страну молочных рек и кисельных берегов, где они набивали себе утробу блошиными рачками и креветками. Когда дни снова становились короче, они пускались в обратный путь к Мексике. Там, защищёные от их злейших врагов – косаток, – они рождали своих детёнышей. Дважды в году стаи огромных морских млекопитающих проходили мимо Британской Колумбии и острова Ванкувер, – то были месяцы, когда все билеты в такие города, как Тофино, Уклюлет и Виктория, с их станциями наблюдения за китами, оказывались распроданы.

Но в этом году всё изменилось.

Уже давно китам полагалось позировать туристам‑фотографам. Вероятность встретить китов в это время года была настолько велика, что «Китовая станция Дэви» гарантировала в противном случае бесплатную повторную поездку. Пустыми могли оказаться несколько часов, но чтобы целый день без китов – это был полный провал. А неделя без китов давала бы повод для тревоги, но такого ещё не случалось.

Но в нынешнем марте животные затерялись где‑то между Калифорнией и Канадой. Вот и сегодня ожидаемое приключение не состоялось. Туристы упрятали камеры в футляры. Дома им не о чем будет рассказать, разве что о скалистых берегах, скрытых за пеленой дождя.

Эневек, привыкший во время наблюдений за китами давать пояснения и комментарии, чувствовал, что язык у него пересох. В течение полутора часов он отбубнил всю историю региона и перешёл к анекдотам, чтобы настроение пассажиров не упало совсем. Наконец запас отвлекающих манёвров был тоже исчерпан.

– Возвращаемся назад, – объявил он.

В ответ – разочарованное молчание. На возвращение через пролив Клэйоквот требовалось добрых три четверти часа. Он решил хотя бы завершить день в ускоренном темпе. И так все промокли до костей. На лодке было два мощных мотора, которые могли обеспечить скорость, вышибающую адреналин. Вот всё, что он мог предложить пассажирам.

 

Когда вдали показались свайные строения Тофино с причалом станции, дождь неожиданно прекратился. Обрисовались холмы и очертания гор. Эневек помог туристам выйти из лодки и закрепил её у пирса. На террасе станции уже собрались следующие искатели приключений, которых им не видать.

– Если и дальше так пойдёт, придётся нам переквалифицироваться, – сказала Сьюзен Стринджер. Она стояла за стойкой и раскладывала рекламные проспекты. – Наблюдать, например, лесных белочек, а?

«Китовая станция» представляла собой соединение офиса и магазина, где продавались поделки, сувенирный китч, одежда и книги. Сьюзен Стринджер работала тут офис‑менеджером, используя эту работу, чтобы оплатить учёбу.

Как и Эневек когда‑то. Он ещё четыре года назад защитил учёную степень, но так и остался работать тут шкипером. Летние месяцы прошлых лет он посвятил написанию книги о разуме и социальной структуре морских млекопитающих, чтобы сенсационными экспериментами завоевать уважение специалистов. Книга имела успех, автор считался восходящей звездой, и его забрасывали лестными предложениями, перед которыми безотрадная жизнь на острове Ванкувер теряла всякую привлекательность. Эневек знал, что рано или поздно уступит и переедет в один из больших городов, где его ждала хорошо оплачиваемая работа. Ему был 31 год. Он мог получить должность доцента в университете или исследователя в одном из научных институтов, писал бы статьи в специальные журналы, ездил по конгрессам и жил в престижном районе.

– Если бы можно было хоть что‑то сделать, – угрюмо сказал он, расстёгивая дождевик.

– А ты не хочешь обсудить с Родом Пальмом телеметрические данные?

– Уже обсудили. В январе они запустили несколько афалин и морских львов с датчиками – и всё. Данные они получили, но все записи оборвались незадолго до начала миграции.

Стринджер пожала плечами.

– Не беспокойся. Они явятся. Несколько тысяч китов – не иголка в стоге сена, их не так просто потерять.

– Ты права.

Она улыбнулась:

– Наверное, застряли в пробках в Сиэтле. В Сиэтле всегда пробки.

– Очень смешно.

– Да расслабься ты! Они и раньше, бывало, опаздывали. Сегодня вечером увидимся в «Шхуне»?

– Нет, я не приду. Мне надо готовить эксперимент с белухой.

Она окинула его строгим взором.

– Если хочешь знать моё мнение, у тебя перебор с работой.

Эневек отрицательно покачал головой.

– Я должен это сделать, Сьюзен. Это для меня важно, к тому же я ничего не смыслю в биржевых курсах.

Это был камешек в огород Родди Уокера, друга Сьюзен. Он был брокером в Ванкувере и на несколько дней приехал в Тофино. По его представлениям, отпуск состоял в том, чтобы всех донимать своим мобильником и финансовыми сводками, и то и другое на повышенной громкости. Стринджер давно поняла, что дружбы не получится, особенно после того, как Уокер целый вечер терзал Эневека вопросами о его происхождении.

– Ты можешь мне не верить, – сказала она, – но Родди способен говорить и на другие темы.

– Ну хорошо, – сказал Эневек. – Я зайду позже.

Он знал, что не зайдёт, и Стринджер знала. И всё‑таки она сказала:

– Встречаемся в восемь, если надумаешь. Может, всё же поднимешь свой обросший ракушками зад. Сестра Тома здесь, а она к тебе неравнодушна.

Сестра Тома была не самым худшим доводом. Но Том Шумейкер был их коммерческим директором, а Эневека не привлекала мысль слишком тесно привязываться к людям и месту, с которыми он собирался порвать все связи.

– Я подумаю.

Стринджер покачала головой и вышла. Эневек некоторое время обслуживал входящих клиентов, пока не появился Том и не сменил его до конца дня.

Он вышел на главную улицу Тофино. «Китовая станция» располагалась у самого въезда в городок. Здание было красивое – большой деревянный дом с красным фронтоном, крытой террасой и лужайкой перед входом, на которой опознавательным знаком возвышался семиметровый хвост кита, вырезанный из кедра. Рядом был хвойный лес. Всё выглядело именно так, как обычно представляют себе Канаду европейцы. Картину дополняли местные жители, рассказывающие байки о встречах с медведями в собственном палисаднике или о верховых прогулках на спине кита. Не всё, но кое‑что всё же было правдой. Остров Ванкувер культивировал миф о себе как истинной Канаде. Западное его побережье с пологими пляжами, уединёнными бухтами, болотами и реками в окружении столетних елей и кедров каждый год привлекало толпы туристов. Иногда можно было прямо с берега увидеть серых китов, выдр и морских львов, которые грелись на солнце вблизи берегов. И даже когда море насылало дожди, остров всё ещё был похож, по мнению многих, на рай.

Эневек не замечал всего этого.

Он свернул к пирсу. Там стояла на якоре старая яхта, принадлежавшая Дэви. Владельца «Китовой станции» отпугивала сумма необходимых вложений, чтобы сделать яхту пригодной для плавания, и он сдавал её Эневеку за небольшие деньги; и тот жил здесь, а своё жильё – крошечную квартирку в Ванкувере – почти совсем забросил.

Он взял на яхте необходимые вещи и вернулся к станции. В Ванкувере у него была машина, ржавый «форд». Но на острове он обходился старым «лэнд крузером» Шумейкера. Он сел в него, завёл мотор и поехал к «Постоялому двору Виканинниш», отелю высшей местной категории, расположенному в нескольких километрах от станции на скалистом утёсе, откуда открывался фантастический вид на океан. Между тем, небо продолжало очищаться, и уже показались голубые прогалины. Дорога вела сквозь густой лес. Через десять минут он оставил машину на маленькой парковке и дальше отправился пешком. Тропа поднималась в горку. Пахло сырой землёй. Падали одинокие капли. С веток елей свисали папоротники и мох.

Когда его взгляду открылся «Виканинниш», краткий отдых от человеческого общества уже сделал своё дело. Теперь, когда немного прояснилось, он мог спокойно посидеть на берегу со своими записками. Может, подумал он, спускаясь по деревянным ступенькам к морю, после работы можно будет даже побаловать себя хорошим ужином тут, в отеле. Кухня у них отличная, а мысль очутиться в недосягаемости для Уокера и всей окружающей суеты, посидеть, наблюдая закат, сразу улучшила его настроение.

Он сел на поваленный ствол дерева, раскрыл ноутбук и тетрадь для черновых записей и принялся за работу. Минут десять спустя он заметил боковым зрением фигуру, спустившуюся по лестнице и пересекающую пляж. Она остановилась у края воды. Был отлив, и песок в закатных лучах солнца был усеян деревяшками плавника. Женщина, сделав крюк, направилась в сторону Эневека. Он насупил брови и придал себе неприступно‑занятый вид.

– Хэлло, – послышался низкий голос. Эневек поднял глаза.

Перед ним стояла стройная, привлекательная женщина с сигаретой и улыбалась ему. На вид ей было хорошо за пятьдесят. Седые волосы коротко острижены, загорелое лицо испещрено морщинками. В туфлях на босу ногу, в джинсах и ветровке.

– Хэлло, – его ответ прозвучал вовсе не так резко, как он рассчитывал. Как только он поднял на неё глаза, он перестал ощущать её присутствие как помеху. В синих глазах женщины поблёскивало любопытство. Должно быть, в юности она была хороша собой. Она и сейчас ещё излучала что‑то неуловимо эротичное.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

В других обстоятельствах он отделался бы уклончивым ответом и продолжил свои занятия. Есть достаточно способов дать людям понять, что они могут идти ко всем чертям.

Вместо этого он неожиданно для себя ответил:

– Я работаю над одной статьёй о белухах. А вы?

Женщина затянулась сигаретой. Потом села рядом с ним на ствол дерева, как будто он её пригласил. Он посмотрел на её профиль, тонкий нос и высокие скулы и вдруг подумал, что уже где‑то видел её.

– Я тоже работаю над одной статьёй. Но боюсь, никто не захочет её читать, – она сделала паузу и взглянула на него. – Сегодня я была в вашей лодке.

Вот откуда он её знает. Женщина в тёмных очках с капюшоном на голове.

– А что с китами? – спросила она. – Мы так и не увидели ни одного.

– Ни одного и нет.

– А почему?

– Я только об этом и думаю.

– Вы не знаете?

– Нет.

Женщина кивнула, как будто ей был хорошо знаком этот феномен.

– Могу себе представить, что творится у вас в голове. Мои тоже не появляются, но в отличие от вас я знаю причину.

– А кто они такие, ваши ?

– Может, вам уже не ждать, а поискать? – предложила она, пропустив его вопрос мимо ушей.

– Да мы ищем, – он отложил тетрадь, сам удивляясь своей откровенности. Казалось, он говорит со старой знакомой.

– И как вы это делаете?

– Через спутники. Теленаблюдением. Можно обнаружить движущиеся группы эхолотами. Есть и другие возможности.

– И что, они улизнули от вас?

– Никто не думал, что они исчезнут. В начале марта их видели на широте Лос‑Анджелеса, всё было в порядке.

– И все исчезли?

– Нет, не все, – Эневек вздохнул. – Всё немного сложнее. Вам это интересно?

– Иначе бы я не спрашивала.

– Киты здесь есть. Местные. В здешних водах мы наблюдаем двадцать три вида китов. Некоторые из них появляются периодически – серые киты, горбачи, минки, – другие постоянно живут в этом регионе. У нас одних только косаток три вида.

– А, киты‑убийцы!

– Такое название – чистое недоразумение, – сердито сказал Эневек. – Косатки приветливые существа, в природных условиях не бывает нападений на человека. Такое лживое название, как киты‑убийцы, ввели истерики вроде Кусто, который не постеснялся объявить косаток врагом человека номер один. Или тот же Плиний в своей «Истории»! Знаете, что он пишет? «Чудовищная масса мяса, вооружённая варварскими зубами». Разве зубы могут быть варварскими?

– Варварскими могут быть разве что зубные врачи, – она затянулась сигаретой. – Хорошо, я всё поняла. А что значит слово «косатка»?

Эневек удивился. Об этом его никто никогда не спрашивал.

– Научное название Orcinus Orca . Тот, кто принадлежит царству мёртвых. Только не спрашивайте меня, кто додумался их так назвать.

Она улыбнулась своим мыслям:

– Вы сказали, есть три вида косаток.

Эневек кивнул в сторону океана.

– Прибрежные косатки, о которых мы мало знаем, они то появляются, то исчезают. Во‑вторых, косатки‑кочевники; они кочуют маленькими группами. Может быть, именно они ближе всего соответствуют вашим представлениям о китах‑убийцах. Они поедают всё подряд: морских собак, морских львов, дельфинов, птиц, они нападают даже на голубых китов. Здесь, где берег скалистый, они остаются исключительно в воде, но в Южной Америке встречаются типы, которые охотятся на берегу. Выходят на сушу и нападают на тюленей и другую живность.

Он замолк в ожидании новых вопросов, но женщина молчала.

– Третий вид обитает в ближайших окрестностях острова, – продолжал Эневек. – Резиденты. Большие семьи. Вы знаете остров?

– Немного.

– На востоке, в сторону материка, есть пролив Джонстоуна. Там резиденты живут круглый год. Они питаются исключительно лососем. С начала семидесятых годов мы изучаем их социальную структуру. – Он сделал паузу и растерянно взглянул на неё: – О чём это я? Почему мы об этом заговорили?

Она засмеялась:

– Простите меня. Это я виновата. Выбила вас из колеи, но мне всегда всё хочется знать поточнее.

– Это у вас профессиональное?

– Врождённое. Впрочем, вы хотели мне рассказать, какие киты исчезли, а какие нет.

– Да, я хотел это сделать, но…

– Но у вас нет времени.

Эневек бросил взгляд на черновую тетрадь и ноутбук. За сегодняшний вечер он должен завершить статью. Но вечер ещё не кончился. А он к тому же почувствовал голод.

– Вы остановились в «Виканиннише»? – спросил он.

– Да.

– Что вы делаете сегодня вечером?

– О! – она подняла брови и улыбнулась ему. – В последний раз мне задавали этот вопрос лет десять назад. Как это волнующе.

Он ответил ей улыбкой:

– По правде говоря, меня подгоняет голод. Я подумал, не продолжить ли нам разговор за ужином.

– Хорошая идея, – она соскользнула со ствола, погасила сигарету, а окурок сунула в карман ветровки. – Но я должна вас предостеречь. Я разговариваю во время еды, причём безостановочно задаю всё новые вопросы, если меня не остановить интересным рассказом. Так что уж вы не подкачайте. Кстати, – она протянула ему руку, – Саманта Кроув. Зовите меня Сэм, как все.

Ресторан располагался на самом краю утёса, будто хотел прыгнуть в море, и оттуда открывался панорамный вид на залив. Место было идеальное для наблюдения за китами. Но в этом году даже здесь приходилось довольствоваться видом лишь тех обитателей моря, которых приносили с кухни.

– Проблема в том, что кочевники и прибрежные косатки больше не показываются, – объяснил Эневек. – Резидентов не меньше, чем обычно, но они не любят появляться на этой стороне, хотя пролив Джонстоуна становится для них всё неуютнее.

– Почему?

– А как бы вы чувствовали себя, если бы вам приходилось делить свой дом с паромами, баржами, пассажирскими судами и рыбаками? Кругом тарахтят моторки. Ванкувер промышляет древесиной. Сухогрузы вывозят в Азию все окрестные леса. Когда исчезают деревья, то реки мелеют, и лосось теряет свои нерестилища. А резиденты не едят ничего, кроме лосося.

– Понимаю. Но вы беспокоитесь не только из‑за косаток, ведь так?

– Серые киты и горбачи – наша главная головная боль. То ли они нашли обходной путь, то ли им надоело быть зрелищем для туристов. – Он покачал головой. – Но всё не так просто. Когда в начале марта перед островом Ванкувер появляются стаи китов, у них в желудках уже несколько месяцев пусто. Всю зиму в Калифорнии они проедают накопленный жир. Но ведь когда‑то он кончается. И здесь они впервые получают пропитание.

– Может, они проплыли дальше в открытом море.

– Там для них мало еды. Серым китам, например, бухта Виканинниш поставляет главную часть их пропитания, которой в открытом море не найдёшь, это Onuphis elegans .

– Elegans? Шикарно звучит.

Эневек улыбнулся:

– Это червь. Длинный и тонкий. Залив песчаный, их тут чудовищное количество, и серые киты их очень любят. Без этой промежуточной подкормки им не добраться до Арктики. – Он отхлебнул воды. – В середине восьмидесятых уже было так, что киты не появились. Но тогда причина была ясна. Серые киты тогда практически вымерли. Их выбили. С тех пор мы их кое‑как восстановили. Я думаю, теперь их тысяч двадцать, и большая часть в здешних водах.

– И все они не появились?

– Среди серых китов тоже есть несколько резидентов. Они обитают здесь. Но очень немного.

– А горбачи?

– Та же самая история. Исчезли.

– Кажется, вы сказали, что пишете статью о белухах?

Эневек оглядел её:

– А что, если и вы мне что‑нибудь расскажете о себе?

Кроув ответила весёлым взглядом:

– Ну, главное обо мне вы знаете: старая дама, которая задаёт вопросы.

Появился официант и сервировал для них жареные на гриле королевские креветки на шафрановом ризотто. Собственно, Эневек мечтал сегодня посидеть один, чтобы никто не трещал у него над ухом. Но Кроув ему нравилась.

– Но о чём вы спрашиваете, кого и для чего ?

Кроув очистила от панциря креветку, пахнущую чесноком.

– Очень просто. Я спрашиваю: есть тут кто‑нибудь?

– Есть тут кто‑нибудь?

– Именно так.

– И каков ответ?

Мясо креветки исчезло между двумя ровными рядами белых зубов.

– Ответа я пока не получила.

– Может, надо спрашивать громче? – сказал Эневек, обыгрывая её комментарии на пляже.

– Я бы с удовольствием, – сказала Кроув, не переставая жевать. – Но средства и возможности пока ограничивают меня радиусом ровно в двести световых лет. Тем не менее, в середине девяностых мы провели шестьдесят триллионов измерений и отобрали из них только тридцать семь, про которые нельзя с уверенностью сказать, имеют ли они естественно‑природное происхождение, или кто‑то нам действительно сказал «Хэлло».

Эневек уставился на неё.

– SETI? – спросил он. – Вы работаете в SETI?

– Верно. Search for Extra Terrestrial Intelligence . Поиск внеземного разума. Проект «Феникс», точнее.

– Вы прослушиваете космос?

– Примерно тысячу звёзд, аналогичных Солнцу, которые старше трёх миллиардов лет. Да. Это лишь один проект из многих, но, может быть, важнейший, если вы позволите мне немного тщеславия.

– Надо же!

– Закройте рот, Леон, ничего особенного в этом проекте нет. Вы анализируете пение китов и пытаетесь разузнать, что интересного они могут вам поведать. Мы слушаем космос, потому что убеждены, что там кишмя кишат разумные цивилизации.

Эневек был очарован.

– И вы действительно приняли сигналы, которые позволяют предположить существование разумной жизни?

Она отрицательно помотала головой:

– Нет. Мы приняли сигналы, которые мы не знаем, как классифицировать. По правде говоря, мне от отчаяния надо бы кинуться с ближайшего моста, а я тут с аппетитом поглощаю еду, хотя я одержима своим делом так же, как вы вашими китами.

– Про которых я по крайней мере знаю, что они есть.

– Сейчас, скорее, нет, – улыбнулась Кроув. Эневек чувствовал, как тысяча вопросов выстраиваются в очередь, чтобы быть заданными. Проект поиска внеземного разума стартовал в НАСА в начале девяностых, специально в годовщину прибытия Колумба. В пуэрториканском Аресибо в самом большом на земле радиотелескопе была установлена новая программа. За минувшее время в SETI возникли и новые проекты благодаря щедрым спонсорам, а проект «Феникс» был из самых известных.

– Значит, вы та самая женщина, которую играет Джоди Фостер в «Контакте»?

– Я та женщина, которая охотно села бы в тот космический корабль, на котором Джоди Фостер летит к внеземлянам. Вы знаете, Леон, я ведь делаю для вас исключение. Обычно у меня начинаются судороги, когда меня расспрашивают о моей работе. Мне всякий раз приходится часами объяснять, что же я делаю.

– Мне тоже.

– Правильно. Вы мне кое‑что рассказали, теперь я у вас в долгу. Что вас ещё интересует?

Эневек думал недолго:

– Почему вы до сих пор не добились результата?

Кроув повеселела. Она положила себе на тарелку новую порцию креветок и заставила его некоторое время ждать ответа.

– А кто сказал, что у нас нет результата? Кроме того, наш Млечный Путь насчитывает около сотни миллиардов звёзд. Обнаружить планеты, подобные Земле, довольно трудно, потому что их свет очень слаб. Но теоретически в таких планетах нет недостатка. Подумайте только: сто миллиардов звёзд!

– Правильно, – усмехнулся Эневек. – Двадцать тысяч горбачей всё‑таки проще.

– Это как если бы нужно было доказать существование крошечной рыбки и для этого вам пришлось бы процеживать каждый литр океанской воды. Но рыбка подвижна. Вы можете повторять всю процедуру процеживания океана до Судного дня и можете даже прийти к мнению, что этой рыбки не существует. На самом деле её немерено, только плавает она всякий раз не в том литре, который вы в этот момент просматриваете. «Феникс» берёт под лупу сразу много литров, но зато мы ограничиваемся – скажем так, в ваших масштабах – проливом Джорджия. Понимаете? Там есть цивилизации. Я не могу это доказать, но я твёрдо убеждена в том, что число их бесконечно. Но вселенная в бесконечное число раз больше, вот что глупо.

Эневек размышлял.

– Разве НАСА не посылала сигнал в космос?

– Ах, вон что, – глаза её сверкнули. – Вы хотите сказать, что нечего рассиживаться и слушать, надо самим подать голос. Да, это было сделано. Еще в 1974 году мы отправили из Аресибо сигнал в М13. Это шаровидная туманность неподалёку от нашей галактики. Но нашей проблемы это не решает. Любое известие может затеряться в межзвёздном пространстве, исходит оно от нас или от других. Было бы невероятной случайностью, если бы кто‑то получил наш сигнал. Кроме того, слушать дешевле, чем посылать сигналы.

– И всё‑таки. Это повысило бы шансы.

– Может, мы этого не хотим.

– Почему же? – в недоумении спросил Эневек. – Я думал…

– То есть мы‑ то хотим. Но есть множество людей, которые смотрят на это скептически. Многие почитают за благо не привлекать к себе внимания.

– Какие глупости.

– Не знаю, глупости ли. Я лично тоже верю, что разум, который дорос до межзвёздных путешествий, должен уже преодолеть стадию дикости. С другой стороны, я думаю, от этого аргумента нельзя отмахнуться. Люди должны подумать, как сделать себя заметными. Иначе возникнет опасность быть неправильно понятыми.

Эневек молчал. Его мыслями снова завладели киты.

– Вы не приходите иногда в отчаяние? – спросил он.

– Как без этого? А сигареты и виски на что?

– А если вы вдруг достигнете цели?

– Хороший вопрос, Леон. – Кроув сделала паузу и задумчиво водила пальцами по скатерти. – В принципе я уже много лет спрашиваю, что, собственно, является нашей Целью. Думаю, если б я знала ответ, то прекратила бы заниматься исследованиями. Ответ – это всегда окончание поиска. Возможно, нас мучает одиночество нашего существования. Мысль, что мы лишь случайность, которая больше нигде не повторится. Но может быть, мы стремимся доказать как раз то, что кроме нас нет никого и мы занимаем в творении особое место, которого якобы достойны. Я не знаю. Почему вы изучаете китов и дельфинов?

– Я… мне просто интересно.

Нет, это не совсем так, подумал он в ту же минуту. Это не просто любопытство. Итак, чего же он ищет?

Кроув была права. В принципе они делали одно и то же. Каждый прослушивал свой космос и надеялся получить ответ. Каждый в глубине души тосковал по собратьям, по обществу разумных существ, которые не были бы людьми.

Кроув, кажется, прочитала его мысли.

– Дело не в другом разуме, – сказала она. – Нас занимает вопрос, что останется от нас, если другой разум существует. Кто мы тогда? И кем мы больше не являемся? – Она откинулась на спинку стула и улыбнулась тёплой, привлекательной улыбкой. – Знаете, Леон, я думаю, в конце стоит очень простой вопрос о смысле жизни.

После этого они говорили о разном, но уже не о китах и не о чужих цивилизациях. В половине одиннадцатого, после того как они ещё посидели у камина в салоне, заказав себе выпить: Кроув – бурбон, а Эневек, как обычно, минеральную воду, – они распрощались. Она проводила его наружу. Облака окончательно рассеялись. Над ними простиралось звёздное небо, которое, казалось, втягивало их в себя. Некоторое время они просто смотрели вверх.

– Вам иногда не надоедают ваши звёзды? – спросил Эневек.

– А вам ваши киты?

Он засмеялся:

– Нет. Не надоедают.

– Я очень надеюсь, что вы их отыщете.

– Я вам сообщу об этом, Сэм.

– Я и так узнаю. Это был очень приятный вечер, Леон. Если наши пути ещё раз пересекутся, я буду рада. Будьте внимательны к своим подопечным. Я думаю, эти животные имеют в вашем лице верного друга. Вы добрый человек.

– Откуда вам знать?

– В моём положении вера и знание поневоле находятся на одной длине волны. Берегите себя.

Они пожали друг другу руки.

– Может быть, мы встретимся, когда будем косатками, – в шутку сказал Эневек.

– Почему именно косатками?

– Индейцы квекиютл верят, что каждый, кто при жизни был хорошим человеком, в следующий раз рождается косаткой.

– Да? Мне это нравится! – Кроув улыбнулась до ушей, и Эневек понял, что большинство её морщин происходят от улыбок. – А вы верите в это?

– Разумеется, нет.

– Почему же? Разве вы не один из них?

– Из кого? – спросил он, хотя прекрасно понял, кого она имела в виду.

– Из индейцев.

Эневек почувствовал, как всё в нём окаменело. Он взглянул на себя её глазами. Приземистый мужчина с широкими скулами и медной кожей, слегка суженными глазами и густыми, падающими на лоб прямыми смоляными волосами.

– Что‑то вроде того, – сказал он после слишком долгой паузы.

Саманта Кроув оглядела его. Потом достала пачку сигарет из своей ветровки, прикурила и сделала глубокую затяжку.

– М‑да. К сожалению, я и этим одержима. Всего хорошего, Леон.

– Счастливо, Сэм.

 

 

13 марта

 

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: