На Брюнколлен с Марианне Скууг

 

Проснувшись утром, я выглядываю в окно и вижу высоко в небе какую‑то птицу. Сначала мне кажется, что это дрозд. Потом я понимаю, что птица летает слишком высоко.

Это ястреб.

Он ждет меня.

Он уже ждал меня раньше. Он видел меня вместе с Аней. Он знает, о чем я думаю, что делаю.

Он здесь, чтобы предупредить меня.

Он предупреждал меня обо всем тяжелом, что случилось в моей жизни. Он появляется только в серьезных случаях. Значит, сейчас происходит что‑то серьезное?

 

Я иду в ванную и там понимаю, что вчера вечером выпил слишком много вина. Потом вспоминаю сон о Шуберте. Мне немного неловко разговаривать с мировыми знаменитостями, даже во сне. Он был так откровенен, говорил так прямо. И в то же время был так болен.

Аня тоже была больна, думаю я. И сегодня мне предстоит говорить с ее матерью о сложных вещах. Она уже встала. Зеркало в ванной запотело, пол в душевой кабине – мокрый. И пахнет ландышами.

Я смотрю на часы. Уже больше одиннадцати. В нашем договоре ничего не сказано о субботах и воскресеньях. Поэтому я считаю, что на эти дни распространяются правила будней. Я спускаюсь в кухню, Марианне все еще сидит за столом. На ней белая блузка и синие джинсы. Волосы закручены на затылке в тугой узел. От этого лоб кажется больше. Видны красивые углубления на висках. И она выглядит моложе.

– Я могу подождать, – говорю я.

Марианне поднимает на меня глаза, она бледная и усталая, но улыбается мне светлой Аниной улыбкой.

– Нет. Садись и ешь, если хочешь. В выходные дни будем делать так, как нам удобнее. Ведь мы с тобой не испытываем отвращения друг к другу?

Не знаю, что на это ответить.

– Я, во всяком случае, вытерплю твое присутствие, – говорю я с осторожной улыбкой.

Я жду, что она что‑нибудь скажет о вчерашнем вечере. Но она молчит. Может, мне следует начать первым? Поблагодарить за песни, которые я вчера слушал благодаря ей? За мини‑портрет?

Нет. Лучше ничего не говорить.

 

Она читает «Афтенпостен», читает о трех пассажирских самолетах, которые угнали и вынудили приземлиться на Ближнем Востоке.

Мне приятно сидеть с ней за столом напротив друг друга, завтракать и молчать. Так я мог бы сидеть и с Ребеккой.

– Между прочим, спасибо за вчерашний вечер, – вдруг говорит она и отрывается от газеты. – Было очень приятно.

– За ночь, – поправляю я. – Мне надо было бы лечь раньше, но тогда я не услышал бы Саймона и Гарфанкла.

Она кивает.

– Тебе понравилось?

– Мне нравится все, что слушаешь ты, – говорю я.

– Слышали бы тебя сейчас Брур и Аня! Моя музыка не имела у них успеха.

– A «Bridge over Troubled Water»?

– Они слушали с уважением, но думали всегда о другой музыке.

– Из вас троих ты была самая молодая.

– Наоборот, старая.

– Во всяком случае, ты была очень молодой, когда родила Аню.

– Это верно. Мне было столько же, сколько сейчас тебе.

– Поэтому ты и осталась молодой.

– Не уверена, – твердо говорит она. – Я уже не молодая. Если бы ты только знал… В течение этого лета я стала немолодой женщиной, лишенной иллюзий. Это грустно, но ничего не поделаешь. Единственное, что привязывает меня к жизни, это моя работа.

– Я тебе не верю, – говорю я. Сегодня я чувствую себя сильным. Вчерашний вечер и сон о Шуберте преобразили меня. Я опять обрел веру в то, что все можно начать с чистого листа, в то, что у меня есть новые возможности.

– Веришь или нет, это ничего не меняет.

– В таком случае, по тебе этого не заметно.

– Правда? – Она грустно улыбается. – Придется над этим поработать.

 

Через час мы идем по круто уходящей вверх Мелумвейен. Я несу маленький рюкзак, в нем лежит бутылка белого вина и два стакана. И еще плитка шоколада. Что думают встречные, те, которые знают нас обоих и смущенно здороваются с нами? Кто мы, мать и сын, двое друзей, объединенные общим горем? Может ли кто‑нибудь принять нас за любовников, хотя между нами семнадцать лет разницы? Врач с социалистическими взглядами и смешной одинокий студент‑пианист.

Эта мысль смущает меня. Наверное, главным образом потому, что я не могу до конца осознать эту разницу в возрасте. Особенно когда вижу Марианне. Даже ее походка напоминает мне об Ане. Но Марианне не назовешь юной и самоуверенной студенткой‑пианисткой. Она опытный врач‑гинеколог. Придерживается радикальных взглядов. Борется за право женщин на легальный аборт. Вдова. Потеряла дочь. Она пытается вернуться к жизни, и я, ее жилец, лишь один из инструментов, который она выбрала. Это налагает на меня особую ответственность. Я осторожно вхожу в ее мир, боясь что‑нибудь уронить из‑за своей импульсивности или неосторожности, из‑за чувств, которые набегают на меня, как внезапные волны. Даже когда я вижу и сознаю ее возраст, я не перестаю думать о ней как о женщине, искать следы, которые могли бы привести меня обратно в мир Ани, где царят большие неодолимые чувства и где все может случиться.

Марианне замечает, что я думаю о чем‑то, не имеющем к ней отношения, и чуть‑чуть отстраняется от меня. Она держится так же робко, как держалась Аня, однако излучает силу. Мы идем к остановке трамвая, погруженные каждый в свои мысли, и вместе с тем помним о присутствии друг друга – немного странная пара. Наше молчание не так естественно, каким оно было недавно в тишине кухни. Но это длится до тех пор, пока мы не садимся в трамвай, чтобы проехать небольшое расстояние до Грини. Когда трамвай проезжает по мосту через Люсакерэльву, мы оба смотрим в одну и ту же сторону – на Татарскую горку, которая высится посреди реки, словно острый каменный нос. Марианне быстро пожимает мне руку, ибо знает, что сейчас я думаю о маме, о ее разжавшейся руке, которой она держалась за камень, о течении, подхватившем и понесшем ее к водопаду, об отце, успевшем ухватить маму, но выпустившем ее, потому что я крепко держал его, понимая, что уже поздно и что я не хочу, чтобы они погибли оба.

И все. Только короткое пожатие руки. Я с благодарностью смотрю на Марианне. И нам пора выходить.

Я украдкой поднимаю глаза на ярко‑синее безоблачное сентябрьское небо.

К счастью, ястреба там нет.

 

Первые километры до Эстернванн мы идем молча. Иногда нам встречаются знакомые Марианне. Это относительно молодые люди, супружеские пары или пары, живущие в гражданском браке. Возможно, эти женщины были ее пациентками? И она советовала им сделать аборт? Просвещала их в важных вопросах секса? До сих пор я почти не думал, что ее работа очень важна, что она гинеколог, связанный с Союзом врачей‑социалистов, что она нашла свой путь, она – радикал и оппозиционер, она каждый день принимает женщин, стоящих перед выбором, они тревожатся, радуются, не знают, что им выбрать, у них были важные личные причины прийти к ней, они чего‑то боятся или на что‑то надеются.

– О чем ты думаешь? – спрашивает она, когда мы поднимаемся по крутому склону от озера Эстернванн.

– О том, что я слишком мало знаю о твоей работе.

– Приятно, что ты это сознаешь, – говорит она. – Вы, парни, как правило, отделываетесь слишком легко.

– Ты имеешь в виду беременность?

– Да. – Она кивает. – Желанную и нежеланную. Когда Союз врачей‑социалистов откроет в будущем году лекторий для сексуального просвещения, интересно будет посмотреть, сколько парней придет к нам. Но они должны прийти!

Я вдруг вспоминаю Аню, она многого не рассказала мне о своей матери. Не любила говорить о ней. Была папиной дочкой.

– Аня много знала о твоей работе?

– Мы с Бруром, оба, были членами Союза врачей‑социалистов. Уже в самом названии союза кроется желание вести просветительскую работу. Ане волей‑неволей приходилось быть в курсе наших дел. Разве она тебе ничего не говорила про мою работу?

– Мы больше говорили о музыке, – признаюсь я.

– Папина дочка, – трезво констатирует Марианне.

На дороге не так много гуляющих, как я опасался, может быть, потому, что сегодня суббота. Нас окружает красивый осенний лес.

– Наверное, сейчас самое время поговорить о важном? – спрашиваю я.

Она быстро пожимает и отпускает мою руку.

– Давай подождем, – просит она. – Это в любом случае причинит мне боль. Поговорим об этом, когда дойдем до вершины.

– Ты все еще считаешь, что нам надо об этом поговорить?

– Спасибо, что ты об этом подумал, Аксель. Да, думаю, надо. Ты был близким другом Ани. Ты ее любил. Она истаяла и умерла у тебя на глазах. Только не торопи меня, дай мне время. Дай вдохнуть свежего воздуха.

Мы поднимаемся по длинному склону и делаем вид, что просто гуляем. Но ведь мы не гуляем. Я замечаю, что Марианне запыхалась больше, чем я, она в плохой форме. Она останавливается на повороте, и я уже знаю, что ей надо.

Она сворачивает самокрутку. Я достаю спички и свои сигареты с фильтром. И мы оба закуриваем.

В это время возвращается ястреб. Высоко‑высоко. У нас за спиной.

Но Марианне его не видит.

 

И мы идем дальше через лес. Проходим узкую тропинку в том месте, где дорога сворачивает налево. Я думаю обо всем, о чем мы говорили с Аней в прошлый раз, когда шли здесь, обо всем, что они с отцом держали в секрете. О стратегии, разработанной ими для ее карьеры. О том, чтобы она брала уроки у Сельмы Люнге. Чтобы никто не знал о ней, пока она вдруг не явится и, обойдя нас всех, выиграет Конкурс молодых пианистов.

Тогда было лето. Начало июня. Ане было шестнадцать лет. В воздухе витала надежда. Между мной и Марианне вдруг возникает что‑то гнетущее. Я чувствую, как она напряжена. Мне не хочется торопить ее. Однако я целенаправленно веду ее на вершину Брюнколлен. Есть нечто, имеющее отношение к Ане и Бруру Скуугу, что мне необходимо узнать и постичь прежде, чем я смогу спокойно жить дальше. Марианне умна. Она знает, какие ходят слухи. У людей свое мнение о случившемся. Но никто не хочет говорить об этом. Не только мы с Ребеккой. Во всяком случае, по‑настоящему. Разговоры об Ане и Бруре Скууге всегда гаснут сами собой, не успев начаться.

Мы подходим к кафе. На лужайке перед домом расположилась группа студентов. Как и в прошлый раз, я слышу их раньше, чем вижу. И сразу узнаю их. Те же самые студенты! Компания из Рёа! Они сидят перед кафе с бутылками пива и водкой. У них рюкзаки и спальные мешки, как и тогда. Их праздник в разгаре.

Я резко останавливаюсь.

– Этого не может быть! – говорю я.

– Чего не может быть? – спрашивает Марианне. Она выглядит рассеянной, словно готова погрузиться в свой мир.

– Мы видели их в прошлый раз, когда были здесь с Аней!

– Студенты любят ночевать на Брюнколлен, – говорит Марианне.

– Да, но я помню, что тогда нам с Аней было неприятно. Они как будто раздевали ее глазами. В них было что‑то грубое и похотливое. Они нас даже напугали.

Марианне кивает:

– Да, теперь я это вижу.

В это время один из студентов кричит. Это тот же, что обращался к нам в прошлый раз:

– Эй, привет! Мы уже встречались!

В прошлый раз мы с Аней были далеко от них и могли им не отвечать. Сейчас мы с Марианне проходим рядом, чтобы оказаться по другую сторону вершины на том месте, которое я знаю, – на смотровой площадке.

– Я помню, – коротко говорю я.

– Вы успели с тех пор пожениться? – спрашивает другой. Он уже изрядно набрался.

– Это другая дама, – отвечаю я как можно дружелюбнее.

Марианне толкает меня в бок:

– Не надо с ними разговаривать!

Но студент словно проснулся:

– Говоришь, другая? Таких лакомых девиц не забывают!

Парни обмениваются взглядами и пялятся на Марианне Скууг. Я вижу, что ей это неприятно. Один из них подходит к нам ближе, в руках у него бутылка пива.

– Оставьте нас в покое, – говорю я.

Он не обращает на меня внимания. Его интересует только Марианне.

– Такую не забудешь, нет!

Я злюсь. Студент ведет себя откровенно вульгарно. Должен ли я сказать им, что это мать той девушки, которую они видели год назад? Рассказать, почему мы пришли сюда?

– Оставьте нас в покое, молодые люди, – резко говорит Марианне и предостерегающе поднимает руку. Я никогда не слышал, чтобы ее голос звучал так властно. – И удачного вам дня! – прибавляет она.

Это действует. Студент подтягивается. Он почти раскланивается перед нами.

– Спасибо. И вам тоже, – говорит он. – Вы собираетесь ночевать в лесу?

– Нет, – отвечает Марианне. – Мы просто устроили себе небольшой пикник.

Он многозначительно кивает.

– Удачи вам, – говорит он почти дружески и возвращается к своим товарищам, которые немного притихли и следят глазами за тем, как мы проходим мимо их скамьи к смотровой площадке, где, по моим воспоминаниям, есть поваленное дерево, на котором можно сидеть и которое студентам с их места будет не видно.

Как только мы оказываемся вне поля их зрения, я хвалю Марианне:

– Должен признаться, ты обладаешь завидной властностью.

– За время своей работы в Союзе врачей‑социалистов я привыкла разговаривать с молодежью. Ведь мне приходится говорить с ними на разные темы.

– Эти парни не поняли, что ты не Аня. Они не заметили, что между нами семнадцать лет разницы.

– Я горжусь и радуюсь, когда меня принимают за Аню, – говорит Марианне.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: