I . — Экономика и общество

1. Основные следствия появления бронзы. — ткрытие выплавки бронзы оказало определяю­щее влияние на формирование китайской циви­лизации. Несомненно, между концом неолита и бронзовым веком существует преемственность. Но китайская цивилизация, обладающая харак­терными чертами, начинается с эпохой бронзы. Ведь именно тогда появляются, с одной сторо­ны, главные технические достижения китайцев (повозка, запряженная лошадьми, письмен­ность, календарь, новые архитектурные формы и т. д.), а с другой стороны, основополагающая ис­торическая дихотомия горожан (знатных вои­нов и охотников) и крестьянства. Новейшие ар­хеологические открытия подтверждают то, что в 1925 г. Марсель Гране чисто интуитивно вывел из тонкого анализа фрагментов преданий и ми­фов. «Если наша индукция правильна, — писал он[7], — то появление военных округов и городов, установление военно-феодального строя, распа­дение сельских общин на группы крестьян и го­рожан можно датировать на основании истории техники. Можно полагать, что кристаллизую­ щим фактором было появление в Китае обра­ботки бронзы и торговли ею».

Сосуществование и взаимодополнитель­ность сельского и городского населения дейст­вительно были одной из древнейших системообразующих черт китайской цивилизации. Пер­вые города бронзового века были основаны в зо­не древних неолитических распашек. С самого начала открытие металлических сплавов приве­ло к разделению труда: сельское население, прежде занимавшееся как охотой, так и растени­еводством (возможно, эти занятия распределя­лись между двумя полами), ныне, оказавшись под опекой знатных горожан, обратилось почти исключительно к земледельческому труду, а го­родские жители стали преимущественно воина­ми и охотниками (впрочем, в архаическом Ки­тае между охотой и войной было много общего).

2. Место земледелия в экономике архаиче­ ского Китая. — Вопрос, какое место занимало земледелие в Китае эпохи Шан, был предметом олгих споров. Долгое время было принято считать, что китайская цивилизация с самого начала приняла законченный вид и уже в древ­нейшую эпоху была почти исключительно зем­ледельческой. На самом деле лишь относитель­но поздно, в течение последних пяти веков до нашей эры, обширные территории Северного Китая и долины Янцзы стали густонаселенны­ми и полностью обработанными. Чтобы до­стичь такого уровня развития, требовалась раз­витая государственная структура, которой еще не было в архаическую эпоху, и широкое рас­пространение новой техники — в частности, выплавки железа. В конце же II тысячелетия до н. э. бассейн Хуанхэ был совсем не таким, как при возникновении империи: по всем име­ющимся свидетельствам, он был занят кустар­никами и обширными болотами с необычайно богатой фауной. Эти места изобиловали пти­цей, рыбой, крупной и мелкой дичью (оленями разных видов, тиграми, дикими быками, медве­дями, кабанами, дикими котами, а также волка­ми, лисами, обезьянами и другими мелкими животными). Самой крупной добычей во вре­мя царской охоты были вепри и олени, они ис­числялись десятками. Сохранилась надпись, говорящая о 348 оленях, убитых на одной охо­те. Но в эпоху Шан в бассейне Хуанхэ водились и такие животные, которых мы не ожидали бы встретить в столь высоких широтах: слоны, но­сороги, буйволы, пантеры, антилопы, леопарды, тапиры. Существование тропической или субтропической фауны в Китае тех времен подтверждается как надписями, обнаруженными при раскопках Аньяна, так и находками скелетов животных.

Равнины Северного Китая IX—VIII в. до н. э., представление о которых можно было соста­вить, читая древние стихотворения «Шицзин», не слишком отличались от равнин эпохи Шан. Большую их часть занимали болота и леса из невысоких деревьев (вяза, дикой сливы и гру­ши, каштана, кипариса); обильны были расте­ния, служившие для собирательства. Природа по-прежнему была чрезвычайно богата дичью, и влияние человека на нее почти не замечалось. Благодаря богатству фауны и флоры можно с уверенностью сказать, что население архаического Китая было редким. Распространение видов животных, характерных для жарких стран, позволяет также с большой увереннос­тью утверждать, что климат Северного Китая конца II — начала I тысячелетия до н. э. был бо­лее теплым и влажным, чем сейчас. Больше зе­мель стали распахивать тогда, когда климат из­менился: стало холоднее и суше. Начиная с V— III вв. до н. э. в Северном Китае растительный и животный мир стал другим.

Шанцы, как и люди конца неолита, широко использовали дерево для построек и изготовле­ния посуды. Множество дошедших до нас брон­зовых ваз — сосудов с угловатыми формами — скопированы с деревянных. С другой стороны, в искусстве Шан были сильны анималистические мотивы не только в орнаменте, но и в формах. Шанцы продемонстрировали поразительную выдумку и изобретательность при изготовлении сосудов в форме баранов, сов, носорогов, слонов и т.п. Таким образом, и в искусстве эпоха Шан проявляет себя как цивилизация охотников и скотоводов, а не земледельцев.

Наконец, несомненно, важным родом дея­тельности населения Шан было разведение крупного и мелкого рогатого скота, а также уп­ряжных лошадей. Сохранились следы архаиче­ских танцев, первоначально, видимо, бывших плясками скотоводческих объединений[8]; в надписях часто упоминаются жертвоприноше­ния десятков баранов и быков.

Все эти соображения заставляют считать роль растениеводства в экономике архаическо­го Китая ограниченной. Изначальное своеоб­разие китайской цивилизации состояло не в земледелии, которое на плодородных землях нижней Хуанхэ было известно и распространено уже с неолита, а в тех нововведениях, кото­рые в жизнь шанцев внесло благородное сосло­вие, жившее в окруженных стенами городах. Эту точку зрения подтверждает достаточно примитивный характер сельскохозяйственно­го инвентаря. Орудия крестьянского труда эпохи Шан примерно такие же, как орудия протокитайцев неолитических культур: камен­ная мотыга, двухлемешная деревянная соха, овальный или серпообразный нож — обычно сланцевый, иногда сделанный из створок рако­вин. Выращивались такие злаки, как сорго, яч­мень, два сорта проса (желтое и черное) и раз­новидность конопли со съедобными семенами. Домашние животные также были те же, кото­рых разводило население поздненеолитических культур: свиньи, собаки, куры. Наконец ес­ли верить литературным свидетельствам вре­мен Западной Чжоу, огромный вклад в питание сельского населения вносили ловля пресно­водной рыбы, охота на мелкую дичь, собирание трав и диких плодов.

Итак, ясно, что культура зерновых в Китае конца II — начала I тысячелетия до н. э. далеко не занимала того господствующего положения, как это было в IV—III вв. до н. э. и позднее. На­оборот, в архаической эпохе поражает огром­ное разнообразие ресурсов и диверсифициро­ванный характер экономики.

3. Разнородность архаического общества. — Из факта, что экономика была столь разнооб­разна, можно было бы а р riori сделать вывод об относительной социальной разнородности ар­хаического населения, и история это под­тверждает. Как благородное городское населе­ние, так и сельские жители, по-видимому, не представляли собой однородных единств.

Китайцы жили в окружении варваров[9]. Но эти племена поддерживали с китайцами столь тесные отношения, что те и другие дополняли друг друга и во всяком случае не могут изу­чаться в отрыве друг от друга. Частые набеги и карательные экспедиции, обмен имуществом и женами постепенно интегрировали варваров в китайский мир. Влияние городов-дворцов па­дало по мере удаления от них, и в представле­ния древних китайцев о мире эта зависимость от расстояния нашла отражение: ближняя к го­роду зона является частью этого мира, далее живут союзные и покоренные варвары, еще дальше — те, с которыми китайцы поддерживали эпизодические контакты, наконец, еще дальше — совсем неизвестные существа, которых древние китайцы представляли себе чудовищами и не отличали от диких зверей.

В этот непрерывный процесс слияния с окружающими племенами постоянно вносили вклад брачные связи, обновлявшие и укреплявшие городскую знать. Военные же экспедиции, безусловно, позволяли увеличивать число подданных. Вероятно, военнопленные составляли в Древнем Китае довольно значительную долю низших классов; таким образом варвары постепенно превращались в китайцев уже на территории самих городов.

Говоря еще более обобщенно, разнообразие  занятий, вероятно, предопределяло и разнооб­разие социальных ролей, отразившееся в языке: пастухи и оседлые животноводы, приставленные к лошадям рабы, городские ремеслен­ники (гончары, тележники, литейщики и др.) составляли особые группы населения, имев­шие разную степень личной свободы. Но и зем­ледельцы, очевидно, не представляли собой од­нородной массы.

4. Крестьянство. — Земледельцы были только частью низших классов, но, вероятно, самой важной и впоследствии наиболее раз­вившейся. Хотя техника земледелия эпохи Шан почти не отличалась от техники их неолитических предков, соседство с городами-дворцами пол­ностью изменило их образ жизни: теперь они находились под культовым и военным покро­вительством защищенного города, а социаль­ное положение крестьян приводило их к узкой специализации на растениеводстве и домаш­нем животноводстве. Продукты деятельности крестьян: злаки, спиртные напитки, свиньи и съедобные собаки — приносились в жертву и городским населением; в частности, жертво­приношения свиней, упоминаемые в храмовых надписях из Аньяна, были весьма обильными. Царская власть обеспечивала будущий урожай и состояние погоды (всегда ненадежное), пре­вратности которой могли иметь серьезные по­следствия для посевов: ведь власть была прямо связана с Небом. Другое же объяснение цар­скому попечению о земледелии — наверное, не то, что благородное сословие потребляло мно­го зерна (оно ело преимущественно мясо), а то, что для религиозных обрядов требовалось много спиртного. Кроме того, уже по крайней мере в эпоху Чжоу деревенские надзиратели подробно регламентировали ход сельских ра­бот. Их главная роль состояла в межевании; бо­лее поздние авторы, может быть, и ошибались, видя в этих должностных лицах настоящих агрономов. Вероятно, в те времена, когда плодородные земли Северного Китая были еще мало населены, распределение земель между посевами разных культур, пастбищами и охотничьими угодьями имело больше значения, чем повышение урожайности.

Впрочем, в архаическую эпоху проблема ; собственности на землю практически не стояла. Единственной известной формой землевла­дения был удел, то есть, в первую очередь, сво­его рода военно-религиозное главенство над строго определенной территорией, ограничен­ной земляными насыпями (фэн)[10]. В таком слу­чае передача удельному князю зерна, спиртно­го и домашнего скота была повинностью рели­гиозного характера: продукты, определяющие ценность данной местности, предназначены для жертвоприношений, их потребление тре­бует предварительного освящения. Экономики как таковой существовать еще не могло, а отно­шения между людьми далеко еще не получили ого абстрактного характера, который приоб­ретут с введением в обиход денег и договорных отношений.

В крестьянском мире эпохи Чжоу и, очевид­но, уже во время Шан существовало строжай­шее разделение труда между мужчинами и женщинами, насколько возможно представить это себе по относительно поздним источникам. Ткачество, шелководство, винокурение были уделом женщин. Полевые же работы, собира­тельство, охота на мелкую дичь, рыболовство были мужскими занятиями. Кажется правдо­подобным, что это распределение функций и характер сотрудничества между полами легли в основу некоторых чрезвычайно живучих в китайской мысли представлений. Оппозиция женского и мужского существует в разных вре­менных и пространственных планах: как внут­реннее и внешнее относительно крестьянского жилища, как время полевых работ и время до­машних зимних работ, как солнечное и укры­тое от солнца место и т.д. Все эти противопо­ложные, взаимодополняющие реалии состав­ляют два основных начала: «инь» (женская си­ла и образ жизни) и «ян» (мужская сила и об­раз жизни), — которые впоследствии играли основополагающую роль в китайской мысли.

Крестьяне жили большими семьями с клас­сификационным счетом родства (отец не отличался от дядей по отцу, составляя с ними одну группу, а мать от теток по матери). Самым обыкновенным типом брака был перекрестно-кузенный (женитьба на дочери дяди по матери — иначе говоря, жена выбиралась среди родичей матери). Во времена «Шицзин» (IX—VIII вв. до н. э.) девушки переходи­ли жить в деревню к мужу, но по некоторым признакам можно предположить, что в ран­нюю эпоху значительно более распространен был авункулат — обычай, по которому буду­щий зять воспитывался у дядей по матери.

Вся жизнь крестьян строилась вокруг одной временной границы, отделявшей период зим­них домашних работ от времени полевых ра­бот, начало и конец которой отмечались празд­никами. Весенние праздники, вероятно, были поводом для состязаний (плясок и песенных перебранок) между группами юношей и деву­шек из соседних деревень. Эти празднества происходили в священных местах — как прави­ло, в устьях рек, где скитались души предков перед новым воплощением[11].

5. Благородное сословие. — Вполне воз­можно, что основателями первых городов бронзового века были главы корпораций литейщиков, хотя сословие благородных горожан формировалось и за счет других групп населе­ния, в частности, охотников и скотоводов.

Каков же был город архаической эпохи? В центре города находился дворец, который был обнесен глинобитной стеной, защищавшей го­род как от нападений, так и от наводнений. Де­ло в том, что города архаической эпохи, как правило, строились в непосредственной близо­сти от рек. Укрепления высотой около 8 м и шириной от 10 до 15 м имели форму квадрата или прямоугольника, ориентированного по сторонам света, с воротами в каждой из стен. Эта планировка стала в Китае традиционной и сохранилась вплоть до наших дней, она связа­на с обрядами, целью которых было обеспечить своевременную смену времен года и солнцево­рот. Ворота сами по себе были священным ме­стом: ведь через них входит все доброе и злое, через них же изгоняются из города смуты.

Города эпохи Шан и Чжоу были невелики по размерам. В результате раскопок выясни­лось, что последняя столица Шан (самый боль­шой город того времени) имела в окружности не более 800 м. Согласно ритуальным книгам конца эпохи Чжоу, правила которых, очевидно, действовали и в эпоху Шан, резиденция царя (а также вельмож, поскольку их дворцы повто­ряли план царского) располагалась по оси север — юг и состояла из трех соединенных друг с другом дворов. Тронный зал, открытый с юж­ной стороны и поднятый на три ступени, где во время ритуальных церемоний находился госу­дарь, располагался на севере центрального дво­ра. Все строения были прямоугольными, бре­венчатыми, под двускатной крышей. Построй­ка стояла на цоколе — характерная черта всех китайских общественных зданий. В восточной части центрального двора находился храм предков, а в западной — алтарь Земли, а при Чжоу - подземного божества. Предки и под­земные боги, располагавшиеся напротив друг друга, имели и противоположные функции: первые обычно несли людям благо, вторые бы­ли божествами карающими, мрачными. На 'этом алтаре приносили в жертву пленников, перед ним войска, уходящие в поход, приноси­ли присягу сражаться насмерть.

Центральный двор был священным мес­том, он символизировал центр мироздания. В этом дворе в присутствии предков и подзем­ных богов совершались все церемонии, па­мять о которых сохранили для нас надписи на бронзовых сосудах эпохи Чжоу (возведение в должности, царские распоряжения, принесе­ние дани, суд и т.п.). Все их участники зара­нее занимали строго определенное место по одной из сторон двора.

К северу от царской резиденции располагал­ся рынок. К югу жили ремесленники: тележни­ки, мастера, изготовлявшие колесницы, стрелы и доспехи, литейщики, гончары и др. Без их труда не существовало бы воинских и охотни­чьих занятий благородного сословия. Южную часть города занимали также разнообразные служащие при власти: надсмотрщики, писцы, гадатели, жрецы и проч.

Таким образом, центром жизни архаического города являлся дворец, в частности, им опреде­лялась деятельность торговцев и ремесленни­ков. Поэтому для обозначения этого типа горо­да подходит термин «город-дворец».

Китайский мир архаической эпохи являлся системой укрепленных городов — военно-ре­лигиозных центров, в которых проживало бла­городное сословие. Царская столица и города вассалов (кровных родственников и свойст­венников царей), были рассеяны по всему бас­сейну Хуанхэ; вокруг них жило варварское на­селение, которое ассимилировали или не асси­милировали древние китайцы. Каждый город-дворец воспроизводил столицу и был во всем ей подобен: то же общее расположение зданий, то же административное устройство, тот же тип отношений с деревенскими земледельцами и районами, населенными варварами. Центр владений Шан находился на востоке и северо- востоке современной Хэнани, а территория, по-видимому, с особенно многочисленными го­родами-дворцами совпадает с современной провинцией Хэнань и югом Хэбэя. На юго-вос­токе она доходит до долины Хуайхэ, а на восто­ке до Шаньдуна. Но в конце II тысячелетия до н. э. китайское влияние распространялось, ве­роятно, и еще далее: на западе оно достигало долины Вэйхэ в Шэньси, а оттуда проникло на юг Ганьсу и в долину Чэнду в Сычуани; к югу, оно уже дошло до долины реки Ханынуй в рай­оне средней Янцзы[12].

В эпоху Чжоу благородное сословие стало сильно иерархизированным и представляло собой пирамиду, вершину которой занимал царь, — главное религиозное лицо, а основа­нием являлись семьи простых дворян, из ко­торых набиралась основная масса воинов. Князья-градоначальники назначались на должности царем. Некоторые сравнительно поздние тексты говорят об обряде, напоми­навшем европейскую investiture per glebam[13] , во время которого вассалу передавался прямо­угольный кусок земли (его клали на алтарь подземного бога) определенного цвета в зависимости от направления, где находился жалу­емый удел[14]. Ниже царя и князей стояли главы знатнейших семейств, занимавших придвор­ные должности и составлявшие своего рода генералитет. Далее шли семьи средней знати, жившие на доходы с доверенных им помес­тий, а за ними, наконец, простые воины.

В случае надобности вассальные князья уча­ствовали в войнах и больших царских охотах, поставляя на них колесницы и воинов, прини­мали у себя царя при его разъездах, давали ра­бочую силу для царского дворца и дань (жерт­венных животных, черепаховые панцири, медь, олово, каури и др.). Царь, со своей стороны, то­же помогал вассалам своими войсками. Анало­гичный обмен услугами связывал князей со средней знатью.

Образ жизни благородного сословия предо­пределял состав администрации городов эпох Шан и Чжоу: она включала преимущественно придворные, религиозные и военные должнос­ти. В эпоху Шан были «чиновники», отвечав­шие за лошадей и за колесницы, за луки и за трелы, копья, щиты, собак, начальники стра­жи, гадатели, заклинатели, писцы и т. д. В эпо­ху Чжоу число этих чиновников постоянно росло, а с ростом распашки, несомненно, боль­шое значение стали приобретать сельские уп­равляющие[15].

6. Жизнь благородного сословия. — Поми­мо участия в религиозных церемониях, благо­родное сословие посвящало свое время войне и охоте. В древнюю эпоху охота почти не отли­чалась от войны: вооружение было одним и тем же, а большие охоты служили для упраж­нения войск. С пленными и с охотничьей до­бычей поступали одинаково: приносили в жертву предкам и богам. Некоторых пленных приносили в жертву при праздновании триум­фа, некоторых оставляли, чтобы принести в жертву позже. Так, согласно одной надписи из Аньяна, однажды при гадании в жертву покой­ной царице было принесено три барана, 30 бы­ков и два пленника. Войны, которые велись против мятежных городов или варваров, напо­минали набеги и имели целью не аннексию новых территорий, а захват драгоценностей, зем­ледельцев, рабов, ремесленников, домашних животных и урожая.

Вооружение включало различные типы лука (стрелявшие пулями и стрелами), в том числе очень мощный лук с обратным изгибом, характерный для восточной и северной Азии, топор-кинжал с рукоятью, встречающийся только в архаическом Китае и служивший, чтобы зацепить врага и нанести ему первый удар. Кроме того, в вооружение входили копья, шле­мы, щиты и панцири[16].

Колесница, представлявшая собой легкую двухколесную повозку с длинными дышлами, применялась в военных действиях до III в. до н. э., но с появлением регулярной пехоты в кон­це IV в. до н. э. потеряла прежнее значение. Над коляской для седока квадратной или пря­моугольной формы с перильцами при церемо­ниях и путешествиях ставился круглый балда­хин (квадрат под кругом символизировал зем­лю, накрытую небом). Колесница запрягалась парой лошадей, а иногда еще двумя пристяж­ными без хомута. В коляске находилось три че­ловека: посредине возничий, слева лучник, справа копейщик[17].

Ядро войск составляли благородные вои­ны: только у них были колесницы и кони, лишь они имели настоящее вооружение. Кро­ме них в войске были слуги, носильщики, ору­женосцы. Эти пешие воины (ту), вероятно, ча­стично рекрутировались из крестьянства. В эпоху Шан колесницы соединяли в звенья по пять и в дивизионы по 25. В поход обычно вы­ходило несколько тысяч человек и более сот­ни колесниц.

Марш войск своим строгим порядком под звон колоколов и бой барабанов напоминал ба­летное представление, цвета и украшения вои­нов говорят о значении психологической сто­роны войны: военный поход был проявлением не только физической силы, но и религиозно-магического могущества.

7. Исторические события. — О политичес­кой истории эпохи Шан и Западной Чжоу со­хранилось мало достоверных сведений. По преданию, в течение столетий, предшествовавших перенесению столицы в Аньян, шанские гсудари семь раз меняли место столицы на севере и северо-востоке Хэнани, к югу и к северу от современного течения Хуанхэ. Недавние раскопки отчасти подтвердили эти предания: поселения Чжэнчжоу и Яныпи к востоку от Лояна тождественны двум столицам доаньянского периода (XIV—XI вв. до н. э.). Кроме того, изучение гадательных надписей на кос­тях и черепаховых панцирях позволило соста­вить перечень тридцати царей династии Шан.  Между прочим, этот список почти совпадает с тем, который древнекитайский историк, автор первой сводной истории Китая «Шицзи» («Исторические записки») Сыма Цянь (145 или 135—86 гг. до н. э.) приводит на основании уже почти тысячелетнего предания: обнару­жилось только три случая, в которых перепу­тан порядок следования двух царей, и две ге­неалогические ошибки. При тринадцати пер­вых государях нормой был переход власти от старшего брата к младшему, сын наследовал отцу лишь в исключительных случаях. Но при четырех последних царях наследование от от­ца к сыну становится правилом, и это правило соблюдалось в течение всех последующих эпох.

В ходе последнего периода Шан, когда сто­лица находилась в Аньяне, шанские государи, вероятно, часто вели войны с некитаизирован­ным населением долины Хуайхэ. Возможно, эти войны объясняют, почему китайское кня­жество Чжоу, находившееся к северу от доли­ны Вэйхэ в Шэньси и испытавшее сильное влияние соседних племен, с такой легкостью в конце XII в. или, что вероятнее, в начале XI в. до н. э. овладело столицей и сместило динас­тию Шан. С этого времени столица китайского мира находилась на месте нынешнего Сианя в центре бассейна Вэйхэ, а вторая столица была построена около нынешнего Лояна в Хэнани. Примечательно, что в этих же местах находились и столицы династий Хань (206 — 220 гг. н. э.) и Тан (618-907 гг. н.э.).

Основной источник наших сведений об эпо­хе Западной Чжоу — надписи на бронзе, но эти тексты говорят не столько о политической ис­тории, сколько о государственном строе. В ос­новном от этого времени до нас дошел список царей, с именами которых связаны легенды. Единственный важный и достоверный истори­ческий факт — натиск варваров на Шэньси в VIII в. до н. э., принудивший Чжоу отойти в Хэнань под защиту княжества Чжэн и оконча­тельно перенести столицу в Лоян. С той поры могущество и престиж дома Чжоу сильно упа­ли, и вскоре история пошла по совершенно но­вому пути.

II . Духовный мир

1. Религиозные ритуалы и представления. — орошо известно, что в Китае важную роль крал ритуал. Под ним следует понимать рег­ламентацию человеческих действий и видов Деятельности, тесно связанную с космологическими концепциями. Отсюда следует, что эта регламентация мыслится не случайной и условной, а находящейся в согласии с циклом времен года, движением небесных тел и осо­быми свойствами разных частей света. Отсюда, несомненно, и ее убедительность. Но вполне вероятно, что эта система ограничений фор­мировалась лишь постепенно. Насколько мы можем понять поведение людей эпохи Шан, ритуал установился лишь к концу II тысячеле­тия до н. э. Традиционное мнение, которое при­писывает последнему шанскому государю необыкновенную порочность, несомненно, соответствует исторической реальности: раскопки в Аньяне показали, до какой степени послед­ним царям этой династии была чужда добродетель умеренности. Мир той эпохи был полон роскоши и жестокости. Огромные богатства (домашние животные, металлы, сельскохозяй­ственные продукты, охотничья добыча, воен­нопленные) отдавались храмам, и почти все, чем располагало это общество, с особой пыш­ностью расточалось при обыденных или экстраординарных жертвоприношениях, при по­хоронах царей и высшей знати. Бараны, быки, свиньи, собаки и олени приносились в жертву десятками. Принесение в жертву одному толь­ко предку 30—40 быков не было исключитель­ным; существовали специальные иероглифы, означавшие жертвоприношение 100 быков, 100 свиней, 10 белых свиней, 10 быков, 10 баранов. Жертвенным животным отрубали головы или перерезали горло и сразу же клали на алтарь, иногда они были вареными, копчеными, жаре­ными, порой на алтарь возлагалась не вся жертва, а только ее часть. Иногда жертвенных
животных зарывали в землю, топили или сжи­гали. Иногда принесенных в жертву животных
употребляли в пищу или раздавали, иногда просто уничтожали. В первом случае боги и смертные, мертвые и живые вместе справляли пиры, явно напоминавшие оргии: на них по­треблялось множество еды и спиртного. У чжоусцев шанцы имели репутацию пьяниц. Кажется, она была заслуженной, ибо среди их бронзовых и гончарных изделий преобладают сосуды, служившие специально для спиртных напитков.        

Хотя в том мире, где охота и скотоводство, как казалось, в изобилии удовлетворяли все по­требности, а регламентация расходов еще не была необходимостью, некоторые очень древние источники, относящиеся к эпохе Шан, сви­детельствуют о начале формирования ритуала. Расположение звезд и ориентирование по сто­ронам света у китайцев начиная с древности считались особо важными при строительстве городов-дворцов и устройстве прилегающих территорий, при церемониях и священных пля­сках при царском дворе. В этом уже угадыва­ются элементы космологической системы, а богослужения не просто служат выражением космического порядка, а являются непосредст­венной его основой. Мимические драмы, пляс­ки в масках и шкурах животных, следы которых пытался реконструировать Марсель Гране, представляют собой рассказы об устройстве мира. Их сила в том, что по ним можно заново воссоздать принципы управления страной, от­крыть временной цикл, распределить простран­ство по четырем сторонам света. Несомненно, что символика царской власти складывалась в результате наблюдения за небом. Устройство земного мира повторяет устройство небесного. Уже в эпоху Шан царь считался сыном (или, может быть, «удельным князем») Неба. У бога неба, «небесного царя» (Шаньди), как и у зем­ного царя, есть вассалы: некоторые предки цар­ской фамилии, боги ветра, туч, солнца, луны и звезд, в частности, одного южного созвездия, позже названного Фениксом. Небесные боги не принимают жертв и с ними общаются при по­средничестве царских предков[18].

Небесный царь покровительствует основа­нию городов, хранит их, обеспечивает победу на войне, насылает дождь, ветер и засуху, напу­скает с небес смуты. Однако, по-видимому, это божество, вмешивающееся в жизнь людей, те­ряло часть своих индивидуальных черт по мере того, как начинали доминировать земледельче­ские занятия.

Опираясь на религиозные представления, можно примерно представить строение мира эпохи Шан: богам верхнего мира — предкам и небесным богам — противопоставлены подзем­ные боги, несомненно, уже имевшие свою ие­рархию, боги четырех сторон света, наконец некоторых рек (важнейший из них бог Хуанхэ; уже тогда возник обычай, сохранившийся при Чжоу, отдавать ему девушек в замужество) и гор. Подземные, речные и горные боги стали объектами культа, важного и для последующих времен. Не следует ли видеть в двух столь раз­личных группах божественных сил отражение асоциальной дихотомии? Возможно, земные боги крестьян и покоренных варваров были про­дето добавлены к богам — основателям городов знатных китайцев.

2. Культ предков. — В религии эпох Шан и Чжоу центральное место занимает культ царских предков. Все ритуальные действа совер­шались перед храмом предков, где в каменных урнах хранились поминальные таблички (ма­териальная основа их душ), то есть в их непо­средственном присутствии. Обо всех важнейших событиях в жизни царского дома и обо всех придворных торжествах объявлялось во всеуслышание. Ведь предки служили посредниками в общении с другими божественными силами, они вмешивались в частную жизнь царской фамилии, являлись в сновидениях, на­сылали болезни, влияли на урожай; к ним регу­лярно обращались при гаданиях. При гадании на бараньих и бычьих лопатках или на брюш­ных пластинках панциря черепахи делали ма­ленькие углубления и нагревали на огне; рас­положение трещин и говорило об ответе пред­ка. В эпоху Шан обряд гадания, бывший при­вилегией специалистов (ныне известно более сотни имен шанских гадателей), как правило, предварялся жертвоприношением для привле­чения внимания и благосклонности предков.

Множество предметов для гадания обнаруже­но в Аньяне; находились они и в других местах: Чжэнчжоу, Лояне (Хэнань) и в окрестностях Сианя (Шэньси). На некоторых из них имеют­ся надписи: вопросы, задававшиеся предкам, иногда вместе с ответами. К нашему времени опубликовано около 41 тыс. надписей; из 3000 обнаруженных в них иероглифов расшифрова­но более тысячи[19]. Все самое достоверное, что мы знаем о цивилизации Шан с середины XIV до XI в. до н. э., почерпнуто преимущественно из начавшейся в 1899 г. прилежной расшиф­ровки этих надписей, которые были опублико­ваны в трудах выдающихся китайских ученых, имена которых заслуживают быть названными здесь: Ло Чжэньюй, Ван Говэй и Дун Цзобинь. Благодаря исследованию этих надписей изве­стно, что предков спрашивали о том, какие жертвы им угодны, о природных явлениях, по­леводстве и скотоводстве, о военных походах, о частных делах царского дома (охотах, поезд­ках, болезнях, сновидениях, рождениях и т.д.), а также о том, благоприятна или нет будет на­ступающая декада. Известно, что циклический знак, обозначавший предка-царя, соответство­вал тому дню, в который необходимо было это­му предку приносить жертвы. Позже каждый из десяти дней «недели» был назван в честь од­ного из знаков. Почитались только цари вместе с царицами главной ветви династии, но не предки по боковым линиям. Ведь цари динас­тии Шан были полигамны и могли иметь мно­го побочных жен, иногда и главных цариц мог­ло быть несколько.

Систематические раскопки и открытие больших царских гробниц в Аньяне после 1950 г. чрезвычайно обогатили наши знания о погребальных обрядах конца шанской эпохи. Эти гробницы представляют собой большие прямоугольные рвы с колодцами в центре, к которым ведут дороги с севера, юга, востока и запада (позднейшие ритуальные книги под­тверждают, что подъездные пути к могиле были царской привилегией). Царских гробниц весьма немного; от гробниц менее важных лиц они отличаются более сложной архитектурой и изобилием похоронной утвари. Только в царских гробницах были обнаружены бронзо­вые предметы. В обычных могилах находятся лишь глиняные сосуды, а в бедных и вовсе нет утвари. Утварь царских гробниц выделяется чрезвычайной роскошью: в них клали наборы колоколов и звонков из бронзы (что позволи­ло установить звукоряд, применявшийся в то время), разного рода священные сосуды из бронзы, оружие, керамику, колесницы, запря­женные лошадьми (у северного и южного вхо­да); в особой могилке под саркофагом хорони­ли собаку.

Но в первую очередь раскопки, проводив­шиеся в Аньяне с 1950 г., подтвердили суще­ствование человеческих жертвоприношений: число людей, обязанных сопровождать царя в мир иной, было поразительно велико. Только в одной гробнице с прилегающими к ней при­стройками найдено более 300 скелетов, у не­которых из них голова отделена от туловища. Вероятно, цари лежали в могиле, окруженные свитой и некоторыми самыми близкими людьми: царицами и наложницами, стражами, возницами, ловчими, различными чиновника­ми и слугами. Почти тысячелетие спустя после шанской эпохи китайский мыслитель Моцзы еще знал об этих обрядах и о человече­ских жертвоприношениях, которые, впрочем, лишь в его время исчезли полностью: «Когда умирает государь, опустошают амбары и со­кровищницы; золото, яшму, жемчуг возлагают на его тело. Свертки шелка и колесницы с ло­шадьми зарывают в гробницу. Еще нужно множество утвари для погребального зала: сосуды на треножниках, барабаны, столики, горшки, стеклянные сосуды, боевые топоры, мечи, знамена, слоновая кость и звериные шкуры. Никто не будет доволен, если все эти богатства не уйдут вслед за покойным. Число же людей, предназначенных следовать за ним, если он сын Неба, колеблется от многих десятков до нескольких сотен. Если же это высокопоставленный начальник или большой барин, то от нескольких человек до несколь­ких десятков». Есть на этот счет и другие письменные свидетельства периода от архаи­ки до империи; раскопки также подтверждают живучесть этого обряда. Но в течение I тыся­челетия до н. э. человеческие жертвы (впро­чем, вероятно, нередко добровольные) посте­пенно сокращались, а во времена империи встречались лишь спорадически[20]. Очевидно, эти кровавые жертвы, по мере приближения к концу архаической эпохи, начали вызывать осуждение, благодаря экономической, поли­тической и социальной эволюции китайского общества. Вероятно, ограничение расходов, вызванное экономическими соображениями, ритуальная регламентация и мораль умерен­ности развивались в тесной связи друг с дру­гом. В конце архаической эпохи появился обычай класть вместо человеческих жертв ма­некены из ивовых прутьев, деревянные или терракотовые статуи в натуральную величину. При империи их стали заменять маленькими керамическими фигурками, а позже — бумаж­ными, которые на похоронах сжигались. В гробницах династий Хань и Тан сохранилось множество миниатюрных изображений пред­метов (многие из них ныне хранятся в музе­ях): домов, амбаров, колодцев — фигурки до­машних животных, музыкантов, танцовщиц, акробатов, шахматистов, поваров и т. д.

Многочисленные человеческие жертвы, найденные на раскопках Аньяна, дали китай­ским ученым, считавшим себя марксистами, аргумент в пользу традиционной и априорной схемы исторического развития Китая. По их мнению, эти жертвоприношения доказывают, что китайское общество эпохи Шан было рабо­владельческим. Но нам кажется маловероятным, что большинство людей, приносившихся в жертву, были просто рабами, судя по тому, что известно об этом обычае как в самом Китае, так и в других древних цивилизациях. Скорее наоборот: те, кто сопровождал царя в могилу, были его женами, ближайшими слугами, доверенными людьми и товарищами по охоте.

 

Глава IV

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: