Детство, семейные традиции и снова гуманитарная наука

 

С Арчи меня познакомила Ирена, экзальтированная питерская тусовщица. Она затащила меня к нему в гости после какого‑то очень скучного литературного вечера, на котором я отсидел рядом с ней полтора часа, мужественно борясь с зевотой.

– Удобно вот так, без приглашения? – допытывался я уже в третий раз, когда мы шли по набережной канала Грибоедова, приближаясь к дому, где жил Арчи.

Стоял шумный питерский летний вечер. Было душно и пыльно. Из подворотен струился запах невывезенных помоек, настолько неприятный, что я, помню, невольно поразился, какие все‑таки у человеческой жизнедеятельности бывают странные последствия.

– Очень даже удобно. Не сомневайтесь, – ответила моя спутница. – У Арчи всегда проходной двор. К нему можно, знаете ли, приходить в любое время дня и ночи. Тем более, он сам хотел с вами повидаться, и я обещала, что вас приведу. Вы ведь в детстве дружили?

“Ну да, дружил. Мало ли с кем я дружил. Что, теперь к каждому таскаться в гости и вспоминать золотое детство? Да и Арчи этот, может, и вовсе не так уж жаждет меня видеть, как Ирена расписывает”.

По правде говоря, идти куда‑то мне совершенно не хотелось. Но коротать вечер дома одному, тем более без еды – я с утра не успел купить продукты – тоже было неохота. Поэтому я согласился составить Ирене компанию и заглянуть к Арчи. И потом она сказала, что он всегда хорошо кормит своих гостей.

 

Мы действительно когда‑то знали друг друга. Правда, очень давно. В далеком и нежном детстве, наполненном болезнями, глистами, обидами, страхами, крикливыми детсадовскими воспитательницами, считалками, уродливыми игрушками, садистами‑врачами, глупыми песнями, стишками и прочей дребеденью, из которой по мере взросления вырастаешь, как из старой одежды.

Его полное имя было Артур, но дома его называли Арчи, и с самых юных лет, знакомясь с кем‑нибудь, не важно, со своим сверстником или со взрослым, он всегда представлялся как Арчи. Мой дед подружился с дедом Арчи еще в самом начале 50‑х. Их сблизило общее несчастье: обоих прорабатывали на очередной сессии Академии наук как сторонников реакционных научных методов, расходящихся с задачами коммунистического строительства. С тех пор они стали ходить друг к другу в гости, вместе отмечали религиозные праздники, ездили отдыхать в Гурзуф, где дед Арчи построил себе дачу.

Их дружба передалась следующему поколению, как это часто бывает в известных семьях, гордящихся своими традициями. Она сохранилась эдакой семейной реликвией, но стала вялой, и наши родители, скорее, общались по инерции, в силу какой‑то застарелой привычки. Династическая дружба вроде хронического заболевания. Сначала она кажется неприятной, но со временем свыкаешься. От нее невозможно излечиться. Даже повседневные заботы не помогают. Мы в силах лишь загнать ее в глубь нашей памяти. Но достаточно малейшего толчка, слабой искры, едва различимого под микроскопом микроба – и вот надоевший некогда субъект, чаще всего это пожилая, дурно пахнущая особа, знавшая, скажем, твою бабушку, сидит у тебя дома и уже в десятый раз рассказывает о том, какие хвори ее одолевают и в каких аптеках она покупает лекарства. Впрочем, в нашем случае, кажется, все было не так. Мои родители и в самом деле питали к отцу Арчи – им всем тогда было где‑то около тридцати – удивительную для династической дружбы приязнь. Она укреплялась еще и тем, что семейство Арчи жило с нами по соседству. По‑моему, так…

Во всяком случае, нас, еще маленьких, сопливых пятилетних мальчиков, тихих, как положено быть детям в интеллигентных семьях, выгуливали вместе в одном дворике. Пока мы с Арчи, вооружившись маленькими пластмассовыми ведерками и лопатками, возились в песочнице в компании других детей, взрослые чуть поодаль сидели на скамейке, курили, разговаривали и громко смеялись. Иногда, понизив голос, они затевали серьезный разговор, в котором звучали непонятные нам слова: “отъезды”, “радио Свобода”, “отказники”, “сахаровский комитет”, “самиздат”. А потом, словно вспомнив о нашем существовании, подходили к песочнице и, не прерывая разговора, насмешливо разглядывали слепленные нами из мокрого песка маленькие нелепые постройки.

– Я вот, Леня, не понимаю, – сказал однажды моему отцу папа Арчи. – Ну что у меня, прости господи, за сын? Другие вон с горки катаются, бегают, в прятки играют. А этот красавец сидит – куличики лепит.

– Да уж, – поддержал мой папа. – Ну‑ка давайте‑ка, ребятки, вставайте! Насиделись в песке. Идите с горки кататься. Слышишь, Андрей! Марш отсюда! Хватит тут уже ковыряться, как жук в навозе!

 

Это было любимое выражение моего отца, и сколько я себя помню, он всегда по любому поводу произносил его в мой адрес. Что бы я ни делал: обедал, завтракал, готовил уроки, убирал на своем столе, играл на рояле, покупал в магазине продукты – я всегда, в его представлении, “ковырялся, как жук в навозе”. Дорогой читатель! Вы когда‑нибудь видели, как жук ковыряется в навозе? Я лично – нет. Должно быть, зрелище не самое аппетитное. Так вот я, милые мои, по мнению папы, всю жизнь был именно таким. Навозным жуком, шутом гороховым.

Даже когда уже учился в университете и писал свои первые научные работы. Филология давалась мне тогда очень тяжело. Как, впрочем, и сейчас. Я мог часами сидеть за письменным столом и бить с я над каким‑нибудь стихотворным отрывком, тщетно пытаясь докопаться до его сути. Папа не одобрял моей усидчивости.

– В нашей науке, – учил он меня, – нужно смело мыслить, нестись на всех парусах. А не ковыряться в навозе, как ты. Будешь ковыряться – не успеешь вовремя курсовую сдать. Ты думаешь, твое ковыряние кому‑нибудь интересно? Нет. Другие получат пятерки, поступят в аспирантуру, а ты всю жизнь так и проковыряешься.

Сейчас, по прошествии стольких лет, мне иногда кажется, папины мрачные предчувствия сбылись. Я ничего в жизни толком не добился. Денег не заработал. Семьи не создал. От меня сбежали две жены. Мой сын живет в Канаде, и его воспитывает угрюмый шестидесятилетний хмырь по имени Бен.

С самого начала все как‑то не задалось. С той дурацкой песочницы, где мы с Арчи, орудуя пластмассовыми инструментами, возводили крошечные, рассыпающиеся от малейшего прикосновения песочные башни. А спустя тридцать лет – приговор в московской редакции. И даже не приговор, а диагноз. Диагноз хронического заболевания запущенного на орбиту тела.

 

О различиях и сходствах

 

С Арчи я играл в песочнице все свое нежное детство – до того момента, когда самостоятельная жизнь человека заканчивается и разверзается настоящий кошмар, именуемый “школой”. Тут наши пути разошлись. Ну не то чтобы совсем уж сразу разошлись… Но расходиться постепенно начали. Родители отдали нас в разные школы, но, разумеется, в специализированные, считавшиеся по тем временам элитарными. Его – в немецкую, в семье Арчи почему‑то традиционно отдавали предпочтение этому языку, а меня – в английскую, по настоянию бабушки. Нам обоим купили одинаковые гэдээровские письменные столы – за ними мы теперь сидели каждый в своей квартире и целыми днями как проклятые делали уроки. Песчаные башни остались в прошлом. Нам было уже не до них. Виделись мы с Арчи гораздо реже. У него, как у меня, появились новые друзья. Он стал дружить с шестилетним конопатым Петей из соседнего двора, который вечно ходил с капризной миной и все время шепеляво повторял: “Когда я выхову гувять, у меня всегда профят игруфку”. Петя этот мне не нравился, и я играл с ним и с Арчи только когда во дворе, кроме них, никого не было.

А так я проводил время со своим соседом по лестничной клетке Лешей Безенцовым и его друзьями. Обычно мы гоняли мяч и оглашали двор громкими криками. Арчи и конопатый Петя предпочитали держаться от нас подальше. В школе у меня тоже появился новый приятель, Миша Старостин. Он оказался гораздо интереснее, чем Арчи. Особенно когда научил меня считалке:

 

Шышел – мышел,

Пернул – вышел.

 

И все‑таки с Арчи меня по‑прежнему многое связывало. Наши родители регулярно созванивались и приходили друг к другу на семейные торжества. Мы оба любили настольные игры, хотя он отдавал предпочтение шахматам, а я – игрушечному хоккею. И, кроме того, на протяжении двух долгих детских лет, пока Арчи не переехал в другой район, посещали одну и ту же музыкальную школу: в интеллигентных семьях в советское время было принято, чтобы дети учились музыке. Арчи играл на скрипке, а я – на фортепиано. Два раза в неделю, во вторник и в пятницу, вернувшись после уроков домой и пообедав, я укладывал ноты в огромную папку, спускался во двор, где меня уже поджидал Арчи, с такой же точно папкой и со скрипкой. Мы выходили на улицу и шли к остановке троллейбуса, который подвозил нас прямо к зданию музыкальной школы.

Помню, однажды весной мы с Арчи стояли на задней площадке – два восьмилетних мальчика в похожих демисезонных пальтишках и шерстяных шапочках. Арчи громко рассказывал мне историю про учителя физкультуры в своей школе, глупого и толстого, которому они придумали прозвище Беременный Таракан. Было шумно. В старом троллейбусе все тряслось и грохотало. Из того, что Арчи мне говорил, я с трудом разбирал лишь отдельные слова. На остановках становилось тише, и когда в троллейбусе очередной раз открылись двери, я услышал сиплый мужской голос:

– Вон те два пацана… Витя, не туда смотришь.

Я был воспитанным мальчиком – так, по крайней мере, казалось моим родителям и их знакомым – и твердо знал, что подслушивать разговоры взрослых неприлично. Поэтому, не поворачиваясь и старательно делая вид, будто меня интересует все то, что рассказывает Арчи, я украдкой бросил взгляд туда, откуда доносился голос. Справа сидели двое усатых мужчин в кепках. Они добродушно смотрели в нашу сторону и явно обсуждали именно нас. Сквозь легкий шум закрывающихся дверей я услышал, как один из них произнес вполголоса:

– Ишь ты… Жидята. Глянь, аккуратные какие… чистенькие. Музыкой занимаются… – И добавил после короткой паузы: – Молодцы!

– Точно! – поддакнул второй. – Они с детства башковитые. А мой балбес по помойкам шарится. Школу прогуливает.

– Вот и я говорю, – снова подал голос первый. – У меня такой же дурелом растет. Весь в мамашу‑паразитку пошел. Все ему вынь да положь. Дневник весь в двойках, а туда же… “купи мороженое”, “купи велосипед”…

Троллейбус затарахтел, и окончание разговора потонуло в грохоте и треске.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: