Государство как церковь, церковь как государство

 

Другой мощной новой силой была церковь, причем история конфликта между церковью и государством в Александрии показывает, что римская традиция государства не без трудностей интегрировала в себя новую религиозную реальность. Современному человеку трудно понять, насколько тонкими были границы между церковью и миром, между религиозной жизнью и обществом в эпоху поздней античности. Те вещи, которые мы сегодня отнесли бы к категории религии, использовались для достижения целей политического или экономического характера. Это позволяет нам лучше понять, почему обычные люди с такой горячностью участвовали в религиозных баталиях[137].

В то время как росла популярность церкви, власть и престиж государства падали. Западные историки, которые уже давно обсуждают причины заката и падения империи, избегая простых одномерных объяснений, указывают, что здесь действовало сочетание нескольких слабых пунктов и конфликтов. Некоторые современные историки переворачивают вопрос вверх ногами и предпочитают ставить его таким образом: что позволило империи, которой постоянно угрожали военные, социальные и экономические проблемы, просуществовать столь длительное время? Но, как бы мы ни оценивали значение различных угроз, у нас нет сомнений в том, что они стали особо острыми в эпоху Эфеса и Халкидона, которая одновременно была эпохой Аттилы и гуннов[138].

Кризис империи прямо отражался на жизни простых людей и рядовых христиан. В первую очередь он порождал финансовые проблемы, поскольку содержание империи становилось крайне дорогостоящим делом. В эти годы империи постоянно угрожали внешние враги – германские варвары, персы и гунны. Это вынуждало империю ради выживания тратить огромные ресурсы на поддержку военной машины, на содержание армии и флота, крепостей и гарнизонов, на задабривание враждебных варварских племен, на дань, позволяющую откупиться от опасных захватчиков. Сам имперский институт стал дороже с его расходами на роскошь обстановки и одежд императоров, на придворные церемонии и на содержание массивного бюрократического аппарата.

Даже и при более благоприятных обстоятельствах эти нужды опустошали бы казну и увеличили бы общее бремя налогов. Но в V веке территории империи, способные платить налоги и подати, постоянно сокращались, так целые провинции ускользали из‑под власти или были разграблены. Хотя империя все еще сохраняла свою власть, скажем, над Балканами, постоянные набеги Аттилы привели к тому, что их жители были не в состоянии платить налоги. Финансовое бремя для оставшихся провинций и городов увеличилось, а это вызывало устойчивый рост недовольства по отношению к гражданской власти, ее солдатам и сборщикам налогов.

В то же время империя не могла сделать вид, что все находятся в равном положении и вместе страдают. В Галлии христианский пророк Сальвиан писал о том, что империя гибнет или испускает последний вздох, «задушенная удавкой налогов, как если бы ее душили грабители», но даже в такие времена «существует множество богачей, за которых бремя налогов несут бедные, то есть существуют крайне богатые люди, чьи налоги убивают бедняков». В одном знаменитом тексте греческий купец описывает это экономическое бремя и объясняет, почему он отверг империю и стал на стороне гуннов: «Налоги собирают с крайней жестокостью, и безнравственные люди причиняют ущерб другим, потому что перед законом не все классы равны. Нарушитель из богатых не получает наказания за сделанную несправедливость, тогда как бедный… наказывается законом». Государство и его аппарат стали казаться врагом в большей мере, чем когда‑либо раньше. И естественно, это заставляло людей искать утешения в церкви[139].

К началу V века церкви уже пользовались давно признанным авторитетом в городах империи, символами светской власти, а во многих случаях – власти более сильной, чем светская. Империя признала достоинство и независимость церкви, позволив клирикам пользоваться своей системой правосудия и даровав им право судиться в своих судах. На Востоке это право распространялось только на епископов, но западные власти распространили его на все духовенство любого ранга. Епископы стали важными агентами правительства и активно участвовали не только в религиозных, но и в политических и экономических делах. По мере того как Римская империя разваливалась на Западе, города и регионы переходили под власть союза местных аристократов и епископов. Подобное положение вещей сохранялось в течение тысячелетия или даже больше. И на Востоке, и на Западе ставшее официальным институтом христианство демонстрировало свою власть с помощью зданий церкви и монастырей, которых при поддержке империи и светских магнатов строилось все больше и больше. К этому времени церкви стали достойными соперниками или даже победителями великих языческих храмов, которые часто разбирали, чтобы использовать их камни для нового строительства[140].

 

К началу V века церкви уже пользовались давно признанным авторитетом в городах империи, символами светской власти, а во многих случаях – власти более сильной, чем светская. Империя признала достоинство и независимость церкви, позволив клирикам пользоваться своей системой правосудия и даровав им право судиться в своих судах

 

Обширное социальное служение делало церковь популярной среди населения. В V веке богатые миряне щедро одаривали церковь и оставляли ей часть наследства, чтобы обеспечить свое благополучие в вечности. Люди давали деньги на помощь заключенным, для выкупа пленников (что было жизненно важно во время войн и набегов варваров), для облегчения существования бедняков и жертв эпидемий. Епископы распределяли эти деньги по своему усмотрению, и их благотворительность привлекала к ним сердца населения. Если государство постоянно требовало денег, то церковь постоянно их раздавала. Империя могла хвастаться своей священной щедростью, но только церковь демонстрировала ее на деле[141].

О том, насколько значительными были эти денежные потоки, свидетельствуют обвинения в коррумпированности, постоянно всплывавшие на поверхность в спорах внутри церкви, поскольку каждая группировка старалась продемонстрировать алчность своих противников. Для нас сейчас не так важен вопрос о справедливости этих обвинений, как масштаб упомянутых средств и оказываемой помощи. В 449 году Ива, епископ Эдессы, был обвинен в многочисленных преступлениях, преимущественно в том, что он передавал пожертвования на благотворительность членам своей семьи. Это были воистину роскошные пожертвования: «огромные денежные суммы», «завещания и приношения, вклады из всех источников, коллекция пожертвованных серебряных и золотых крестов». Его племянник, также епископ, как полагали, передавал все собранные деньги своей подруге, которая обогатилась, давая деньги в рост под огромные проценты. Церковь обладала силой помогать и вредить не только в духовном, но и материальном мире[142].

 

Церковь обладала силой помогать и вредить не только в духовном, но и материальном мире

 

Нам несложно понять, почему у вождей церкви было столько сторонников и почему вокруг постов в иерархии постоянно кипела борьба. Сами духовные лица участвовали в этих схватках, причем не только в Александрии. Духовенство Константинополя славилось «духом амбициозного соперничества», хуже того, оно всегда могло рассчитывать на поддержку уличной толпы. Когда в 434 году умер архиепископ столицы, император назначил его преемника почти мгновенно, и у него были на то весомые причины. В своем отчаянном стремлении «предотвратить беспорядки в церкви, которые обычно сопутствуют выборам епископа», он приказал всем епископам, оказавшимся на тот момент в городе, назначить новой главой церкви Прокла еще до того, как тело его предшественника было предано земле. Обычные христиане, как правило, демонстрировали свою преданность церкви с помощью беспорядков и мятежей[143].

 

Божье воинство

 

Авторитет церкви основывался отнюдь не только на ее материальных ресурсах. Жители тогдашнего римского мира твердо верили в то, что на них нападают злые духовные силы, которым могут противостоять лишь выдающиеся герои духа. В первую очередь к последним относились многочисленные святые люди империи, аскеты и отшельники, монахи и столпники, решительно отвергшие мир, что позволяло им противостоять силам зла. К V веку зловещие политические события мира способствовали тому, что многие люди искали прибежища в духовной жизни, поскольку монашество предлагало им целостное альтернативное общество[144].

Люди того времени видели в монахах и аскетах священное воинство, постоянно участвовавшее в религиозной битве, или духовных атлетов. Именно в эту эпоху знаменитые святые начали жить на столпах, поднимая наверх пищу, которую им приносили верные ученики. Около 420 года Симеон Столпник вошел на колонну, где он провел тридцать невероятных лет. Для обычных христиан – и богатых, и бедных – такое радикальное благочестие доказывало, что люди, подобные Симеону, находятся в особой близости с Богом, и множество христиан обращалось к ним за советом[145].

Мощное народное почитание, окружившее подобных людей, свидетельствует о господстве подозрительного отношения к материальному миру, и особенно к сексуальности: истинная святость состоит в полном отказе от подобных соблазнов. Из этого следовало, что идеальный христианин должен не только жить в безбрачии, но также отказываться, насколько возможно, от любой формы материального комфорта, включая еду, кроме абсолютно необходимой для поддержания жизни в теле. Ему надлежит стать «мертвым телом без могилы», ходячим мертвецом. Харизматическая власть аскетов намного превосходила власть любого секулярного персонажа, так что миряне считали, что им следует изо всех сил подражать инокам. Если мы поразмыслим о таком идеале, мы начнем подозрительно относиться к распространенному сегодняшнему убеждению, что христианство тесно связано с семейными ценностями. В ту эпоху христианство звучало как призыв отказаться от семьи в той мере, в какой человек способен[146].

 

Около 420 года Симеон Столпник вошел на колонну, где он провел тридцать невероятных лет

 

О том, насколько далеко может зайти такой отказ от мира, свидетельствует жизнь монаха Севира, одного из самых ярких персонажей VI века, ставшего основателем сирийской церкви монофизитов. В 512 году, когда он стал епископом Антиохии, Севир был потрясен той роскошью, в какой жили его предшественники. Первым делом он упразднил епископскую кухню и отказался от поваров, чтобы далее всегда питаться самым дешевым неприятным на вкус хлебом, который можно купить на рынке. Он также разрушил бани – его почитатели сравнивали это с акциями ветхозаветных царей, разрушавших храмы Ваала. Разве для христианской жизни нужна эта суетливая забота о гигиене тела? Чистота тела не ведет к благочестию. Он также ужаснулся, узнав, что его предшественники спали на кроватях , и изменил этот обычай. Вместо этого он «обычно возлежал на земле, отказывался мыться, совершал службы с продолжительным пением псалмов и питался овощами»[147].

Во время общего политического и социального кризиса подобные люди не от мира сего пользовались великим авторитетом и внушали уважение, поскольку они могли вести своих приверженцев к спасению. Тот факт, что Симеон Столпник поддержал Халкидонский собор, имел огромное значение для его победы. Рядовые монахи, не совершавшие столь героических подвигов, также пользовались благоговейным почитанием и любовью за аскетическое самоотречение, и потому они были потенциальной силой в таких городах, как Константинополь. Для политической истории имеет значение тот факт, что монашество куда сильнее развивалось в восточных частях империи, где оно и родилось, чем в западных. До VI века римские папы и западные епископы не сталкивались с необходимостью обуздывать легионы непокорных монахов, что было обычным делом в Сирии и Египте. На Западе также у вождей церкви не возникало искушения использовать иноков в борьбе против светских чиновников или соперников из духовенства[148].

 

Монахов действительно слушали, причем не только беднейшее население городов или селений. За столкновение с империей в худшем случае ты расплачиваешься жизнью или имуществом, но намеренное непослушание монахам и аскетам повлечет за собой вечные муки

 

На Востоке святые мужи и жены радикально изменили политический мир и были потенциально дестабилизирующей силой. Хотя обычно они действовали в рамках закона, их харизматический авторитет давал им возможность противостоять курсу официальной политики, а также организовывать и направлять народное возмущение. Когда они высказывались о вопросах богословия или церковной жизни, их действительно слушали, причем не только беднейшее население городов или селений. За столкновение с империей в худшем случае ты расплачиваешься жизнью или имуществом, но намеренное непослушание монахам и аскетам повлечет за собой вечные муки. В любом конфликте между духовной и светской властями церковь обладала огромным преимуществом.

 

Что касается религиозных дел, царственные женщины вмешивались в них с таким пылом и столь активно предпринимали все нужные меры, что богословские споры выглядели не только как соперничество патриархов, но и как соревнование между царевнами

 

 

Святые жены

 

В то время как церковь участвовала в политике, империя, несомненно, смотрела на себя с точки зрения религии. Вожди империи глубоко пропитались христианским мировоззрением и усвоили харизматическое представление о власти. Хотя патриархи начали венчать императоров на царство только с 450‑х годов, идея священной империи, укорененной в христианской символике и мысли, родилась гораздо раньше. И когда политики говорили о христианской империи, это не было для них просто риторической словесной игрой[149].

Хотя императоры нередко были простыми марионетками, их родственники активно участвовали в политической и религиозной жизни государства, если же говорить о V веке, это в первую очередь относится к женщинам: к императрицам и царевнам, происходившим от знаменитого Феодосия I. Некоторые из них в совершенстве освоили политические игры и научились манипулировать важнейшими силами новой Римской империи – военачальниками, епископами и придворными. Их влияние было настолько сильным, что в какие‑то годы империя выглядела как матриархат. И в некоторых случаях влиятельные царевны, потомки Феодосия, которые умело на протяжении многих лет управляли империей, были удивительно юными женщинами или девушками‑тинейджерами, побеждавшими своих более зрелых современников благодаря тому авторитету, что давала им царская кровь. Императорское происхождение не только давало им возможность влиять на политику, но также делало их желанными невестами для амбициозных полководцев или придворных, которые мечтали стать императорами. Все дары потомков Феодосия присвоили себе исключительно женщины[150].

Что касается религиозных дел, эти царственные женщины вмешивались в них с таким пылом и столь активно предпринимали все нужные меры, что богословские споры выглядели не только как соперничество патриархов, но и как соревнование между царевнами. Подобные вмешательства начались очень рано в истории династии и продолжались более столетия. Феодосий I вступил в брак с женщиной испанского происхождения Флациллой, которая стойко боролась за никейское богословие против арианства и стала образцом для всех последующих влиятельных женщин при Феодосии и его потомках.

Флацилла родила императора Востока Аркадия и императора Запада Гонория. Аркадий взял в жены Элию Евдоксию, которая, несмотря на греческое имя, была дочерью варварского полководца, франка, служившего империи. Подобно Флацилле, она стояла за никейскую ортодоксию, а одновременно старалась придать священный характер Константинополю, для чего доставляла сюда множество реликвий. Она также участвовала в распределении важнейших постов. В 403 году она в союзе с александрийским епископом Феофилом низвергла Иоанна Златоуста на печально знаменитом «Соборе под дубом».

В истории соборов V века три императрицы, три августы, возвышаются над всеми прочими участниками как главные двигатели, игроки и манипуляторы: Галла Плацидия и Пульхерия, поддерживавшие кафоликов‑ортодоксов, а также Элия Евдокия, стоявшая на стороне монофизитов.

 

(Валентиниан III взял в жены свою кузину Луцинию Евдоксию)

 

Биографии некоторых из этих женщин просто невероятны. Возьмем для примера Галлу Плацидию (392–450), дочь Феодосия I от второго брака. Похищенная готами в момент падения Рима в 410 году, она оставалась пленницей, пока не завязала отношений с Атаульфом, братом короля варваров. Она вышла за него замуж и родила ему сына, что открывало перспективу для становления новой гото‑римской династии. Однако ее муж вскоре умер – обычный поворот событий для военачальника варваров, – и она вернулась в Рим. Здесь она вышла замуж за выдающегося полководца, который использовал происхождение жены, чтобы стать императором Запада. Когда в 425 году он также умер молодым, тридцатидвухлетняя Галла Плацидия оказалась матерью нового царствующего императора Валентиниана, которому тогда было только шесть лет. Это означало, что она управляла Западной империей в течение десятилетия. Сотрудничая с полководцем Аэцием, она продолжала оказывать огромное влияние на политику Запада до своей смерти в 450 году[151].

При подобном совместном управлении империей личные религиозные взгляды августы и ее окружения имели великое значение, тем более что Галла Плацидия страстно интересовалась религией и богословием. Церкви и мозаики в Равенне, созданные по ее повелению, остаются величайшими сокровищами древнего христианского искусства. Она также решительно поддерживала ортодоксов‑кафоликов и была противницей монофизитов. Когда монофизиты, казалось, получили огромную власть в Восточной империи, гонимые ортодоксы умоляли Галлу Плацидию и ее царственного сына заступиться за них перед их родственниками – императором и его семьей в Константинополе, – что мать с сыном и совершили. По другую сторону баррикад находилась главная царственная защитница монофизитов до и после Халкидона – Элия Евдокия, жена императора Востока Феодосия II[152].

У Галлы Плацидии была дочь Юста Грата Гонория, невероятная и яркая биография которой сравнима с биографией ее матери. Вместе со своим любовником Гонория строила планы убить своего брата Валентиниана и взять в свои руки власть над империей. Когда заговор был раскрыт, Гонорию сослали в монастырь, но ее пугала перспектива остаться здесь навсегда. Замыслив побег, она обратилась за помощью к своему новому потенциальному любовнику, который оставил по себе великую славу в политике, – к предводителю гуннов Аттиле. В письме Гонория пообещала Аттиле, что выйдет за него замуж, если будет им освобождена, и возведет его на престол Западной империи. Аттила использовал это письмо как оправдание своего нападения на Галлию, утверждая, что тем самым он пытается освободить свою невесту и получить полагающееся ему приданое[153].

Этот заговор смотрелся бы неправдоподобно даже во второсортном любовном романе, однако это произошло на самом деле. Но невероятные события на этом не останавливаются: Гонория не была единственной женщиной, связанной с династией Феодосия, которая была готова пригласить завоевателей на территорию своей империи по личным причинам и из‑за семейных обид. Прошло всего три года после флирта Гонории с Аттилой, и примеру заговорщицы последовала ее кузина Лициния Евдоксия, предложившая королю вандалов Гейзериху вторгнуться в Италию. Последний с удовольствием принял это предложение и разграбил Рим в 455 году. Хотя в двух этих сериалах богословские вопросы не играли роли, они помогают нам понять бурный и независимый характер этих царственных женщин, их умение участвовать в политике и их глубокое убеждение, что с их мнениями следует считаться. Все эти характеристики мы можем наблюдать и в тех случаях, когда царственные женщины вмешивались в религиозные дела[154].

Эти женщины, подобно патриархам, хотя в ином стиле, могли представлять себе будущее римского мира не так, как то предполагали знакомые им традиции. Некогда мысль о том, что имперская столица переместится из Рима, показалась бы всем полным безумием, однако Константин совершил именно это. Что еще может произойти? Как будет выглядеть империя в течение одного‑двух ближайших столетий? Может быть, она станет римско‑готской или римско‑гуннской? Или это будет теократическое государство с центром в Александрии или Антиохии? Или даже, если не бояться игры воображения, быть может, папы отдаленного Рима станут патронами новых правителей Западной империи из каких‑либо германских племен или из франков? Казалось, будущее несет в себе безграничные возможности.

 

Пульхерия

 

Однако с точки зрения истории религии самой важной женщиной из династии Феодосия была Пульхерия (399–453), внучка Феодосия I и Флациллы. Ее матерью была Элия Евдоксия, уже знакомая нам противница Златоуста, сестра правящего восточного императора Феодосия II. Пульхерия также приходилась племянницей Галле Плацидии и кузиной ужасной Гонории. Если существуют гены богословия и заговоров, то Пульхерия унаследовала тот и другой[155].

Пульхерия с великим искусством манипулировала мужами, которые управляли империей, в частности военачальником Аспаром, причем в большинстве случаев она не пользовалась рычагами романтических отношений или брака. Вместо этого она постоянно опиралась на обет девства, принесенный ею в возрасте пятнадцати лет. Это был не просто личный выбор, но обязательство, публично принятое Пульхерией:

 

Она прежде всего посвятила свое девство Богу и призывала своих сестер избрать такой же образ жизни. Чтобы избежать любого повода для ревности и интриг, она не разрешала никакому мужчине входить в ее дворец. Она сделала свидетелями своего обета Бога, священников и всех подданных Римской империи.

 

В силу этого обета Пульхерию перестали воспринимать как желанную невесту царственных кровей, так что она могла участвовать в политической жизни как самостоятельный игрок. Более того, ее девство окружало Пульхерию в глазах современников ореолом святости и харизматической власти. Когда в 450 году она все‑таки вступила в брак с Маркианом, «правой рукой» Аспара, она сделала это, чтобы сделать мужа достойным носить корону и укрепить свою позицию в богословских баталиях. Но прежде свадьбы она взяла с будущего мужа обещание, что тот будет уважать ее девство[156].

 

В официальной истории церкви Пульхерию принято считать святой амазонкой ортодоксии, насмерть разившей ереси. Но в то же время она говорила и делала такие вещи, за которые в другие времена и в других местах женщин сжигали на кострах

 

Духовная жизнь Пульхерии сложилась под причудливым сочетанием самых разных влияний. В официальной истории церкви принято считать ее святой амазонкой ортодоксии, насмерть разившей ереси. Но в то же время она говорила и делала такие вещи, за которые в другие времена и в других местах женщин сжигали на кострах. Она особенно сильно почитала Деву Марию, в честь которой строила храмы и часовни. В 430‑х годах Константинополь наполнился новооткрытыми святынями, связанными с Марией, такими, как ее риза, ее пояс и ее прижизненный образ, написанный святым Лукой, и каждую такую святыню помещали в новом роскошном здании. Такой горячий культ Марии был в то время новшеством, хотя соответствовал церковному благочестию – это было не отклонением, а скорее передовым явлением. Однако Пульхерия претендовала на удивительно высокий статус в церкви и отождествляла себя с Девой Марией, Theotokos , носившей Бога. Императрица принимала высокие титулы, такие, как Невеста Христова, и действовала в церкви и как «матриарх», и как августа. Она стала как бы верховным жрецом, или понтификом, необычного культа Марии, и вместе со своими последовательницами, девами и святыми женами, выделялась на торжественных богослужениях в церквях, которые уже тогда считались величайшими храмами христианского мира. Хотя Пульхерия демонстрировала верность учению церкви, ее собственное благочестие напоминало о поведении членов женских гностических сект, которые христианские церкви осудили еще два столетия назад[157].

Официально Пульхерия никогда не правила Восточной империей, но она оказывала такое сильное влияние на ее политику, что фактически с 414 по 440 год была ее единовластной правительницей. Она пользовалась статусом старшей сестры императора. Когда в 408 году умер ее отец Аркадий, ей было девять лет, а ее брату, новому правителю Феодосию II, – только семь. Она явно повзрослела быстрее брата, так что уже в пятнадцать лет начала оказывать влияние на религиозную политику империи. Она взяла власть в свои руки в 414 году, положив конец правлению евнухов. Вот как о ней отзывается ее поклонник и биограф Созомен:

 

Она совершала все деяния от имени своего брата и с великим тщанием воспитывала его как престолонаследника, выбирая для него все самое лучшее и то, что соответствует его возрасту. Она пригласила самых умелых учителей, чтобы те учили его верховой езде, владению оружием и письму. Но и сама сестра постоянно учила его достойным и царственным манерам: она показывала, как он должен носить одежды, садиться и ходить, сдерживать смех, быть мягким или грозным, когда того требуют обстоятельства, и вежливо исследовать дела тех, кто обращается к нему с прошениями[158].

 

Она в буквальном смысле учила брата ходить и говорить. Некоторые биографы утверждают, что она даже выбрала и подготовила для него невесту – Евдокию. Если это правда, Пульхерия должна была об этом пожалеть, поскольку Евдокия стала ее отчаянным врагом.

Кроме того, Пульхерия желала, чтобы ее брат вел строго благочестивый образ жизни. «Она учила его часто посещать церковь и оказывать уважение дому молитвы, давая ему дары и сокровища, она также внушила ему благоговейное отношение к священникам и другим достойным мужам»[159]. Ее усилия увенчались полным успехом. Феодосий II регулярно постился, особенно по средам и пятницам.

 

Он превратил свой дворец в подобие монастыря: он вместе со своими сестрами вставал рано утром и читал молитвы и гимны, прославляющие Бога. Благодаря этому он выучил Священное Писание наизусть, и часто он рассуждал о Писании с епископами так, как будто сам давно был священнослужителем.

 

Монофизиты сохранили историю о том, как Феодосий II написал знаменитым египетским инокам письмо, в котором жаловался на то, что не может родить наследника. Иноки ответили ему, что это соответствует воле Божией, поскольку после его смерти религиозная жизнь придет в страшный беспорядок и Бог не желает, чтобы у императора родился сын, который бы участвовал в этих порочных делах. Император поговорил с супругой, и они решили с этого дня жить целомудренно[160].

Феодосий II и его сестры выделялись не только личным благочестием, но и стремлением вводить ортодоксию с помощью силы, что напоминало Испанию при королеве Изабелле в 1490 году. По иронии судьбы, семья Феодосия имела испанские корни: Феодосий I вырос в Испании, а его жена Флацилла была испанкой. Если воспользоваться термином из более поздней истории, можно сказать, что Пульхерия по своему складу тяготела к Крестовым походам. В самых разных культурах встречаются юные девушки, которых сильно привлекает религия, и некоторые из них желают стать монахинями или посвятить свою жизнь добрым делам. Таковой была и Пульхерия, только в ее распоряжении была вся военная мощь империи. Еще в 414 году, когда ей было только пятнадцать лет, Пульхерия внушила своему брату мысль очистить бюрократический аппарат государства от последних оставшихся там чиновников, которые сохранили верность язычеству. В 421 году она вынудила империю объявить войну Персии, другой сверхдержаве той эпохи, из‑за того, что в Персии шли преследования христиан[161].

 

Эпоха нетерпимости

 

Пульхерия в большей мере, чем ее современники, мечтала о создании не просто христианской империи, но империи, которая воюет за истину и стремится к единообразию веры, то есть за такой режим, который применяет всю свою силу, чтобы установить повсеместное царство ортодоксии. Можно по праву назвать августу предтечей самых воинственных средневековых представлений о христианском мире. Сходство станет еще сильнее, если мы вспомним, что в ее представлении Римская империя должна была сражаться с врагами под знаменами Девы Марии.

Больше всего от такого нового порядка пострадали евреи. Конфликт между христианством и иудаизмом становился все острее в конце IV века, и в 380‑х годах Иоанн Златоуст обрушился на иудеев и на иудеохристиан с такими обвинениями, которые на протяжении последующих веков принесли самые злые плоды. Иоанн обвинил иудеев в убийстве Бога: поскольку они повинны в распятии Христа, они виновны в страшном преступлении против Бога. Позднее эту тему развивал папа Лев. Разумеется, это обвинение было тесно связано с тогдашними спорами о природе и личности Христа: слова об убийстве Бога ярко свидетельствовали о понимании идентичности того, кто умер на Голгофе. Один инцидент той эпохи показывает, как изменился религиозный климат. В 388 году в Месопотамии епископ города Каллинике возглавил толпу, разгромившую синагогу. Император Феодосий I велел бунтарям восстановить ее за свой счет, даже если для этого придется использовать средства церкви. Это возмутило иерархов, так что великий святой епископ Милана Амвросий написал яростный протест против такого богохульства – под последним он понимал не осквернение синагоги, но ее восстановление. В том же году император запретил браки между христианами и иудеями под страхом смертной казни[162].

 

Иоанн Златоуст обрушился на иудеев и на иудеохристиан с такими обвинениями, которые на протяжении последующих веков принесли самые злые плоды

 

Его потомки продолжали развивать эту традицию. В 415 году Феодосий II отнял у иудейских общин их привилегии, а в 425 году его правительство предало казни последнего нази, то есть главу иудейского синедриона, представителя древнего рода, который столетиями сохранял эти традиции. Политика Феодосия II – или, правильнее сказать, Пульхерии – привела к разрушению константинопольских синагог и изгнанию еврейского населения города[163]. В 439 году Феодосий II издал закон, запрещавший иудеям и самарянам служить чиновниками и лишавший их гражданских прав, а также запретил строить новые синагоги или ремонтировать старые, которые уже разваливаются. Обращение христианина в иудаизм грозило смертью и конфискацией имущества для участвовавшего в этом еврея. В эти годы стала популярной версия о кровавом навете, что отражает климат эпохи. В Сирии группу иудеев обвинили в том, что они ради насмешки распяли христианского мальчика, который от этого скончался. Сам император распорядился сурово наказать преступников. О том, как дурно обстояли дела в империи, свидетельствует и инцидент в 480‑х годах, когда антиохийские христиане громили синагоги и выкапывали тела мертвецов из могил, чтобы жечь их на кладбищах. Это повергло в ужас императора Зенона. Если они на такое способны, спрашивал он, почему они не жгли живых иудеев вместе с мертвыми?[164]

Во времена Феодосия II жестокость репрессий смягчалась лишь благодаря тому, что при дворе присутствовал еще один важный и более мирный влиятельный игрок – императрица Евдокия. Дочь софиста или учителя риторики, Евдокия продолжала вести диалог с языческими мыслителями и пыталась, как могла, защитить и язычников, и иудеев. Эти разные подходы к религиозной политике привели к тому, что двор разделился на сторонников Евдокии и сторонников Пульхерии, и эта домашняя война повлекла за собой рост влияния монофизитов в 440‑х годах. Соперничество придворных окрашивало собой тогдашние богословские споры[165].

 

В эти годы стала популярной версия о кровавом навете, что отражает климат эпохи. В Сирии группу иудеев обвинили в том, что они ради насмешки распяли христианского мальчика, который от этого скончался. Сам император распорядился сурово наказать преступников

 

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: