Полная картина преступления, или Жало змеи

 

Невеселые мысли не покидали разгоряченного мозга Ивана Федоровича, когда он, изможденный и обозленный, ехал домой на извозчике.

Мысли донимали его, когда делал себе ужин, простецко‑холостяцкий.

Мысли не давали ему покоя, когда, насытившись, он плюхнулся на диван и откинулся в раздумье на его спинку.

Что убийца Александр – сомнений не оставалось. Напротив, после допроса Кары Воловцов закрепился в этом мнении и решил для себя, что сделает все возможное, чтобы изобличить убийцу и передать дело в суд. Но вот возможностей как раз и недоставало.

Иван Федорович снова и снова прокручивал в голове все детали допросов, которые составили бы картину преступления и его мотивы наиболее полно и выпукло.

Часа через два картина преступления стала ему ясна. Да так живописно, будто он присутствовал во время злодеяния…

 

Все началось с танцевальных вечеров у Владимира Цармана, посещать которые Александр Кара начал, еще обучаясь в гимназии. Там он знакомится с Клавдией Смирновой, учившейся в женском Усачевско‑Чернявском семиклассном училище в Хамовниках и пользовавшейся популярностью как у танцевальных кавалеров, так и вообще у молодых людей, посещающих уроки танцев.

Поначалу они просто знакомы. У Смирновой много поклонников, и Кара не входит в их число, Клавдия его просто не замечает. Он не выделяется среди других ни статью, ни умом, ни танцевальной техникой. Так, среднестатистический молодой человек, имя коим легион.

Он ревнует Смирнову, хотя у него нет на то ни причин, ни права. Паша Жабина, с которой они начинают встречаться, конечно, тоже хорошенькая и премиленькая девушка, но она служит горничной, к тому же ничего такого себе не позволяет без обязательств со стороны Кары. Врать ей и изворачиваться, представляя собой обеспеченного человека, становится все труднее. А девичьей ласки и прочих удовольствий очень хочется, поскольку в семействе Кара Алоизием Осиповичем заведены весьма строгие порядки, в которых развлечениям и удовольствиям нет места…

Поначалу Кара‑старший даже не знает, что Александр посещает уроки танцев, а Юлия Карловна, которая знает о танцевальных вечерах, не спешит сообщать об этом главе семейства. В конце концов, Алоизий Карлович узнает, что Александр учится танцам у Цармана, и со скрипом соглашается на их посещение сыном. Но материальное обеспечение остается прежним: семьдесят копеек в неделю плюс пятирублевые подарки на Рождество и Пасху.

Александр начинает копить деньги. Он решает предстать перед Смирновой эдаким обеспеченным и ни в чем не нуждающимся юношей с большими перспективами в самом недалеком будущем и имеющим весьма богатых родителей, пользующихся известностью в Москве. Отчасти это так, поскольку главный пивовар хамовнического пиво‑медоваренного завода Алоизий Осипович Кара и правда довольно известная в Москве личность. И перспективы у Александра имеются немалые. Вот только он не богат и не скоро еще таким сделается. А предстать таковым хочется немедленно. Именно своей обеспеченностью он надеется завоевать холодное сердце Смирновой.

Не сразу, но это у него получается. Из всех своих поклонников она наконец выделяет именно Александра Кару. Они начинают встречаться, ходить в театр, на танцевальные вечера, устраиваемые уже не только Царманом, музицировать, Александр делает Клавдии подарки. Постепенно его сбережения тают. Он обращается к матери, и та, насколько может, помогает ему. Но денег, конечно, не хватает. И Александр решается на кражу: будучи на даче в Филях, где также имеют дачу Смирновы, он крадет у матери дорогой браслет и продает его. На какое‑то время он обеспечен, в глазах Смирновой выглядит завидным женихом, чему способствует и ее мать. Поэтому на предложение выйти за него замуж дочь и мать Смирновы отвечают согласием, хотя Клавдия и признается, что особой, настоящей любви у нее к Александру нет. Но, как видно, Александра это мало волнует, ведь его амбиции удовлетворены: Клавдия предпочла его, а другие молодые люди с ее согласием, данным ему, Александру, получили полную отставку. Правда, день свадьбы неясен, поскольку мать Клавдии ставит Александру условие, что замужество дочери возможно лишь тогда, когда у Александра будет «положение» и его родители дадут на его женитьбу согласие.

Последнее условие для Александра весьма проблематично, ибо он поговорил с отцом и получил отказ на его просьбу разрешить жениться на Смирновой. Не пойдет против воли Алоизия Осиповича и Юлия Карловна. Таким образом, условие маман Клавдии практически невыполнимо. А если он пойдет против воли отца, то никакого «положения» ему не видать…

Александр, несмотря на запрет родителей, а возможно, в какой‑то мере благодаря ему, начинает желать Клавдию Смирнову еще больше. Обладать ею становится его навязчивой идеей, целью жизни, и отступать от нее он не намерен, ведь в его характере и привычках добиваться всего, чего он ни пожелает.

На правах жениха Александр продолжает посещать квартиру Смирновых и изо всех сил старается поддержать марку обеспеченного молодого человека. Но того, что подкидывает ему Юлия Карловна, крайне мало. Клава постоянно требует подарков, иногда прямо говоря об этом, иногда лишь намекая. Она любит подарки, просто обожает их, и отказать ей в этом – значит признаться в своей несостоятельности и беспомощности. Любви у нее к нему нет, и если еще вскроется, что он полностью зависим от отца, который по‑прежнему выдает ему семьдесят копеек в неделю на личные расходы, то не видать Александру Клавдии, как собственных ушей. Он это понимает, поэтому идет еще на несколько краж, несмотря на то, что клятвенно обещал матери еще тогда, в Филях, когда вскрылась его кража браслета, «никогда не делать этого».

Он «заимствует» у отъехавших в Саратов братьев велосипед и микроскоп, а у любимой матушки – золотые сережки. Конечно, эти кражи вскрываются, но Алоизию Осиповичу снова ничего не говорят, и они снова сходят с рук Александру.

А потом Александр похищает у дворника Федора колун.

Зачем?

Вполне возможно, чтобы убить отца. С его устранением исчезает самое главное препятствие в его жизни.

Но как это сделать? Вне дома – это почти невозможно. А дома всегда мать и сестры.

А может, их всех убить разом?

Братья в Саратове и не смогут покинуть завод, разве приедут на похороны и потом уедут. Он, Александр, останется один. Он здесь – главный и сможет делать все, что заблагорассудится. Важно все проделать чисто, чтоб не подумали на него, улучить момент. Для этого и был загодя приготовлен колун.

И вот наступает пятнадцатое декабря девятьсот второго года.

Утром Александр получает от Клавдии письмо, в котором она сообщает о своем отъезде в Боровск. Возможно, надолго, поскольку она собирается открыть в Боровске школу танцев. Потом Смирнова пишет, что ждет его у себя вечером, конечно, с подарками.

Что делать? Денег ведь нет совсем!

Александр проникает незамеченным в спальню родителей, открывает сундучок, берет коробочку, где хранятся деньги. В коробочке – тысяча триста пятьдесят рублей. А возможно, тысяча двести пятьдесят, поскольку сторублевую бумажку он уже давно оттуда позаимствовал. И, конечно, истратил.

Он берет деньги, кладет коробочку обратно и закрывает сундучок.

Потом день идет так, как и рассказал на допросе Александр. Он делает покупки Клаве и себе и в начале девятого возвращается домой. И тут его встречает Юлия Карловна. Она видит в его руках меховое пальто, смокинг и жилетку, а в его комнате обнаруживает коробочки с украшениями.

– Откуда у тебя все это? – спрашивает она.

Александру нечего ответить, и он молчит.

Тогда Юлия Карловна идет в спальню и открывает сундучок, а затем и коробку. Она пуста.

Юлия Карловна находит Александра в его комнате и требует ответа. Александр понимает, что раскрыт. Сказать ему нечего. Жалкие оправдания и клятвенные заверения, что он залез в семейную кассу последний раз и больше подобного – честное слово! – не повторится, матерью уже не принимаются всерьез.

– Ты перешел все границы, – смотрит на сына Юлия Карловна, и в ее глазах он уже не видит никакого намека на прощение. – На этот раз я все расскажу отцу, – говорит она и выходит из комнаты Александра.

Это крах всех надежд.

Этого нельзя допустить.

Значит, момент настал…

Александр под предлогом покупки карамели отсылает слугу Василия Титова в магазин Карцева в Долгом переулке, куда ходу минут десять. Потом провожает из квартиры девочку Настю и… вооружившись колуном…

Юлию Карловну он находит в столовой. Она сидит к нему спиной.

Александр осторожно подходит к матери, но она оборачивается, видит в его руках колун, но испугаться не успевает. А может, даже не успевает понять и подумать, что вот сейчас умрет от рук собственного сына, которого любила больше других.

Первый удар Александр наносит матери по темени. Она тихо вскрикивает и падает ничком головой к двери. Наклонившись над ней, Александр для верности наносит еще удар. Голова, хрустнув, поворачивается набок. Глаза матери открыты. Она силится что‑то сказать, но изо рта вытекает лишь кровавая пена. Кара не может смотреть в эти глаза, но они приковывают его взгляд. Злобно ощерившись, он наносит еще два удара по левой стороне головы и выбегает из столовой…

Марта…

Мать наверняка все ей рассказала…

Александр идет в сторону комнаты Марты. Оттуда доносятся звуки музыки.

Он входит в комнату неслышно. Марта сидит на табурете за пианино и играет. Рядом стоит Ядвига и слушает музыку.

Александр подкрадывается к Марте и изо всей силы обрушивает ей на голову колун. Удар приходится по темени. Голова Марты запрокидывается, но Александр успевает нанести по маковке еще один удар, а третий удар он обрушивает на голову Елички.

Удар приходится по затылку девочки. Она вскрикивает и падает. В это время стонет Марта, и Александр, неловко замахнувшись, попадает ей по животу. Она сгибается, и голова ее начинает клониться вперед. Александр, как бы упреждая касание головы клавиш пианино, наносит ей еще два удара снизу по челюсти. Голова снова запрокидывается назад, тело выгибается и тоже запрокидывается назад…

Марта натужно хрипит. Тут Александр замечает, что Ядвига жива и ползет к двери. Из размозженного затылка через слипшиеся волосы девочки течет бурая кровь.

«Куда?!» – хочет крикнуть Александр, но изо рта вырывается лишь шипение. Услышав его, Еличка ползет быстрее, и тут подбежавший к ней Александр обрушивает тяжелый колун прямо по самому ее темечку…

В глазах Александра расплываются кровавые круги. Ему мерещатся стоны, а может, он их и правда слышит. Но вернуться в столовую и комнату Марты он уже не может…

Он приходит в кухню, садится за стол и прислоняет колун к ножке стола. У него нет сил. Руки дрожат.

Остался слуга Василий Титов. Сейчас он придет, принесет конфекты, и Александр его зарубит. Вот для чего он принес на кухню топор. Ведь до его прихода уехать к Смирновой никак нельзя, ибо, когда Титова начнут допрашивать, выяснится, что после его ухода за конфектами Александр оставался в квартире один…

Но Титова нет. Это начинает злить Александра, ведь ему пора ехать к Смирновой.

«Ну, где ты шляешься?!» – кричит все его нутро.

Сейчас… Сейчас придет Васька. Он его встретит, а как только тот отвернется, зарубит. Потом уедет и вернется поздно. Позже отца. А когда вернется, дом будет полон полиции. И он разыграет страшное горе. Будет плакать и сжимать кулаки, пылая мщением к убийце.

Полиция станет его допрашивать, но он ничего не знает. Ведь он во время убийства был у невесты… То есть у него полное алиби…

 

Воловцов в волнении встал с дивана и, желая успокоиться, принялся расхаживать по комнате.

«А почему Александр не начал убивать с него, Василия?» – выказал свое присутствие внутренний оппонент.

«Он боялся, что не справится сразу, – ответил ему Иван Федорович. – Василий же крепче матери и девочек, мог увернуться, мог закричать, мог дать сдачи, убежать, в конце концов. Это услышали бы мать и девочки, и тогда ничего бы не вышло. А когда в квартире одни трупы, тут кричи не кричи – никто не услышит… Нет, этот мерзавец определенно все продумал…»

Воловцов вернулся на диван. Видение случившегося год назад в квартире пивовара Кары не отпускало его. К тому же надлежало еще прояснить для себя, почему Александр не дождался Василия и побежал вдруг за доктором Бородулиным…

А правда, почему?

Совесть проснулась?

Ужаснулся тому, что натворил?

Ничуть. Все его дальнейшие действия были направлены исключительно на спасение себя самого…

 

Василия он так и не дождался. В это время Титов разговаривал с Пашей Жабиной. То, что она попалась ему, выйдя во двор дома, и поддержала с ним разговор, спасло Титова от колуна в руках Александра Кары. Неисповедимы пути господни…

А еще слугу Титова спасли старикан Влас Архимандритов, слишком долгое время жалующийся на свои болячки доктору Бородулину, сам доктор, терпеливо выслушивающий стариковы россказни, и Наталья Шевлакова, прислуга Бородулина, которая с большим трудом выпроводила Архимандритова из докторской квартиры. Она же нарушила планы Александра Кары произведенным шумом.

Как?

Александр Кара сидит и поджидает Василия Титова. И вдруг – шум в сенях. Из кухни его хорошо слышно, к тому же слух его обострен. А потом раздается звук железного крюка. Только вот накладывается он или открывается – никак не понять.

Это не Титов, поскольку тот бы постучал, если бы крюк был наложен, и был бы уже на кухне, если бы дверь парадной была открыта.

Тогда кто же это? Новый свидетель?!

Испарина выступает у него на лбу. Надо что‑то решать, быстро решать, иначе конец всему! Вот‑вот придет Василий и все увидит. А возможная борьба с ним, крики, удары колуном могут быть услышаны этим неизвестным человеком в сенях…

Решение приходит почти мгновенно, ведь времени оценить опасность и разумно скорректировать план у Александра нет. Он просто решает предупредить эту опасность встречным ходом, который пришел первым ему в голову… И Александр бежит в спальню четы Кара, бросается к сундучку и открывает крышку. Берет коробочку, где хранились деньги, и бросает ее на пол. Потом, уже в дверях спальни, достает из кармана оставшиеся бумажные деньги и вбрасывает их в комнату. Это те купюры достоинством одна в пятьсот, другая в сто рублей, которые потом и были обнаружены помощником пристава Холмогоровым возле дверей спальни. Инсценировав таким образом кражу денег, Александр, громко топоча и сотворив на лице крайний испуг, выбегает из квартиры, но в сенях никого нет! А на входные двери наложен крюк! Однако возвращаться поздно: в любую минуту – да какой там минуту, секунду! – может прийти Титов, к тому же производимый шум уже услышан на втором этаже. Остается доигрывать комедию. И Александр бегом поднимается на второй этаж и настойчиво звонит в квартиру Бородулина…

 

– Вот так вы убили мать и сестру и инсценировали кражу денег, господин Кара, – сказал вслух Иван Федорович и прислушался. Но внутренний оппонент молчал. Похоже, он был во всем согласен с Воловцовым.

Иван Федорович еще какое‑то время раздумывал о деталях совершенного преступления, дорисовывал в мозгу нюансы и оттенки случившегося, а потом пошел спать. Поскольку никаких мыслей в голове уже не оставалось. Кроме одной: как доказать, что убийца – Александр Кара?

 

Этого судебный следователь по наиважнейшим делам Воловцов никак не ожидал. Кара снова сделал предупредительный встречный ход, как тогда, когда, расправившись с матерью и сестрами, услышал шум в сенях и побежал к доктору Бородулину «за помощью». Сдаваться он, похоже, не собирался. Напротив, этим своим демаршем (речь о котором пойдет чуть ниже) Александр показал Ивану Федоровичу свое змеиное жало…

Об этом демарше Александра Ивану Федоровичу сообщил его непосредственный начальник, председатель департамента уголовных дел судебной палаты статский советник Геннадий Никифорович Радченко. Несмотря на стиль его службы – организация работы подчиненных и общий контроль за ее выполнением, – Геннадий Никифорович каким‑то образом умудрялся быть в курсе не только всех дел, что происходили в его епархии, но и событий, в той или иной мере касающихся департамента уголовных дел. Появившись на службе уже после обеда, он вызвал к себе Воловцова и без всяких обиняков сообщил, что главный подозреваемый по делу о двойном убийстве в Хамовническом переулке Александр Кара сегодня поутру пришел в полицейский участок и дал новые показания по делу об убийстве его матери и сестры, после которых из главного подозреваемого по делу он снова переквалифицировался в главные свидетели.

– Как так? – убито спросил Воловцов.

– А так, – в тон ему ответил статский советник. И рассказал Воловцову, как все происходило…

 

Утром к дежурному офицеру полицейской части в Хамовниках обратился сын главного пивовара Хамовнического пиво‑медоваренного завода Алоизия Осиповича Кары Александр. Он настоятельно попросил, чтобы его принял для дачи важных показаний по делу о двойном убийстве в Хамовническом переулке помощник пристава Холмогоров или сам пристав. Поскольку пристав в данный момент находился с докладом о происшествиях за прошедшие сутки у полицмейстера, Кару препроводили к Холмогорову.

– Я к вам, – волнуясь и пряча взгляд, сказал Александр, ступив на порог кабинета помощника пристава.

– Слушаю вас, – произнес Холмогоров и предложил ему присесть на стул.

– Я хочу сделать признательные показании по делу об… убийстве моей матери и сестры в декабре прошлого года.

– А почему вы пришли ко мне, а не к судебному следователю, ведущему это дело? – с некоторым недоумением поинтересовался Холмогоров. – Насколько мне известно, в данный момент дело о двойном убийстве в Хамовническом переулке находится в производстве у судебного следователя по наиважнейшим делам господина Воловцова.

– Господин судебный следователь Воловцов относится ко мне предвзято, – ответил Александр. – Он считает, что это я убил свою мать и сестру, вы можете себе представить?! – Возмущению его не было предела.

– Он сам вам об этом сказал? – с некоторым сомнением глянул на молодого человека помощник пристава.

– Нет… но, судя по его вопросам и вообще по его поведению, мне определенно кажется, что следователь Воловцов…

– Следователь вправе задавать интересующие его вопросы, и они необязательно должны нравиться допрашиваемому, – перебил Кару помощник пристава Холмогоров. – И поведение следователя обуславливается стремлением открыть истину… Так что вы должны это понимать.

– Это я понимаю, – сказал Александр. – Но у него предубеждение ко мне личностного характера. Ну, не нравлюсь я ему. И он делает все для того, чтобы сделать из меня преступника, каковым я не являюсь. Ведь следователь, насколько я понимаю, не должен иметь предвзятости по отношению к кому‑либо из допрашиваемых им?

– Не должен, – вынужден был согласиться Холмогоров. – Это нарушение устава и следственной этики.

– Вот потому я и пришел к вам, а не к нему, – сказал Кара. – К тому же вы знакомы с этим делом не понаслышке, видели все воочию в самый день преступления и знаете о нем много больше, нежели этот судебный следователь господин Воловцов…

– Хорошо, я вас слушаю, – произнес Холмогоров и взял листок для записей и карандаш.

– Я хочу вам признаться, – опустил голову Александр, всем своим видом показывая, что слова даются ему с большим трудом. – Дело в том, что тогда, пятнадцатого декабря прошлого года, я… узнал убийцу моей матушки и сестры…

– То есть? Поясните, пожалуйста. – Холмогоров чуть не выронил карандаш от неожиданного удивления.

– Как я уже говорил вам, когда вы меня допрашивали год назад, я находился в кухне, когда услышал из комнаты моей сестры Марты страшный крик, – крайне взволнованно начал Кара. – Я… побежал на этот крик и увидел сестер, истекающих кровью. Какое‑то время я стоял, пораженный этим ужасным зрелищем и не в силах сдвинуться с места, а потом бегом бросился к доктору Бородулину, чтобы он оказал врачебную помощь еще живой Еличке. Когда я вбежал в переднюю, то увидел спину тоже спешащего к выходу человека. Он выскочил в сени настолько быстро, что мне было его не догнать. Признаться, я даже не подумал об этом… Я сказал тогда вам, – Александр виновато посмотрел на помощника пристава, – что видел только его спину. Он был одет в черное полупальто, его затылок был брит, а плечи приподняты…

– Да, именно так вы и сказали, – произнес Холмогоров, заполняя образовавшуюся паузу. – И ничего нового покуда я от вас не услышал, господин Кара.

– Я тогда соврал вам, – тихо промолвил Александр.

– Вот как? – пристально посмотрел на него помощник пристава, отложив карандаш. – И в чем же?

– В том, что видел только спину убийцы и не узнал его, – еще тише ответил Александр.

– Вы видели его лицо?! – От волнения Холмогоров даже привстал со своего кресла.

– Да, видел. Когда он был уже в дверях, а я только вбегал в общие сени, он обернулся ко мне…

– Кто это был? – во все глаза смотрел на кающегося собеседника помощник пристава.

– Это был… – Александр еще ниже опустил голову и ответил едва слышно: – Иван Гаврилов…

– А почему же вы тогда сразу этого не сказали? – возмущенно спросил Холмогоров.

– Я страшно испугался. – Кара вот‑вот готов был разрыдаться. – Ведь он, когда обернулся, сказал мне, что, если я укажу на него полиции, он убьет меня. Сказал это так, что… невозможно было ему не поверить. Я понимаю, что поступил очень скверно по отношению к памяти матери и сестры, не рассказав вам о нем, но я тогда очень испугался… Ведь я его немного знал, встречал не раз на улице… Поверьте, он действительно страшный человек…

– Ваши показания крайне важны для нас, – говоря это, Холмогоров параллельно что‑то писал на бумаге. – А почему вы решили все же рассказать об этом, господин Кара? Что, совесть взыграла или вы больше не боитесь Гаврилова?

– Боюсь, – признался Кара. – Но мне не дает покоя память о моей покойной матушке и любимой сестре Марте. Они обе так любили меня, а я скрыл от следствия их убийцу, банально испугавшись. Да, у меня, как вы выразились, «взыграла совесть». То, что я не назвал убийцу матери и сестры, все время не давало мне покоя: стыд и признание собственной трусости разъедали сердце и душу, а мне хотелось быть достойным их памяти. И я решился. Поверьте, – доверительно заглянул в глаза помощника пристава Александр, – мне было очень нелегко это сделать…

– Конечно, сокрытие вами убийцы как свидетеляем является недопустимым правонарушением, – промолвил Холмогоров. – Но то, что вы признались в этом, делает вам честь…

– Да? – засветился взглядом Кара. – Вы меня прощаете, господин пристав?

– Помощник пристава, – сдержанно поправил его Холмогоров.

– Так вы прощаете меня?

– Я не имею права ни карать, ни прощать вас, господин Кара, – ответил помощник пристава. – Бог вас простит. А что касается ваших показаний, то они для нас весьма ценные и крайне своевременные. Наконец‑то это запутанное дело будет раскрыто!

– Вы его арестуете? – с надеждой спросил Александр. – Этого убийцу Гаврилова?

– Непременно, – кивнул Холмогоров. – И он ответит за убиение ваших родных по всей строгости наших законов!

– Благодарю вас, господин пристав, – с чувством произнес молодой человек и влажно сверкнул глазами.

«Я не пристав, а помощник пристава», – хотел было снова поправить Кару Холмогоров. Но передумал…

Иван Гаврилов был арестован через час с четвертью после заявления Александра Кары. Наряд полиции окружил дом Гаврилова, так что бежать ему было просто некуда.

Когда Холмогоров с двумя нижними полицейскими чинами вошел в дом и предъявил Гаврилову обвинение в убийстве, на них накинулась его приживалка Груня. С криками «сволочи» и «христопродавцы» она дикой кошкой налетела на Холмогорова и едва не выцарапала ему глаза. Ее, голосящую и пинающуюся, едва отняли от помощника пристава и повязали бельевой веревкой по рукам и ногам. Бессильно извиваясь, она залилась слезами столь обильно, что вскоре вся ее рубашка и сатиновый передник вымокли.

Бедная Груня. Она, верно, привязалась к Гаврилову, как верный пес, хотя не слышала от него ни одного ласкового слова. Да и ласки особой от него не ведала, а то, что Иван снасильничал ее и продолжал использовать для удовлетворения личной похоти, похоже, не принималось ею за обиду, а, напротив, воспринималось как должное. Нет, милостивые господа, разобраться в бабьем нутре мужчинам определенно не под силу…

После непродолжительного обыска – всего‑то для проформы, поскольку похищенных год назад в квартире Кары денег отыскать никто и не надеялся, – Ивана Гаврилова, наложив на его руки и ноги легкие кандалы и прочитав ему постановление о его арестовании, повезли в следственную тюрьму. А Груню развязали. Она уже не дралась и тупо смотрела на полициантов полными слез глазами. В них были отчаяние и подавленность. Никто и подумать не мог, что эта мирная и безропотная женщина каких‑то три четверти часа назад могла быть разъяренной мегерой. Впрочем, как уже было сказано, женщина – существо неведомое и во многом непредсказуемое, а потому не следует делать заключений относительно характера даже самой молчаливой и самой послушной из них…

 

– …Так что, дорогой Иван Федорович, – с большой долей участия добавил к своему рассказу председатель департамента уголовных дел, – вам в оставшиеся два дня (Радченко, выходит, знал и о сроке, установленном для Воловцова прокурором Завадским) надлежит либо обличить в убийстве подозреваемого вами Александра Кару, либо под суд пойдет невиновный… по вашему мнению, господин Гаврилов. – Геннадий Никифорович потрогал на столе какие‑то бумаги и добавил: – Ступайте, ступайте, Иван Федорович. Ищите доказательства причастности Кары‑младшего к убийству. Не может быть такого, чтобы его не на чем было бы зацепить. А если и правда ухватить не за что, придумайте что‑нибудь, устройте ему какую‑нибудь хитрую ловушку, время‑то еще какое‑никакое у вас все же имеется. И… удачи вам!

– Благодарю вас, Геннадий Никифорович, – ответил Воловцов.

Удача ему и правда не помешала бы…

 

Глава 15

Мысль рождает идею, а идея – план, или Ложь во спасение

 

Удача, милостивые государи, заявляется к людям отнюдь не случайно. Она выбирает всегда достойных, которые не лежат кверху пузом на диване, мечтательно тараща глаза в потолок и грезя о сладостном будущем, а делают все возможное, чтобы ускорить ее приход подобающими делами и поступками, прикладывая к этому немало усилий. А посему удача не случайность, ниспосланная Судьбой или Провидением, а закономерный венец деятельного человека. Сие правило надлежит знать, чтобы не уповать на удачу впустую, не предпринимая для ее свершения никаких шагов. Иначе можно прождать ее всю жизнь и помереть, так и не познав счастия ее появления…

Когда Воловцов вышел из кабинета статского советника Радченко, мысли в его голове путались. А когда пришел к себе на квартиру в Кавалерском корпусе, в голове было пусто и гулко, как в большом кабинете, из которого, готовясь к ремонту, вынесли всю мебель.

«Придумайте чего‑нибудь, устройте ловушку…»

Эти слова Радченко рефреном звучали у него в голове.

Конечно, сказать‑то легко. А вот как свершить…

И что придумать? Какую ловушку устроить этому Каре, если тот изворотлив и скользок, как змея, и его не за что ухватить?

Иван Федорович не стал принимать позу роденовского мыслителя. Не до того! Он попытался вспомнить мысль, что уже не раз мимолетом посещала его и касалась бедной Елички. Просто раньше он не мог ее ухватить, занятый другими проблемами. А теперь голова была пуста, как вакуум, и единственной мыслью было вспомнить эту самую мимолетно‑ускользающую догадку.

И он вспомнил. Она была проста и заключала в себе один‑единственный вопрос:

«А что бы было, если бы Еличка вдруг заговорила?»

Скажем, в ее здоровье наметились явные тенденции к восстановлению, она уже понимает, что ей говорят, узнает знакомых ей людей, самостоятельно садится и членораздельно и осмысленно произносит несколько слов.

Вот‑вот девочка начнет складывать слова во фразы и назовет имя убийцы ее старшей сестры.

Как отреагирует на такую новость Александр Кара?

Испугается?

Захочет довершить начатое, то есть снова попытается убить?

Пожалуй, больше ему ничего не остается. Неужели эта мысль – его, Воловцова, удача?

Вскоре пришедшая мысль развернулась в стройную идею. А идея – в продуманный план. Теперь судебный следователь по наиважнейшим делам Иван Федорович Воловцов знал, что делать, и вновь обрел уверенность. Ибо неуверенные и сомневающиеся – в героях не ходят. А Воловцову была нужна только «виктория»…

 

Иван Федорович расплатился с кучером и направился к небольшому дому с мезонином.

– Доложите господину профессору, что к нему прибыл по неотложному делу судебный следователь Воловцов и просит его принять…

Он без приглашения прошел в переднюю и снял шляпу и пальто. Это значило, что выбора у профессора нет, и профессорская прислуга тотчас это поняла. Менее чем через минуту судебный следователь уже поднимался по скрипучим ступеням в кабинет доктора Прибыткова.

– Чем обязан, господин Воловцов? – Время хоть еще вполне подходящее для визитов, но профессор был несколько удивлен. – Какое‑то срочное дело?

– Архисрочное, господин профессор, – ответил Иван Федорович. – И крайне важное…

– Говорите, слушаю вас, – промолвил профессор, всем своим видом давая понять, что он весь внимание.

Воловцов какое‑то время молчал, собираясь с мыслями, а вернее, подбирая слова, а потом произнес:

– Мне нужно, чтобы вы сходили на квартиру Кара и к доктору Бородулину и сказали им, что дела с Ядвигой значительно пошли на поправку… – Он замолчал и напряженно посмотрел на Прибыткова.

– Но это же не так! – Профессор был крайне удивлен, если не сказать, возмущен. – Это же явная ложь!

– Более того, вы должны сказать, что Ядвига Кара уже самостоятельно садится, узнает окружающих и начинает говорить. Она уже внятно произносит отдельные слова и складывает их в предложения. Ее здоровье настолько прогрессирует, что не позже нежели чем завтра утром она назовет имя убийцы или его приметы… – продолжал судебный следователь, не спуская взора с профессора.

– Это невозможно! – невольно воскликнул Прибытков.

– Это просто необходимо сделать, господин профессор, – жестко произнес Иван Федорович и свел брови к переносице. – В интересах следствия и в ваших, как гражданина империи, уважающего ее закон. – В словах судебного следователя по наиважнейшим делам звучал металл. – Это поможет нам найти убийцу жены и дочери Алоизия Осиповича.

– А как это вам может помочь? – понемногу начал сдаваться профессор.

– Это следственная тайна, господин Прибытков. Позже, когда завершится дело, возможно, я вам все расскажу обстоятельно…

– Значит, вы хотите, – в задумчивости произнес профессор, – чтобы я пошел в дом Стрельцовой, зашел к доктору Бородулину и Алоизию Осиповичу и объявил им, что Ядвига резко пошла на поправку?

– Ну, не так, чтобы уж резко… Просто скажите, что поначалу не решались об этом говорить, но на сегодняшний день прогресс в ее здоровье столь велик, что назавтра она определенно заговорит. И наверняка назовет убийцу…

Прибытков какое‑то время смотрел на судебного следователя молча, а потом произнес:

– Вы все же полагаете, что все эти… нечеловеческие мерзости проделал Александр?

– Мы уже беседовали с вами по этому поводу, господин профессор, – неопределенно ответил Воловцов, отводя взгляд. – Ваша задача лишь объявить Алоизию Кару и доктору Бородулину означенную новость . Остальное же, прошу прощения, – наша забота…

– Я понимаю, и если это поможет найти и обличить убийцу, я, конечно же, сделаю то, что вы просите. Но… – Прибытков печально посмотрел на судебного следователя и грустно продолжил: – Этим известием мы обнадежим Алоизия Осиповича… точнее, я обнадежу, – поправился профессор. – А потом откроется, что это ложь, и как я буду смотреть в глаза Алоизию Каре?

– Понимаю вас, – вздохнул Воловцов. – А знаете что? Вы валите все на меня. Дескать, это я, судебный следователь Воловцов, принудил вас сказать ложь под угрозой привлечения к ответственности за отказ содействовать следствию. И вам просто ничего не оставалось делать, как исполнить то, о чем я вас просил… Нет, что я просто принудил вас сделать это…

– Но и это будет неправда, – робко возразил профессор.

– Господин Прибытков, это‑то как раз и будет самой настоящей правдой. То, о чем я вас прошу, вы обязаны сделать. – Здесь Воловцов произвел небольшую паузу, подчеркивая значение слова «обязаны», и добавил: – Если, конечно, подчиняетесь законам Российской империи и соблюдаете их искренне и добровольно. И принуждение с моей стороны, как видите, вполне тогда имеет место…

– Хорошо. – Профессор принял требуемое от него решение и, очевидно, уже прокручивал в голове фразы, какие будет произносить Алоизию Каре и доктору Бородулину. – А когда я должен это сделать?

– Сегодня. Сей же час, как только я покину ваш дом. Я могу надеяться на вас? – с доверием посмотрел на Прибыткова Воловцов.

– Вне всякого сомнения, – твердо ответил профессор.

Мужской, а потому нерушимый договор был скреплен крепким рукопожатием, после чего Иван Федорович откланялся и покинул квартиру Прибыткова. Ему еще надлежало до темноты повидаться с начальником московского сыска Лебедевым. И тоже кое о чем с ним договориться…

 

Лебедев оказался на рабочем месте и принял Воловцова в своем небольшом аскетически обставленном кабинете.

– Ты думаешь, выгорит? – Он был задумчив, хотя предложение следователя его крайне заинтересовало и в нем пробудился азарт ищейки. – Думаешь, Кара клюнет?

– А у него просто нет иного выхода, – ответил Иван Федорович. – Завтра утром Ядвига озвучит имя убийцы – и его женитьбе, одинаково как будущей денежной службе и вообще всем его планам, да и ему самому придет конец! Он потеряет все! Поэтому попытается совершить убийство именно сегодня ночью.

– И у него поднимется на это рука? – с горечью спросил начальник сыскного отделения Воловцова, как‑то быстро ставшего его приятелем.

Впрочем, в том, что они симпатизировали друг другу, почти мгновенно сблизились и перешли на вторые сутки знакомства на «ты», как короткие приятели и даже друзья, не было ничего удивительного. Они были похожи, не внешне, разумеется, а своим мировоззрением, отношением к службе, не растерянными в жизненных и служебных перипетиях понятиями о порядочности, совести, честности и чести. Скорее всего, они имели одни и те же привычки и сходились в пристрастиях и вкусах. Ибо симпатия из ничего не возникает. Ей обязательно нужна «похожесть». Но не та яркая, что мгновенно бросается в глаза всякому, а внутренняя, молчаливая и сдержанная, которую можно только чувствовать, но не лицезреть. Вы только встретились взглядом, не сказали еще друг другу значащих слов, а ниточка приязни между вами уже завязалась…

– Ну, поднялась же у него рука один раз, – не сразу ответил Иван Федорович. – И на нее поднялась, и на родную мать, и на сестру старшую. Поднимется и во второй раз…

– Тоже верно, – с уважением посмотрел на судебного следователя Лебедев. – Загнал ты его все же в угол, Иван Федорович. Вот у меня этого сделать не получилось…

– Тебе просто не хватило времени, – вполне искренне заметил Воловцов. – Ты тоже его дожал бы.

– Да и у тебя времени в обрез, – озабоченно произнес Лебедев. (Иван Федорович рассказал ему о том, что прокурор Завадский дал ему на ведение следствия всего неделю, поэтому главный московский сыщик был в курсе главной проблемы Воловцова.) – А ну, как он сегодня не придет? Что делать будешь?

– Значит, я буду караулить его и завтра ночью, – последовал ответ.

– И послезавтра? – посмотрел на Воловцова Лебедев.

– Ну, если не придет ни сегодня, ни завтра, то буду караулить и послезавтра, – кивнул судебный следователь. – Буду ждать столько, сколько нужно. Но у него, повторяю, ситуация безвыходная. Завтра, по легенде, которую как раз сейчас, – Иван Федорович глянул на наручные часы, – рассказывает Каре профессор Прибытков, Ядвига назовет имя убийцы. Его, Александра, имя. Это значит, у него просто нет больше времени. Никаких завтра или послезавтра. Только сегодня! Иначе будет поздно. Поэтому, я уверен, сегодня ночью он предпримет попытку ее убить. А тут мы с тобой… И мы его возьме‑о‑ом. Непременно возьмем…

– Что ж, тогда едем? – поднялся с кресла главный московский сыскарь. – Надо еще успеть подготовится…

– Едем, – также поднялся с кресла Иван Федорович. – Давненько я не бывал в секрете…

– А вот это точно, – усмехнулся Лебедев. – Теперь говорят не «в секрете», а «в засаде». Секреты ныне только у дамочек…

Когда Воловцов и Лебедев садились в коляску, уже начинали спускаться сумерки. В сентябре, как известно, темнеет быстро…

 

Глава 16

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: