Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Глава 10 Terra infidelium: 1983-1992 гг.



Добродетельное меньшинство

 

Один британский историк упоминал о «добродетельных меньшинствах», разумея конкретные социальные группы в итальянском обществе. Не многие страны могут похвалиться тем, что их население принимает те или иные установления как данность – например, что все равны перед законом или что государство обязано блюсти интересы всех своих граждан, а не только родственников и друзей тех, кто находится у власти, будь то федеральное министерство или лечебница в сельской глуши. Слишком часто Италии- как, впрочем, и другим странам – приходилось сражаться за подобное отношение, и сражения эти вели и продолжают вести, день за днем, те самые добродетельные меньшинства, которые объединяют людей вне зависимости от их социального статуса и политических убеждений. Разумеется, никто не утверждает, что большинство итальянцев подвержено коррупции или что итальянская политическая жизнь представляет собой нескончаемую череду преступлений. Просто – и это справедливо в отношении очень и очень многих народов по всему земному шару – большинство, как правило, адаптируется к условиям окружения, в котором оно пребывает.

Добродетельным меньшинствам Италии редко приходилось столь же несладко, как в 1980-е годы. Террористическая активность постепенно замирала, рабочее движение сдавало позиции, поддержка коммунистов в массах сокращалась по мере того, как набирал ход новый экономический рывок. Однако общество все глубже погружалось при этом в трясину аморальности. Социалистическая партия, ставшая непременным участником всевозможных коалиций, практически отказалась от реформаторских идеалов и вела дело к «оккупации государства», аналогично тому, как поступали в 1950-е годы христианские демократы. Эти годы вошли в итальянскую историю как «годы партократии», поскольку в это время, чтобы получить работу (не важно, пост ли члена совета директоров в национализированном банке или должность школьного дворника), требовалось продемонстрировать партийную принадлежность. Во многих городах бизнесмены, чтобы гарантированно получить правительственные заказы, вынуждены были проплачивать деятельность той или иной партии.

Парламентские фракции фактически открыто торговали собой, общество все сильнее разочаровывалось и утрачивало последние иллюзии; в этой ситуации итальянская политическая система 1980-х годов вряд ли могла относится к «сицилийской проблеме» иначе, чем воспринимать ее в русле вековой традиции: дескать, сицилийцы – всего-навсего компания плохо воспитанных детей, которых следует задабривать подачками. К несчастью, развал итальянской демократии пришелся на тот период, когда Коза Ностра стала богаче, могущественнее и кровожаднее, нежели когда-либо ранее.

Сицилийская мафия всегда выявляла в итальянском обществе и тех, кто олицетворял худшие его качества, и тех, кто символизировал лучшие, – и отъявленных злодеев, и добродетельнейших представителей добродетельных меньшинств. За год до своей гибели Джованни Фальконе дал французскому журналисту серию интервью, в которых доходчиво объяснил, что вовсе не считает себя Робин Гудом с комплексом самоубийцы: «Я всего лишь слуга государства в terra infidelium- стране неверных». Италия претендовала на то, чтобы ее экономика считалась пятой в мире среди промышленно развитых государств, но Сицилия по-прежнему оставалась фронтовой зоной и жила по собственным законам.

Фальконе во многих отношениях выступал символом итальянских добродетельных меньшинств; не будет преувеличением сказать, что он выказывал эти добродетели каждодневно и повсеместно. Он был храбр, предан своей работе, готов трудиться не покладая рук, славился почти болезненной честностью и безукоризненной вежливостью (именно поэтому он иногда производил на собеседников впечатление надменного и недружелюбного человека). Следует отметить, что культивировать в себе все эти качества его заставляла жизнь, они играли роль механизма защиты для самого Фальконе и для тех, кто его окружал. Ведь всякий, кто имел к нему доступ, даже ближайший из друзей, мог оказаться «щупальцем» Коза Ностры.

Журналист Франческо Ла Ликата, часто беседовавший с Фальконе, имел возможность убедиться в оправданности такого отношения к окружающим. Его «роман с мафией» начался за утренним кофе в баре. Кто-то окликнул Франческо: «Эй, помнишь меня? » Это оказался Грегорио, земляк Ла Ликаты, с которым они вместе росли; уже в детстве Грегорио тяготел к преступному миру. «Поехали прокатимся, поболтаем, молодые годы вспомним», – предложил Грегорио. Ла Ликата неохотно согласился и уселся в красный «Фольксваген» земляка – ив глаза ему бросилась рукоятка пистолета, торчащая из кармана на тыльной стороне водительского кресла. Грегорио усмехнулся: «Не трусь. С тобой просто хотят перекинуться словечком».

По дороге Ла Ликата пытался вычислить, насколько велик шанс, что его убьют. Из «Фольксвагена» они пересели в другую машину, и в конце концов журналиста завезли в лимонную рощу, остаток былой роскоши плантаций Конка Д'Оро. Там он лицом к лицу столкнулся с capofamiglia1, которого узнал по полицейскому фотороботу. Босс начал: «Прошу прощения за способ, которым нам пришлось воспользоваться, чтобы доставить вас сюда. Но, как вам известно, я не в ладах с законом. Мы тут кое-что про вас выяснили и знаем, что вам можно доверять и вы честно делаете свою работу». За таким вступлением последовал длинный и весьма убедительный монолог, в котором капо оправдывал себя. Ла Ликата слушал и пытался угадать, что его в конце концов ждет, нервно поглядывая на заполненный водой бассейн неподалеку.

Наконец босс добрался до сути. «Мы знаем, что вы встречаетесь с судьей Фальконе. Расскажите ему, пожалуйста, как обстоят дела, объясните, что мы – обычные люди, жертвы клеветы. Просто изложите ему все то, что услышали от меня». Это был классический мафиозный «заход»: стоило согласиться на подобное предложение, допустить хотя бы видимость компромисса- и в дальнейшем человека ожидали попытки подкупа, шантаж или угрозы физического насилия.

Ла Ликата понимал, что отказ выступить посредником может оказаться фатальным. Напряженно размышляя, тщательно подбирая слова, он объяснил мафиозо, что любой, кто отважится выйти к Фальконе с предложением от мафии, неминуемо окажется под арестом; почему бы, предложил он, не сделать это предложение через интервью в газете? «Меня не уполномочили, – ответил босс. – Мы такими вещами не занимаемся». Тогда Ла Ликата предложил послать Фальконе записку через адвокатов и одновременно опубликовать ее в прессе. Босс задумался. «Хорошая мысль! Молодец! Так Фальконе ни к кому не подкопается. Мерзкий он тип».

В этой короткой беседе Ла Ликата рискнул поставить свою жизнь на репутацию Фальконе, ту самую, из-за которой мафиозо назвал судью мерзким типом, – и не прогадал. Чувствуя себя так, словно уцелел в авиакатастрофе, журналист целым и невредимым вернулся в бар, из которого его увезли несколько часов назад. Он не рассказывал Фальконе о случившемся, пока не минуло несколько лет и воспоминания не притупились. Когда же Ла Ликата наконец поведал судье свою историю, Фальконе лишь подтвердил, что, согласись Франческо на предложение мафиозо, ему действительно было бы не избежать ареста. С тех пор Фальконе и Ла Ликата стали закадычными друзьями.

 

Почтенные трупы

 

Эмануэле Нотарбартоло, банкир и бывший мэр Палермо, был заколот в поезде в 1893 году; Джо Петросино, нью-йоркский полицейский, застрелен на Сицилии в 1901 году; иными словами, за первое столетие своего существования сицилийская мафия убила только двоих представителей истеблишмента, только двоих людей из тех, чей статус в мире бизнеса, политики, управления, журналистики, юстиции и юриспруденции позволял причислить их к cadaveri eccelen-ti. С конца же 1970-х годов, по мере того как росло могущество корлеонцев, число таких «почтенных трупов» стремительно возрастало и перевалило за несколько десятков. Среди них были и мафиози – те, кто отказывался уважать боссов, но большинство, разумеется, составляли враги Коза Ностры. После 1979 года насилие стало главным оружием мафии в схватке с государством. «Музыка насилия» достигла крещендо, когда Фальконе и другие представители добродетельного меньшинства нанесли Коза Ностре серию сокрушительных ударов.

При взгляде назад становится ясно, что новая волна насилия началась в 1970 году, с исчезновением репортера криминальной хроники газеты «L'Ora» Мауро Де Мауро. До сих пор неизвестно, что же такого он узнал – возможно, это была информация о торговле героином или о неофашистском путче, в котором Коза Ностра согласилась принять участие. В 1971 году прокурор Палермо Пьетро Скальоне был застрелен на могиле жены. Скальоне подозревали в контактах с мафией, поскольку он был постоянным партнером по покеру «нахального корлеонского казнокрада» Вито Чианчимино; поэтому его смерть истолковали как внутримафиозные разборки. Даже случившееся в 1977 году под Корлеоне убийство полковника карабинеров было воспринято как случайность. Однако два года спустя стало очевидно, что мафия избрала новую тактику. В 1979 году, словно желая продемонстрировать, сколь широки ее возможности, Коза Ностра убила журналиста (репортера криминальной хроники «Giornale di Sicilia»), политика (лидера палермского отделения партии христианских демократов), полицейского (командира «летучего отряда» Палермо) и магистрата (Чезаре Терранову, возглавлявшего расследование событий первой войны мафии). Смысл послания обществу был ясен: всякий, кто отважится встать на пути мафии, вне зависимости от его положения в обществе, будет уничтожен.

Показная дерзость и жестокость, с которой совершались все эти убийства, также представляли собой послание корлеонцев итальянскому обществу. Терранова погиб на улице рядом со своим домом: совершенно не опасаясь, что их заметят, трое убийц произвели по нему не менее тридцати выстрелов из пистолетов и винтовок и даже подошли к старому магистрату и сделали контрольный выстрел. Помимо «почтенных трупов», росло количество погибших охранников, водителей, членов семей, друзей и случайных прохожих. Коза Ностра наслаждалась новообретенным могуществом. В 1980 году Италия получила три «почтенных трупа» – капитана карабинеров из Монреале, президента сицилийской Региональной Комиссии и главного прокурора Палермо. Последнего застрелили в самом центре города, на площади Театро Массимо (это все равно что убить человека на Пиккадилли-серкус или на Таймс-сквер). Кстати сказать, третье убийство организовали Бонтате и Индзерилло, чтобы показать, что они жестокостью не уступают корлеонцам.

В 1981 году началась la Mattanza, убийства следовали одно за другим, тела оставлялись близ полицейских участков или просто сжигались на городских улицах. В разгар мафиозной войны погиб человек, чья смерть всколыхнула общество. Пио Ла Торре, активист крестьянского движения, позднее депутат парламента от коммунистической партии и лидер сицилийского отделения компартии, был одним из наиболее деятельных членов Антимафии. В апреле 1982 года он пал жертвой тщательно спланированного нападения, случившегося, опять-таки, на одной из людных улиц Палермо.

Государство отреагировало на «разгул преступности» направив на Сицилию в качестве нового префекта Палермо генерала Альберто Далла Кьезу. Генерал Далла Кьеза имел богатый послужной список, он служил в Корлеоне в те годы, когда начиналось возвышение Лучано Леджо. Что более важно, генерал только что стал национальным героем, добившись значительных успехов в борьбе с левацким терроризмом. Перед отъездом он дал понять Риму, что не собирается «миндальничать» с политическим крылом мафии. Через несколько месяцев после его прибытия на остров отряд из десятка мафиози заблокировал дорогу перед машиной генерала на виа Карини и открыл стрельбу; погибли и сам генерал, и его молодая жена, и охрана. На следующий день кто-то написал на стене дома рядом с местом трагедии: «Здесь погибла надежда всех честных сицилийцев». Телевидение вело прямой репортаж с похорон генерала; вся страна видела, как разъяренная толпа швыряла монеты в присутствовавших на церемонии министров федерального правительства.

Политики не сумели предоставить Далла Кьезе возможности, на которые тот рассчитывал, а кампания «черного пиара», развязанная в прессе, показала, что генерал фактически действовал в одиночку, как объяснил через пять дней после убийства его сын:

«Мой отец привык к тому, что его спина прикрыта, что все политические партии поддерживают его борьбу; прежде всего, это касалось христианских демократов. А тут, едва очутившись в Палермо, он понял, что христианские демократы не собираются его прикрывать. Более того, они были откровенно враждебны».

Оценив, как приняли генерала Далла Кьезу сицилийские политики, Коза Ностра восприняла его назначение как очередной красивый жест, не подкрепленный реальными полномочиями, и сочла, что политическая цена убийства генерала будет сравнительно невысокой. Возникает искушение назвать тактику мафии начала 1980-х годов террористической, но террористы обычно выставляют себя радетелями угнетенных, одинокими борцами против всемогущего государства, использующими то оружие, которое есть под рукой. Коза Ностра же, опираясь на героиновые богатства и на давние традиции, попросту не принимала итальянское государство всерьез. Это был не террор, это была «волна презрения».

К списку «почтенных трупов» добавлялись все новые имена. Изучая этот скорбный список, поневоле начинаешь задаваться вопросом, что чувствовали в ту пору мирные сицилийцы, надеялись ли они, что хотя бы одно из этих убийств станет поворотным пунктом, рубежом, перейдя который мафия заставит итальянское государство показать свою силу. Надо признать, что правительство пыталось реагировать на вызов. После гибели генерала Далла Кьеза был наконец-то принят закон, предложенный погибшим коммунистом Пио Ла Торре; впервые в итальянской судебной практике этот закон относил к преступникам всех членов «организаций наподобие мафии», причем последняя определялась как криминальная ассоциация, основанная на систематическом запугивании граждан, омерте и проникновении в государственную экономику через систему «вымогательства», распределенную по территориальному признаку. Этот закон стал итальянским вариантом американского закона о коррумпированных и находящихся под влиянием рэкетиров организациях, принятого в 1970 году. Закон также разрешал конфискацию имущества мафиози. Он стал весьма эффективным инструментом в борьбе государства с Коза Нострой. Тем не менее политики не выказывали единодушия. Будет преувеличением утверждать, что мафии противостояло итальянское государство как таковое. Поворотный момент так и не наступил. Схватку продолжало добродетельное героическое меньшинство- магистраты и полиция, которых поддерживали немногочисленные политики, администраторы, журналисты и общественные фигуры.

Летом 1983 года, 23 июля, Коза Ностра взорвала в центре Палермо автомобиль начальника Фальконе, старшего магистрата Рокко Чинничи; погибли также два охранника и консьержка дома, в котором жил магистрат. В годы первой войны мафии журналисты охотно проводили параллели между Палермо и Чикаго эпохи «сухого закона»; теперь единственной подходящей аналогией казался ливанский Бейрут. Один пожелавший сохранить анонимность полицейский признался в интервью газете «L'Ora», что среди представителей закона царит уныние:

«Мы воюем, но государство и власти этого города и этого острова ведут себя так, словно ничего не происходит… Мафиози палят из пулеметов, подкладывают динамит. А мы отвечаем громкими словесами. Мафиози тысячи, а нас несколько сотен. Мы громоздим баррикады на центральных улицах Палермо, а они преспокойно разгуливают себе по Корсо Деи Милле, Бранкаччо и Удиторе».

Гибель Чинничи привела к героическому самопожертвованию, типичному, надо сказать, для борьбы добродетельного меньшинства с мафией. Известие о смерти Чинничи произвело сильное впечатление на Антонино Капонетто, тихого и робкого магистрата, который увлекался разведением канареек. Родившийся на Сицилии, Капонетто служил во Флоренции, был на хорошем счету и собирался вскоре в отставку по возрасту. Узнав о гибели Чинничи, он, однако, подал прошение о переводе на место погибшего. Как он сам позднее объяснял: «Это был порыв, внушенный, пожалуй, духом службы, который всегда меня вдохновлял. А еще во мне заговорил сицилиец». Войдя в свой новый кабинет во Дворце юстиции Палермо, он нашел на столе поздравительную телеграмму. Она гласила: «Желаем успехов», однако между строк явственно читалось: «Готовься к смерти». Следующие четыре с половиной года Капонетто прожил под крышей казарм карабинеров, в крохотной комнатушке, которую выбрал по соображениям безопасности.

Сразу после вступления в должность он собрал магистратов, и совместными усилиями они разработали план сокрушительного удара по мафии. Идея Капонетто, позаимствованная из кампании против левацкого терроризма, заключалась в следующем: нужно создать команду магистратов, имеющих опыт противостояния мафии, с тем чтобы они делились имеющимися сведениями друг с другом; в этом случае снижался риск невосполнимости потерь, если погибнет кто-либо еще. Свою команду он подбирал с таким расчетом, чтобы получить в итоге «полную и органичную» картину деятельности мафии. В команду вошли Джованни Фальконе, Паоло Борселлино, Джузеппе Ди Лелло и Леонардо Гуарнотта. Под руководством Капонетто они без лишнего шума взялись за работу.

Публика осознала, насколько плодотворной оказалась эта идея, только когда Капонетто созвал 29 сентября 1984 года пресс-конференцию во Дворце правосудия. Он сообщил, что Томмазо Бушетта, «босс двух миров», согласился сотрудничать со следствием; результатом этого сотрудничества стали 366 постановлений об аресте. Даже «нахальный казнокрад» Вито Чианчимино получил уведомление о том, что он находится под надзором (Бушетта показал, что Чианчимино работает на корлеонцев). Немногим позднее Чианчимино и кузены Сальво, некоронованные короли налогового бизнеса, также были арестованы. Многие из тех, кому предъявили обвинение, давно находились в бегах, но все равно у полиции Палермо элементарно не хватило наручников, чтобы задержать сразу всех обвиняемых. С широкой улыбкой Капонетто подчеркнул важность собранных улик:

«Мы располагаем не множеством не связанных между собою преступлений. Нет, это преступления мафии, и именно мафия как таковая пойдет под суд. Пожалуй, будет справедливо назвать этот день историческим. Наконец-то мы смогли проникнуть в самое сердце мафии».

Суд, о котором говорил Капонетто, должен был доказать, что мафия представляет собой единую и цельную структуру, – иначе говоря, доказать «теорему Бушетты», как окрестили это утверждение в газетах. Предстояла своего рода коперниканская революция в представлениях широкой публики об «обществе чести».

Корлеонцы отреагировали на новость о предательстве Бушетты расправами с pentiti и их родственниками: Леонардо Витале, тот самый capodecina, который обратился в полицию после духовного кризиса, погиб в декабре, как и шурин Бушетты. (В Италии до сих пор нет сколько-нибудь эффективной программы защиты свидетелей.) А когда полиция вплотную приблизилась к затаившимся боссам, Коза Ностра перешла в контрнаступление. В конце июля 1985 года Беппе Монтана, офицер «летучего отряда», отвечавший за поимку мафиози-беглецов, был застрелен в приморском городке Портичелло. Даже в выходные он продолжал следить за мафиози и использовал для этих целей свою моторную лодку. Внутри мафии давно ходили слухи, что полиция решила не брать двоих наиболее кровавых киллеров Коза Ностры живьем; мафия отреагировала на эти слухи соответствующим образом: Монтана погиб от разрывных пуль «дум-дум». Подруга Монтаны, находившаяся в момент выстрелов на расстоянии нескольких метров от него, уцелела. Она бросилась за помощью к соседям, металась от двери к двери, в бессильной ярости наблюдая, как улица на глазах пустеет, а ставни на окнах запираются. Пожалуй, невозможно вообразить более наглядное свидетельство страха, окутывавшего Западную Сицилию.

Монтана был третьим полицейским отряда, погибшим от рук мафии. Профсоюз полиции выступил с заявлением, в котором говорилось, что правительство на Сицилии присутствует только на похоронах полицейских. Проблемы полиции усугубились после того, как был задержан предполагаемый пособник убийц Монтаны, юноша, игравший в местной футбольной команде и зарабатывавший на жизнь ловлей морских ежей. В участке его били и пытали, а когда отвезли в госпиталь, было уже поздно. Попытки замять происшествие обернулись громким фиаско, негодование населения грозило выплеснуться на улицы. Министр внутренних дел проявил не свойственную итальянским чиновникам суровость и расформировал отряд, с которым были связаны все наиболее существенные достижения предыдущих лет в борьбе с мафией.

Менее чем через сутки после министерского приказа был убит еще один офицер «летучего отряда», Нинни Кассара, убит настолько жестоко, что его смерть шокировала даже много чего повидавший Палермо 1980-х годов. То ли двенадцать, то ли пятнадцать мафиози расположились в здании напротив дома Кассары и открыли огонь, едва он вышел из своего бронированного автомобиля. Жена офицера видела из окна, как ее муж упал под градом пуль (на месте преступления насчитали свыше 200 гильз). Вместе с Кассарой погиб и двадцатитрехлетний полицейский Роберто Антиочиа, который, зная, сколь уязвим командир, вызвался сопровождать его. За несколько дней до смерти Кассара заявил журналистам: «Всякий, кто всерьез относится к своей работе, рискует рано или поздно быть убитым».

Ощущение одиночества, изводившее полицию, переросло в ярость. Члены расформированного «летучего отряда» грозили подать совместное прошение о переводе на материк. Они отказались продолжать расследование и даже заниматься оформлением новых паспортов; одному сицилийцу, позвонившему в полицию с каким-то совершенно невинным вопросом, велели «отвалить». На похоронах Антиочиа в древнем восьмисотлетнем соборе Палермо появились министр внутренних дел и президент Итальянской республики, что едва не привело к открытому мятежу. Коллеги погибшего плевали себе под ноги и кричали: «Ублюдки! Убийцы! Клоуны! » Между офицерами «летучего отряда» и карабинерами вспыхнула драка. Один из офицеров поделился своими чувствами с журналистом:

«Мы сыты по горло. Нам не нужны эти пышные похороны. Те же физиономии, те же слова, те же соболезнования… Через два дня все успокоится, вот увидите, и пойдет по-прежнему. И чего мы, дураки, под пули лезем? По нам стреляет и мафия, и наши чинуши».

Относительно тех двух чиновников высшего ранга, на которых обратили свою ярость полицейские, никогда не имелось подозрений в том, что они каким-либо образом связаны с Коза Нострой. Тем не менее этот случай показателен. Отнюдь не Италия в целом сражалась с мафией; борьбу вело исключительно добродетельное меньшинство, спаянное командным духом и чувством долга.

 

Наблюдая за боем быков

 

Джованни Фальконе и Паоло Борселлино сдружились задолго до того времени, когда им поручили готовить материалы обвинения к «максипроцессу» (в их обязанности не входило выступать на суде). Оба приблизительно одного возраста, оба выросли в центральных кварталах Палермо, оба принадлежали по происхождению к среднему классу: отец Фальконе был аптекарем, а отец Борселлино – фармацевтом. Оба вдобавок были привержены долгу и непоколебимо верили в справедливость. И все же они сильно отличались друг от друга и имели различные политические пристрастия. Фальконе, не будучи связан ни с какой политической партией, испытывал симпатию к левым идеям; Борселлино в юности примкнул к неофашистской группировке, а повзрослев, в отличие от своего коллеги, проникся католическими убеждениями. При этом оба магистрата неуклонно отвергали приглашения различных политических партий, стремившихся заполучить в свои ряды столь известных людей.

Фальконе и Борселлино по-разному относились к городу, в котором они жили и работали. Фальконе – возможно, потому, что был не слишком уверен в себе – считал, что Палермо не нужны его усилия. Каждое утро он отправлялся на работу в бронированном автомобиле, его сопровождали еще три пуленепробиваемых машины, битком набитых агентами в бронежилетах и с автоматами. Судя по письмам, публиковавшимся в «Giornale di Sicilia», некоторые горожане считали дорожные «пробки», которые создавал этой конвой (регулировщики перекрывали движение, когда он выезжал на городские улицы), гораздо более серьезной проблемой, нежели мафию. Один из соседей магистрата – Фальконе это письмо привело в бешенство – даже предложил переселить его в пригород. Борселинно, более добродушный и склонный к жуирству, полагал, что не все так плохо: «Они просто не дают нам расслабиться».

Оба черпали силы в крепнувшем на Сицилии общественном движении против мафии. Студенты устраивали демонстрации на улицах Палермо. Был основан учебный центр имени Пеппино Импастато. В Сальваторе Паппалардо Сицилия обрела примаса, не боявшегося употреблять слово «мафия» и рассуждать о бессилии государства. Итогом этих заявлений кардинала стал бойкот заключенными кардинальской пасхальной мессы в тюрьме Уччардоне в 1983 году. Однако и другие церковники следом за кардиналом начали призывать паству к сопротивлению мафии.

Ветры перемен коснулись и христианских демократов. Леолука Орландо, мэр Палермо и член партии ХД, избранный в июле 1985 года, был ярым противником мафии; он настоял на том, чтобы город выступил «гражданским истцом» на «максипроцессе». Орландо город обязан «палермской весной» – обновлением, представлявшим собой разительный контраст «зиме», длившейся едва ли не со Второй мировой войны и сжимавшей Палермо в тисках страха. И все же большинство горожан сохраняло, так сказать, нервический нейтралитет; как выразился Фальконе: «Кажется, что весь город наблюдает из окна за боем быков, гадая, чья возьмет».

«Максипроцесс» открылся 10 февраля 1986 года и растянулся почти на два года. Едва начались слушания, Палермо затаился в ожидании. Киллерам Коза Ностры велели «не высовываться», поскольку схватка с улиц перенеслась в ярко освещенный бетонный бункер, примыкавший к тюрьме Уччардоне и возведенный специально к процессу. Этот бункер служил наглядным доказательством того, что общественное негодование наконец-то заставило итальянские власти включиться в борьбу с Коза Нострой. Впрочем, бункер производил на людей довольно тягостное впечатление; один журналист написал, что ему бункер напоминает гигантский космический корабль-самоубийцу, приземлившийся в Палермо. В прямоугольном главном зале стояли по периметру тридцать клеток, предназначавшихся для 208 наиболее опасных преступников. Из 474 человек, обвиняемых в причастности к мафии, 119 по-прежнему находились в бегах, в том числе «звери» Лучано Леджо – Коротышка Тото Риина и Трактор Бернардо Провенцано. Сам Леджо, в синем спортивном костюме и белых теннисках, находился в клетке № 23 и получил первое слово; он заявил, что сам будет защищать себя от обвинений в том, что руководил действиями корлеонцев из тюрьмы.

Когда процесс начался, журналисты принялись опрашивать горожан и узнавать их мнение. Большинство предпочитало отмалчиваться или отделываться общими фразами. Находились и те, кто открыто выступал против процесса: мол, с тех пор как мафия ушла в подполье, безработица изрядно выросла. Были и скептики: «Это все фарс. Прищучат только тех, кто совсем уж зарвался. А решат будут не судьи, а большие шишки в Риме». Бушетта дал понять, что Италия, по его мнению, пока не готова к тому, чтобы он поделился с ней своими тайнами; поэтому он хранил при себе сведения о связях мафиози с высшими эшелонами власти в стране. Многие полагали, что мафиози, участвовавшие в la Muttanzu, всего-навсего боевики, а настоящая мафия, «кукловоды», спряталась так удачно, что до нее никогда не добраться.

Сомнения относительно исхода процесса высказывали не только простые горожане. Среди тех, кого принято именовать выразителями общественного мнения, тоже не было согласия, поскольку многие из них, похоже, не понимали значения этого события. Кардинала Паппалардо, в частности, смущала масштабность процесса (он назвал суд «угнетающим зрелищем»). В интервью накануне начала процесса, вызвавшем волну откликов, Паппалардо фактически дезавуировал собственные призывы к борьбе с мафией. Он заявил, что аборты уносят гораздо больше жизней, чем преступления мафии, и что чрезмерное внимание средств массовой информации к процессу может негативно отразиться на имидже Палермо. На вопрос, может ли он назвать себя «антимафиозным» прелатом, кардинал ответил уклончиво: «Нельзя строить жизнь на сугубом отрицании чего бы то ни было. Чтобы стать кем-то, недостаточно только быть против чего-то».

Многие разделяли опасения, что «Максипроцесс» завершится раздачей справедливости «скопом» и что судьи не пожелают разбираться в степени виновности каждого из обвиняемых в отдельности. Некоторые говорили, что размах процесса на самом деле отражает чрезмерное самомнение магистратов.

Показания pentiti тоже вызывали сомнения. Многие наблюдатели полагали, что утверждениям перебежчиков нельзя доверять. В 1985 году один популярный телеведущий оказался под подозрением из-за того, что его оклеветал pentito из неаполитанской каморры. Поэтому нередко раздавались голоса, что показания Томмазо Бушетты – вовсе не истина в последней инстанции.

Что было практически невозможно в недели и месяцы «маки-процесса», так это соблюдать нейтралитет. «Теорема Бушетты» подкреплялась множеством собранных магистратами доказательств, она взрывала бытовавшие в обществе представления о мафии и о том, что значит быть сицилийцем. Но чтобы принять эту теорему, следовало, фигурально выражаясь, перепрыгнуть пропасть недоверия, а на такой прыжок были способны далеко не все даже среди наиболее непримиримых врагов мафии. Достаточно упомянуть только одно имя, которое вполне может служить эмблемой тех затруднений, с какими столкнулись сицилийцы, оглушенные разоблачениями Фальконе и Борселлино, – Леонардо Шаша.

В конце 1950-х и начале 1960-х годов Шаша своими книгами привлек внимание итальянского общества к мафии. Даже сегодня большинство неитальянцев, желая узнать побольше о мафии, в первую очередь обращаются к его повести «День совы». Все в Шаша – воспитание, книги, чувство национальной гордости – заставляло его на протяжении трех десятилетий выступать против мафии. Но в январе 1987 года те же силы вынудили его встать на сторону мафиози в противостоянии, расколовшем Палермо.

Через одиннадцать месяцев после начала процесса Шаша опубликовал в «Corriere della Sera» статью, подорвавшую его репутацию борца с мафией. Поводом для статьи послужили два события – выход книги о «крестовом походе» против мафии, предпринятом «железным префектом» Чезаре Мори годы правления Муссолини, и назначение Паоло Борселлино на должность старшего инспектора полиции Марсалы, города на западной оконечности Сицилии, одного из оплотов корлеонцев. Шаша приводил множество доводов в подтверждение того, что «Максипроцесс» растопчет гражданские свободы точно так же, как в свое время это сделал фашизм. Он восставал против атмосферы – сегодня мы называем ее «политкорректностью», – в которой любая критика магистратов воспринимается как признак сотрудничества критикующего с мафиозными боссами. Завершалась статья обвинениями Борселлино в карьеризме: «Нет более надежного способа для магистрата подняться по служебной лестнице, чем зарекомендовать себя противником мафии».

Выступление Шаша шокировало Италию, население которой привыкло искать у писателей и интеллектуалов совета в непростых жизненных ситуациях, поскольку от политиков такого совета ожидать было бессмысленно. Шаша весьма серьезно относился к своей «мессианской» роли: можно сказать, он воспринимал себя как голос разума в terra infideliumy одинокий и рациональный, как детективы из его произведений, тщетно пытавшиеся пробить стену омерты. Тем больше поводов было у Борселлино оскорбиться на статью в «Corriere della Sera»; магистрат признавал, что Шаша был для него духовным отцом. Некоторые из политиков, сотрудничавших с мафией, позднее при всяком удобном случае цитировали нападки писателя на магистратов, которых он вдохновлял.

К тому времени, когда вышла статья в «Corriere della Sera», Шаша был уже давно и неизлечимо болен. Многие годы, проведенные в уединении, автор «Дня совы» посвятил изучению образа мышления мафии, поэтому его коробила «антимафиозная истерия», развязанная прессой. Но выступление Шаша было не только и не столько брюзгливым ворчанием смертельно больного старика. Его устами говорили все те поколения сицилийцев, которые с одинаковым недоверием относились и к мафии, и к итальянскому государству.

Отец Шаша работал на серных копях провинции Агриженто. В юности будущему писателю (читать и писать он научился самостоятельно, без чьей-либо помощи) довелось воочию наблюдать лицемерие и жестокость фашистов; на его глазах после войны мафиози убивали лидеров профсоюзов. Для него мафия всегда была «нерегулярным подразделением» итальянской полиции; и государство, и мафия, как убеждал его личный опыт, пользовались одними и теми же репрессивными методами. Пессимизм, с которым Шаша относился к итальянскому государству, уравновешивался фатализмом в отношении будущего Сицилии. Шаша достаточно рано пришел к выводу, что мафия – не организация, а особое состояние ума и души (эта идея удивительно заразна, ей подвластны даже наиболее трезвомыслящие из сицилийских интеллектуалов):

«Когда я выступал против мафии, это заставляло меня страдать, ибо внутри меня, и внутри каждого сицилийца, продолжает жить чувство сопричастности Mafioso. Поэтому, сражаясь с мафией, я сражаюсь с самим собой, раздваиваюсь, разрываюсь в муках».

К счастью для острова, Капонетто, Борселлино, Фальконе и многие их коллеги оставили без внимания муки Шаша. У них было собственное представление о том, что значит быть сицилийцем.

 


Поделиться:



Популярное:

Последнее изменение этой страницы: 2016-03-17; Просмотров: 608; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.049 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь