История русской научной психологии.

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 53Следующая ⇒

Развитие психологической теории в России, борьба в ней материализма и идеализма приняла особенные формы. Самобытность русской психологической мысли, не только творчески обобщившей достижения мировой психологии, но и создавшей новые пути в общем развитии науки, связана с историей передовой русской общественной мысли, классического философского материализма и передового естествознания.

В развитии научной психологической мысли в России особое место принадлежит М. В. Ломоносову. Конечно, в России существовала и до Ломоносова философская мысль, развивавшаяся в психологическом направлении.

Однако именно с Ломоносовым особенно тесно связаны оригинальные пути становления русской передовой психологической мысли. В своих работах по риторике и по физике Ломоносов развивает материалистическое понимание ощущений и идей. Ещё в 1744 г. в «Кратком руководстве по риторике» Ломоносов утверждал, что содержанием идей являются вещи природы. Положение о первичности материи и зависимости от неё психических явлений последовательно развивалось Ломоносовым в его физических работах, особенно в его теории света (1756), где, между прочим, дана интересная попытка объяснения физиологического механизма ощущения цвета.

С точки зрения Ломоносова нужно различать познавательные (умственные) процессы и умственные качества человека. Последние возникают из соотношения умственных способностей и страстей. Анализ страстей и их выражения в речи, данный Ломоносовым, представляет крупный исторический интерес. Источниками страстей и их формой выражения являются действия, определяемые Ломоносовым, как «всякая перемена, которую одна вещь в другой производит».[21] Такое понимание психики уже расходится с психологической концепцией X. Вольфа, господствовавшей в то время в философии и психологии и от которой, возможно, ранее отправлялся Ломоносов.

В своей риторике Ломоносов выступает как реалист, великолепный знаток людей. Именно поэтому исходным моментом для Ломоносова становится не абстрактная умственная способность или психическая функция, а жизненное качество человеческой личности, проявляющееся в страстях и действиях, двигателях человеческого поведения, руководимого разумом, отражающим природу.

Психологические воззрения Ломоносова были составной частью его общественно-научного мировоззрения. Человек, сын своей родины, был неизменно в центре интересов Ломоносова, психологические воззрения которого носили поэтому определённый гуманистический характер.

С середины XVIII в., в связи с зарождением в рамках феодальной России буржуазных отношений, наряду с богословской церковной идеологией и идеалистическим рационализмом, со времён Петра проникающим в Россию из Западной Европы, начинает сказываться в России и влияние французских просветителей и материалистов.

Это влияние впервые сказывается непосредственно в психологических воззрениях Я. П. Козельского («Филозофические предложения», 1768), и опосредованно проявляется в психологической концепции А. Н. Радищева, вполне самостоятельной и оригинальной в разрешении психогенетической проблемы, в установлении ведущей роли речи в психическом развитии человека. Эта концепция изложена Радищевым главным образом в его основном философском трактате «О человеке, его смертности и бессмертии». Психологические воззрения Радищева являлись составной частью его философского, материалистического и гуманистического мировоззрения.

В начале XIX в., когда более радикальная часть дворянства, дворянские революционеры стали в ряды декабристов, более умеренное либеральное дворянство стало противопоставлять реакционной официальной идеологии (представленной «Библейским обществом», Голицыным, Фотием) идеи немецкой идеалистической философии. На психологию этого времени особенно значительное влияние оказал Шеллинг. Первыми яркими выразителями шеллингианских идей выступают Д. М. Велланский («Биологическое исследование природы в творящем и творимом её качестве, содержащее основные начертания всеобщей физиологии», П. 1812, П. 1864) и В. Ф. Одоевский («Психологические заметки»). Духом позднего шеллингианства проникнуты работы П. С. Авсенева, Х. А. Экеблазта («Опыт обозрения биологико-психологического исследования способностей человеческого духа», П. 1872) и др. Эти работы трактуют психологию в плане общей антропологии, подчёркивают «целостность» человеческого существа, связь его со всей вселенной и выдвигают идеи развития, однако не в естественно-научной, а метафизической трактовке. Конкретные факты, выявляющие реальный процесс развития, заслоняются или попросту заменяются метафизическими размышлениями, часто довольно шаткими.

Это шеллингианское направление в русской идеалистической психологии не представляло в действительности русскую психологию. Не случайно, что орган декабристов «Полярная звезда» в лице А. Бестужева боролся против модного немецкого влияния.

Шеллингианцы и чем дальше, тем больше рвали с наиболее передовыми традициями русской философской и психологической мысли, — они ревностно насаждали немецкий идеализм в русской литературе. Именно за этот разрыв с традициями русской мысли Бестужев обвинял В. Одоевского и других шеллингианцев в том, что у них нет «народной гордости».

От этих русских шеллингианцев надо отделить А. И. Галича. В философском отношении Галич не является монистом и в области психофизической концепции он колебался между материализмом и идеализмом и в своих философских воззрениях сам испытал явное влияние Шеллинга. Однако в системе его психологических взглядов, представленных в замечательном труде «Картина человека» (1834), Галич выступает как оригинальный учёный и развивает передовые для своего времени идеи, связывая переход от сознания к самосознанию с «практической стороной духа», т. е. деятельностью человека в общественной жизни.

«Я знаю, что я живу не иначе, как обнаруживая свою деятельность (хотя бы то было и по поводу внешних раздражений), — пишет Галич, — не иначе, как проявляя свою жизнь для себя и для других, не иначе, как выводя на позорище временные отдельные порождения моего средобежного могущества, которое везде и остаётся основанием последних, составляющих совокупность или сумму моего бытия исторического». «Пускай мысль делает различия между внешним и внутренним, в практике мы действительно и существуем и знаем про себя столько, сколько удаётся нам показать то, что мы есть и чем мы могли бы быть». «Раскрывшееся сознание моей жизни исторически подаёт мне и способы распознавать своё лицо с другими отдельными лицами. Я и самого себя и всякого другого принимаю за особенное, определённое существо, и приветствую в нём брата». В связи с этим подчёркиванием деятельности, «практической стороны духа», в «Картине человека» Галича ярко выдвигаются проблемы личностно-мотивационного плана — побуждения, склонности, страсти и т. д. Связанное «с историческим бытием» народа духовное развитие личности, по Галичу, наиболее существенно сказывается в нравственных чувствованиях и поступках человека. Отсюда специальное место в его системе занимает критическая этика, вызвавшая крайнее недовольство официальной науки николаевской России.

Решающее значение для развития передовой русской психологии XIX в. имели психологические воззрения великих русских философов-материалистов — А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова и в особенности Н. Г. Чернышевского.

Герцен подвергает острой и принципиальной критике немецкую идеалистическую философию и в частности Гегеля. Основной порок идеалистической немецкой философии и науки он видит в том, что она не имеет «вполне развитого смысла в практической деятельности»; обобщая каждый вопрос, она выходила из жизни в отвлечение. «Быть валом, отделённым от жизни», — в этом, по Герцену, её отличительный признак. Основную задачу русской философской мысли и её отличительную черту Герцен усматривает в том, чтобы вопреки всем «буддистам науки» связать науку с жизнью, теорию с практикой и «одействотворить» философию и науку. Герцен обвиняет Гегеля в том, что «Гегель более намекнул, нежели развил мысль о деянии... Гегель, раскрывая области духа, говорит об искусстве, науке и забывает практическую деятельность, вплетённую во все события истории».[22] Он упрекает Фихте за то, что «он волю ставит выше деяния». С выдвижением идеи «деяния» на первый план выдвигается вместе с тем у Герцена реальная жизнь и конкретная личность, совершающая эти деяния, «...ибо одно действование может удовлетворить человека. Действование — сама личность». «Забытая в науке личность, — говорит он, — потребовала своих прав, потребовала жизни, трепещущей страстями и удовлетворяющейся одним творческим, свободным деянием». Идея Герцена о «деянии», как существеннейшем факторе духовного развития человека, сохраняет всё своё принципиальное значение и по сегодняшний день, так же как острую актуальность сохраняет по отношению и к современной психологии его общее требование «одействотворения» науки.

Белинский во второй период своего творческого развития также высказал требование передовой общественной мысли — дать психологию личности, а не лишь отдельных способностей.

Считая, что психика есть свойство материи, Белинский утверждал необходимость построения научной психологии на основе физиологии, особенно нервной системы. По Белинскому, умственные процессы можно правильно понять, лишь связав их с личностью и её телом. «Ум — без плоти, без физиологии, ум, не действующий на кровь и не принимающий на себя её действия, — есть лобинские мечты, мёртвый абстракт. Ум — это человек в теле, или, лучше сказать, человек через тело, словом — личность».

Воззрения Герцена и Белинского, равно как до них — Радищева, оказали большое влияние на воспитание русской передовой научной молодёжи, поколения 50-х — 60-х годов.

Реформы 60-х годов, открывающие буржуазный период в истории России, вместе с тем раскрыли и новые противоречия внутри буржуазного общества. С начала 60-х годов в системе новых классовых противоречий буржуазного общества создаётся новая расстановка сил и возникают новые идеологические течения, отражающиеся и в психологических концепциях. Реформы 60-х годов, будучи первым шагом на пути к буржуазной монархии, обозначили в то же время начало кризиса буржуазного порядка.

Первыми выразителями нового творческого пути в истории русской общественной мысли, открывающего новые перспективы и для развития психологии, являются уже на грани 60-х годов великие русские просветители, революционные демократы Чернышевский и Добролюбов, непосредственные предшественники марксизма в России.

В противоположность дуалистическим идеалистическим теориям, противопоставляющим психическое и физическое, Добролюбов отстаивает их единство.

«Смотря на человека как на одно целое, нераздельное существо, — пишет Добролюбов, — мы устраняем и те бесчисленные противоречия, какие находят схоластики между телесной и душевной деятельностью... теперь уж никто не сомневается в том, что все старания провести разграничительную черту между духовными и телесными отправлениями напрасны и что наука человеческая этого достигнуть не может. Без вещественного обнаружения мы не можем узнать о существовании внутренней деятельности, а вещественное обнаружение происходит в теле».

Особенно чёткое принципиальное выражение наиболее передовые установки домарксовского материализма находят у Чернышевского, прежде всего в его работе «Антропологический принцип в философии» (1860). В этой работе Чернышевский с полной принципиальностью ставит вопрос о психологии. Значение его идей заключается в том, что, подходя к психологии с материалистических позиций, он не пытается, как это неоднократно делалось представителями вульгарного механистического материализма, растворить психологию в физиологии, а отстаивает подлинно научную психологию.

Такой орган передовой русской общественной мысли 60-х годов, как «Современник», пропагандирует естественно-научный психофизиологический подход к психическим явлениям (см., например, «Современник» за 1861 г., № 4, статьи Антоновича «Два типа современных философов»).

Философские идеи Чернышевского, его материализм и психофизиологический монизм находят себе блестящее конкретное претворение у И. М. Сеченова. И. М. Сеченов — один из величайших русских учёных — сыграл, как известно, давно всеми признанную роль в славной истории русской физиологии.. Его знаменитые «Рефлексы головного мозга» (появившиеся в 1863 г. в виде журнальных статей в «Медицинском вестнике», а в 1866 г. вышедшие отдельной книгой) определили новые пути физиологии головного мозга, оказав, как известно, значительное влияние на И. П. Павлова.

Сеченов заложил в России также основы психофизиологии органов чувств и наметил в ней, в частности в теории зрения, связи его с осязанием и т. д., новые, оригинальные пути. Однако было бы совершенно неправильно рассматривать Сеченова только как физиолога, который вкачестве такового своими физиологическими трудами оказал более или менее значительное влияние на психологию. И. М. Сеченов был и крупнейшим русским психологом, и можно с определённостью утверждать, что не только Сеченов-физиолог оказал влияние на Сеченова-психолога, но и обратно: занятия Сеченова с ранней молодости психологией оказали прямое и притом очень значительное влияние на его физиологические исследования, в частности те, которые определили его концепцию рефлексов головного мозга. Он сам об этом прямо свидетельствует (см. его «Автобиографические записки», М. 1907).

В своей психологической концепции Сеченов выдвинул изучение психических процессов в закономерностях их протекания как основной предмет психологии и особенно подчеркнул значение генетического метода. В своей борьбе против традиционной идеалистической психологии сознания Сеченов (в своей замечательной статье «Кому и как разрабатывать психологию») поставил перед научной мыслью задачу, которая сохраняет всё своё значение и по сегодняшний день, будучи основной задачей и для советской психологии. Основную ошибку психологов-идеалистов Сеченов видел в том, что они являются, как он выражается, «обособителями психического», т. е. в том, что они вырывают психическое из связи природных явлений, в которые они в действительности включены, и, превращая психическое в обособленное, замкнутое в себе существование, внешне противопоставляют тело и душу. В своих «Рефлексах головного мозга», о которых И. П. Павлов говорил, как о «гениальном взлёте сеченовской мысли», и в других своих психологических работах, с которыми «Рефлексы головного мозга» связаны органической общностью единой концепции, Сеченов пытался разрешить эту задачу — преодоления обособления психического — теми средствами, которые в то время были в его распоряжении. Он отвергает отожествление психического с сознательным и рассматривает «сознательный элемент», как средний член единого — рефлекторного — процесса, который начинается в предметной действительности внешним импульсом и кончается поступком. Преодоление «обособления» психического — это, по существу, та самая задача, которую сейчас новыми, открывшимися ей в настоящее время средствами, решает советская психология.

Своими идеями и исследованиями Сеченов оказал прямое влияние на развитие в России экспериментально-психологических исследований, сближавших русскую психологию с передовым русским естествознанием. Идеями Сеченова в значительной степени определялось формирование русской экспериментальной психологии в 80-х — 90-х годах прошлого столетия.

Мировая психологическая наука того времени высоко оценивала роль русской науки и особенно Сеченова. На I Международном психологическом конгрессе в Париже (в 1889 г.) в числе крупнейших представителей мировой психологической мысли он был избран одним из его почётных президентов. В России в некоторых кругах, однако, имелась тем не менее недооценка значения наших русских учёных и преклонение перед Западом.

Чрезвычайно поучительно в этом отношении письмо, с которым руководитель экспериментально-психологической лаборатории в Юрьеве профессор Чиж обратился в 1894 г. в редакцию журнала «Вопросы философии и психологии». В этом письме он писал: «Как это ни грустно, но нужно отметить, что и до сих пор наши учёные не хотят знать, что делается у нас, и преувеличивают прелести всего заграничного». Он обвиняет редакцию журнала в замалчивании трудов Сеченова («мы все знаем, как много сделал И. М. Сеченов для психологии») и в тенденции скрыть от читающей публики то, «что действительно делается в нашем отечестве» (цитировано по работе Б. Г. Ананьева «Передовые традиции русской психологии»).

В тот же период, когда развёртывается деятельность Чернышевского и Сеченова, вскрывающего физиологические предпосылки психологии, — в 60-х годах — А. А. Потебня выдвигает в русской науке положение о единстве сознания и языка и ставит перед историей языка задачу «показать на деле участие слова в образовании последовательного ряда систем, обнимающих отношение личности к природе»[23]. Применяя исторический принцип не только к внешним языковым формам, но и к внутреннему строю языков, Потебня делает первую и единственную в своём роде блестящую попытку на огромном историческом материале наметить основные этапы развития языкового сознания русского народа. На тонком анализе обширного языкового материала Потебня стремится вскрыть историческое становление и смену разных форм мышления — мифологического, научного («прозаического») и поэтического. Для Потебни, в отличие от Г. В. Ф. Гегеля, поэтическое мышление является не низшей ступенью мышления, а своеобразной и специфической по отношению к «прозаическому» и научному мышлению, но не менее существенной, чем последнее, формой познания. Потебня подчёркивает также роль слова и в развитии самосознания.

Передовая часть радикальной интеллигенции (Писарев) воспринимает в этот период идеи материализма, но материализма вульгарного, механистического.

В психологии, разрабатываемой в середине прошлого столетия буржуазной интеллигенцией, находят отражение тенденции эмпирической психологии. В центре этого течения, ориентирующегося по преимуществу на английскую эмпирическую психологию, — принцип ассоцианизма. Впервые влияние эмпиризма сказалось ещё в работе О. М. Новицкого «Руководство к опытной психологии» (Киев, 1840), но в определённое течение это направление оформляется лишь в 60-х — 70-х годах. Его основным представителем является М. М. Троицкий («Наука о духе»). Он пытается свести всю духовную жизнь к ассоциациям. В своей «Немецкой психологии в текущем столетии» (М. 1867) он подвергает критике немецкую метафизическую идеалистическую психологию. В. А. Снегирёв («Психология», Харьков, 1873) также признаёт закон ассоциации основным законом психической жизни и примыкает к английской эмпирической психологии, но позиция его эклектична: свой ассоцианизм он пытается примирить с самыми различными психологическими направлениями и точками зрения.

Проводниками идеалистических тенденций в психологии в этот период выступают такие люди, как К. Д. Кавелин и Н. Н. Страхов. Они вступают в борьбу против материалистического направления физиологической психологии (механистические представители которой склонны были, правда, свести психологию к физиологии). Особенно реакционную позицию занимает Страхов. Страхов в работе «Об основных понятиях психологии и физиологии» (П. 1886) и др., как будто поднимая психологию на щит, отстаивая её самостоятельность и подчёркивая её знание, ратует при этом за идеалистическую психологию и фактически защищает не психологию, в которую он не вносит ничего ценного и нового, а идеализм. Вступивши в полемику с Сеченовым, Кавелин в последующий период старается отмежеваться от дуалистической идеалистической позиции Страхова и обнаруживает, больше чем последний, понимание необходимости преодолеть дуалистические традиции идеалистической психологии (см. письма Кавелина от 1878 г. к Стасову — «Толстовский музей», т. 11, «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», 1914, стр. 183). Кавелин по-своему борется с интроспективной психологией и пытается обосновать её на изучении объективированных продуктов деятельности.

Особое место в психологической литературе этого периода занимает основное произведение одного из крупнейших представителей русской педагогической мысли — «Человек как предмет воспитания» (1868—1869) К. Д. Ушинского.

Ушинский, широко используя в своём труде материал, накопленный мировой психологической наукой его времени, сумел подчинить весь этот материал установкам, глубоко характерным для самобытных путей как его собственной, так и вообще передовой русской общественной научной мысли. Первая, важнейшая из этих установок связана с «антропологическим» принципом и подходом к изучению психологии. Этот антропологический подход к проблемам психологии означал рассмотрение всех сторон психики человека в целостно-личностном, а не узко-функциональном плане; психические процессы выступают не как «механизмы» лишь (в качестве каковых их по преимуществу стала трактовать экспериментальная функциональная психология на Западе), в качестве деятельности человека, благодаря чему они могли получить у Ушинского подлинно содержательную характеристику. Вторая существенная установка, специфическая для Ушинского, заключалась в том, что антропология у него выступала, как антропология педагогическая.Это значит, что человек рассматривался им не как биологическая особь с предопределёнными его организацией неизменными свойствами, а как предмет воспитания, в ходе которого он формируется и развивается; его развитие включено в процесс его воспитания. В ходе этого последнего подрастающий человек выступает как субъект, а не только как объект воспитательной деятельности учителя. Ушинский с исключительной чёткостью и последовательностью проводит через все свои психологические и педагогические построения особенно дорогую ему мысль о труде, о целеустремлённой деятельности, как основном начале формирования и характера и ума.

Этот труд должен был, по замыслу Ушинского, подвести антропологическую и в частности психологическую базу под систему педагогики. Из трёх намеченных Ушинским томов ему удалось написать только два, которые охватывают лишь первую часть его психологической теории. Структура этой системы определяется её содержанием. Ушинский различал «душевный» и «духовный» психологические процессы. Под «душевными» он разумеет элементарные психические явления, общие человеку и животным; в качестве духовных он выделяет те сложные психические явления более высокого порядка, связанные с моральными, правовыми, эстетическими и пр. идеологическими образованиями, которые свойственны только человеку. В своей «Антропологии» Ушинский идёт от органических физиологических и психофизических процессов к душевным иот них к духовным. Последним должен был быть посвящён третий том, оставшийся ненаписанным.

Трактуя проблемы антропологии, Ушинский не мог, конечно, пройти мимо вопроса об отношении психики к материи, который в 60-х годах приобрёл особую актуальность. Вульгарный материализм Бюхнера, К. Фохта и Молешотта был для Ушинского совершенно неприемлем. Он резко обрушивался против бюхнеровского и фохтовского материализма, квалифицируя его как «шарлатанство и фразёрство». Вместе с тем он, однако, признавал прогрессивное значение и теоретические заслуги материалистической философии. «Ошибку (гегелевской философии), — писал Ушинский[24], — исправила современная материалистическая философия, и в этом, по нашему мнению, состоит её величайшая заслуга в науке. Она привела и продолжает приводить в настоящее время множество ясных доказательств, что все наши идеи, казавшиеся совершенно отвлечёнными и прирождёнными человеческому духу, выведены нами из фактов, сообщённых нам внешней природой, составлены нами из впечатлений или образованы из привычек условливаемых устройством человеческого организма. Современный материализм в лучших своих представителях доказал вполне истину, высказанную Локком несколько преждевременно и без точных доказательств, что во всём, что мы думаем, можно открыть следы опыта... Нас дурно бы поняли, если бы подумали, что всю заслугу материалистической философии мы видим только в противоречии идеализму. Нет, много положительного внесла и продолжает вносить эта философия в науку и мышление; искусство воспитания в особенности и чрезвычайно много обязано именно материалистическому направлению изысканий, преобладающему в последнее время. Вред приносят только шарлатанство и фразёрство вроде бюхнеровского и фохтовского». Считая, что психика — явление специфическое, несводимое к физиологическим процессам, так что в психологии «физиологическими средствами нельзя сделать ни шагу далее», Ушинский, однако, ценил значение физиологического анализа и в частности испытал очевидное влияние работ Сеченова. В этих своих тенденциях Ушинский сближался с самыми передовыми тенденциями научной мысли того времени.

Если в работах И. М. Сеченова была выдвинута роль физиологических основ и материалистических установок в разработке психологии, то в труде Ушинского, вышедшем почти одновременно с работами Сеченова, впервые выступила роль педагогической практики для системы психологических знаний.

60-е годы, когда впервые началась разработка психологических вопросов на материалистической основе, определяют новую эпоху в истории психологии в России. Если 30-е годы были отмечены нами как время появления вообще первых светских работ по психологии, то 60-е годы должны быть выделены как эпоха, когда создаются предпосылки для подлинно научной её разработки. Этот период отмечен большим ростом психологической литературы, публикация которой в 60-х годах резко повышается.

В дальнейший период — 1890-е—1900-е годы — в связи с ростом рабочего класса, превращавшим его в гегемона революционного движения в России, и оформлением рабочей партии происходит и оформление марксизма-ленинизма.

Уже в одной из первых своих работ — «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? » (1894), полемизируя против Михайловского, Ленин, характеризуя научный метод исследования, конкретизирует его и применительно к психологии.

«Метафизик-психолог, — пишет Ленин, — рассуждал о том, что такое душа? Нелеп тут был уже приём. Нельзя рассуждать о душе, не объяснив в частности психических процессов: прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы бросить общие теории и философские построения о том, что такое душа, и суметь поставить на научную почву изучение фактов, характеризующих те или другие психические процессы. Поэтому обвинение г. Михайловского совершенно таково же, как если бы метафизик-психолог, всю свою жизнь писавший «исследования» по вопросу, что такое душа? (не зная в точности объяснения ни одного, хотя бы простейшего, психического явления), — принялся обвинять научного психолога в том, что он не пересмотрел всех известных теорий о душе. Он, этот научный психолог, отбросил философские теории о душе и прямо взялся за изучение материального субстрата психических явлений — нервных процессов, и дал, скажем, анализ и объяснение такого-то или таких-то психических процессов».[25]

Наиболее развёрнуто основы марксистско-ленинской философии даны были Лениным в его основном философском труде «Материализм и эмпириокритицизм» и в «Философских тетрадях». В своей теории отражения Ленин, определяя новый этап в развитии марксистской философии, закладывает основы построения в дальнейшем марксистско-ленинской психологии.

В этот период (1890-е—1900-е годы) попытки буржуазных представителей психологии дать целостную философско-психологическую концепцию принимают характер резко идеалистический и смыкаются с религиозно-мистическими тенденциями наиболее реакционного крыла русской общественной мысли.

Идеалистический лагерь в психологии консолидируется в это время в Московском психологическом обществе (основано в 1885 г.) — главном центре идеалистических тенденций в русской психологии, тесно связанном с крайними идеалистическими направлениями в русской философии, представленными Лопатиным, Трубецким и другими столпами тех общественных кругов, в которых нашли себе почву философско-богословские идеи В. С. Соловьёва. Органом этих кругов является выходящий с 1890 г. журнал «Вопросы философии и психологии» (ред. Грот).

Идеалистические, спиритуалистические тенденции приобретают особенно махровые формы и получают особенное распространение в те годы (1907—1908 и след.), когда после поражения революции 1905 года упадочнические настроения захватывают значительные круги отошедшей от революции интеллигенции.

В этот же период наблюдается возрождение идей немецкой идеалистической философии. Введенский пытается строить «Психологию без всякой метафизики» (П. 1914, 3-е изд. 1917) на основе крайне вульгарно понятого кантовского «критицизма». На тех же позициях в общем стоит и И. И. Лапшин. Снова возрождается в психологии и более крайняя идеалистическая метафизика — у Н. О. Лосского в последних его работах, у С. Л. Франка.

Экспериментальная психология начала развиваться в России в 80-х—90-х годах прошлого столетия. В эти годы у нас в России создавался ряд экспериментальных психологических лабораторий: В. М. Бехтерева (в Казани), В. Ф. Чижа (в Юрьеве), А. А. Токарского (в Москве), а также А. О. Ковалевского, В. М. Сикорского и др.; в последующие годы развёртывают свою работу лаборатории Н. А. Бернштейна, Г. И. Россолимо и др. В развёртывании экспериментально-психологической работы русская научная психология не только не отставала от общего развития психологии в других странах, но даже шла в передовых её рядах.

Важную роль в развитии мировой экспериментальной психологии играли лучшие представители русской психологической науки и в последующий период. Это относится прежде всего к одному из крупнейших и наиболее передовых представителей экспериментальной психологии в России Н. Н. Ланге, автору прекрасного курса «Психология». Его «Психологические исследования», вышедшие в 1893 г., посвящены экспериментальному изучению одно — перцепции, а другое — произвольного внимания.

Эти исследования привлекли к себе широкое внимание в мировой психологической науке; из них первое — о перцепции — было опубликовано в отчёте Лондонского Международного конгресса экспериментальной психологии; исследование о внимании вызвало специальные отклики со стороны крупнейших психологов различных стран — В. Вундта, У. Джемса, Г. Мюнстерберга и др.

Н. Н. Ланге же создал одну из первых в России лабораторий экспериментальной психологии при Одесском университете. Вслед за тем такие же лаборатории были организованы в Петербурге (А. П. Нечаев) и Киеве, затем (в 1911 г.) в Москве создан был первый в России Институт экспериментальной психологии при Московском университете (теперешний (1946 г.) Государственный Институт психологии; в 1989 г. называется НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР.). Руководивший этим институтом Г. И. Челпанов выпустил в 1915 г. первое русское общее руководство по экспериментальной психологии («Введение в экспериментальную психологию»).

За тот же период — конец XIX и начало XX в. — в русской психологической литературе появился ряд экспериментальных работ, посвящённых различным специальным психологическим проблемам: работы Н. Я. Грота об эмоциях (с основными положениями которого, высказанными в опубликованной во Франции статье, перекликаются некоторые тезисы одного из крупнейших французских психологов — Т. Рибо), В. М. Сикорского (его исследования об умственной работоспособности нашли многочисленных последователей в Западной Европе), А. Ф. Лазурского, одна из основных работ которого о классификации личности была издана Э. Мейманом (в выходившей под его редакцией серии «Pä dagogishe Monographien») и оставила заметный след в последующих зарубежных теориях по психологии личности.

Оставаясь на позициях опытного, научного исследования, Лазурский ищет для изучения сложных проявлений личности новых методических путей. Стремясь сочетать преимущества эксперимента с систематическим наблюдением, он намечает свою оригинальную методику «естественного эксперимента».

Наряду с общей психологией (и педагогической, см. дальше) начинают развиваться и другие отрасли психологического знания — патопсихология (Н. А. Бернштейн, В. П. Сербский), психология слепых (А. А. Крогиус), психология ребёнка (представленная рядом работ Д. М. Трошина, В. М. Сикорского и др.), зоопсихология, основоположником которой в России является В. А. Вагнер (см. его двухтомные «Биологические основания сравнительной психологии (биопсихология)», II. 1913). Вагнер выступает одним из создателей биологической зоопсихологии, строящейся на основе дарвинизма.

В этот же период начинают более интенсивно ставиться специальные отрасли психологического знания, разработка которых диктовалась нуждами практики — медицинской и педагогической.

Наши клиницисты (начиная с С. С. Корсакова, И. Р. Тарханова, В. М. Бехтерева, В. Ф. Чижа и др.) были пионерами, одними из первых привлёкшими психологию на помощь клинике, а К. Д. Ушинский, рассматривая в своём замечательном трактате человека как предмет воспитания, закладывает основы подлинной педагогической психологии значительно глубже, принципиально правильнее и притом раньше, чем это было сделано, например, Э. Мейманом.

Попытку развернуть психологию в педагогическом аспекте, использовав психологические знания в интересах обучения и воспитания, делает вслед за Ушинским ещё в конце 70-х годов П. Ф. Каптерев. Каптерев культивирует педагогическую психологию, к которой он относит основы общей психологии (в понимании, близком к английской эмпирической психологии), психологию ребёнка и учение о типах. Учение о типах — типология детей, в частности школьников, — разрабатывается П. Ф. Лесгафтом («Школьные типы», «Семейное воспитание ребёнка и его значение», П. 1890).

Разработка педагогической психологии получает в дальнейшем более широкий размах и развитие в направлении, приближающемся к меймановской «экспериментальной педагогике» на основе развития экспериментальной психологии. Она находит себе выражение в трудах съездов по педагогической психологии и экспериментальной педагогике (1906—1916 гг.).

В 1906 г. собирается первый Всероссийский съезд по педагогической психологии, в 1909 г. — второй (см. «Труды» 1-го и 2-го съездов), в 1910 г. собирается первый Всероссийский съезд по экспериментальной педагогике, в 1913 г. — второй и в 1916 г. — третий (см. «Труды» 1-го, 2-го и 3-го съездов).

В итоге: в дореволюционной русской психологии борются идеалистические и материалистические, реакционные и более передовые тенденции. В официальной университетской науке сильнее первые, но передовая общественная и научная мысль в лице крупнейших лучших её представителей (Ломоносов и Радищев, Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов, Ушинский и Сеченов), идя своими независимыми и самобытными путями, проводила и отстаивала передовые для своего времени психологические воззрения.

Передовая русская психологическая мысль, как мы видели, была неразрывно связана с передовой русской общественностью. Дискуссия по основным философско-психологическим вопросам, в свою очередь, играла в борьбе передовых течений русской общественной мысли с реакционной официальной идеологией исключительно большую роль. Эта связь передовой психологической мысли в России с русской общественностью наложила свой яркий отпечаток на русскую философско-психологическую мысль и определила её самобытные черты и передовые традиции. К этим основным чертам и ведущим традициям относится её великая гуманистическая традиция. В центре её внимания человек, живая конкретная человеческая личность, её реальная жизнь, её деяния: ещё с Белинского и Герцена начинается борьба против стремления немецкой идеалистичес

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒