Идеократия: апагогический тоталитаризм

Важную роль в евразийской философии занимает концепция иде­ократического государства, идеократии. В ее основе — представле­ние о государстве и обществе как о реальности, призванной осуще­ствить важную духовную и историческую миссию. Эта теория получи­ла название " идеократия", " власть идеи", " власть идеала". Такой под­ход вытекает из более общего представления евразийцев о смысле человеческого существования, о высшем предназначении коллектива, народа, всякой общности. Человеческий факт расценивался евразий­цами как переходный этап, как отправная точка для самопреодоле­ния, а следовательно, вся антропологическая проблема виделась как задание, а не как данность. В основных своих чертах такое представ­ление было свойственно всем духовным и религиозным традициям. В современной философии и в совершенно ином контексте мы сталкива­емся с аналогичной перспективой у Ницше и у Маркса. Православные евразийцы могли вполне повторить вслед за Ницше его знаменито»| определение: " Человек есть нечто, что следует преодолеть". вполне в духе общего для русской философии стремления говорить об отдельном индивидууме, но об общей цельной общности, перено­сить антропологическую проблематику на коллектив, евразийцы вслед за Трубецким выводили из такого подхода императив всеобщего са­мопреодоления. Воплощением такого коллективного самопреодоле­ния, самовозвышения, преображения и очищения для исполнения выс­шей миссии являлось, по их мнению, идеократия, возведенная в соци­альную государственную норму. Итальянский традиционалистский философ Юлиус1 Эвола называл аналогичную модель общественно-политического устройства " апагогическим тоталитаризмом", то есть строем, при котором бытие каждого отдельного человека принуди­тельным образом вовлекается в спиралевидное движение общего ду­ховного восхождения, облагораживания, сакрализации.

Трубецкой считает, что проблема идеократии, ее признания или отвержения не является делом частного выбора. Это общеобязатель­ный императив исторического коллектива, который самим фактом сво­его существования обязан выполнить сложное и ответственное зада-, ние, врученное ему предвечным Промыслом. Самое главное в идеокра­тии — требование основывать общественные и государственные ин­ституты на идеалистических принципах, ставить этику и эстетику над прагматизмом и соображениями технической эффективности, утверж­дать героические идеалы над соображениями комфорта, обогащения, безопасности, легитимизировать превосходство героического типа над типом торгашеским (в терминологии Вернера Зомбарта).

Определенные черты идеократического характера евразийцы рас­познали в таких явлениях, как европейские разновидности фашизма и советский большевизм. Парадоксально, но тоталитарный характер этих режимов виделся им скорее как благо, нежели как зло. Единственно, что они ставили под сомнение (и это радикалы^ отличало их от коммунистов и фашистов), так это апагогический характер данных социально-политических форм. Сакральный, духовный идеал был под­менен в этих движениях либо вульгарным экономизмом, либо безот­ветственной и тупиковой расовой теорией. Подлинной идеократией для Евразии, по мнению Трубецкого, должна была бы быть лишь неовизантийская, неоимперская модель, просветленная спасительны­ми лучами истинного христианства, то есть Православия. Только это могло бы обеспечить тоталитарным режимам сакральную инвеституру, таинственное благословение Града Невидимого Света. Но эта пра­вославная евразийская идеократия не предполагала, по Трубецкому, конфессионального эксклюзивизма, агрессивного миссионерства, на­сильственной христианизации. Православная идеократическая импе­рия мыслилась евразийцами в будущем как ось и полюс общеплане­тарного восстания разных культур, народов и традиций против одно­мерной гегемонии утилитарного буржуазного колонизаторского импе­риалистического Запада. В перспективе можно было бы предложить целый ансамбль идеократических обществ и культур, укорененных в истории различных государств и народов. Общим же должен был бы быть лишь главный принцип — отвержение западной антиидеокри­тической формулы и представления о высокой идеальной задаче каждой человеческой общности как единого целого, охваченного стра­стным импульсом исполнить свою духовную миссию.

Увы, чаемого преображения большевизма в идеократию евразийс­кого типа не произошло, и сбылись самые тревожные предсказания евразийцев относительно того, что незаконченная и противоречивая сама в себе большевицкая идеократия без обращения к высшим духов­ным ценностям обречена на деградацию, падение, вырождение до того прагматического, утилитарного, безжизненного буржуазного строя, который давно укрепился на романо-германском Западе.

И все же высокие идеалы идеократии, евразийские концепции " ана-гогического тоталитаризма" остаются удивительно актуальными и се­годня, придавая смысл и цель борьбе тех, кто отказывается восприни­мать человека и человечество как механический конгломерат эгоисти­ческих машин потребления и наслаждения и считает, что у каждого из нас и у всех вместе есть высшая задача, духовное содержание, идеальное предназначение.

Евразийство и структурализм

Когда сегодня говорят о философии структурализма, как правило, упускают тот факт, что одним из основателей этого метода, столь значительно повлиявшего на всю современную мысль, был князь Ни­колай Сергеевич Трубецкой, чьи филологические идеи стали фунда­ментом " функциональной лингвистики" т.н. " Пражской Школы", которая наряду с Копенгагенской и Американской школами является одним из трех китов структуралистской философии. Те, кто анализи­руют филологические идеи Трубецкого и его капитальный труд, по­священный " Основам Фонологии" (Прага, 1938), никак не связывают их с евразийским мировоззрением автора, которое остается за кадром в большинстве научных исследований, посвященных Трубецкому-лин­гвисту. С другой стороны, историки евразийства как мировоззрения мало обращают'внимания на лингвистические исследования Трубецко­го, считая их частным делом мыслителя, совершенно обособленным от его идеологической активности. Однако это не верно. Филология и философия связаны между собой теснейшим образом, как явствует уже из работы самого проницательного современного философа Фрид­риха Ницше " Мы филологи".

Как утверждает знаменитая гипотеза американских структуралис­тов Уорфа и Сэйпера, " язык, на котором мы говорим, выковывает наше восприятие реальности". Язык есть идеальная парадигма реаль­ности, предшествующая материальности вещей, предопределяющая и организующая эту материальность. Для структурной лингвистики в целом характерно стремление избавиться от поступательной, эволю-тивной, логически-рациональной интерпретации языка, от языка, лишь тождественного логическим последовательностям атомарных слов. Вместо этого необходимо увидеть язык " холистически", весь цели­ком, как общую функциональную протоструктуру, которая своими донными очертаниями предопределяет слова и послания, исходя из общего контекста, а не наоборот, т.е. не как сложение готовых раци­ональных элементов.

Школа антрополога и психолога Грегори Бэйтсона (1904-1980), работавшая в том же направлении, вскрыла так называемый " аналого­вый уровень" языка, состоящий из " шумов", интонаций, оговорок, функционального фона, предшествующего рациональному дискурсу, выстроенному по законам аристотелевой логики. Князь Трубецкой работал именно в этом направлении, которое в своем мировоззренчес­ком истоке идеально гармонирует с фундаментальным для евразнйства стремлением преодолеть одномерный романо-германский рационализм, выйти за пределы формальной логики.

Показательно, что структуралистский метод в самых общих чер­тах сводится к приоритетному выделению пространственной парадигмы. Это так называемый синхронический метод, противопоставля­емый диахроническому. Такой выбор методологического приоритета в области лингвистического (шире, гносеологического, философско­го) анализа, на самом деле, есть не что иное как проекция основной идеи евразийства — идеи плюрального, многополярного параллель­ного и разнообразного развития национальных культур в " цвету­щей сложности". Евразийцы противопоставляли плюральное челове­чество одномерному универсализму Европы и именно на этом базо­вом цивилизационном, геополитическом дуализме основывали все остальные теории. В рамках лингвистики этой унитарной, классичес­ки " романо-германской" одномерной логике соответствует диахрони­ческий подход, представление о слове-концепте и логической конст­рукции как о сущностной основе языка. Синхронический подход, на­против, позволяет частное вывести из общего, причем это общее схва­тывается одновременно как цельный и живой организм, а не как мер­твая механическая конструкция, целиком предопределенная функцио­нированием своих частей.

" Функциональная лингвистика" Пражского Лингвистического Круж­ка, активным участником которого был князь Трубецкой, оказывает­ся, таким образом, своего рода проекцией пространственной парадиг­мы, характеризующей суть евразийского мировоззрения на сферу на­уки о языке. Синхронический метод, лежащий в основе структурализ­ма, является тем же самым ходом мысли (воспроизведенном на ином уровне и применительно к иным реальностям), что и базовая установ­ка евразийской философии.

Развитие этого замечания и продолжение отслеживания аналогич­ных соответствий между различными научными дисциплинами и миро­воззренческими установками могло бы привести нас к совершенно новой, неожиданной трактовке основных тенденций современной фи­лософии, где сквозь сложнейшие терминологические напластования проступила бы скрытая матрица глубинного диалога между двумя фо­новыми протоидеологиями, предопределяющими на уровне изначаль­ного импульса все дальнейшие построения тех или иных научных и философских школ. Но если аналогичный прием у марксистов заклю­чался в том, чтобы выяснить классовый характер теории того или иного философа и ученого (что подчас приводило к весьма остроум­ным и продуктивным гносеологическим классификациям), то в данном случае мы имели бы иную дуальность — нескончаемый тайный спор между гносеологией Европы и гносеологией Человечества, между мышлением атлантистов и евразийцев. А такие фигуры, как князь Трубецкой, явились бы для нас важнейшими пунктами, в которых воедино сходятся отвлеченное политико-идеологическое мировоззре­ние и профессиональное занятие конкретным научным направлением. Сколько неожиданных и ревелятивных соответствий обнаружилось бы в том случае-! если бы историю современного структурализма со­поставить с основными мировоззренческими установками евразий­ства... Но это отдельная тема.

Евразия как проект

Учение евразийцев было чрезвычайно актуально в 20-30-е годы. Наполнено почти пророческими интуициями, озарениями, прозрения­ми в тайну судеб России и остального мира. Евразийцы дали самый емкий и убедительный анализ государственных потрясений России в XX веке. Они сумели возвыситься над клише, свойственными их клас­совому и кастовому происхождению, приняв и угадав исторический позитив большевизма, но остались верными подлинным корням своей национальной и религиозной идентичности. Ими двигал не конфор­мизм, но мужественное и смелое стремление постичь правду как она есть, по ту сторону узких, ничего не объясняющих и, в конечном счете, безответственных банальностей, которыми довольствовались остальные мировоззренческие лагеря.

Евразийство вобрало в себя все самое яркое и жизнеспособное в русской политической мысли первой половины XX века. Но их идеям не суждено было осуществиться на практике. Их страстный героичес­кий порыв не был поддержан ни Советской Россией, ни иммиграцией. К их пророчествам никто не прислушался, события шли фатальным чередом, приближая глобальную катастрофу, в которой поражение терпела не просто Россия, не просто Евразия, но все Человечество. Тревожная одномерная тень Запада, как трупное пятно, распростра­нялась по всему миру, поражая " цветущую сложность" народов, куль­тур и цивилизаций недугом плоско-буржуазного конца истории.

Два типа идеократии, к которым пристально приглядывались евра­зийцы, рухнули именно по тем причинам, которые были ими увидены и вскрыты: им обоим не хватило апагогического компонента, и каким бы второстепенным ни казался он политическим прагматикам, ника­кое историческое здание не будет без него стоять долго и прочно.

Сегодня мы живем в эпоху, когда Европа и ее наиболее закончен­ное монструозное воплощение — США — отмечают последний этап своей цивилизационной победы над Человечеством. Когда рухнули последние оплоты, пусть частичной, но идеократии. Когда Евразия — как культура, государственность и идеал — пала под давлением аль­тернативного полюса истории.

Лишь сегодня мы способны по достоинству оценить гениальность основателей евразийства, и в первую очередь, Николая Сергеевича Трубецкого. Запоздалое, трагично запоздалое признание все же при­ходит к ним.

Евразийцы сверстали нам полноценный, логически совершенный, удивительно притягательный идеал, объемное, многомерное открытое ко всестороннему развитию национальное мировоззрение, глубоко пат­риотическое по сути, но заключающее в себе заведомо действенное противоядие против вырождения до вульгарного шовинизма. Это — мировоззрение, приветствующее модернизм, жесткость и авангард, социальных технологий большевиков, но отбрасывающее порочную загипнотизированность экономико-материальными формулами. Миро­воззрение глубоко христианское и православное, но преодолевшее двухсотлетнее синодальное отчуждение и формалистический официоз, а вместе с тем открытое к созидательному и веротерпимому диалогу с иными традиционными евразийскими конфессиями.

Самые авангардные методологии, ставшие основой сугубо совре­менного анализа, впервые были задействованы именно евразийцами. Им принадлежит первенство в разработке принципов таких наук, как русская геополитика (Петр Савицкий), русская этнология (впослед­ствии блестяще развитая их учеником Львом Николаевичем Гумиле­вым), русская структурная лингвистика (структурализм), русская со­циология (особенно теория элит) и многое другое.

Мы не можем требовать от исторических евразийцев того, чтобы они ответили на все стоящие перед нами вопросы, но мы должны быть им безмерно благодарны уже потому, что они завещали нам сокро­вищницу поразительно верных интуиции, развивать которые, модер­низировать, обогащать новейшими данными и технологиями, почерп-нутыми в других местах, является нашей самой насущной задачей.

И геополитика, и социология, и структурализм, и психология глу­бин, и традиционализм, и история религий активно разрабатывались в XX веке целым созвездием гениальных авторов, но нам не удалось бы адекватно применить их открытия к нашему собственному русскому опыту, если бы не гигантский теоретический рывок, осуществленный евразийцами. А с их помощью, напротив, все немедленно встает на свои места, помещается в адекватный национальный и исторический контекст, начинает играть новым светом.

Евразийство актуально как никогда именно сегодня. Это не про­шлое. Это проект. Это будущее. Это императив. Это наша общая задача.

Глава 2

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. II. Тип цикличного цивилизационного развития (восточный тип).
2. L1: онтология- R1: учение о бытии
3. Omami. Штуки. Кольцо всевластия
4. Q В марте 1990 г, на выборах в ГДР победила
5. R производственные отношения
6. V. Характеристика экзистенциональных тревог
7. Аналитическая психология Юнга
8. Аргументация и доказательство. Структура доказательства: тезис, аргументы и демонстрация. Субъекты доказательства.
9. Большевики победили в гражданской войне и отразили иностранную интервенцию. Эта победа была обусловлена рядом причин.
10. В. П. Семенов-Тян-Шанский (1870-1942) 211
11. Внутриполитическое развитие страны в 1953-1964 г г.
12. Возможные источники средств проведения индустриализации (из мировой практики)