Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


ЛИТЕРАТУРНАЯ НОРМА И КУЛЬТУРА РЕЧИ



Норма национального литературного языка рассматривается как сознательное, основанное на научном изучении выражение языковой нормы. По сравнению с языковой нормой предшествующих форм общества норма национального литературного языка имеет свои осо­бенности, поскольку речь идет о языке нации, имеющем обычно значительное распространение, сложные и многообразные функции, устную и письменную формы, а в их пределах разветвленную систему стилей и др. Норма национального литературного языка — это «...не­которая совокупность коллективных реализаций языковой системы, принятых обществом на определенном этапе его развития и осознава­емых им как правильные и образцовые» (18, с. 566). Существуют и более конкретные определения нормы, например: «...Принятые в общественно-речевой практике образованных людей правила произ­ношения, грамматические и другие языковые средства, правила сло­воупотребления» (19, с. 163). К этим определениям следует добавить, что литературная норма современных национальных языков устанав­ливается не стихийно, а с учетом прежде всего их научного описания и изучения. Именно научный анализ становится основным критерием соответствия литературной норме тех или других вариантов языковых единиц.

Норма национального литературного языка имеет особое содержа­ние сравнительно с языковой и литературной нормой донационального периода. Одним из важных отличительных признаков литературного языка национального периода является его обработанность и осознан­ность, с чем связана его кодификация и чего, как правило, не наблюдается в языковой (в том числе и литературной) норме донаци­онального периода развития языка. Под кодификацией понимается сознательное регулирование правил употребления языка путем подго­товки и опубликования нормативных словарей, справочников, грам­матик, стилистик, руководств и др. Кодификация — это более или

11 я-45 297


менее точное описание существующей нормы, основанное на научном изучении языка.

< Вопрос о литературной норме возникает прежде всего в тех случаях, когда существуют варианты слов, морфем, синтаксических конструк­ций, произношения и др. Весьма распространено мнение, что варианты языковых единиц, требующие выбора и установления нормы, входят в состав общеупотребительного языка преимущественно из террито­риальных и социальных диалектов, а также из других языков. Однако основная масса вариантов (мы имеем в виду прежде всего варианты слов) — это следствие развития собственно данной языковой системы. Именно изменение и развитие системы языка в конечном счете приводит к возникновению вариантов на всех уровнях языка. Такие варианты могут не противоречить литературной норме на том или другом этапе развития языка. Норме соответствуют те варианты, которые явились закономерным следствием внутреннего развития системы языка и закреплены в практике общения коллектива. Отбор и закрепление в языке того или иного варианта требуют известной временней протяженности. Норма предполагает определенную ис­торическую глубину. Поэтому рекомендации о предпочтительности одного варианта и отклонении другого должны быть осторожны и учитывать постепенность эволюции языка и историчность самой нормы.

Особенностью национального литературного языка является «под­чинение» им различных территориальных диалектов как остатков бывшей территориальной раздробленности или обособленности. «Под­чинение» выражается в сглаживании местных языковых отличий под воздействием распространения норм национального литературного языка через письменную речь, радио, телевидение, литературу, мигра­цию населения и др.

Ученые подчеркивают, что норма — одно из важнейших условий стабильности, единства и самобытности национального языка; норма должна служить сохранению национальной речевой культуры. Поэтому норма в известной мере консервативна. В этой связи многие ученые критически оценивают так называемую «динамическую норму (20), т. е. норму, изменяющуюся вслед за узусом. Вопрос о «динамической норме» спорный, поскольку по-разному понимается самое динамика нормы. Разумеется, язык изменяется и норма, отражающая объектив­ные процессы в языке, не может не меняться. При определении нормы в условиях изменяющегося во времени языка нужно всякий раз находить разумное решение, учитывающее как объективную законо­мерность изменения и развития языка, так и традиционность и кон­серватизм нормы. Такой консерватизм оправдан исторически и функционально: он поддерживается сложившимся единством совре­менного национального языка, имеющим определенную временную протяженность, и необходимостью сохранять выработанные и опробо-298


ванные в общении способы и средства общения и выражения мысли в границах этого единства.

Так, Ф.П. Филин предупреждал о нецелесообразности слепого следования узусу. Он преходящ и меняется неизмеримо быстрее нормы. Узуальное языковое явление часто за сравнительно короткий срок претерпевает в своем развитии зарождение, распространение, кульми­нацию и уход из языка. Узус может разрушать норму, сложившуюся в течение исторически длительного времени.

Массовым, узуальным становится на какое-то время употребление некоторых новых слов, новых значений, оборотов и т. д., синонимич­ных, как правило, бытующим. Их употребление становится модным, т. е. в глазах многих людей признаком современной речи. Но модой нельзя руководствоваться при нормализации литературного языка, кодификации его единиц. Нормализация должна закреплять то, что оправдало себя в языке, освоено системой языка, стало традиционным, что отвечает историческим тенденциям развития, что, наконец, явля­ется усовершенствованием языка, его улучшением. Для такого освое­ния языкового явления в практике общения требуется значительное время.

О соотношении нормы и узуса Ф.П. Филин писал следующее: «Если бы господствовали подвижность, изменчивость, языку бы угрожал распад, хаос, во всяком случае диалектное дробление. Это нужно иметь в виду сторонникам становящейся модной «динамической нормы», которые делают упор на подвижность нормы под флагом борьбы с субъективизмом в стилистических оценках речевых явлений...

Вместо «динамической теории нормы», таящей в себе необосно­ванные уступки узусу, следует утверждать теорию устойчивости норм, включающую в себя и ориентацию на обоснованные изменения. Норма — подвижное в неподвижной на определенное время основе» (21, с. 311-312).

Норма должна отражать объективные законы развития языка, а потому она должна включать элемент прогнозирования нормализуемых языковых явлений. Сочетание консервативного, традиционного в язы­ке, соответствующего его законам, и одновременно прогнозирование на этой основе развития языковых явлений придает норме конкретно-исторический характер. Постоянное в литературном языке и изменя­ющееся, но соответствующее действующим закономерностям развития литературного языка, позволяет ему оставаться в исторически утвер­дившейся и оправдавшей себя стилистической, семантической и куль­турной парадигме, или направлении развития.

При обсуждении проблемы нормирования литературного языка естественно возникают вопросы о том, что считать соответствующим литературной норме, а что — противоречащим ей; как устанавливается норма, каковы основные принципы или критерии нормиро­вания, которыми нужно руководствоваться при отборе и оценке язы­ковых фактов. Надо сказать, что единства в понимании критериев


литературной нормы у лингвистов нет. Ниже мы рассмотрим эти вопросы на примере современного русского литературного языка.

Главные аргументы сторонников «динамической нормы» при оцен­ке того или иного факта следующие: а) его распространенность в языке; б) авторитетность источников, где он употребляется. К этим критериям добавляется еще один, весьма распространенный в наше «демократи­ческое» время при решении не только вопросов нормы языка, а именно: коллективность, массовость оценки (ср.: разного рода анкетирование).

Представляется, однако, что руководствоваться тем или другим из названных критериев и даже их совокупностью недостаточно для поддержания нормы.

Языковой вкус массы не может соответствовать высшим достиже­ниям литературного языка, на которые должны ориентироваться нор­ма, культура речи, языковая политика и воспитание. Эти достижения связаны, в первую очередь, с деятельностью выдающихся националь­ных писателей, чьими усилиями был функционально, т. е. семантиче­ски, стилистически, эстетически, организован и закреплен в их произведениях национальный литературный язык. Надеяться, что «все само собой образуется», что язык «все переварит», справится с различ­ными отклонениями от его установившейся традиционной культуры, — все это плохая и, прямо скажем, несостоятельная надежда, особенно если учесть историю, социальные, литературные условия образования национального русского литературного языка и деятельность великих классиков русской литературы, прежде всего Пушкина, трудами кото­рых и был создан национальный русский литературный язык. Такое вряд ли повторится в русской истории. Поэтому высказанный однажды призыв акад. СП. Обнорского: «Вперед к Пушкину! » надолго должен оставаться актуальным.

Другим критерием нормирования языковых фактов многие ученые считают авторитет источника, где применен тот или иной нормируе­мый языковой факт. В этом случае норма полагается на знание и языковое чутье того или другого автора. В свете сказанного выше о языке наших классиков такой критерий нормы может представиться правильным. Известная формула М. Горького подтверждает этот кри­терий: «...Язык создается народом. Деление языка на литературный и народный значит только то, что мы имеем, так сказать, «сырой» язык и обработанный мастерами» (22, с. 155).

Однако можем ли мы целиком положиться на авторитет писателей, если хотим литературную норму, культуру речи поставить на научную основу.

С одной стороны, произведения классиков литературы являют собой пример глубокого знания языка и его возможностей. Проник­новение великих писателей в семантику языка, его грамматический строй, законы словообразования, стихии, образующие его стилисти­ческую систему, настолько глубоко, что писатели такого масштаба зоо


способны, отвечая на потребности общества, литературно ор­ганизовывать и тем самым преобразовывать язык. Кроме того, обла­дание утонченным ассоциативным видением мира, сочетающимся с исключительным знанием языка, возможностями его семантики и словообразования, позволяет писателям создавать неповторимые ав­торские словесные образы и смыслы, лексические и синтаксические неологизмы и др. (ср. язык таких авторов, как А. Блок, В. Маяковский, А. Платонов, М. Шолохов и др.).

Но, с другой стороны, известно, что писатели для подтверждения правильности того или другого языкового факта, соответствия его норме и духу языка обращаются к словарям, справочникам, грамма­тикам, подготовленным языковедами (свидетельства тому мы находим у Пушкина, Гоголя, Л. Толстого, Чехова, Федина, Югова и др.). Получается, таким образом, замкнутый круг: языковеды при станов­лении литературной нормы обращаются к языку авторитетных писа­телей; последние, в свою очередь, ищут решения у языковедов. Представляется поэтому, что критерий авторитетности не абсолютен, он нуждается в существенном дополнении, а именно: внаучном подтверждении и доказательстве.

Язык писателей не свободен от нарушения нормы и ошибок. Кроме того, художественные произведения — это не руководства по грамма­тике, стилистике, словоупотреблению и т. д., а пример творческого использования языковых средств в художественном, изобразительном, эстетическом отношении. С этой целью писатель привлекает диалек­тную, узкопрофессиональную, жаргонную, просторечную, т. е. стили­стически сниженную и ненормированную речь для реалистического изображения жизни. К сожалению, в последние годы в нашем обществе на волне «демократизации» русского языка, «свободы» творчества становится модным эпатировать читателя внелитературной речью, используя даже нецензурные слова и выражения. Такая «свобода» разрушает литературную норму, ту семантическую и стилистическую парадигму современного русского литературного языка, созданию ко­торой посвятили свое творчество великие русские писатели.

Культура речи исходит из ее правильности, т. е. соответст­вия литературной норме, но, разумеется, этим не ограничивается, а приводит в известность и исследует наиболее оправдавшие себя в практике общения, выработанные приемы выражения мысли и исполь­зуемые при этом языковые средства в соответствии с задачами и условиями общения. С целью обнаружения и систематизации этих приемов и средств культура речи как лингвистическая дисциплина обращается к произведениям образцовых мастеров печатного и устного слова, оказавших и оказывающих своим творчеством культурное, художественное, эстетическое воздействие на сознание и языковое воспитание народа.


Если учение о литературной норме и культура речи являются наукой, то они должны руководствоваться законами, отражающи­ми свой, специфический аспект познания языка. Наука не может целиком основываться наличных, пусть весьма авторитетных оценках. Она должна искать общие закономерности наиболее оптимального прикладного использования языка, типичного выполнения коммуни­кативных задач в тех или других условиях общения в соответствии с культурными, эстетическими и другими критериями данного общества. Опыт научного изучения языка доказывает, что открываемые законо­мерности функционирования, изменения и развития языка ведут в конечном счете к развертыванию и совершенствованию его качеств. Поэтому рекомендации в области литературной нормы, культуры речи должны соответствовать объективным тенденциям развития языка с учетом выработанных и положительно зарекомендовавших себя в практике речи высших форм общения. Мы не рассматриваем здесь воздействие тех многообразных внешних причин, которые могут угне­тать язык и тем самым приводить к прямо обратным результатам.

Учение о литературной норме, имеющей определенную историче­скую глубину, и культура речи представляются вместе с тем конкрет­но-историческими дисциплинами, оценивающими языковые факты с определенной временной (синхронической) точки зрения. Нет вневре­менной литературной нормы того или иного языка, как и культуры речи. Этим литературная норма и культура речи отличаются от р и -торики и ораторского искусства, которые могут иметь весьма широкие временные рамки и не придерживаться строго фаниц языков. Литературная норма и культура речи дают основанные на научном изучении языка рекомендации, исследуя тенденции фун­кционирования и развития языковых средств в данных временных пределах, например современного русского языка, — от Пушкина до наших дней. Таким образом, будучи прикладными по своему назначе­нию дисциплинами, литературное нормирование и культура речи объединяют итоги научного, в том числе и теоретического, изучения языка с.задачами повышения на этой основе речевой культуры обще­ства.

Есть ли противоречие между творческой в принципе речевой деятельностью говорящего и строгой обязательностью литературной нормы? Думается, что здесь противоречия нет, поскольку творческий характер речевой деятельности говорящего заключается в выражении нового содержания. Язык при этом используется как форма, способная выразить различное содержание. В общем случае говорящий не может изменить форму языка, он подчиняется ей. Новое, более или менее удачное творческое изменение элементов формы — весьма ре­дкое явление (ср., например, лексические неологизмы).

Кроме того, объективный, обязательный характер литературной нормы не противоречит и тому факту, что в создании национальных литературных языков участвуют личности. Объективная методология


создания национальных литературных языков заключается в том, что язык художественных произведений создателя или организатор наци­онального литературного языка есть «слепок» с национального языка в единстве образующих его стихий. О верности отражения языка и языкового сознания народа в произведениях авторов-создателей наци­ональных литературных языков свидетельствует само восприятие и принятие этих произведений как верного отражения в них жизни народа и его языка. Будучи «слепком» с национального языка, язык произведений писателей, как единая система, включает языковые средства разной функциональной — семантической, стилистической, экспрессивной — ценности. Не исключены в этой системе и ненорма­тивные языковые факты. В силу сказанного язык такого писателя служит весьма ценным материалом для собственно лингвистического исследования, и в частности, процесса образования литературного языка. Научная интерпретация здесь необходима, она объясняет и квалифицирует этот процесс создания литературного языка и языковые стихии, участвующие в нем. Для этого лингвистика применяет свои методы и методики исследования языка, свой научный аппарат, ис­пользуя язык писателя как типическое отражение языка национальной эпохи в его наиболее показательном представлении и организации. Именно поэтому язык художественной литературы (а не только созда­телей национального литературного языка) является важным и авто­ритетным материалом как для установления литературной нормы, так и для изучения речевой культуры, словесного мастерства. Он представ­ляется первоначальным образным отражением языка народа, а следовательно, и известным его познанием, предполагающим в качестве следующего шага его познания — собственно научное иссле­дование.

ЯЗЫК И НАРОДНОСТЬ

Прямое отношение к обсуждаемой проблеме «Язык и общество» имеет тот аспект изучения языка, который рассматривает язык как одно из показательных и существенных выражений национальной самобытности народа. Речь идет о языке и народности — вопросе, поставленном основателями отечественного языкознания в прошлом столетии, но в дальнейшем невостребованном.

Категория народности была активно обсуждаемой в трудах пред­ставителей двух основных направлений общественно-философской мысли России прошлого века — славянофилов и западников. Обраща­ясь к этой категории, мы хотим вернуть ей первоначальный философ­ский и онтологический смысл, существенно отличающийся от чисто литературного смысла, который она получила в последующее время, особенно в советском литературоведении и литературной критике, где


она стала, по сути дела, синонимом партийности. В настоящее время она, можно сказать, вовсе забыта.

К сожалению, у нас нет возможности в достаточной степени раскрыть содержание категории народности и ее выражение в языке.

Во-первых, народность как философская, онтологическая катего­рия не исследована в науке и, во-вторых, язык характеризует только одну, но, как подчеркивали виднейшие представители отечественного языкознания, весьма существенную сторону данной категории.

Приведение в известность этой категории, ее определение и — что весьма важно — фактическое изучение отдельных сторон духов­ной жизни народа, входящих в содержание народности, связаны прежде всего со старшими славянофилами, а также учеными, формаль­но не принадлежавшими к этому общественно-философскому тече­нию, но разделявшими их теоретические взгляды.

Знаменательно, что одними из первых, кто оценил важность этой категории в ее национальном и общечеловеческом значении, были Пушкин и Гоголь, сыгравшие исключительную роль как в создании национального русского литературного языка, так и в становлении и развитии русской реалистической литературы. И при отсутствии стро­гих границ содержания этой категории, на что сетует Пушкин и другие авторы прошлого века (четкого понимания этой категории нет и у современных авторов), тем не менее ни у кого не возникает сомнений в реальности этой категории и необходимости ее образного, художе­ственного и научного познания. В заключении своей небольшой статьи о народности Пушкин высказывает свое понимание народности: «Кли­мат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (23, с. 40).

Изучение народности как онтологической категории представляет собой комплексную научную проблему; предметом такого методоло­гически 'единого исследования являются различные стороны духовной и материальной жизни народа, выделяющие его среди других народов. Это язык и устное народное творчество, художественная литература и живопись, музыка и архитектура, эстетические вкусы и нравственные принципы, особенности образа жизни, ума, темперамента и др. Из сказанного очевидно, что исследование содержания этой категории в более или менее представительном объеме являет собой задачу чрез­вычайной сложности и трудности в выполнении. Особенно если учесть, что проблема в таком аспекте и объеме не изучалась. Поэтому не случайно, что и славянофил А.С. Хомяков, и западник В.Г. Белинский равно утверждали в свое время, что осознание русским народом своей народности — дело неблизкого будущего. 304


Определение народности как общей категории, включающей раз­личные стороны духовной и материальной жизни народа, мы находим, например, у Даля и Потебни. Даль: «Народность — совокупность свойств и быта, отличающих один народ от другого». Потебня: «На­родность есть то, чем один народ отличается от другого» (24, с. 221).

Язык является одной из определяющих сторон народности. Вопрос об отношении языка к народности мы рассмотрим на примере русского языка, весьма показательном, поскольку именно в истории русского языкознания и русской общественно-философской мысли эта пробле­ма в свое время была остро поставлена национально мыслящими учеными XIX в. и получила фактическое и теоретическое обоснование. Внимание к языку как важнейшему признаку народности было вызвано злободневными общественными причинами того времени, а именно: стремлением отстоять право отечественного языка на центральное место в системе просвещения. В противоположность увлечению фран­цузским языком высших сословий, считавших его мерилом европей­ской образованности, все без исключения видные отечественные языковеды и педагоги доказывали необходимость изначального изуче­ния родного, отечественного языка в целях естественного духовного развития человека как национально ориентированной личности.

Этими идеями проникнуты труды таких ученых, как К.Д. Ушин-ский, К.С. Аксаков, И.И. Срезневский, Ф.И. Буслаев, В.И. Даль, А.А. Потебня и др. В их порой страстных выступлениях для нас особенно важна последовательно проводимая авторами идея о языке как наиболее важном выразителе народности, национальности. При­ведем некоторые высказывания.

К.С. Аксаков: «Одинаковость языка есть первая таинственная связь, соединяющая людей между собою. Народ говорит одним языком, и в этом единстве выражается внутренняя симпатия, родство душ, по которому люди одного народа сливают звуки в известные стройные созвучия, выражая ими внутренние и внешние свои понятия... В языке мы находим первую степень народности» (25, с. 170).

К.Д. Ушинский: «...Язык народа есть цельное органическое его создание, вырастающее во всех своих народных особенностях из какого-то одного, таинственного, где-то в глубине народного духа запрятанного зерна...

...В сокровищницу родного языка складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, верования, воззрения, следы прожитого горя и прожитой радости, — словом, весь след своей духовной жизни народ бережно сохраняет в народном слове. Язык есть самая живая, самая обильная и прочная связь, соединяющая отжившие, живущие и будущие поко­ления народа в одно великое, историческое живое целое. Он не только выражает собой жизненность народа, но есть именно самая жизнь. Когда исчезает народный язык, — народа нет более! » (26, с. 8—9).


Ф.И. Буслаев: «В недавнее время возродившееся стремление к национальности возвысило ценность народного языка» (27, с. 179).

«...Язык есть выражение не только мыслительное™ народной, но и всего быта, нравов и поверий, страны и истории народа. Единство языка с индивидуальностью человека составляет народность... Искрен­ние, глубочайшие ощущения внутреннего бытия своего человек может выразить только на родном языке. Внутренняя нераздельность языка и характера народа особенно явствует из отношения языка к народной образованности, которая есть не иное что, как непрестанное развитие духовной жизни, а вместе с тем и языка» (27, с. 230).

И.И. Срезневский, подобно другим языковедам своего времени, утверждал, что истоки народности языка уходят в глубокую древность, в языковую общность племен, наследуя и по-своему развивая ее в эпоху отделения от общей основы, а затем и самостоятельного развития. История языка, народа, народности в разных ее проявлениях непре­рывна. «Народ развивает свою личную народность из народности своего племени, и язык его, хотя и становится выражением этой отдельной народности, только продолжает путь уже прежде начатый» (28, с. 22). Имея такую историю, язык приобретает в образовании народности огромную силу, сосредоточивая в себе духовное богатство народа. «В каждом народном языке, в каждом местном наречии, — пишет И.И. Срезневский, — есть сила неосязаемая и тем не менее мощная, сосредоточивающая в себе все другие силы. Это — дух народ­ности. Он один и тот же, только с оттенками во всех краях земли народа, но не одинаково силен во всех слоях народа...

Сила народности языка не может быть приобретаема внешнею подражательностью, а должна быть усвояема душою» (29, с. 114—115)

XIX в. был отмечен общим интересом ученых, писателей, широкой общественности к национальным началам народа, находящим выра­жение в различных областях его духовной и материальной жизни. В это время осуществляется активный сбор словарных, этнографических материалов, произведений устного, художественного народного твор­чества (сказки, пословицы и поговорки, былины, народные песни, загадки, диалектная речь, произведения иконописи и др.). Издаются фундаментальные труды, отражающие различные стороны русской народности: К. Данилова, П.В. Киреевского, А.Н. Афанасьева, И.И. Срезневского, Ф.И. Буслаева, В.И. Даля, П.Н. Рыбникова, А.Ф. Гильфердинга, Д.Н. Пыпина, Д.Н. Садовникова, А.А. Потебни и др. Это было мощное научное движение, поставившее своей целью изучение духовной жизни народа в различном ее проявлении, т. е. народности.

Особое место в разработке проблемы языка и народности занимает Потебня как своими фактическими исследованиями в области языка и словесности, так и теоретическим осмыслением этой проблемы. Последнее весьма важно, поскольку именно теория и методология


исследования народности была и остается совершенно недостаточно разработанной. При жизни Потебня мало сказал о народности, причем косвенно в работах на другие темы. Сам он об этом писал: «Из того, что мне приходилось говорить о народности, заимствовании и т. п., в печать попадали только строки, например, в разборе «Песен Головац-кого» (30, с. 138). Изданные после смерти ученого заметки о языке и народности — это лишь фрагменты, предварительные заготовки для задуманной большой работы по этой проблеме. Однако они весьма ценны, так как обнаруживают свойственное Потебне как языковеду-философу глубокое проникновение в сущность изучаемого предмета, содержат продуктивные положения, подводящие известный итог об­ширным эмпирическим исследованиям языка и словесности в инте­ресующем нас аспекте. Представляется, что эти суждения Потебни могут служить исходной посылкой для создания теоретической и методологической основы изучения народности в различных областях знания, а не только лингвистики.

Понимая под народностью совокупность признаков, черт, какими один народ отличается от другого, Потебня отводил в ней центральное место языку, считая язык «совершенным подобием народности». Ни по чему другому мы не можем так разносторонне и объективно судить о жизни народа во всем ее объеме, как по данным языка. Народность образуется вместе с народом. Язык не исчерпывает народности, не является ее полным выражением, но он, несомненно, представляет существенную ее сторону. Поэтому освоение в детстве родного языка уже само по себе есть значительный шаг в восприятии и стихийном (бессознательном) воспитании в себе народности. История языка, его современное функционирование представляет нам картину и прошлых состояний общества, его материальной и духовной жизни, и современ­ных условий существования народа. Дифференцируясь из своего пра-состояния, языки по-своему распоряжаются общим наследием, преломляя и развивая его в новых, особых условиях, создавая тем самым свою собственную историю.

К пониманию народности Потебня подходит диалектически, рас­сматривая ее как единство формы и содержания. Как и в случае с языком, он акцентирует внимание на форме — структурном, строевом элементе содержания. «Народное единство, — подчеркивает он, — есть единство формальное» (24, с. 222). Поскольку же язык есть «совершен­ное подобие народности», то Потебня сосредоточивает внимание на языке как наиболее существенном формальном показателе народности. Одновременно Потебня признавал, что народность выражается и во многих других сторонах духовной и материальной жизни народа; и в этих случаях народность представляет собой единство формы и содер­жания.

Такой подход к народности позволяет видеть ее в историческом движении, разносторонне, не отождествлять ее со стариной, с тем или


другим преходящим содержанием и не рассматривать потерю отдель­ных ее проявлений и характеристик как деградацию народности вооб­ще. В новых исторических условиях народность обнаруживает себя иначе, по-новому, наполняясь новым содержанием. Однако в таком отношении, замечал Потебня, народность не изучалась. «...До сих пор, — пишет он, — лишь немногим ученым удалось уловить отдельные сравнительно мелкие черты склада мысли, характеризующего народ» (24, с. 222—223). Такой подход к изучению народности предполагает особый метод и методики, которые, к сожалению, не разработаны.

Рассматривая и язык, и народность как форму, Потебня обращается к категории бессознательного, играющего большую роль в психологических процессах вообще. Эта категория объясняет многое в функционировании языка и проявлении народности, в характере духовной и предметной деятельности народа. Категория бессознатель­ного в теории языка и народности оказалась, по сути дела, обойденной в последующей истории языкознания. К сожалению, и вначале она не получила достаточного внимания и понимания, несмотря на усилия учеников и последователей Потебни развить его идеи в этом направ­лении (см. работы Д.Н. Овсянико-Куликовского, Б.А. Лезина, В.И. Харциева и др.).

Бессознательное в языке — это та часть нашей мысли, средств и способов ее выражения, которая в речи не является целью нашего сообщения другому уже потому, что эту часть знают, владеют ею все говорящие на данном языке. Бессознательное в языке отождествляется с его формой, внешней и внутренней (см. гл. VII). В общении народном языке примером бессознательного являются фонетическая система, грамматические формы слов, словообразовательные морфемы, модели их связей и др. В семантике языка бессознательное есть отвлеченная часть нашей мысли («внутриязыковые значения»); это отложившийся в памяти мыслительный опыт народа, усвоенный в той или иной степени человеком, для которого этот язык родной. Д.Н Овсянико-Ку-ликовский пишет о грамматической, категориальной стороне языка: «Грамматическая форма слов мыслится бессознательно, автоматиче­ски. При этом, конечно, мы имеем в виду язык привычный, тот, на котором человек мыслит легко, непроизвольно, не задумываясь над приисканием того или другого слова, над употреблением той или другой формы. Это — тот язык, который человек усвоил с детства, — язык родной, Muttersprache, язык национального общения, молчаливой мысли и сновидений» (31, с. 61—62).

Родной язык входит в мышление и сознание ребенка впервые и одновременно с чувственно воспринимаемым миром и тем опытом его освоения и понимания, который взрослые передают ребенку в своей речевой и предметной деятельности, к которой постепенно подключа­ется и ребенок. Одновременно с этими процессами формируется психология ребенка, его мировосприятие и миропонимание, органи-


чески связанные с осваевымым народным опытом, иными словами, — объективно формируется народность. С овладением языком как ору­дием сознания, как формой у ребенка начинает развиваться самосоз­нание. Расширение сознания прямо пропорционально расширению и области бессознательного, а следовательно, и укреплению формы в речевой деятельности ребенка; в итоге для последней освобождается все больше умственной энергии.

Как говорилось выше, человек, выражая на родном языке свою мысль, не задумывается над тем, какие фонемы, морфемы, значения слов, их связи, модели словосочетаний и предложений и др. он при этом будет употреблять. Точно так же в своих действиях и поступках, в выражении своих мыслей и чувств, в отношениях к окружающим людям, близким и далеким, и т. д., словом, во всей своей повседневной деятельности, подчиненной преходящим целям и мотивам, он также не задумывается над тем, что он будет вести себя как француз, русский, немец или грек... Но тем не менее в этой многообразной его деятель­ности будут пробиваться такие черты и принципы поведения, которые будут изобличать в нем представителя определенного народа. «Все, что функционирует в бессознательной сфере, — писал Д.Н. Овсянико-Ку-ликовский, — не тратит, а сберегает энергию. Область нашего психо­физического и психического автоматизма является аккумулятором энергии. Следовательно, язык и национальность, поскольку они фун­кционируют бессознательно, автоматически, должны быть понимаемы прежде всего как особая форма накопления и сбережения психической энергии народов. Отсюда вывод: народы здравы и живы несознаваемым здравием и автоматической жизнью своей национальной психики» (32, с. 38).

Бессознательное в психологии, в языке, в народности — это общее, чем владеют все; форма, в которой и благодаря которой только и может реализоваться личное, сознательное, творческое содержание. Бессоз­нательное, таким образом, — необходимое условие образования и вы­ражения содержания. Так понимали роль бессознательного в человеческой психологии, языке, народности Потебня и другие пред­ставители Харьковской филологической школы, видя в бессознатель­ном колоссальное, недоступное для отдельного человека накопление энергии как основания для реализации творческих усилий личности.

Д.Н. Овсянико-Куликовский: «...Во всем психическом творче­ство может быть только там, где есть сбережение силы» (31, с. 41).

Б.А. Лезин: «Если бы все акты умственной деятельности были продуктом сознания, то человечество многое потеряло бы; едва ли хватило сил у него на создание науки и искусства» (33, с. 257).

«...Без участия бессознательной сферы не может быть никакого творчества» (33, с. 258).

«Бессознательная сфера сберегает, экономизирует психические акты; сознательная тратит; к первой относится и деятель-


ность языка, характер которой... сводится к тому же сбережению сил» (там же).

О месте и важности бессознательного в языковых процессах сви­детельствует упоминавшееся уже положение Потебни: язык, будучи орудием сознания, сам по себе создание бессознательное. Но, по Потебне, не только язык: «Величайшие произведения человека, как язык, народность, великие государства, создаются бессознательно, то есть так, что намеренные усилия отдельных личностей теряются, как капля в море» (15, с. 452).


Поделиться:



Популярное:

Последнее изменение этой страницы: 2016-03-22; Просмотров: 1022; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.04 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь