Нет семьи в нашей стране, которую не коснулась война

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 10Следующая ⇒

В этом году наша страна отмечает 70-ление победы в Великой Отечественной Войне. Я думаю, что нет семьи в нашей стране, которую не коснулась война.

Мой прадедушка Ходосов Василий Тихонович был старшим сыном в семье. Когда в 1941 году немцы напали на СССР он работал в колхозе конюхом. Имел семью и детей. Оставив свою семью, он ушёл защищать нашу Родину. Он воевал на многих фронтах, был несколько раз ранен. Но после ранений снова становился в строй. На его участь выпало много испытаний. Был он и на передовой, и подвозил на лошадях продукты людям, копающим окопы.

Вернувшись с фронта, он продолжил работу в колхозе, восстанавливал сельское хозяйство.

Ещё трое его братьев ушли воевать совсем юными. Двое из них погибли. Иван в 1943 под Сталинградом, Николай в 1942 под Моздоком. Четвёртый брат Тимофей дошёл до Берлина, но когда война на Западе закончилась, он был переправлен на Восток. В это время там шла война с Японией. Тимофей Тихонович был награждён многими орденами и медалями.

Другой мой прадедушка Сафонов Константин Александрович тоже воевал. Но во время одного из сражений он был ранен и захвачен в плен. Вместе с другими такими же пленными был угнан в Германию. В плену он находился в течение двух лет. Фашисты издевались над ними, не давали, есть, не давали спать. И таких измученных людей заставляли много работать. Ночами пленные предпринимали вылазки к яме с отходами, пытаясь найти съедобные отходы. После освобождения советскими войсками, он был отправлен на восстановительные работы. Так что война закончилась для него в 1947 году.

Оба моих прадеда умерли задолго до моего рождения. Ранения и лишения, которые были ими, перенесены во время войны обернулись для них тяжёлыми болезнями. Это не дало им возможности жить долго, работать на благо Родины, воспитывать своих внуков и правнуков.

Налётова Е.А., студентка 3 курса

и НалётоваЮ.А., студентка 4 курса

Дом, в котором она жила

«Давно такой погоды не было у нас на Кубани, - подумала я, выходя из дома. Тяжелые черные тучи окутали все небо, не оставив солнышку ни одного шанса порадовать детей хоть случайно проскользнувшим лучиком света и тепла. Дожди шли который день, и жители уютного городка давно потеряли надежду на скорое прибытие гражданки весны. Но погода не пугала меня, я твердо решила навестить сегодня одну бабушку, в гостях у которой, мне казалось, время я не потрачу зря.

Мария Федоровна Смольнякова - добрая и приветливая старушка. Ее седые волосы аккуратно собраны на затылке, голубые искренние глаза наполнены теплотой и спокойствием, лицо в морщинах, натруженные руки. Одета просто, по-домашнему, но аккуратно и чисто – настоящая хозяйка.

Она долго не знала с чего начать, беспокоилась, видимо: руки постоянно чем-то занимались бестолковым: она брала край клеёнки, что лежала на кухонном столе, сворачивала ее двумя руками в трубочку, потом медленно разворачивала… И все же начала.

«Помнится, незадолго до войны, родители решили построить новый дом: кирпичный, большой, чтобы вся-вся семья там поместилась. А семья-то немаленькая была. Братьев у меня было трое: Кондрат (1913 года рождения), Григорий (1919г.), Иван (1924г.) и сестра Валентина (1921 г.). Я самая младшая была среди них.

Но что там в те одиннадцать лет можно было решить самому? Но была я сама себе начальник. Ваня уехал учиться в военное училище. Помню этот день: залетает он домой довольный, кричит: «Мама! Мама! Я поступил! Мне 2 года к возрасту моему прибавили, чтоб 19 было, я буду военным! » После его отъезда я бросила школу и да пошла работать в колхоз.

Вот иду я вечером с работы, вижу: на станции эшелоны стоят, людей видимо-невидимо, женщины плачут, обнимают своих мужей, детей на руки дают им подержать. Тут из вагона навстречу брат мой – Иван. Бежит, кричит: «Маша-Маша! », - я так и замерла. Подбегает, обнимает: «Ты не переживай, мы немножко повоюем и приедем обратно, лишь фрица разобьем! Я тебя в школу отправлю, я вернусь, ждите меня! ». Так мы и попрощались, и я узнала – началась война.

А уже осенью 41-ого достроили мы с мамой дом, голодали, перенесли холод, но жили всей семьей дружно. Вскоре война одного за другим стала забирать жильцов дома.

Ушел Ваня, а в 42-ом забрали сестру Валентину в зенитчицы – она отбивали атаки самолетов. В этом же году старший брат попал в дивизию в Иран».

Хотелось бы здесь уточнить, потому что мало кто знает, что правительство СССР опасалось нападения с юга, через Армению, и для защиты южных границ туда были направлены в начале войны советские войска. Но вскоре их оттуда вывели. Семья Демиенко наконец получила заветный треугольник от Кондрата – старшего сына. Он сообщал, что скоро будет идти по дороге Крымск-Керчь. Мама, недолго думая, стала готовить сыну угощения. Мама собрала пакет, отдала его жене брата, та отправилась на долгожданную встречу с мужем. Февраль 42-ого: метель, холод. Стоит она, бедная, на обочине, мимо проходят солдаты: один за другим, казалось, эти ряды бесконечны, а Кондрата все нет и нет. Вот уже к концу подходят ряды солдатов ….Нет Кондрата…

Позже в мае 42-ого она узнала, что он здесь, в госпитале, раненый в здании «Детской Школы Искусств. «Там мы и нашли брата. Раненые располагались на полу: у кого голова перевязанная, у кого нога, у кого рука…-больше половины раненых идет ко дну на Керченском проливе», - рассказывал брат, чувствуя вину перед теми, кто погиб – нам просто повезло, что мы выжили, такая бомбежка…! » Тогда-то он и рассказал, что во время перехода по дороге в Керчь он находился в самом первом ряду, видимо, не увидела его жена, не успела. Прошло немного времени, и старший брат попал в Кисловодск – именно туда отправили всех раненых. Оттуда он шел пешком. Шел он по дороге и слышит – бомбежка приближается, а не одна машина не остановится, не подберет его (был издан приказ – раненых не подбирать). Лишь последняя подобрала его, довезла до Пятигорска, города, в котором происходили формирования войск, и оттуда он уже попал в Казахстан.

Их дома на войну ушел и Гриша. Он был разведчиком. Недолго он воевал – его ранили на Карельском полуострове.

Дом опустел. Имена, ушедших на фронт, мы старались не произносить вслух – мама тяжело переносили уход на войну своих кровиночек. Поначалу от тишины, что находилась в доме, было даже страшно. По станице стали разноситься слухи, что немцы идут сюда. Помню, маленький мальчик, сосед наш – Сашка, узнав о приближении немцев на Кубань, умоляюще просил:

- Мамочка, а можно я в печь в русскую сховаюсь?

А мать ему:

- Найдет, сыночек, немец тебя еще хуже будет…»

В августе 1942 года немцы зашли в станицу. Ходили, как хозяева, по дворам, жилье подыскивали. Дом семьи Марии Федоровны не стал исключением. Дом-то новый, не мог привлечь их внимания.

«Их обычно было несколько, - говорила она о фрицах, - грязные, потные приезжали под вечер, тогда они казались мне старыми, переночевав, посушив свою одежду, рано утром они уезжали в Москву.

Как-то один из немцев, живших в нашем доме, достал целую пачку фотографий. Усадив нас около себя, он стал с гордостью показывать нам фотографии: скот, над которым варварски издевались, убитых людей, детей, стариков, женщин, а не смотреть ведь нельзя было – смерть». Мария Федоровна вспоминает с горечью, что никого не жалели немцы, для них все смех, а советским людям – боль, оставшаяся в сердцах навечно, и память за тех, кого знали…

«Как-то один из немцев, поселившийся у нас в доме, первым делом стал нашими вещами себе рюкзак наполнять. Взял все, что только унести можно было, взвалил на плечи свой груз да и пошел на аэродром, находившийся в то время недалеко за городом. Вечером – возвращается измученный, грустный. Смеются с него свои же, подшучивают: «Что, жалко добро-то оставлять? ». А то, оказалось, не брали на самолет людей с большим грузом. Нужно было выбирать: или груз оставлять – самому лететь, либо вместе с грузом оставаться тут. Долго он ходил туда-сюда с рюкзаком этим.

А, помнится, подъезжает как-то к нашему дому очередной гость на лошади (позже, другие немцы, увидев его еще издалека, со страхом говорили: «Тсссс…Тихо» Чистокровный немец идет! »). Вот он зашел в дом, прошел в комнату, где раньше всегда немцы оставались, повесил свою шинель и табличку оставил на двери, обычно такие таблички означали – комната занята уже, и здесь останавливаться никто не мог. И вскоре он уехал. Так спас нас этот немец! Кто после него ни приезжал: «Свободно, хозяйка, у вас тут? – «А черт его знает! Я не разбираюсь в вашем языке, пойти, посмотри, что там написано». Так, прочитав табличку, они разворачивались и уезжали, и долго у нас не было незваных гостей.

Несмотря на тяжелые условия, я работала. После клубники меня перевели яблоки собирать. Какие крупные и сочные яблоки-то были тогда! В том году урожай выдался как никогда хороший. Никогда я больше не видела столько. Женщины работали сами, мужчин ведь всех забрали на фронт. Мало кто остался. Отец мой Федор Павлович Демиденко был неграмотный. Я, благодаря его наставлениям – он всегда мечтал, чтоб его дети были грамотными – выучилась цифрам да буквам. Сначала войны его назначили бригадиром, и здесь пригодились ему мои знания. Я была у него учетчиком: брала сажень и обходила поле, замеряла, сколько покосили женщины сена. Порой, во время работы поднимаешь голову, а над садами…. Такое чистое небо, и не верится, что война. Чаще всего бомбили Петровскую, Сад-Гигант. Ну и нам доставалось. Так переведешь взгляд в сторону дома: а там небо черное-черное – бомбят немцы нас: одни старики, дети да женщины остались-то, казалось бы, что они сделали, в чем провинились перед немцами? Но страдали все без разбору. Вечером идешь до дома, а на улице вопль: в одной хате – сына убили, в другой – мать, и в третьей – похоронка с фронта пришла.

В соседнем доме жила семья, в ней была маленькая девочка лет шести. Я как-то заметила, что у нее постоянно перевязана пятка на левой ноге. Я спросила у нее об этом, ведь раньше такого не было. На всю жизнь запомнила глаза ее в тот миг – они были полны страха. Она шепотом пробормотала что-то про немцев, но я ничего не могла понять. Тогда она взяла меня за руку, молча повела на улицу. Мы вышли со двора и встали в двух метрах от дома. Тогда Катя сказала: «Я сидела дома, мама строго приказала не выходить на улицу, но мне стало так грустно, и поиграть не с кем, и я решила пойти поискать игрушку. Я сидела на этом месте, когда вон там, - она показала пальцем на место недалеко от нас, я поняла, о каком именно месте она говорит по углублению в дороге, - там упал снаряд, и осколок его попал мне в ногу. Мне было так больно, я ничего не понимала, я не понимала, что со мной произошло, лишь сердце стучало здесь, - приложила свои маленькие ладошки к груди, - быстро-быстро, будто выпрыгивало. Тут ко мне кто-то подбежал, схватил на руки и понес, куда, я не видела. Я поняла, что это чужие – они говорили на чужом мне языке – и я не могла понять о чем. Дяди ругались громко, а тот, что принес меня – ругался на них. Он вытащил мне осколок и перемотал мне ногу…». Я была удивлена рассказу Марии Федоровны, значит, не все немцы были настолько беспощадны и злые, и некоторые из них тоже не хотели войны. Благодаря доброте этого немца одним человеком, пережившим Великую Отечественную войну, осталось больше. А ведь сколько их погибло в лагерях, в душегубках, во время бомбёжек и после издевательств немцев?

«Но не только русским доставалось от бомбежек немцев. Карл – добрый австриец, спасший нас от многих немецких гостей, одно время жил у нас. Говорил он хорошо по-русски, он всегда и гостинец детишкам принесет и о делах спросит. Обычный немец – никогда не угостит ничем. Как-то зашел у него с моей матерью разговор, спрашивает:

- Есть сыновья на фронте?

- Есть-есть, - сдерживая слезы отвечала мать.

- А у меня ни жены нет, ни деток, одни родители, и те старые, им помощь моя нужна, а я все тут. Девять лет уже меня дома не было. Столкнуть бы Сталина с Гитлером лоб в лоб и войне капут!

Упали как-то снаряды, да так, что стекла из окон повылетали, такой был силы удар. Заходит Карл в дом: «Смерть миновала меня! », показывает мундир – осколок насквозь прожег его, а рубашка цела и невредима, будто ничего и не было.

В марте 41-ого немцы от нас отступили, и Карл уехал. Только тогда он взял свою шинель и убрал «золотую табличку».

Но жизнь от этого лучше не стала. Наступил голод. Весна – сажать да сеять что-то надо, а нечего. Ходили пешком по несколько километров, набирали зерно на посевы и обратно шли. Мама в то время подсобирала денег и купила мне новое ситцевое платье. Красивое такое, солнце-клеш. Так я его и не надела. Есть нечего было, и мама предложила: «Маш, давай продадим платье-то твое, а попозже тебе другое новое купим». Делать нечего было, и я согласилась, сложила его аккуратно в сумку, вскоре взамен на него принесла домой рыбы, пройдя пешком до моря и обратно.

Конец апреля – начала мая. День был не рабочий, а, значит, спать можно столько, сколько захочется. Я проснулась – уже давно светло было. Вышла во двор и вижу: сидит какой-то мужчина военный, с моим отцом разговаривает. На кухне мама завтрак готовила. Папа много говорил о войне. Военный спрашивает:

- А это кто? Последняя ваша дочь?

Отец утвердительно кивнул:

- Да, это младшая самая.

- Кто знает, может еще и таких забирать с собой будем.

Через несколько дней к нам зашла девушка, встретила ее я. Мы поздоровались.

- Ты из этого дома? – показала она на мой дом.

- Да, из этого.

- Долгополая?

- Да.

-А кто вы тогда приходитесь Максиму Долгополому?

- Дочь его.

- А вечером приезжали к вам два мужчины?

Я отрицательно покачала головой. Действительно я никого не видела. Придя с работы, я сразу же рано вечером легла спать. Может и приезжал кто, да где ж мне знать.

- Не может быть, - продолжала она, - я знаю точно, кто-то приезжал!

- Я предложила ей пройти в дом и узнать все у мамы».

Мама Марии Федоровны подтвердила то, о чем говорила незнакомка. Оказалось, девушка была направлена сюда для разведки. Мужчины, приезжавшие накануне вечером, привезли мешок сухарей, рису и американской тушенки. Да и денежек дали, чтобы семья Демиденко приютили у себя девчонку. Особо любопытным людям в колхозе решено было говорить, что девушка направлена на работу в колхоз.

«Девушку звали Валя, - продолжила Мария Федоровна. – Она была 1925-1926 года рождения. Москвичка. Училась в школе разведчиков. Была связана с партизанами и в Москву передавала нужную для них информацию. Дома о ней знали, что жива – и все! Запрещено! Писала она письма, подписывала чужим именем и отправляла – родители знали – дочка. Мы с ней вскоре подружились – как родная стала. Помню, как-то залезли на чердак, она мне наушник сует: хочешь послушать? » - спрашивает. Я к уху прикладываю – а там радио играет. Чудно так было. Не верилось, что бывает такое! »

Прошли дни. Как-то выхожу на улицу, смотрю в поле – а с той стороны солдаты наши идут. Бабы как заголосят: «Наши-наши-наши идут». Кинулись к ним навстречу, плачут…». Мария Федоровна замолчала. Я посмотрела в ее глаза – она плакала. Мне едва удалось сдержать слезы. Продолжила она рассказом о послевоенной жизни. Именно тогда появились первые кинотеатры, и молодежь выскребала последние копейки, чтобы сходить на сеанс давно знаемого наизусть фильма. Перед просмотром фильма всегда показывали какие-то новости. И как-то перед одним из таких сеансов стали показывать и рассказывать про Жукова.

«Каково было мое удивление, - с гордостью произнесла она, - когда на экране я узнала лицо того самого капитана, который завтракал у нас дома! «Жуков! Точно он! » - с уверенностью подумала я.

Она закончила свой рассказ. Дом, в котором они жили в роковые годы, сейчас находится через дорогу от дома Марии Федороны. Серый и угрюмый, он одним своим видом всегда будет напоминать живущим о том, что сейчас изучают в школах, о чем так много говорят и о тех, чьи подвиги не будут забыты.

Григорий вернулся с фронта в 45-ом – однорукий. Иван, в возрасте девятнадцати лет, погиб на фронте капитаном, за Смоленск воевал. Валя, подхватив туберкулез еще на фронте, заболев гриппом уже после освобождения Кубани, умерла через два года. Да, сколько ж мы их потеряли прежде чем увидели счастливые лица возвращавшихся с фронта – предвестников освобождения Кубани. Теперь слезы лились градом: скоро наступит мир и будет все, как прежде, лишь эти надежды теперь грели душу тех, кто не мог поверить в смерть близких, гордо отстоявших Победу.

Прощаться с Марией Федоровной было тяжело – я чувствовала вину перед ней, заставив вспомнить все то, что, впрочем, невозможно забыть. Мои ожидания оправдались – время я зря не провела. Это день забыть мне не удастся, да и зачем. Я горжусь теми, кто отстоял эту победу и подарил это светлое небо над головой. Теперь о них я знаю еще больше и обязательно обо всем этом я рассказу своим детям. Мы должны помнить. Мы должны гордиться!

Понимасов Денис, студент 2 курса

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒