Был в одной помещичьей деревне управляющий-немец

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 4

Был в одной помещичьей деревне управляющий-немец, праздников наших не почитал и завсегда заставлял мужиков работать. Приходит к нему однажды староста и говорит:

– Завтра у нас праздник, работать нельзя.

– Какой там праздник выдумал?

– Да святого Николы, батюшка!

– А где он? Покажь мне его!

Староста принес образ.

– Ну, это доска! – говорит немец. – Мне она ничего не сделает, и сам буду работать, и вы не ленитесь.

Вот мужики и придумали сыграть с немцем шутку; опять приходит к нему староста:

– У нас, батюшка, завтра праздник.

– Какой праздник?

– Да преподобного шерстня!

– А где он? Покажь!

Староста привел его к старому дуплу, где шерстни водились:

– Вот он!

Немец стал заглядывать в щели, а шерстни так и гудят!

– Ишь, – говорит немец, – как песни-то распевает! Али водочки хлебнул? Ну, да я его не боюсь, все-таки прикажу работать.

Пока немец рассуждал, шерстни вылетели и давай его жалить.

– Ай-ай! – закричал он во всю мочь. – Право слово – не велю работать, и сам не стану; пускай мужики хоть всю неделю гуляют.

В одном селе жил-был старик

В одном селе жил-был старик, да такой скупой, прижимистый! Как сядет за стол, нарежет хлеба, сидит да на снох посматривает: то на ту, то на другую, а сам ничего не ест.

Вот, глядя на него, и снохи тоже поглазеют-поглазеют, да и полезут вон из-за стола голодные. А старик опосля, только что уйдут они по работам, втихомолку наестся, напьется и разляжется на печи сытехонек.

Вот однова отпросилась меньшая сноха и пошла к своему отцу, к матери и стала жаловаться на свекра:

– Такой-де лютый, ненавистный!

Жить нельзя! Совсем есть не дает, все ругается: ненаеды вы этакие!

– Хорошо, – говорит ей отец, – я приду к вам в гости, сам посмотрю ваши порядки.

И погодя денек-другой пришел он к старику вечером.

– Здорово, сват!

– Здорово!

– Я к тебе в гости; рад ли мне?

– Рад не рад, делать нечего; садись, так и гость будешь!

– Как моя дочушка живет, хорошо ли хлеб жует?

– Ништо, живет себе!

– Ну-ка, сватушка, соловья баснями не кормят; давай-ка поужинаем, легче говорить будет.

Сели за стол; старик нарезал хлеба, сам не ест – сидит, все на снох глядит.

– Эх, сват! – говорит гость.

– Это не по-нашему; у нас нарезал хлеба да поел, еще нарезал – и то поел.

Ну вы, бабы молодые, больше хлеба ешьте, здоровее будете!

После ужина стали спать укладываться.

– Ты, сват, где ляжешь?

– спрашивает хозяин.

– Я лягу на кутничке.

– Что ты! Я тут завсегда сплю, – говорит старик. Вишь, в куте у него спрятаны были яйца, хлеб и молоко; ночью, как заснут в избе, он украдкою встанет и наестся вдоволь.

Сват это дело заприметил.

– Как хочешь, – говорит, – а я лягу на кутничке.

Вот улеглися все спать.

В самую как есть полночь старик ползком-ползком да прямо в залавок – скрип!

А гость еще с вечера припас про него большой ремённый кнут; как вытянет свата раз, другой, третий – сам бьет да приговаривает:

– Брысь, окаянная, брысь!

Пришлось старику не евши спать. Вот так-то прогостил сват у свата целых три дня и заставил надолго себя помнить.

Проводил его старик, и с тех пор полно – перестал у снох во рту куски считать.

Бедный барин и слуга

Шляхтич во время бывшей у него пирушки, увидя, что лакей его несет блюдо, спросил:

– Что ты нам несешь?

– Цыпленка, сударь, – отвечал слуга.

По исходе гостей помещик, призвав к себе того слугу, сказал ему:

– Федул! Ты глуп, когда я тебя спросил, что ты несешь, а ты мне отвечал:

" цыпленка" -этим ты меня обесчестил; ты бы должен то же сказать во множественном числе: «цыплят».

После того случилось опять обедать ему со своими друзьями; Федул нес блюдо похлебки с говядиною бараниной, господин, то увидя, спросил:

– Что ты нам несешь, Федул?

Слуга, хотя простяк, но, памятуя помещичье наставление, отвечал ему:

– Быков и баранов, господин сударь!

Два приятеля

Некогда были такие два молодца, что хотя самый прекрасный день, но один говорит: «На дворе дождь», а другой закричит: «Какой дождь – снег! » Если один скажет: «Я имею такую вещь, что во всем городе подобной не сыщешь», а другой подтвердит: «Не довольно во всем городе, но и в целом свете такой нет».

В одно время вознамерились они путешествовать до тех пор, пока не найдут хорошего для себя места, что и исполнили таким образом.

Отошед несколько верст от города, пришли они в одну деревню, в коей господин говорил всем своим крестьянам: ежели кто из них принудит его сказать: «Неправда», то тот получит от него самое лучшее место при его доме. Но путешественникам нашим нетрудно было сего исполнить, ибо один умел хорошо лгать, а другой лучше того подлыгать. Итак, первый из них начал следующими словами:

– Мой батюшка имел такую капусту, что во время дождя мог целый эскадрон под одним листком оной укрыться.

– Это не диковинка, – отвечал господин, поелику если б не так сказал, то б должен был исполнить свое обещание.

– Нет, а как я вам, сударь, что скажу, – прервал речь другой, – мой батюшка был страстный охотник до пчел, коих и имел у себя около пятидесяти ульев, они были все у меня под смотрением. Некогда пропала из них одна пчела. Отец, узнав о сем, согнал меня со двора, приказывая непременно сыскать пчелу.

Я, заплакав, пошел в лес, но в каком же был тогда удивлении, когда, увидел пчелу, сражавшуюся с волками с такой храбростию, что в короткое время победила она волков с пятьдесят. Я хотел было поймать свою пчелу, но она, сев мне на нос, столь сильно ужалила, что у меня нос отвалился, а на месте оного вырос вот другой.

Господин, слушав довольно сию ложь, в забытии своего условия, сказал:

– Неправда!

И лишь только выпустил он сие из своих уст, то два путешественника просили, дабы исполнил он свое обещание. Господин не мог уже от сего отговориться, почему производил последнему по сту рублей в каждый год жалованья.

Дедушка и внучек

Дедушка у внука спросил:

– Что ты так весел?

– А я, государь, сегодня затравил своею лебедкою медведя. Спросил дед:

– Разве маленького? Отвечал внук:

– А вот, дедушка, как он был мал. Когда же кожу сняли, то шестеро дровни покрыли. Дед внуку сказал:

– Пойди, мой друг, я тебя поцелую: хотя ты и молод, да начал хорош лгать.

Внук сказал:

– Еще тому, дедушка, не конец – триста почек вынули.

Дед спросил:

– Что так много?

– Для того, – отвечал внук, – медведь триста лет жил. Ведь у них всегда бывает, что год, то почка вырастает, сто двадцать пуд сала вынули.

Дед сказал:

– По такой величине быть может.

– А в сале нашли мешок с осьмину. Дед, вскоча, спросил:

– С чем, мой друг? Отвечал внук:

– С пулями, дедушка, с пулями. В триста лет Медведева веку много охотников по нем стреляло, и пули, все собравшись в одно место, заросли салом.

Дед внуку сказал:

– Пожалуй, мой друг, не всякому сказывай: кто не знает, так и не поверит.

Когда я был в твои лета, у меня была покойная Нахалка, сильная собака, скакала за зайцем, давши промах, круг пня три раза обвилась, как змея, и, ухватя хвост в зубы, умерла. Вот тебе даю благословение, ее шкуру.

– Внук спросил:

– А как, дедушка, пень был толст? Старик сказал:

– Охвата в три.

Внук, подивяся, сказал:

– Подлинно, государь-дедушка, я ваш истинный внук.

Иван грозный и вор

Иногда он переодетый приставал к шайке воров и советовал им однажды обокрасть казнохранителя.

– Я, – говорил он, – покажу вам дорогу. Но один из воров занес кулак и сказал, ударив его по лицу во всю руку:

– Негодяй! Как ты смеешь предлагать нам ограбить нашего государя, который до нас так милостив? Лучше ж мы обкрадем какого-нибудь богатого боярина, который сам расхищает казну царскую.

Иван очень доволен был его поступком; расставаясь, обменялся с ним шапкой и велел следующим утром ожидать себя в дворцовых покоях, через которые он проходил.

– Там, – сказал он, – я поднесу тебе добрую чарку водки и меду.

Вор пришел в назначенное место, и царь, увидев его, подозвал к себе, советовал вперед не воровать, отличил его при дворе и употреблял впоследствии для открытия воровских шаек.

Кому будет лучше в судный день

Богатого отца сын, гуляя по кладбищу, говорил сыну бедняка:

– Могила моего батюшки выкладена мрамором, надпись положена золотыми словами, и вокруг пребогатая ограда, а могила твоего отца земляная, покрытая дерном.

Тогда бедный сказал:

– Молчи, прежде нежели твой отец может поворотить свои камни в день суда, тогда уже мой будет в раю.

Наставление отца

Некоторый старик имел много у себя детей, и, будучи при смерти, призвал их пред себя, и, раздав им по пучку прутьев, спросил:

– Можете ли вы оных одним разом переломить? Но как они от того отказались, называя то невозможным делом. Тогда отец им сказал:

– Отселе научитеся, мои детки, что ежели вы станете жить единодушно, то будете счастливы и страшные вашим неприятелям, а если несогласно, то ослабеете и легко можете быть в порабощении.

О поселянине и медведице

Посол московский Димитрий, отличающийся веселым и остроумным характером, рассказывал при громком смехе всех присутствующих, что в недавнее время один поселянин, живший по соседству с ним, прыгнул сверху для отыскания меда в очень большое дуплистое дерево, и глубокая медовая пучина засосала его по грудь; два дня он питался одним только медом, так как голос мольбы о помощи не мог в этих уединенных лесах достигнуть ушей путников. Напоследок же, когда он отчаялся в спасении, он по удивительной случайности был извлечен и выбрался оттуда благодеянием огромной медведицы, так как этот зверь случайно, подобно человеку, спустился туда поесть меда.

Именно поселянин схватился руками сзади за крестец медведицы, та перепугалась от этой неожиданности, а он заставил ее выпрыгнуть как тем, что потянул ее, так и тем, что громко закричал.

О цыгане

Хотя известно, что цыгане домов не имеют, а весь свет служит им ночлегом; однако неизвестно, каковым случаем жил в некоторой деревне цыган своим домом. Случилось ему ехать в лес за дровами, куды он, прибыши, влез на высокий дуб, желая обрубить на оном ветви. Но был столько глуп, что начал рубить самую ту ветвь, на коей стоял. Когда упражнялся он в сей работе, ехал мимо него русский мужик также за дровами и, приметя оную цыганову глупость, сказал:

– Цыган! Что ты делаешь? Ведь ты убьешься!

– А ты что за черт? – отвечал ему цыган. – Неужели ты вещун? Почему ты ведаешь, что я убьюсь? Поезжай, куды едешь.

– Ну! Хорошо, – сказал мужик, – будешь ты и сам скоро не лучше черта.

– А убирайся ж до матери вражей! – говорил цыган, продолжая рубить.

Мужик удалялся, но не отъехал еще ста сажен, как подрубленная ветвь оборвалась с цыганом, который хотя был не пернатый, но слетел проворно; только садиться на землю, сказывают, было ему неловко. По счастью, убился он небольно.

Полежав несколько, я опамятовавшись, побежал – он, как бешеный, догонять мужика, говоря притом:

– Конечно, мужик сей был вещун, что узнал о моем падении!

Догнав оного, стал пред ним на колени и просил объявить, скоро ли его смерть будет.

Мужик, приметя глупость его, выдумал над ним пошутить.

– Очень скоро конец твой, – сказал он ему. – Вот когда ты, накладя воз дров, повезешь домой и, поднимаясь на известный тебе крутой пригорок, кобыла твоя трожди испустит ветр, тут твоя и смерть.

Бедный цыган завыл голосом, тужил и прощался заочно со своей родней, с домом и лошадьми. Считая ж судьбу свою неминуемою, приготовился расстаться с светом. Пошел он к своей лошади, наклал воз дров и поехал домой весьма тихо, ведя лошадь под узду, а на гору пособляя. Приближаясь к крутому пригорку, лошадь его, поднимаясь, дважды уже испустила ветр. Цыган от того был едва жив и кричал в отчаянии:

– Прости, моя мать-сыра земля! Прости, женка, детки! Уже я умираю!

Но, въехав на гору, ободрился, думая, что мужик солгал ему о смерти. Он, сев на воз, стегнул лошадь плетью, которая, подернув воз, гораздо громко выпалила. Тут цыган вдруг упал с воза, сказав:

– Теперь-то уж я за истинную умер!

И так лежал на земле неподвижно. Лошадь его сошла с дороги в сторону и начала есть траву. Уже смеркалось; цыган не думал встать, считая себя мертвым. Около полуночи пришли волки и, поймавши лошадь, начали есть.

Цыган при месячном сиянии, видя сие, приподнял голову и, покачавши оною, говорил:

– Ну, если бы я жив был, я сбегал бы домой за ружьем и всех бы сих волков побил, а шкуры бы выделал и сшил бы себе добрую шубу.

Потом опять растянулся в положении, пристойном мертвому. Волки, конча ужин, разошлись, а цыган лежал до самого утра. На заре ехал мимо оного места. драгунский объезд. Бывший при оном капрал, увидя лежащего человека и близ оного съеденную лошадь, счел и его за мертвого. Для чего и послал одного из подчиненных своих осмотреть, а сам, остановясь, дожидался. Драгун, подъехав и видя, что лежит не мертвое тело, а живой цыган, спросил его:

– Что за черт ты?

Цыган, вскинув на него глазами презрительно, сказал:

– Много ли у тебя таковых чертей! Ты не слеп, что я мертвый.

Драгун, рассмеявшись, отъехал и донес капралу, что он нашел не мертвое тело, а живого цыгана, который называет себя мертвым.

– Постойте ж, ребята, – сказал капрал, – мы тотчас его воскресим!

Итак, подъехав, велел драгунам слезть с коней и, заворотя кафтан, сечь его плетьми.

Драгуны начали; цыган молчал. Но как проняли его гораздо, он говорил сперва:

– Пане капрале, чуть ли я не жив.

Однако, не дождавшись ответа, вырвался у них и побежал домой. Приближаясь к деревне, встретился он с мертвым телом, которое несли погребать. За гробом шла горько плачущая мать умершего. Цыган прибежал к ней, запыхавшись, и, заскоча с глаз, вскричал:

– Пожалуй, не плачь, старуха! Если хочешь видеть сына своего в живых, вели его несть на тот проклятый Крутояр, там и я был мертв, да ожил.

Сказав старухе столь важную услугу, пошел он спокойно в дом свой.

Через несколько недель случилось сему цыгану быть в городе. В то время одна цыганка ходила просить к воеводе за непочтение на сына. Воевода послал с нею рассыльщиков, чтоб сына се привели. Цыганка сия, идучи домой, пожалела о сыне своем и, не хотя ввести оного в побои, не знала, что делать. По бессчастию встретился с ними оный, недавно из мертвых восставший цыган.

Тогда она показала рассыльщикам на него, сказав им, что сей сын. Тотчас схватили его под руки и потащили к воеводе. По приведении пред судиею, начал оный говорить ему:

– Для чего ты не почитаешь мать свою? – указывая на старуху.

Цыган, взглянув на нее, закричал:

– Черт ее возьми! Какая она мне мать!

– О-хо-хо! – сказал воевода. – Так ты и при мне то делаешь, что и дома.

Плетей! Плетей! – закричал он.

Бедный цыган как ни отговаривался, не верил ему и, растянув, начали взваривать.

Цыган терпев свою участь, но расчел, что ему не отделаться, и закричал:

– Ах! Господин воевода! Теперь я признался, что моя мать родимая.

– Но будешь ли ты ее впредь почитать? – сказал воевода.

Цыган клялся ему в том от всей цыганской совести. Воевода согласился ему поверить, приказал перестать; но в знак покорности и смирения велел ему мнимую мать свою нести на плечах своих до дому. Цыган не смел противиться и потащил оную на руках с двора воеводского. На дороге встретился с ним мужик из той деревни, откуда и сам он был, который спросил его, какую он ведьму везет на себе.

– Ши... Молчи, молчи, сосед, – отвечал цыган. – Се моя родная матушка.

– Какая твоя родная матушка: я знаю, что у тебя оныя нет, – сказал мужик.

– Поди ж спроси у господина воеводы, – продолжал цыган, – он был на моих родинах.

И так донес цыган старуху, куда она приказала, и не ходил уже в город, коим начальствовал тот прозорливый воевода.

Попова корова

Крестьянин пошел в благовещенье к обедне с женою. Поп по окончании литургии сказывал проповедь, в которой увещевал прихожан своих к подаянию милостыни.

Между прочими убеждениями, что должно подавать ради имени божия, доказывал он, что бог всегда сугубо награждает, подаяние, и этот довод подействовал на крестьянина.

– Жена, – говорил он, выходя из церкви, – вслушалась ли ты, что говорил батько? Коли бог с такою лихвою назад отдает, то я отдам нашу корову ради имени его; она ж нам немного дает молока, как ты думаешь?

– И вестимо, – отвечала баба, – коли мы вдвое получим.

Итак, муженек решился и, отвязав свою корову, повел ее к попу, которого усильнейше просил взять ее.

– Она только одна у меня и есть, – говорил он, – да я отдаю ее тебе ради имени божия.

С этими словами всунул он веревку попу в руки. Поп весьма похвалил такой поступок своего прихожанина и от. всего сердца желал, чтоб казанье его таковое же действие произвело в сердцах всех его слушателей.

Когда ушел крестьянин, то поп велел полученную корову отвести в хлев и связать рогами с его коровою, дабы они свыклись вместе. По исполнении того попова корова покойно ела, но другая, дичась, стала дергаться, чтоб отвязаться. Наконец удалось ей вытащить другую из хлева. Оттуда поволокла она ее из поля в поле домой, до самого прежнего своего хлева. Крестьянин, увидев их обеих издали, закричал жене, чтобы вышла подивиться на чудо.

Они радовались оба, что отдали свою корову, и верили, что поп не обманул их, сказывая им, что господь всегда сугубо воздает. Но как хлев их был тесен для двух коров, то они положили сбыть с рук вновь прибылую, и подлинно: крестьянин, не мешкав, повел ее на базар и продал.

Солдат-сказочник

Некоторый купец, имея постоялый двор и будучи до слушания сказок великий охотник, пускал ночевать путешествующих, с коих вместо платы брал сказки.

Но как они не суть вещество, то купец наш никогда обогатиться ими не мог.

Некогда, к прекращению сей его привычки, случилось идти отставному солдату, который, захвачен будучи в сем селении ночною темнотою, принужден был просить ночлега у купца. Купец сим случаем был весьма обрадован, наслышась от своих собратий, что отставные солдаты сказывать сказки превеликие мастера, чего для и пустил солдата с тем условием, чтобы он всю ночь забавлял его сказками. Прохожий нимало с своей стороны сею должностью не обеспокоился, но только с тем обещался оную исполнить, чтобы никто ему в оказывании не мешал, а если, паче чаяния, подтвердил он, кто преступит сей договор, тот должен сам сесть на его место. После такого условия вошел он в избу.

Хозяин тщательно старался приказывать, чтобы все его домашние наблюдали осторожность в то время, как начнутся сказки. Однако ж сие его повеление осталось без успеха. После ужина все легли по местам, а солдату сего сделать было нельзя потому, что он долженствовал как купца, так и все его семейство во всю ночь забавлять сказками. Сперва он думал, что хозяин в рассуждении сна, который таковым людям весьма надобен, от сей должности его уволит, однако ж дело шло не на ту сторону. Итак, солдат, не хотя быть нарушителем своего обещания, начал повествовать: – Сыч сидит на сосне, а сова на ели...

Сыч сидит на сосне, а сова на ели...

Таковое повторение продолжалось более часа. Хозяин пришел в нетерпеливость слушать более сей вздор, закричал:

– Ну к черту, что за сказка, неужели у тебя только и будет?

– Хо! Хо! Хо! – отвечал солдат. – Того-то мне было и надобно, чтоб тебе сказка моя наскучила. Спасибо, что избавил ты меня от сего труда, сказывай же теперь сам.

Хозяину нельзя было от сего отговориться.

– Ну, слушай, – сказал он, – изрядно же ты меня поддал. Быть так, сказывать сказку, только с таким же условием, чтоб никто не перебивал.

И начал:

– Где черт не носит, а к нам ночевать... Где черт не носит, а к нам ночевать...

Сии слова повторяемы были с полчаса.

– Прямой ты черт! – закричала жена, лежа на печи. – По моему мнению, и черти-то так не врут, кроме бешеных.

– Хорошо, жена, – отвечал купец, – ежели я говорю по-чертовски, сказывай же ты по-человечьи.

Выговорив сие, отправился на полати. Купчиха, боясь побоев, начала:

– Каков черт хозяин, таков и прохожий... Сии слова препроводили весь остаток ночи, ибо никто препятствовать им не отважился.

Царь Иван и лапотник

Когда Иван ездил осматривать свое государство, многие простолюдины и дворяне подносили ему дары. Один честный лапотник, который плел лапотки и продавал по две копейки пару, не знал, что поднести царю, и просил у жены совета.

– Поднеси пару хороших лапоток, – сказала она.

– Это не редкость, – отвечал он, – а есть у нас в саду огромная репа. Мы поднесем ему эту репу, а вместе и пару лаптей.

Как сказано, так и сделано. Царь очень милостиво принял подарок и, износив сам одну пару лаптей, заставил всех дворян покупать у крестьянина лапти по пяти шиллингов пару. Это составило крестьянину состояние; он начал торговать и скоро так разбогател, что оставил после себя значительное имение. Потомки его получили дворянское достоинство и называются теперь Лапотскими. Есть одно дерево, подле которого стоял прежде дом его и на которое проходящие бросают свои старые лапти в память этого лапотника; это обыкновение до сих пор ведется.

Один дворянин, видя, что такая награда была получена за лапоть, хотел также получить награду, и еще значительнее, за хорошего коня. Но царь, угадав его намерения, подарил ему взамен ту большую репу, которую получил прежде, и таким образом заставил всех над ним смеяться.

Болтливая баба

Жили-были муж с женой. Жена была страсть какая болтливая: утаить ничего не могла. Чего только ни услышит, в ту же минуту деревня знает.

Пошел мужик в лес. Стал волчью яму рыть и нашел клад. Сам думает: Ну как теперь быть? Как только жена про богатство дознается – сразу пойдет по всей округе трезвон, дойдет слух до нашего помещика, и прощайся с деньгами: все отберет.

Думал, думал и придумал. Клад закопал, место приметил и пошел домой. Дошел до реки, осмотрел сеть, а в сети бьется щука. Щуку вынул и дальше пошел.

Осмотрел по дороге капкан, что был на зайца ставлен, а в капкан заяц попал.

Мужик зайца вынул, в капкан щуку сунул. А зайца отнес да в сеть запутал.

Пришел вечером домой.

– Ну, Татьяна, топи печь да напеки блинов побольше.

– А чего так? Зачем на ночь глядя печь топить, кто вечером блины печет? Вот еще выдумал!

– Не спорь, делай, что сказано. Знаешь, я клад нашел, надо ночью деньги домой перенести.

Жена рада – радехонька. Живо печь затопила, стала блины печь.

– Ешь, муженек, покуда горячие. Мужик блин съест, а два да три в котомку; блин съест, а два да три в котомку – незаметно от жены. Жена не управляется печь.

– Что сегодня так разъелся, блинов не напасешься!

– Так ведь путь не близкий, да и денег много, надо поплотнее поужинать.

Набил мужик котомку блинами и говорит:

– Ну, я сыт, ешь сама, да пойдем, надо торопиться. Идут они ночной порой, мужик опередил жену и стал из котомки блины доставать да на сучья вешать. Жена заметила на деревьях блины.

– Ой, гляди-ка, гляди, на сучьях-то ведь блины!

– А что удивительного? Разве ты не видала, как блинная туча прошла впереди нас?

– Нет, не видала, я все под ноги глядела, как бы за коренья не запнуться.

– Зайдем-ка, – мужик зовет, – тут у меня ловушка на зайца поставлена.

Подошли к капкану, мужик вынул щуку.

– Ой, муженек, как это рыбина-то в заячью ловушку попала?

– А ты что, не знаешь, есть такие щуки: и по суше ходят.

– А я и не знала. Коли бы своими глазами не увидела, никому бы не поверила.

Пришли к реке. Жена говорит:

– Где-то тут твоя сеть поставлена, давай поглядим. Вытащили сеть, а в ней заяц. Жена руками всплеснула:

– Ой, батюшки! Чего это сегодня творится? В ячеях-то ведь заяц!

– Ну, чего квохчешь, будто век не видала водяных зайцев, – мужик говорит.

– То-то и есть, что не видала.

В ту пору дошли до места. Мужик выкопал котел, нагреб денег по ноше, и отправились домой.

Дорога пролегала возле барской усадьбы. Только они поравнялись с усадьбой, как слышат: Ме-ге-ге... че-ге-гее... – овцы блеют.

– Ой, как страшно! Кто это? – шепчет баба. А мужик ей:

– Бежим скорее, это нашего барина черти давят. Как бы они нас не заметили!

Прибежали домой, насилу отдышались. Спрятал мужик деньги, стали спать ложиться.

– Смотри, Татьяна, никому не сказывай про клад, а то худо будет.

– Ой, что ты, да разве я скажу? На другой день встали поздно. Затопила баба печь, подхватила ведра, пошла по воду.

У колодца соседки спрашивают:

– Чего сегодня так поздно у тебя печь затопилась?

– Ой, не говорите, ночью долго проходила, вот и проспала.

– Да куда ты ночью ходила?

– Муженек-то ведь клад нашел, ночью мы за деньгами и ходили.

В тот же день по всей деревне только и разговору:

Татьяна с мужем клад нашли, две котомки деньжищ принесли.

К вечеру дошла весть до барина. Приказал он мужику прийти.

– Как ты смел от меня утаить, что клад нашел?

– Знать не знаю и ведать не ведаю ни о каком кладе, – отвечает мужик.

– Не запирайся, – барин кричит, – твоя же баба и рассказала про клад. Мне все известно!

– Так ведь у моей бабы не все дома! Она такого наскажет, чего и век не бывало.

– А вот увидим!

И велел позвать Татьяну.

– Нашел твой муж клад?

– Нашел, нашел!

– Ходили с ним за деньгами ночью?

– Ходили, ходили сей ночью, батюшка барин!

– Вот, видишь, а ты говорил, знать ничего не знаешь про клад. Рассказывай, баба, все, как дело было – Сперва шли все лесом, а на сучьях-то кругом блины.

– Какие такие блины в лесу?

– Да из блинной-то тучи! Потом оглядели заячью ловушку, а там щука. Щуку вынули и дальше пошли. Дойди до реки, вытащили сеть, а в ячеях-то заяц. Ну и зайца вынули. Недалеко от реки муж клад выкопал. Нагребли денег по котомке и обратно пошли. И как раз в ту пору мимо усадьбы проходили, как твою милость черти-то драли.

Тут барин не стерпел, ногами затопал:

– Вон отсюда, глупая баба!

– Ну вот, – мужик говорит, – видите, что моей бабе верить ни в чем нельзя, я вот так век живу, мучаюсь.

– Верю, верю тебе, ступай домой, – махнул рукой барин.

Пошел мужик домой, стал жить, поживать и до сих пор живет да над барином посмеивается.

Шемякин суд

Жили два брата. Один-то был бедный, а другой богатый. Не стало у бедного брата дров. Нечем вытопить печь. Холодно в избе.

Пошел он в лес, дров нарубил, а лошади нет. Как дрова привезти?

– Пойду к брату, попрошу коня. Неласково принял его богатый брат:

– Взять коня возьми, да смотри большого возу не накладывай, а вперед на меня не надейся: сегодня дай да завтра дай, а потом и сам по миру ступай.

Привел бедняк коня домой и вспомнил:

– Ох, хомута-то у меня нет! Сразу не спросил, а теперь и ходить нечего – не даст брат.

Кое-как привязал покрепче дровни к хвосту братнина коня и поехал. На обратном пути зацепились дровни за пень, а бедняк не заметил, подхлестнул коня.

Конь был горячий, рванулся и оторвал хвост.

Как увидал богатый брат, что у коня хвоста нет, заругался, закричал:

– Сгубил коня! Я этого дела так не оставлю! И подал на бедняка в суд.

Много ли, мало ли времени прошло, вызывают братьев в город на суд.

Идут они, идут. Бедняк думает:

«Сам в суде не бывал, а пословицу слыхал: слабый с сильным не борись, а бедняк с богатым не судись. Засудят меня».

Шли они как раз по мосту. Перил не было. Поскользнулся бедняк и упал с моста. А на ту пору внизу по льду ехал купец, вез старика отца к лекарю.

Бедняк упал да прямо в сани попал и ушиб старика насмерть, а сам остался жив и невредим.

Купец ухватил бедняка:

– Пойдем к судье!

И пошли в город трое: бедняк да богатый брат и купец.

Совсем бедняк пригорюнился:

«Теперь уж наверняка засудят».

Тут он увидал на дороге увесистый камень. Схватил камень, завернул в тряпку и сунул за пазуху.

«Семь бед – один ответ: коли не по мне станет судья судить да засудит, убью и судью».

Пришли к судье. К прежнему делу новое прибавилось. Стал судья судить, допрашивать.

А бедный брат поглядит на судью, вынет из-за пазухи камень в тряпке да и шепчет судье:

– Суди, судья, да поглядывай сюда.

Так раз, и другой, и третий. Судья увидал и думает: «Уж не золото ли мужик показывает? » Еще раз взглянул – посул большой. «Коли и серебро, денег много».

И присудил бесхвостого коня держать бедному брату до тех пор, покуда у коня хвост не отрастет. А купцу сказал:

– За то, что этот человек убил твоего отца, пусть он сам станет на льду под тем же мостом, а ты скачи на него с моста и задави его самого насмерть, как он твоего отца задавил.

На том суд и кончился. Богатый брат говорит:

– Ну, ладно, так и быть, возьму у тебя бесхвостого коня.

– Что ты, братец, – бедняк отвечает. – Уж пусть будет, как судья присудил: подержу твоего коня до тех пор, покуда хвост не вырастет.

Стал богатый брат уговаривать:

– Дам тебе тридцать рублей, только отдай коня.

– Ну, ладно, давай деньги.

Отсчитал богатый брат тридцать рублей, и на том они поладили. Тут и купец стал просить:

– Слушай, мужичок, я тебе твою вину прощаю, все равно родителя не воротишь.

– Нет, уж пойдем, коли суд присудил, скачи на меня с моста.

– Не хочу твоей смерти, помирись со мной, а я тебе сто рублей дам, – просит купец.

Получил бедняк с купца сто рублей. И только собрался уходить, подзывает его судья:

– Ну, давай посуленное.

Вынул бедняк из-за пазухи узелок, развернул тряпицу и показал судье камень.

– Вот чего тебе показывал да приговаривал: «Суди, судья, да поглядывай сюда». Кабы ты меня засудил, так я б тебя убил.

«Вот и хорошо, – думает судья, – что судил я по этому мужику, а то бы и живу не быть».

А бедняк, веселый, с песенками, домой пришел.

Свинья на свадьбе

Жил барин. И была у него свинья с поросятами. Аксеньей ее звали. И мужик неподалеку жил. Жена у него была. Вот приезжает мужик этот к барину на санях – снег уже выпал. Кланяется и говорит:

– Есть у тебя, барин, свинья Аксенья! А у меня есть жена – Ефросинья! Хочу я с Ефросиньей свадьбу сыграть, а твою свинью Аксенью на свадьбу позвать. Барин смеется:

– Ну, раз ты такой дурак – свинью на свадьбу зовешь, сажай мою Аксенью в сани да вези – пусть погуляет. Береги ее только как во лбу глаз!

– Спасибо, барин, – мужик говорит.

Подгоняет сани к крыльцу и туда свинью впихивает.

– Да как она одна поедет, на кого поросят оставит?

– Пусть и поросята едут, – барин говорит.

– А холодно им не будет – мороз ударил?

– На, возьми шубу, прикрой их, потом заодно привезешь. Достает барин из сундука шубу. Кладет в сани.

Уехал мужик.

День барин ждет. Гуляет свинья Аксенья на свадьбе. Другой день ждет. Гуляет! На третий день слугу подзывает:

– Поди к мужику, узнай, почему Аксенью домой не везет! Пошел слуга к мужику. Тот ему и говорит:

– Никакой свиньи Аксеньи я не звал, свадьбы не гулял, да и женат я на Ефросинье давным-давно, – какая уж тут свадьба!..

Слуга возвращается и рассказывает барину:

– Никакой свиньи Аксеньи мужик не звал, свадьбы не играл, да и женат он на Ефросинье давным-давно, – какая уж тут свадьба!

Барин очень разозлился. Решил мужика проучить. И подал на него в суд.

Вызывает судья барина и мужика. Барин прямо в палату к судье идет, а мужик у двери стоит, шапка снята.

Судья спрашивает:

– Расскажите, барин, что у вас произошло?

– А вот что у нас произошло. У меня свинья – Аксенья, а у него жена – Ефросинья. Задумала Ефросинья свадьбу играть, решила Аксенью на свадьбу позвать, да не одну, а с поросятами. Вот ее муж, мужик этот, приехал мою Аксенью в гости звать на Ефросиньину свадьбу.

Судья говорит:

– Ничего понять не могу: у кого жена Ефросинья, а у кого Аксенья? И если он Аксенье муж, то зачем с ней свадьбу играть? И что за поросята еще?

Барин объяснять пустился:

– Аксенья – это свинья моя. А у мужика жена Ефросинья. Вот мужик этот приехал Аксенью на свадьбу звать...

– Какую Аксенью? Свинью, что ли?

– Свинью с поросятами! Я ей еще шубу дал, чтоб не замерзли!

– Кому шубу?

– Как кому? Аксенье, свинье! Не понимаешь, что ли? Мужик стоит у двери, смеется.

Посмотрел судья, решил, что барин с ума сошел, и говорит:

– Кому жена Аксенья, кому Ефросинья – нет на вас моего терпенья. А чтоб я не отправил вас на поселенье – катитесь-ка вы лучше по домам!

Так свинья у мужика и осталась!

Суд

Повадилась корова на поповский огород. Надоело попу выгонять; позвал он дьякона на совет. – Что делать? В суд подать – расход.

Порешили они корову зарезать, а мясо съесть – никто не узнает. Порешили и сделали. Запахло вареным и жареным у попа и дьякона. А псаломщика обделили. Вот он и донес мужику, и прошенье написал. Мужик подал в суд. Вызывают попа в суд. Поп – к дьякону: – Выручай, отче. Я, как духовный отец, не могу принять вины: стыди посрамленье моему сану, а ты еще не дошел до меня, а потом уж постараюсь о тебе.

Дьякон согласился.

Вот и предстали оба в суд. И спрашивает судья:

– Зарезали вы корову?

– Так точно! – выскочил дьякон вперед.

– Так расскажите, как было дело. Дьякон и начал:

– А вот мы сняли шкуру, мясо разделили пополам, стали делить кишки. Натянули их. Поп тянет себе. Долго мы тягались. Стали тянуть еще больше. Кишки как разорвутся, я и полетел, да прямо об чулан головой. Я и проснулся – до сих пор голова болит.

– Что же ты, такой-сякой, – кричит на мужика судья, – на сонных людей жалобу подаешь, да еще на духовное лицо! Белены объелся, что ли?

А мужик и впрямь стоит, как белены объелся. С удивления да и с горя столбняк на него напал. К тому же и вытолкнули мужика вон.

Загадки

Близ большой дороги засевал мужик полянку. На то время ехал царь, остановился против мужика и сказал:

– Бог помощь, мужичок!

– Спасибо, добрый человек!

– Много ли получаешь с той полянки пользы? – спросил царь.

– Да при хорошем урожае рублей с восемьдесят будет.

– Куда же эти деньги деваешь?

– Двадцать рублей в подать взношу, двадцать – долгу плачу, двадцать – взаймы даю да двадцать – за окно кидаю.

– Растолкуй же, братец, какой ты долг платишь, кому взаймы даешь и зачем за окно кидаешь?

– Долг плачу – отца содержу, взаймы даю – сына кормлю, за окно кидаю – дочь питаю.

– Правда твоя! – сказал государь, дал ему горсть серебра, объявил себя, что он царь, и заповедал – без его лица никому тех речей не сказывать: – Кто бы ни спрашивал – никому не говори!

Приехал царь в свою столицу и созвал бояр да генералов.

– Разгадайте, – говорит, – мне загадку. Видел я по дороге мужика – засевал полянку. Спросил у него: сколько он пользы получает и куда деньги девает? Мужичок мне отвечал: при урожае восемьдесят рублей получаю. Двадцать – в подать взношу, двадцать – долгу плачу, двадцать – взаймы даю да двадцать – за окно кидаю. Кто из вас разгадает эту загадку, того больших наград, больших почестей удостою.

Бояре и генералы думали-думали, не могли разгадать. Вот один боярин вздумал и отправился к тому мужику, с которым царь разговаривал. Насыпал ему целую груду серебряных рубликов и просит:

– Объясни-де, растолкуй царскую загадку!

Мужик позарился на деньги, взял да объявил про все боярину. А боярин воротился к царю и сейчас растолковал его загадку.

⇐ Предыдущая 1 2 34