Пять уровней защиты подземного мира

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 18Следующая ⇒

Думая на эту тему, я стал перебирать в голове сведения, полученные от лам и монахов, пытаясь систематизировать их. У меня получилось, что может существовать 5 уровней защиты подземного мира.

Первый уровень можно назвать защитой временем. Не зря входы в подземелье в Городе Богов расположены рядом с зеркалами времени и попадают под действие сжатого времени со всеми вытекающими отсюда последствиями для подошедшего ко входу человека.

Второй уровень защиты можно определить как защиту с помощью заклинаний; только знание заклинаний позволяет получить доступ в подземелье. Но секрет этих заклинаний не просто глубоко сокрыт, мысли человека, узнавшего заклинание, подпадают под невидимый контроль Хозяина Подземелий, когда расплатой за малейшее неверное манипулирование священным заклинанием является смерть. Не зря Астаман Биндачарайя рассказывал, что раскрывший секрет священного заклинания немедленно умирает, а тот, кому раскрыли этот секрет, или всю жизнь пребывает в паническом страхе перед Хозяином Подземелий (в данном случае перед Харати), или тоже умирает.

Третий уровень можно назвать барьером, образуемым бестелесными или ангелоподобными существами, самых известных из которых на Востоке называют асури. Влияние их на человека разнообразно: в одном случае они вызывают эффект энергетического вампиризма, в другом — эффект онемения, в третьем — чувство негодования с переходом в телесную слабость, в четвертом — слепоту и так далее. Астаман Биндачарайя рассказывал, что бестелесные существа даже участвуют в церемонии входа в подземелье, а в районе Кайласа, где мало людей, церемония осуществляется только ангелами с участием еще и загадочных... новых ангелов.

Четвертый уровень — защита, осуществляемая людьми из Царства Мертвых, среди которых, по-видимому, и находится гипотетический Хозяин Подземелий. Из рассказов лам и монасов складывается впечатление, что Хозяин Подземелий, скорее всего, имеет сверхмощный Дух, способный прочитать мысли пришельца в подземелье, проанализировать их и, при необходимости, принять защитные меры, останавливающие пришельца, вплоть до мгновенной смерти. Не зря Астаман и «старший человек» постоянно повторяли — «Если Харати позволит! ».

Пятый уровень защиты — это тантрические силы, витающие внутри подземелий, которые, как утверждает Астаман Биндача-райя, наведены священным Кайласом — центром тантрических сил на Земле. Эти силы, как рассказывал «старший человек», приятны для допущенного человека, но для незваного пришельца превращаются в дикий кошмар.

У меня возникло желание отнестись ко всем этим гипотетическим мыслям со скепсисом, но я быстро откинул скепсис, вспомнив, что уже три раза ощущал на себе действие этих защитных сил подземелий. Я понимал, что подземный мир должен быть защищен, но не понимал, почему он защищен столь сильно.

— Почему? Почему нужна столь сильная защита? — думал я. — Неужели мы, простые люди, так страшны?

И тут, когда я перед «вратами в Шамбалу» до такой степени замерз, что захотел спать, меня осенило.

— Эх! — воскликнул я, даже слегка согревшись. — Ведь мы, обычные люди, можем «заразить» чистый подземный мир негативной или злой энергией, которая пропитала все наше бренное нутро. Они, люди подземелий, относятся к нам как к «инфекционному началу»! Впустить в подземелье обычного человека означает, образно, то же самое, что и впустить в дом больного чумой.

Наш «мир испытаний»

Я задрожал всем своим телом, и в этой холодовой дрожи я почувствовал нервно-душевный компонент. Генетическая обида больно кольнула сердце. Я ощущал, что негативная или злая составляющая наших душ определена тем, что мы вынуждены жить в «мире испытаний», в котором Богом заложенный принцип — быть самопрогрессирующим началом — осуществляется за счет борьбы Добра со Злом, а наши души проходят тяжелое и унизительное испытание Злом, чтобы когда-нибудь... когда-нибудь начать жить так же, как и чистые люди подземелий... чтобы эта генетическая обида навсегда запомнилась нам и при малейшем проявлении Зла в будущих жизнях неприятно всплывала в душе, защищая ее изначальную чистоту.

— Насколько же гениален Создатель — сотворить «мир испытаний Злом», чтобы другим мирам жилось спокойно, чтобы другие миры наяву видели, чего стоит испытание Злом! — подумал я.

Генетическая обида, тем не менее, не проходила, особо акцентируясь на том, что тебя — Человека — Другие Люди воспринимают как какое-то «инфекционное начало», способное «заразить» своей грязной душой их чистое подземное общество. Но я уже понимал положительную роль этой генетической обиды и осознавал, что чем больше эта обида будет свербить мою душу, тем лучше будет для меня, чтобы когда-нибудь — через много-много жизней — она неприятно и тяжело всплыла в душе, защищая ее от того, с чем ты давным-давно, много жизней назад, исступленно боролся, стараясь хоть чуть-чуть, хоть в чем-то установить торжество Добра.

— Глубинная память о Зле защищает Чистый Мир! — прошептал я, шевеля одеревеневшими губами. — Чистые и величественные люди подземелий, будь то Живые или Мертвые, когда-то, на заре становления своих душ, тоже проходили испытание Злом, что бы навсегда это запомнить и не допустить повторного вхождения в душу злого начала.

Я вполне хорошо понимал, что это «злое начало» проявляется в нас через злые мысли — те самые мысли, к которым мы, в нашем грешном мире, привыкли и к которым мы относимся как к естественным и само собой разумеющимся мыслям. Нам, представителям грешного «мира испытаний Злом», даже трудно представить, чтобы все люди вокруг нас думали только добро; неприятные для нас (но ужасные для людей подземелий! ) завистливые, или жадные, или властолюбивые мысли являются, тем не менее, банальной составляющей нашего бытия, и без них, скажу Вам, положа руку к сердцу, скучновато жить, потому что мы посланы в наш «мир испытаний» с целью бороться и бороться со Злом.

Наш мир, вполне возможно, является адом для душ людей высоких и чистых миров и, кто знает, может, и мы пришли в этот мир оттуда, чтобы вспомнить, что же такое Зло и не допустить его более в следующей жизни.

Бог, наверное, специально допустил в наших душах существование злого начала, чтобы мы ради прогресса боролись, боролись и боролись... исступленно боролись со Злом. И поэтому, наверное, в нашем мире, несмотря на материальный прогресс, злое начало в виде глухой зависти или грязных денег все существует, существует и существует, потому что нашему миру предопределено быть «миром испытаний Злом».

Но, дорогой читатель, мы ведь с Вами прекрасно понимаем, что жизнь после смерти не прекращается и что впереди нас ждут многие и многие жизни. А вот то, как мы будем жить в следующей жизни и в каком мире будет проходить эта следующая жизнь, будет зависеть от того, как мы боролись со Злом в «мире испытаний», в котором мы имеем «честь» жить. Если мы со всей Богом данной силой старались перебороть Зло и установить принципы Добра, то, я уверен, следующая жизнь будет прекрасна, но если мы впустили в душу зависть, жадность или стервозность, то мы, скорее всего, окажемся опять в нашем «мире испытаний», но уже в качестве, например, индийского бедняка, которому все общество будет внушать, что быть нищим — это хорошо, поскольку в следующей жизни ты будешь богачом.

— Шеф, я уже совсем продрог! У меня от холода, по-моему, уже кости трясутся... — послышался голос Равиля.

— Я тоже одеревенел совсем, но... это хорошо в нашем «мире испытаний», — проговорил я.

Мы стали спускаться со склона, еле передвигая задеревеневшие конечности. Я оглянулся и еще раз посмотрел на Дом Счастливого Камня.

— Равиль! А он, наверное, пустой изнутри, «Дом»-то! — вы давил я из себя.

Я остановился. «Дом» на фоне священного Кайласа в вечерних лучах солнца смотрелся грандиозно. Я представил, что этот монумент и самом деле сделан так, что внутри него находится громадная полость, куда ведут отмеченные выше «двери», а в этой полости, разбитой на этажи и освещенной внутренним светом, находятся летательные аппараты Шамбалы, с помощью которых ученые Шамбалы вылетают через «двери» и летают в нашем мире, изучая нас — грешных, чтобы не быть... такими.

Захотелось удостовериться в этом, но я понимал, что сделать это мне — обычному и... даже очень обычному человеку — невозможно. А холод, ужасный холод нашего грешного мира совсем сковал мое грешное тело, напоминая, что я живу в жестоком «мире испытаний».

Я молча двинулся вперед. Равиль последовал за мной. Усталость и холод давали о себе знать. Согреться никак не удавалось.

— Вот еще один монумент появился перед нами, — почти равнодушно заметил я. — А ведь его зарисовать и сфотографировать надо.

— Да уж, — сказал Равиль.

Я, что есть силы, помахал руками, чтобы мышечное тепло хоть чуть-чуть разошлось по моему телу, достал полевую тетрадь и сел на омерзительно холодный камень, чтобы рисовать. Руки в перчатках плохо слушались меня. Я сделал рисунок — плохонький рисунок, а потом сказал:

— Плохо рисовал, невнимательно. Завтра вернусь сюда, чтобы зарисовать заново.

Монумент напротив «Дома»

отметить, что на следующий день я и в самом деле вернулся на это место и сделал новый рисунок; в ходе рисования я заметил, что вчера из-за усталости я упустил множество деталей этого необычного монумента, отчего мне стало не по себе, поскольку я понял, что качество рисунков зависит от моего состояния в этом высокогорном мире, где так не хватает кислорода. Я хорошо разглядел, что эта монументальная конструкция состоит из пяти пирамид, как бы соединенных вместе с помощью стены, которая показалась мне тонкой и плоской. А также я хорошо осознал, что я ничего не понимаю в этих монументах, а самое главное не могу ответить на вопрос — какой целью они были созданы? ».

А тогда (вчера! ), когда я упрямо рисовал, отмораживая заднее место на омерзительно холодном камне, я обратил внимание на то, что на пирамидальной конструкции, обозначенной цифрой «42», есть то ли П-образный рисунок, то ли... еще одна «дверь» в подземелье — уж очень было похоже на каменную крышку, которую можно отогнуть.

— Равиль! А камень может гнуться? — спросил я, заранее зная, что получу отрицательный ответ.

— Я знаю, что он может колоться, — ответил он.

— А вон тот рисунок в виде буквы «П» на покатой стене монумента видишь?

— Да, вижу.

— Что это?

— Не знаю.

— Не еще одна «дверь» в подземелье?

— Кто его знает? — Равиль устало опустил голову. — На крышку очень похоже, но... крышку ведь не откинуть, камень ведь не гнется. Но кто знает, может быть, люди подземелий научились гнуть камень?! Ты ведь, шеф, сам рассказывал по результатам первой экспедиции, что камень для них — не преграда.

Я поднялся с камня и засунул полевую тетрадь в сумку. Мы Угрюмо побрели в лагерь. Смеркалось.

А по пути я думал о Шамбале. Мне казалось, что там, в этом подземном мире, нет ужасно холодного ветра, и что там люди могут парить, а не тяжело передвигать непослушные ноги. Мне почему-то подумалось, что особенностью Шамбалы является то, что она способна жить одновременно в нескольких параллельных мирах, а дети людей Шамбалы могут сказать: «Папа! Я перемещусь часика на два в четырехмерный мир, поиграю там, а потом вернусь обратно в свой трехмерный дом. Я не перемещусь в другие миры, обещаю. Я буду играть только в четырехмерном мире, здесь, рядом, за преградой. Ты, папа, всегда можешь войти в четырехмерный мир и увидеть меня! ».

А мы с Равилем шагали по каменной осыпи нашего трехмерного мира.

Из палатки выглянул Селиверстов и удивился:

— Вы что как призраки выглядите? Не сжатое ли время на вас подействовало?

— Серега! Замерзли как собаки! Горячего чайку налейте!

— Сейчас, сейчас...

Чаек с сухариками

В палатке горели две свечи. Мы стянули с себя походную одежду. Переодевшись в сухие теплые спортивные костюмы, мы с удовольствием натянули шерстяные носки и погрузили ноги в высокие остроносые татарские калоши — самую удобную сменную обувь в походах. А потом мы подсели к разложенной на земле клеенке и принялись пить из кружек горячий чай.

— Ну как чай-то? Не остыл? — спросил Селиверстов.

— Да вроде горячий.

— Сахарок-то чо не берете?

— Да без сахара вроде...

— Может, спирта в чай добавить?

—Да не надо...

— Чай со спиртом согревает, говорят.

— А-а...

— Ну, хоть сухарик в чае размочите.

— Да не хочется.

— Моченый сухарик, говорят, полезен.

— А-а...

— Еще чайку подлить?

— Можно.

— До краев лить?

— Не совсем.

— Мы вон с Гаязычем и с Тату до того задубели, что целый чайник выдули. Гаязыч, тот все окрестности лагеря обмочил.

— А-а...

— Сахарок-то возьмите. Полезен, говорят, в высокогорье.

— Не хочется.

— А сухарик?

Я почувствовал, что в тело начало вливаться долгожданное тепло. У меня возникло такое ощущение, что мои мозги тоже замерзли и сейчас постепенно оттаивают. Обычное земное счастье — быть обогретым и накормленным — стало проступать в оживающих глазах. А чуть позже это ощущение счастья стало звучать все громче и громче, оно — это обычное земное счастье, — как бы заполнив собой всю палатку, стало рваться наружу, чтобы заполнить собой все окрестности и... даже сравниться со счастьем тех, кто...

— Я обычно вприкуску пью, — перебил мои мысли голос Селиверстова.

— А я размешиваю, — поделился с ним Рафаэль Юсупов.

Мысленно отстранившись от разговоров, сопровождавших чаепитие, я снова стал думать о банальном человеческом счастье и пришел к выводу, что счастье, оно относительно. Я вспомнил художественные фильмы с недовольными лицами великосветских дам, которым все в этой жизни так надоело, так надоело... и тут же представил счастливую физиономию заключенного, который со смаком потягивает чифирок после целого дня работы на лесоповале в сорокаградусный мороз в зоне. Я подумал о том, что степень счастья определяется силой воздействия испытаний: чем сильнее было испытание, тем более сильным ощущается счастье после победы. И не важно, каким было испытание: будь то борьба за кусок хлеба, будь то борьба за справедливость, будь то борьба за любимую или будь то борьба за идею, — счастье, оно всегда одинаково и отличается лишь силой своей выраженности.

— Без борьбы, наверное, и нет счастья, — сделал я глобальный вывод своими еще не согревшимися мозгами.

Но при этом я понимал, что в наш «мир испытаний» Бог заложил только один вариант счастья — счастье, обретенное в результате борьбы; все другие варианты благоденствия, такие как покой, смакование вкуса или удовольствие сидеть на унитазе с газетой, не являются по-настоящему счастьем, они всего лишь являются подобием счастья. На то и наш мир является «миром испытаний», чтобы испытания — большие и маленькие — преследовали тебя на каждом шагу, и чтобы ты после очередного испытания получил маленький подарок — счастье, дабы войти в следующее испытание ради получения очередного счастья победы. Но как часто вместо счастья победы мы ощущаем горечь поражения, осознавая, что счастье и горе являются двумя равноценными противоположностями. Элемент борьбы вселен кем-то в самое нутро нас самих, где равноценно (в нас самих) живет и Добро и Зло, ненавидя (в нас самих) друг друга и периодически, то одно, то другое, проявляют себя, тем самым внося привычно-зловещее разнообразие в нашу жизнь — жизнь «мира испытаний». И поэтому мы, божьи творения, волей судьбы или кармы оказавшиеся в «мире испытаний», где в наши души в порядке испытаний вселяется злое начало, так чтим и боготворим тех редких людей, от которых исходит душевная чистота; мы тянемся к этим людям и не забываем их никогда, потому что эти люди осмелились на более трудную борьбу — борьбу внутри своей души. А люди иных миров, которые называются чистыми...

— Шеф, о чем думаешь? — послышался голос Селиверстова. — Чаю налить?

—Да не надо...

— Ну, о чем думаешь-то?

— О счастье.

— О счастье?

—Да-

— А что такое счастье, по-твоему, шеф?

— Ну... — замешкался я, — счастье это то, например, что мы после испытания высокогорным холодом сидим в теплой палатке и пьем горячий чай с сухариками... В нашем мире мы тоже в чем-то счастливы.

— А ты, Рафаэль Гаязович, как понимаешь счастье? — не выпускал из рук инициативу Селиверстов. — Может быть, для тебя, неженатого, счастье в том, чтобы жениться?

— Жениться? — Рафаэль Юсупов насупился. — А ты сам-то как понимаешь счастье — научиться парить, что ли?

— Я понимаю счастье, — Селиверстов задумался, — понимаю так, что это то состояние, когда на душе хорошо и легко, несмотря на то, что у тебя, положим, нет денег, нет... еще чего-нибудь. Люди, обремененные деньгами, имеют власть, но не имеют счастья. Но самые несчастные люди — это завистники; у них на душе всегда кошки скребут из-за осознания своей никчемности перед другим человеком. А я, понимаешь, Рафаэль Гаязыч, я... не жаден и не завистлив, я... понимаешь, рубаха-парень. Меня ширь душевная прельщает. Я могу, понимаешь, Гаязыч, свою рубаху разорвать готов и другому отдать...

— А кому нужна рваная рубаха!? Ты бы целую...

— А я и целую отдам, рубаху-то. С себя сниму и отдам, потом моим пропитанную...

— Постирал бы...

—Я и постиранную отдам или даже новье нетронутое легко отдам.

— Только рубаху сможешь отдать, а больше ничего? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов. — Рубаха-то недорого стоит.

— Зато рубаха — вещь сугубо личная, потом твоим... м... м... пропитанная.

— Да кому нужен твой пот?!!

— Ну... — осекся Селиверстов. — Рубаха рубахой, которую ты, Рафаэль Гаязович, в потное белье превратил... Я ведь, понимаешь, о принципе говорю. А если уж говорить о поте...

— О чем?

— О поте, — Селиверстов крякнул. — Ну... если говорить о поте, то пот-то, он трудовой. Я о нем говорю, о трудовом, а не о каком-нибудь там...

— От этого пот лучше не станет...

Я подумал о том, что сколько «пота надо было пролить», чтобы нам, простым уфимским мужикам, добраться до Города Богов, где мы ощутили истинное счастье не только от того, что видели умопомрачительные монументы древности, но и от того, что смогли преодолеть неверие, ухмылки и рациональные советы очень и очень разумных и приземленных людей. Я понимал, что это и есть то самое истинное счастье, которое Бог определил как «лучик света» в темном «мире испытаний», жизнь в котором мы должны, борясь (прежде всего с самим собой), гордо прожить, чтобы в следующей жизни попасть в другой мир — мир Чистых Душ, где уровень счастья будет такой... такой... что для описания просто не хватит слов, поскольку здесь в права вступает другая категория, называемая мечтой.

Все мы залезли в спальники. Я долго не мог уснуть. Хор из храпа в исполнении Селиверстова и Рафаэля Юсупова начал даже смешить меня: грандиозно-рычащие звуки, издаваемые Юсуповым, сопровождались завывающими аккордами Селиверстова с периодическими остановками дыхания, когда казалось, что он, Селиверстов, умер, чтобы через несколько секунд воскреснуть и взять такой аккорд, от которого бы задрожала не только вся палатка, но и весь Тибет.

Я посмотрел на счастливые храпящие лица ребят, повернулся на живот и уснул, тоже, возможно, добавив в ночной хор свой голос.

Глава 10

Каменный лазер

Утром я проснулся от крика Селиверстова:

— Шеф, вставай! Монумент... как его... ну, тот, о котором монах говорил... открылся. На лазер похож, монумент-то!

Монумент Тшела Намсум Пике

— Это монумент Тшела Намсум Пике, — послышался голос Рафаэля Юсупова.

— А... а... — ответил Селиверстов. Я вылез из палатки, протер заспанные глаза и спросил:

—Где?

— Да вот же, перед нами, — указал пальцем Селиверстов. — Видишь, две громадные остроконечные пластины торчат, а между ними сделано что-то наподобие перемычки, соединяющей их. Видишь?

— Вижу, — ответил я, просыпаясь.

— Красивый монумент ведь, а?!

— Вот это да! — воскликнул я, окончательно проснувшись.

— А я вчера еще этот монумент приметил издалека, — раздался голос тоже проснувшегося Равиля. — Пока ты, шеф, сидел и Думал около Дома Счастливого Камня, я сфотографировался на фоне этого монумента. Селиверстов фотографировал на цифровую камеру. Хочешь, покажу на экране?

— Давай... — нехотя ответил я, не сводя глаз с самого монумента.

На экране цифровой камеры я увидел занимающую полснимка спину Равиля, в то время как сам монумент всего лишь выглядывал из-за горы. Тем не менее, было заметно, что видимая часть монумента явно выделялась на фоне пологих тибетских холмов.

Эх, Селиверстов! — пробурчал я, не будучи удовлетворен снимком. — Хорошая спина на снимке получилась! Оторвавшись от экрана цифровой камеры, я поднял глаза на сам монумент, хорошо видный из нашего лагеря, и стал внимательно его разглядывать. Ближняя к нам «пластина» выглядела как несколько изогнутый полуовальный лист с конусовидным выпячиванием на вершине. Этот конус продолжался книзу и по серединной линии «пластины» перетекал в конусовидную выпуклость, плавно переходящую в вогнутость. Форма ближней «пластины» была элегантна и необычна. Хорошо просматривалась четкая граница между «пластиной» и основанием монумента; казалось, что «пластина» не является продолжением каменного основания, а выступает откуда-то изнутри его. Складывалось впечатление, что «пластина» внутри каменного основания переходит в шаровидную конструкцию, которая дает возможность «пластине» двигаться, как в суставе.

Задняя «пластина» имела листовидную форму с зубчатыми краями. Она тоже была как бы погружена в основание монумента. Но, в отличие от передней «пластины», было похоже, что задняя «пластина» закреплена намертво и не имеет подвижности.

Расстояние между обеими «пластинами» составляло около 500 метров. Обе «пластины» были соединены между собой острогранной перемычкой, которая в двух местах подразрушилась. Но если участок разрушения рядом с задней «пластиной» носил явно естественный характер, то клиновидная впадина, проходящая через перемычку рядом с передней «пластиной», могла быть не участком разрушения, а конструктивной особенностью этого монумента.

— Странный монумент какой — а!? — проговорил я. — Каково, интересно, его предназначение?

— Не знаю, — тихо ответил Равиль.

— Это огромный лазер, — уверенно сказал Селиверстов. — Ты понимаешь, шеф, я все-таки бывший военный летчик и в технике кое-что соображаю.

— Добавка «бывший» не усиливает авторитетности Вашего заявления! — заметил Рафаэль Юсупов.

— Скажу Вам, скажу Вам... Рафаэль Гаязович, — взъерошился Селиверстов, сердито глядя на Юсупова, — я не виноват в том, что Советская Армия начала разваливаться и к профессии «военный летчик» пришлось сделать добавку «бывший». Но от этого-то знаний у меня не убыло; лазеры мы в летной школе тщательно изучали.

— А может, ты, Сергей Анатольевич, на тройки учился! — опять вставил шпильку Рафаэль Юсупов.

— Я? Да я сплошной четверочник был.

— На пятерки не тянул, значит.

— Да, не тянул. Но на четверку всегда знал, на твердую четверку.

— Ну ладно тогда, — усмехнулся Юсупов. — Мы послушаем Ваш «четверочный вариант знаний» о лазерах и сопоставим его с этим монументом. «Пятерочный вариант» был бы, конечно, предпочтительнее.

Шеф! — взмолился Селиверстов, — да что это такое, а!? Только хочешь развернуть мысль во всю ширь, так сразу перебивают и переводят разговор на тему всякой чепухи по типу «пятерки» или «тройки». Запрети Рафаэлю Гаязовичу перебивать меня!

— Запрещаю! — засмеявшись, сказал я. — Рассуждай, Сережа!

—Так, так... так, так... — стал собираться с мыслями Селиверстов. — Так, так...

— Что, так и будем «так — такать»? — опять не удержался Рафаэль Юсупов.

Селиверстов негодующе взглянул на него и начал говорить:

— Лазер это вещь серьезная. Очень серьезная...

— У нас в глазной хирургии лазер тоже применяется, и мы тоже кое-что соображаем в лазерах и знаем, что лазер — это вещь серьезная, — снова вставился в разговор Юсупов.

— Рафаэль! Дай Сергею Анатольевичу сказать! — одернул я Юсупова. — Продолжай, Сережа.

Древний лазер?

— Если говорить о лазере... м... м... серьезно, — Селиверстов искоса посмотрел на Юсупова, — то можно сказать, что он, то есть лазер, состоит из Двух зеркал, пространство между которыми называется резонатором. Внутрь резонатора накачивается энергия, которая принимает характер когерентного излучения, то есть излучения со строгим сохранением фазы колебания. Одно зеркало в резонаторе всегда закреплено намертво и обладает свойствами стопроцентного отражения, второе зеркало является подвижным (для настройки на частоту волны) и делается из «полупрозрачного» материала, то есть материала, способного не только отражать излучения, но и, при достижении определенной мощности, пропускать его через себя в виде луча. Все лазеры, будь то медицинские, будь то военные, будь то технические, построены по этому принципу. Наука о лазерах, кстати, очень серьезная наука...

— К чему ты все это рассказываешь? — не удержался и перебил его Рафаэль Юсупов.

— А к тому, — Селиверстов невозмутимо и многозначительно поднял указательный палец, — что вот этот монумент построен по всем принципам конструкции лазера. Огромный лазер древности это — вот что я хочу сказать Вам, Рафаэль Гаязович!

— Да ну?!

— Не «да ну», а «да».

Я практически ничего не понимал в лазерах. Несмотря на это, рассуждения Селиверстова не показались мне малодоказательными и умозрительными. И в самом деле, на монументе Тшела Намсум Пике хорошо были видны два зеркала (или «пластины»), пространство между которыми можно было считать резонатором.

Причем чувствовалось, что заднее зеркало было закреплено намертво (как и должно быть в лазере), а переднее зеркало, вполне возможно, было сконструировано так, чтобы иметь подвижность для настройки лазера под когерентное излучение. Я еще раз внимательно пригляделся к переднему зеркалу, обращая внимание на его форму, и еще раз мне показалось, что оно продолжается внутрь каменного основания монумента в виде шаровидного сустава, обеспечивающего подвижность переднего зеркала. Кроме того, было хорошо видно, что заднее и переднее зеркала сделаны из разных видов камня: на заднем зеркале камень смотрелся как черный гранит, а на переднем зеркале имел характер менее плотного темно-коричневого камня.

— Сергей Анатольевич, тебе не кажется, что переднее и заднее зеркала сделаны из разных видов камня? — спросил я.

— Вне всякого сомнения, — ответил он. — Заднее зеркало должно быть сделано из таких пород камня, которые бы обеспечивали стопроцентное отражение когерентного излучения, а переднее зеркало должно иметь такой характер материала, который бы становился проницаемым или хотя бы полупроницаемым для когерентного излучения при достижении определенной степени энергетической накачки резонатора.

То есть лазерный луч должен выходить прямо из камня, из которого сделано переднее зеркало, так что ли? — удивился я.

— Да, это так.

— А перемычка между зеркалами?... Как ее можно объяснить?

— Это среда для когерентного излучения.

— Как это понять?

— Понимаешь, разные виды излучения по — разному распространяются в разных средах.

Коэффициент преломления воздуха или вакуума примерно один, в то время как коэффициент преломления камня совсем другой. Поэтому длина волны внутри среды, состоящей из камня, будет значительно меньше, чем длина волны в воздухе, — пояснил Селиверстов.

— А не следует ли отсюда, что, подбирая виды среды (например, разные виды камня) для построения перемычки между зеркалами, можно добиться «укладки» длины волны точно в промежуток между зеркалами, за счет чего добиться совершенно когерентного излучения? — высказал я пришедшую в голову мысль.

— Так и делается при конструировании лазеров: одновременно вводятся в расчет расстояние между зеркалами и коэффициент преломления среды.

— А что бы могло означать вон то клиновидное вдавление в перемычке? — я показал пальцем в сторону монумента.

— М... м... — задумался Селиверстов, — это, возможно, место для накачки резонатора энергией. Но... ты не можешь представить, шеф...

— Что?

— То, что... — глаза Селиверстова расширились, — чтобы накачать энергией лазер такого размера, то...

— Что — то?

— Никакого вида современной энергии не хватит для того, чтобы накачать резонатор такого размера для получения когерентного излучения. Неужели древние могли производить накачку резонатора такого размера?

Я еще раз на глаз прикинул расстояние между зеркалами монумента — оно было не менее 500 метров. Я вспомнил, что где-то видел работу резонатора обычного лазера, когда голубоватая струя когерентного излучения, стрекоча и переливаясь, как бы замирала в промежутке между зеркалами, разведенными друг от друга примерно... на 1 см. А здесь — 500 метров.

Селиверстов, как бы перехватив ход моих мыслей, проговорил:

— Длина резонаторов тех лазеров, которые работают в спектре светового излучения, составляют, по-моему, один сантиметр. Максимальная длина резонатора, если я не ошибаюсь, может быть около 2 метров. А здесь — 500 метров!

— Сергей Анатольевич! А может, этот древний монумент не есть древний лазер? Может быть, это что-то другое? — засомневался я. Селиверстов надолго задумался, а потом уверенным голосом сказал:

— А ведь все монументы здесь, в Городе Богов, кем-то и каким-то образом сделаны —в этом, я думаю, ни у кого из нас уже нет сомнений, даже... — Селиверстов искоса бросил взгляд на Юсупова, — даже... у Рафаэля Гаязовича. Кроме того, у нас нет сомнений в том, что с помощью даже самой совершенной современной техники такие монументы, как Дом Счастливого Камня или... сам священный Кайлас, не воздвигнуть. Отсюда следует, что древние люди использовали для строительства монументов аппараты, принцип действия которых, может быть, для нас и понятен, но... только в далеком будущем мы сможем построить и использовать подобные аппараты, тогда, когда человечество овладеет новыми видами энергий, способных произвести, например, накачку резонатора такого громадного лазера. — Энергия пяти элементов, — тихо произнес я. — Известно также, — продолжал Селиверстов, — что чем длиннее резонатор лазера, тем более тонким и мощным является луч, выходящий из полупрозрачного переднего зеркала. При длине резонатора в 500 метров луч этот должен быть тончайшим и обладать такой силой, перед которой не устоит ни одна гора. Короче говоря, с помощью луча, исходящего из такого громадного лазера, можно, например, легко срезать гору.

— Наверное, с помощью этого каменного лазера древние моделировали горы, чтобы... — вмешался в разговор Равиль.

— Не перебивай! — цыкнул на него Селиверстов. — Я не могу ничего доказать, я не могу утверждать... но мне кажется, что этот лазер работал в инфразвуковом диапазоне...

— Чего? — переспросил я.

Лазерная защита

— Этот каменный лазер, вполне возможно, работал в инфразвуковом диапазоне, том самом диапазоне колебаний, который моряки называют «голосом моря» и очень его боятся, поскольку эти колебания могут вызвать депрессию, припадки и даже остановку сердца.

Я залез в палатку, достал компас и принялся определять направление предполагаемого луча, который мог исходить из переднего зеркала этого каменного лазера.

— Вот это да! — воскликнул я. — Луч от лазера направлен точно на «врата в Шамбалу». Ну-ка, ну-ка, еще...

— Куда он еще направлен?

— Он еще направлен на Малый Кайлас, то есть... на предполагаемый камень Шантамани.

— Ничего себе! Инфразвуковое лазерное облучение защищает вход в Шамбалу и легендарный камень Шантамани! — вытаращил глаза Равиль. — Шестой уровень защиты! Никто не сможет подойти туда. Самые важные элементы Города Богов защищены еще и смертельным инфразвуком.

— Я не могу утверждать, что этот каменный лазер работал и... работает именно в инфразвуковом диапазоне. Я всего лишь предполагаю, — смутился Селиверстов.

— Но логика, Сергей Анатольевич, логика говорит о том, что Ваше предположение скорее всего верно — не зря на пути предполагаемого луча лазера находятся самые оберегаемые части Города Богов, — с горящими глазами заявил Равиль.

— Да уж, — только и проговорил Селиверстов.

Лазерное обтачивание гор

Я и сам находился в весьма возбужденном состоянии. Мысли ходуном ходили в моей голове, а чувство радости, вызванное удачной догадкой по поводу одного из феноменов Города Богов, приятно щекотало нервы. Тем не менее, я сделал усилие над собой и перевел работу моего мыслительного аппарата на спокойный рассудительный лад. Я стал думать о том, что этот гигантский каменный лазер древних, очевидно, выполнял две функции — функцию защиты наиболее важных частей Города Богов и функцию механического обтачивания гор с целью создания монументов.

Лазерное обтачивание гор применялось, очевидно, в период строительства Города Богов, чтобы из естественных гор выточить монументы. Скорее всего, сверхмощный лазер выполнял наиболее грубую работу, такую как срезание вершины горы, отделение монумента от горного хребта и тому подобное. Если задуматься, например, над строительством Дома Счастливого Камня, имеющего форму поставленной вертикально 800-метровой книги, то можно представить, сколько горного грунта надо было удалить, чтобы отделить «Дом» от естественного хребта; для этого, вполне возможно, использовался испаряющий эффект лазера — в противном случае груды отработанного грунта заполняли бы все пространство между монументами.

Вполне резонно было задаться вопросом — сколько же каменных лазеров работало в период строительства Города Богов? Забегая вперед, скажу, что мы в Городе Богов не встретили больше ни одной конструкции, похожей на каменный лазер. Из этого можно было сделать вывод, что каменный лазер здесь был только один.

Но как же луч лазера мог достигнуть тех монументов, которые закрыты горами? Вполне вероятно, что на вершине самого высокого монумента — священной горы Кайлас — было установлено зеркало, на которое направлялся луч этого сверхмощного лазера, а вращение зеркала и его наклоны позволяли путем отражения сверхмощного лазерного луча добиться обтачивания окружающих Кайлас гор и испарения ненужного грунта. От места расположения гигантского каменного лазера вершина Кайласа просматривалась очень хорошо, и если там было когда-то установлено отражающее зеркало, то луч лазера безо всяких препятствий мог напрямую дойти до него. Но для этого надо было наклонить переднее зеркало каменного лазера несколько назад, чтобы луч, выходящий из него, отклонился вверх, в сторону вершины Кайласа.

Я всмотрелся в конструкцию переднего зеркала каменного лазера и еще раз представил, что нижняя часть его, погруженная в основание, скорее всего, имеет форму шаровидного сустава, в связи с чем переднее зеркало может изменить свое положение и направить луч лазера точно на зеркало, установленное на вершине Кайласа.

Итак, можно было думать, что за счет одного сверхмощного лазера, работающего через отражающее зеркало на вершине значительно превосходящего по высоте все остальные горы Кайласа, можно было обточить горы в округе с целью создания комплекса монументов Города Богов. Также вполне возможно, что для обтачивания обратной от Кайласа стороны монументов применялись дополнительные отражающие зеркала, устанавливаемые за создаваемыми монументами.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒