Каменные зеркала Города Богов

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 18Следующая ⇒

Чем дольше мы пребывали в Городе Богов, тем больше у меня складывалось впечатление, что Город Богов есть какой-то непонятный и невероятно грандиозный механизм, внутри которого в строгом порядке мечутся неведомые нам энергии. Об этом, в частности, говорили каменные конструкции, похожие на отражатели, которыми были снабжены многие монументальные сооружения Города Богов. Некоторые из них Вы, дорогой читатель, уже видели на предыдущих фотографиях и рисунках, но позвольте мне показать еще несколько каменных зеркал, чтобы хоть чуть-чуть представить, что Город Богов был создан для регуляции и соединения воедино каких-то энергий с целью... созидания чего-то очень важного.

О, как мучили меня тогда мысли об энергетической сущности человека! О, как многого не понимал я тогда! Я тогда и представления не имел о том, что тело человека имеет два фантома — фантом времени и фантом эфира. Но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в следующем томе этой книги.

Один из таких каменных отражателей представлял собой комплекс из пяти вогнутых зеркал (№46), соединенных вместе и установленных на мощном, похожем на сундук, постаменте. Высота каждого из зеркал составляла ориентировочно высоту четырехэтажного дома. Этот комплекс зеркал находился на вершине то ли тибетского холма, то ли полуразрушенной пирамиды. Зеркала были направлены точно на северо-запад.

Этот зеркальный монумент мы увидели тогда, когда уже смеркалось. Равиль начал судорожно фотографировать, а я — судорожно рисовать. Мне показалось, что последнее из пяти зеркал имеет у основания какую-то выемку. Она заинтересовала меня. Мы почти бегом (на высоте пяти километров! ) пустились вокруг холма, на котором стоял этот монумент, чтобы взглянуть на последнее каменное зеркало спереди, а не сбоку. Наконец, мне удалось разглядеть последнее зеркало: у его основания, несмотря на полутьму, довольно четко просматривалось подобие уже виденной нами на Доме Счастливого Камня «двери в Шамбалу», «закрытой изнутри каменной плитой». Высота этой «двери» была около трех метров. И опять же, она располагалась там, где время, предположительно, должно быть сжато.

Наши попытки сфотографировать зеркальный монумент с этой позиции не увенчались успехом, — было слишком темно. Я нанес увиденную «дверь» на рисунок; глаз был сильнее фотоаппарата.

Другой монумент этой серии представлял собой огромную, с трехэтажный дом, прямоугольную каменную плиту, установленную на вершине каменистого холма. Широкая ее поверхность была строго ориентирована по линии «север-юг».

Следующий монумент из серии «зеркальные отражатели» был также похож на огромную каменную плиту размером с пятиэтажный дом, установленную на вершине пологого холма. Эта плита имела форму не совсем правильного параллелепипеда с отверстием в центре. Плоской поверхностью плита была ориентирована по линии «запад-восток».

А однажды мы встретили каменное зеркало, похожее на лист дерева. При размерах ориентировочно 100x100 метров этот «лист» был столь тонким, что приходилось только удивляться тому, как он не разрушился за многие и многие тысячелетия.

Иногда эти «отражатели» были выстроены в линию, как, например, в группе монументов на западной стороне Города Богов. Три каменных зеркала, высотой по 70-80 метров, один за другим спускаясь с высокого склона, были скомбинированы в пределах одной линии с пирамидальными конструкциями и конусом. Все каменные зеркала были направлены строго на запад.

Встречались также, особенно на западной стороне Города Богов, ровные, как будто отполированные склоны долины реки, вдоль которой мы шли. Вначале мне казалось, что ветер отполировал эти каменные склоны, но потом я понял, что отполированные участки склонов являются, скорее всего, своеобразными зеркальными отражателями. Но когда я это понял, было уже в той или иной степени поздно — многие зеркальные отражатели такого рода я не зарисовал и не сфотографировал. Упустил, как говорится.

Но иногда каменные зеркала западной стороны Города Богов были приподняты высоко над уровнем реки и представляли собой что-то наподобие плоских ограничителей, то ли отрогов хребта, то ли разрушенных сложных пирамидальных конструкций.

Если Вы, дорогой читатель, физик или мыслитель физического плана, и если Вас заинтересовали каменные зеркала Города Богов, то полистайте, пожалуйста, еще раз эту книгу и обратите внимание на то, что многие монументы в этом поднебесном «городе» снабжены плоскими или вогнутыми конструкциями, которые, наверное, отражают и регулируют здесь какие-то виды энергий. Может быть, тогда у Вас, дорогой читатель, появится какая-то изящная и оригинальная идея, которая полностью захватит Вас, призовет бороться с бесчисленной толпой консерваторов и завистников и когда-нибудь, через... много-много поколений... станет основой энергетики будущих людей, утверждая принцип, что человек есть «микрокосм макрокосма». Подумайте, пожалуйста, дорогой читатель! Что-то в этом есть...

А тогда, в поднебесном Городе Богов, я стоял на одном из склонов и думал о неведомых нам энергиях, которые в строгом порядке и по какому-то гениальному плану, наверное, стремительно перемещаются в пределах этого Города, что-то создавая или... что-то Уже создав. Я понимал, что человечество, удерживаемое тормозами консерватизма и пропахшее бензином, еще очень мало знает об этих энергиях, но вполне четко представлял, что будущее — за освоением этих новых видов энергий. Ведь древние знали эти энергии! А человечество развивается по спирали.

Но одна мысль не давала мне покоя — мысль об энергии времени. Я уже вполне отошел от банального представления о времени как о тиканье часов, и уже представлял, что Время есть самая мощная энергия и... самая думающая энергия. И не зря, забегая вперед, скажу Вам, дорогой читатель, что нашими с Вами телами управляет и даже главенствует в процессе управления фантом времени — зависшая в пространстве энергия времени.

— Сжатое время, наверное, носится в пределах Города Богов, регулируемое каменными зеркалами. И поэтому, наверное, ни один из священных монументов Города Богов не доступен для обычного человека — энергия времени сожжет его из-за... присутствия в душе злых мыслей, — подумал я.

Я был еще полон сил и здоровья. А впереди ждала «черная» сторона Кайласа.

Глава 14

Черная сторона Кайласа

— Вы какой цвет больше всего любите? — спросил Рафаэля Юсупова Сергей Анатольевич Селиверстов, когда мы вечерком уютно расположились на редкой травке рядом с палаткой, поставленной под северной стороной Кайласа, которую ламы называют «черной» (духовно! ) стороной.

— Ты что, на черный цвет намекаешь? — недоуменно вскинул брови Юсупов.

— Да нет. Просто я заметил, что Вы в Уфе очень часто носите черную рубашку с черными брюками. Человек в черном, как говорится, — хихикнул Селиверстов.

— Понимаешь, черную рубашку стирать не надо каждый день.

Я ведь холост.

— А я стираю! — Селиверстов горделиво вскинул подбородок.

— Черные рубашки тоже стираешь?

— Я не ношу черных рубашек. Тем более таких как у Вас — с какими-то дурацкими дамскими вышивками на воротнике и лацканах.

— Зато я не ношу голубых рубашек, — парировал Рафаэль Юсупов. — А ты, Сергей Анатольевич, как я заметил, носишь.

— Цвет рубашки не является критерием сексуальной ориентации человека, — многозначительно произнес Селиверстов. — Вон, Боря Моисеев, ведь не в голубом костюме поет, а в розовом или...

— Под розового канает, что ли?

— Не надо оскорблять талантливого актера. Он одевает одежду того цвета, который его возбуждает, чтобы...

— Значит, ты надеваешь голубую рубашку, чтобы... — ехидно вставил Рафаэль Юсупов.

— Не надо дешевых намеков! Человек в творческом порыве обязательно входит в состояние возбуждения. А оно, возбуждение — то, взламывает все препятствия и условности, чтобы вскрыть те пласты духовной энергии, которые называются талантом. Талант, Рафаэль Гаязович, надо вскрывать...

— Как чирей, что ли?

— Не как чирей, а как пласт духовной энергии, — невозмутимо ответил Селиверстов. — А для вскрытия пласта...

— Чего?

— Пласта.

— А-а-а...

— Так вот, — продолжал Селиверстов, — для вскрытия пласта талантливой энергии...

— Какой энергии? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов.

— Талантливой.

— А-а-а...

— Я хочу сказать, — Селиверстов насупился, — что для вскрытия пласта таланта... м... м... пласта талантливой энергии... м... пласта духовной энергии, таящей в себе талант...

— Не понял, какого все же пласта?

— Короче, без возбуждения нет таланта, — обрезал Селиверстов.

— А какое возбуждение лучше вскрывает, по-твоему, талант? — спросил Рафаэль Юсупов.

— Любое! — ответил Селиверстов. — Любое возбуждение способно вскрыть талант. Талант есть у всех, но не все люди умеют возбуждаться.

— Значит, бестолковые и блеклые — это люди, которые не умеют возбуждаться. Так, что ли?

— Так.

— Значит, и в сексе...?

—Да-

— А как возбудиться можно?

— Да хотя бы за счет цвета, — ухмыльнулся Селиверстов.

— Цвета, например, постели, что ли? — тоже ухмыльнулся Рафаэль Юсупов.

— Да хотя бы цвета постели. Или цвета стен, или...

— Рубашки?

— Рубашки тоже или... белья.

— И какой цвет предпочтительнее для возбуждения?

— Объясняю, — лицо Селиверстова стало серьезным. — Черный цвет — это никакой цвет, то есть цвет, которого нет. Поэтому если ты одет во все черное, то ты никого не возбуждаешь.

— Неужели?

— Да. Ты как черная дыра смотришься.

— А...а... А если во все белое одет?

— Вот на Вас, Рафаэль Гаязович, я вижу, белая маска надета.

Кстати, зачем Вы ее надели? Пылевых бурь ведь здесь, в горах, нет.

— Да так уж, по привычке надел.

— Вы в ней, в белой маске-то, как смерть смотритесь.

— Как что?

— Как смерть. Да еще и в черных очках.

— Ну ты уж слишком.

— Белый цвет, — Селиверстов поднял указательный палец, — есть объединенный цвет всех цветов радуги. То есть, это как бы деиндивидуализированный цвет. Странно, что коммунисты выбрали в качестве символа красный, а не белый цвет — у них ведь все общаковое. Хорошо, что Троцкого ледорубом зарубили, а то, если бы он пришел к власти, и жены бы стали общаковыми. Поэтому Вы, Рафаэль Гаязович, в белой маске смотритесь не как индивидуальность, а как общественное... создание. Возбудиться при виде такого общественного... человека, извините, довольно трудно. Это то же самое, что возбудиться на толпу людей; среди нас, к сожалению, в отличие от йогов, нет людей, способных любить человечество вообще, люди любят индивидуальности...

— А при чем тут цвета?

— Да при том, что каждый человек любит какой-то свой цвет и возбуждается при виде этого цвета. Вот шеф, например, — Селиверстов показал пальцем на меня, — возбуждается от оранжевого цвета, а я возбуждаюсь...

— При виде голубого, что ли?

— Да нет, я люблю... розовый.

—Ха...

— Попрошу без намеков, пожалуйста! Розовый цвет — это цвет нежности, цвет ласки, цвет утреннего рассвета.... Каждый человек настроен на свою индивидуальную волну, и эта волна определяется любимым им цветом, который придает человеку индивидуальные качества, именно те качества, которые у него просыпаются при виде любимого цвета.

— Тогда получается, что ты, Сергей Анатольевич, нежный и ласковый человек, — Рафаэль Юсупов усмехнулся.

— Да. А что?

— Да ничего. Просто иногда...

— Иногда — это не всегда, — гордо произнес Селиверстов.

— Ну ладно тогда.

— Физики утверждают, — Селиверстов, вспоминая, прищурил глаза, — что существует фантом организма, состоящий из подвешенной в пространстве тонкой энергии...

— Не подвешенной, а структуризированной в пространстве, — перебил его Рафаэль Юсупов.

— Пусть будет так. Какая разница? Так вот, эта... структуризированная или... подвешенная в пространстве энергия фантома имеет склонность разлагаться на цвета...

— Разлагаются только трупы, — опять перебил его Рафаэль Юсупов, — в данном случае происходит процесс дифракции.

— Не перебивайте меня! Итак, фантом может разложиться...

— Селиверстов опасливо взглянул на Юсупова, — на цвета радуги: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый, которые отличаются по длине волны. Красный цвет имеет самую длинную волну, фиолетовый — самую короткую. Но самое главное состоит в том...

— В чем?

— В том, что этот фантом, разложенный на цвета, может в определенных условиях начать созидать материю по принципу перехода живой энергии в живую материю.

— А кто это доказал? — скептически спросил Юсупов.

— Не помню кто. Но об этом я читал где-то. Какой-то знаменитый физик писал. Выяснилось, что та часть фантома, которая характеризуется красным спектром, способна созидать наиболее грубые живые ткани, а фиолетовая часть — наиболее нежные.

— Как ты? — нелепо пошутил Рафаэль Юсупов.

— Поэтому, — невозмутимо продолжал Селиверстов, — цвета носят созидательный характер. И там, где есть цвета — там есть жизнь, а там, где нет цветов — там нет жизни или... есть Ничто. А Ничто не есть просто смерть, Ничто — это духовная смерть. Отсюда какой можно сделать вывод?

— Какой?

— А то, что северная сторона Кайласа не зря названа Черной Стороной. Это сторона, которая олицетворяет Ничто или страшною духовную смерть. Йоги, которые обладают тонко-энергетическим зрением, знают это.

— Ну... — скепсис просквозил в голосе Юсупова.

— Что ну? Что ну?

Вы бы, Рафаэль Гаязович, пореже черную рубашку с дамскими вышивками носили, — резко бросил Селиверстов.

— А ты бы голубую, — в ответ бросил Юсупов.

Друзья, отвернувшись друг от друга и пошевеливая туристическими ботинками, стали смотреть по сторонам.

Я понимал, что ламы и йоги не зря назвали эту сторону Кайласа Черной Стороной. Что-то загадочное и черное таилось здесь.

Я вспомнил, что лама Кетсун Зангпо рассказывал легенду о греховной борьбе двух божественных людей — Миларепы-йога и Бонпо-йога — на вершине священного Кайласа, когда Минарепа-йог смог сбросить с вершины Бонпо-йога на северную сторону священной горы, чем навлек туда божью кару — демонические силы, после чего северная сторона Кайласа «почернела».

Я поднял голову и посмотрел на северную сторону Кайласа. Она сверкала белизной снега и была отнюдь не черной. Я попросил Сергея Анатольевича Селиверстова попозировать и сфотографировал вместе с ним «черную» сторону Кайласа, после чего принялся зарисовывать ее.

Было видно, что северная сторона представляла собой практически полный обрыв или, может быть, очень крутой склон градусов этак в 80-85°. Этот обрыв, испещренный какими-то слегка выступающими треугольниками, имел форму пологой чаши. Мне Даже удалось замерить по компасу кривизну данной «чаши»: она составляла ориентировочно 30°.

Я, что было сил, присмотрелся к вершине Кайласа и заметил, то на ней лежит шапка снега, под которой угадывалась ровная плоская площадка. Сильные и в то же время смутные мысли забродили в моей голове, как бы подчеркивая значимость этой плоской площадки на вершине Кайласа.

— Значит, на этой площадке боролись Миларепа-йог и Бонпо-йог, — подумал я и тут же ощутил нелепую несерьезность такой мысли.

В то время я еще не знал, что наши тщательные и многотрудные послеэкспедиционные расчеты приведут нас к выводу о существовании на вершине Кайласа плоской квадратной площадки, анализ которой с точки зрения различных и разрозненных древних мифологий, позволит восстановить сказочную, но... вполне возможную (кто знает?! ) историю выживания человечества во время всемирных катаклизмов.

А еще в то время я и представления не имел о том, что сверкающий передо мной Кайлас был построен в системе легендарных пяти элементов как пятый элемент, как... Человек. Но об этом... Я прошу прощения у Вас, дорогой читатель, что мне придется опять и уже в который раз написать фразу «но об этом Вы прочитаете в следующем томе этой книги». Но мне, как говорится, деваться некуда, кроме как попросить Вас, дорогой читатель, подождать выхода следующего тома, который, как я надеюсь, все же напишу, чтобы подытожить данные по Городу Богов.

Вечерняя прохлада начала сменяться леденящим тибетским ночным холодом. Я поежился. О, как мало я знал тогда! Тогда я всего-навсего рассуждал о том, что демонические или черные силы северной стороны Кайласа присутствуют здесь не зря, поскольку в нашем трехмерном мире понятие «Прогресс» заложено как борьба добрых созидательных сил с темными негативными силами, где негативные силы выступают в качестве своеобразного стимулятора. Я перебрал в голове вехи моей научной карьеры и вдруг понял, что без научных оппонентов, завистников и злопыхателей я бы, возможно, успокоился или, что еще хуже, стал бы считать себя гениальным или великим.

— Спасибо вам, завистники и злопыхатели! — прошептал я. —Как хорошо, что вы есть! Вы ведь несете на себе тяжесть внутренних негодований из-за своей научной неполноценности, вы тяжело страдаете при виде успехов ненавистного вам прогрессивного ученого, не спите ночами, придумывая смертные кары ему... и все это ради общечеловеческого прогресса, чтобы выполнить свою предопределенную кармой функцию — быть «стимулятором» кого-то, того, кому Бог дал способность творить. Вы, дорогой завистник, являетесь эталоном того, каким не надо быть... для него. Но такая уж у Вас карма: где-то в той жизни Вы так нагадили, что Бог уготовил при следующей жизни Вам суровое наказание — мучиться всю жизнь от накатывающих волн и глухого ропота своей никчемности при виде человека, наделенного Богом светлыми и яркими способностями. Подсознание шепчет Вам, что Вы живете не под «божественной звездой», а Вас, дорогой завистник, умным и хитрым путем тоже используют ради прогресса, но... как «обреченный стимулятор» или как «черный эталон». Спасибо Вам, дорогой завистник! У Вас нелегкая доля в нашем бренном трехмерном мире.

Я еще раз посмотрел на Кайлас. Смеркалось. В последних лучах солнца Кайлас казался живым. Я явственно почувствовал, что мой разум ничтожно слаб перед Его Разумом. Но я не завидовал Ему. Я восторгался Им, и... восторгался искренне.

— Эх! — воскликнул я про себя, почувствовав, что мои брови по-детски собрались на переносице. — Эх, увидеть бы четырехмерный или пятимерный Кайлас! Как, интересно, он будет выглядеть тогда?! А какой, интересно, он — четырехмерный мир, или... пятимерный мир?

Я романтично захлопал глазами, ощущая сладость детского восторга. Я даже приподнял козырек своей фуражки, чтобы, как подросток, почувствовать дееспособность взрослого человека с сохранением детской восторженности миром, когда и ты, прыщавый юнец, что-то уже можешь... в этом новом для тебя мире.

— А может быть, может быть... — в глубине души стал бормотать я, — в том четырехмерном мире нет зависти, нет злопыхательства?! Может быть, необходимость постоянного и натужного прогресса внедрена в сознание загадочных четырехмерных людей как естественное состояние, подобное тому, как в нас внедрена необходимость дышать, кушать или ходить?! Может быть, там нет несчастных и обделенных завистников, существующих только ради стимуляции... тебя?! Жалко ведь их, завистников-то!

А утром я проснулся с тревогой в душе. Я потер свои опухшие веки и пошел умываться. Холодная вода взбодрила меня. В голове всплыли слова ламы Кетгуна Зангпо о том, что черный и голубой цвета — это цвета, направленные на воду. Вытерев лицо похожим уже на половую тряпку полотенцем, я посмотрел на воду ручья, в котором я умывался, протекавшего рядом с «черной» стороной Кайласа. Вода этого ручья не показалась мне плохой; ручеек весело бежал, расплескивая волны на крупных камнях. Журчание было ласковым и уютным. А на душе было грустно.

Я провел рукой по осунувшемуся лицу. Лицо было теплым. В области виска я ощутил пульсацию артерии: она, эта артерия, ритмично стучала, напоминая о том, что кровь еще течет в моих жилах.

Я отложил в сторону задрипанный полиэтиленовый мешок с умывальным набором и раскисшим мылом, засунул руки в карманы анорака и уставился куда-то в точку, отвернувшись от Кайласа. — Шеф, стой так! Я тебя сфотографирую на фоне Кайласа! —закричал Равиль.

Я постарался сделать веселое и залихватское лицо, но у меня это не получилось. Что-то изнутри давило и вводило в состояние грусти. Усилием воли я постарался понять причину грусти, но не смог. А грусть все свербила и свербила мою душу.

Я еще раз провел рукой по щеке, ощутил тепло своего тела и вдруг просто и ясно понял, что сегодня я пойду в Долину Смерти.

Глава 15

В Долине Смерти

Подойдя к палатке, я стал угрюмо собирать свой рюкзак. Мой взгляд упал на спальник.

— Хороший спальник, пуховый, теплый... был, — подумал я.

Далее мой взгляд переметнулся на мои обшарпанные туристические ботинки.

— Износились совсем. Последний путь уж, наверное, идут, — промелькнула мысль.

Непонятно почему, я поднял перед собой ладони и стал рассматривать их. Мои руки, отнюдь не отличающиеся элегантностью форм рук пианиста или голубого, показались мне толстыми лопатоподобными орудиями, предназначенными для выполнения грубой, топорной работы. Я пошевелил короткими пальцами с грязными ногтями и поразился тому, что мне по жизни удавалось ловко владеть ими при выполнении тончайших глазных операций и даже удивлять американцев «фокусами русской хирургии».

— А ведь хорошо послужили, руки-то, — опять в прошедшем времени подумал я.

В ожидании Суда Совести

Я поднял глаза, замутненным взглядом провел по окружающим тибетским горам и сильно потряс головой, как бы стараясь избавиться от нахлынувших «мыслей в прошедшем времени». Я понимал, что сегодня вся моя жизнь будет оцениваться неведомым разумом что я, обычный земной человек, волей судьбы... а может быть и по собственной воле буду страстно... а может быть и болезненно желать, чтобы меня оценили, поставив на грань между жизнью и смертью. Я хотел этого, чтобы через свое прошлое войти... или не войти в будущее.

Я засунул в экспедиционный рюкзачок полевые тетради, карандаши, резинку, бинокль, компас и многое другое, что было необходимо здесь, в поднебесном Городе Богов. Равиль подошел и протянул мне высокогорный паек, завернутый в целлофан.

— Что здесь, в пайке-то? — спросил я.

— Шоколад, изюм, курага, печенье, колбаса и сало — то самое хохляцкое сало, которое сам Петрович солил, — ответил он.

Я взял целлофановый мешок с едой, помял его в своей огрубевшей руке и нехотя засунул в рюкзак.

— М-м-м... да, — промычал я.

Мысли снова начали витать вокруг легенды о Долине Смерти. Мне, по причине все-таки сидящей во мне приземленности, было непонятно, почему йоги приходят сюда, чтобы взглянуть в глаза Царя Смерти, которого они называют звучным именем —Яма. Мне, периферийному городскому жителю с банальным деревенским происхождением, было трудно поверить в то, что у некоторых людей нашей планеты в душе иногда возникает позыв оценить себя смертью, без страха и содрогания представ перед неведомым разумом, в существование которого они свято верят. Они, эти странные люди, не боятся земной смерти, они боятся лишь того, что когда-то по жизни они чем-то запятнали свою совесть. Они, эти люди, которые в высокогорье способны обходиться без жирных пайков с шоколадом, курагой и салом, без грусти и тревоги в душе могут смотреть в лицо Смерти, даже радуясь тому, что их тело начинает испепеляться только из-за того, что мерило Добра и Зла в душе — Совесть — оценила какой-то поступок в жизни отрицательно и решила, что во всеобщем и вечном мире, где главенствует Время, этот поступок нарушил жизнеутверждающую гармонию Сущего.

— Шеф, туалетную бумагу-то возьми. Здесь, в высокогорье, «пук» не отличить от «ср...»! — послышался грудной голос Селиверстова.

— М-м-м... да... — я протянул руку.

Потуже затянув рюкзачок, я вскинул его на плечи и искусственно-бодрым голосом сказал:

— Ну что? Пошли, что ли?!

— Шеф, давай шоколадку сожрем перед выходом, — предложил Селиверстов. —Сегодня ведь на высоте 6000 метров будем. А он, шоколад-то, энергию дает...

Мы медленным, размеренным шагом шли вверх по склону.

— Смотри-ка, как чувствуется разница между 5000 и 5500 метров, а?! — сделав натужный вдох, проговорил Рафаэль Юсупов во время одной из пятиминутных остановок.

Мы шли и шли вперед. А я взглядом искал зеркало Царя Смерти Ямы. Я знал, что оно должно работать как зеркало, сжимающее время, и ждал, что оно будет выглядеть как огромная каменная вогнутая поверхность. Но меня удивляло то, что великий русский ученый Николай Козырев, изучавший эффект сжатия энергии времени с помощью вогнутых конструкций, называл их зеркалами, так же как и в тибетской мифологии словом «зеркало» была названа конструкция, помогающая Царю Смерти Яме вести фатальный Суд Совести.

— Неужели Николай Козырев знал про Владыку Царства Мертвых Яму, неужели ему было известно, что в далеком Тибете, в загадочном Городе Богов существует конструкция, называемая зеркалом, с помощью которого Царь Яма вершит Суд Совести, используя сжатое время?! — думал я.

В последнее время я все больше и больше верил в силу подсознания и, несмотря на то, что не был философом или каким-либо отрешенным мыслителем, уже вполне хорошо представлял, что подсознание есть вторая «затаенная сущность» человека, что подсознательный мир живет своей жизнью, вовлекая в водоворот интуитивных страстей тебя самого и лишь иногда позволяя себе шепнуть тебе — неразумному — кое-что, передав, например, шальную мысль, которая будет наполнена непонятной внутренней энергией и которая перевернет всю твою сознательную жизнь с надоевшими заботами о приготовлении пищи и зарабатывании денег.

Я уже понимал, что Создатель с какой-то целью сотворил для человека два мира: один — сознательный, со знакомым до боли ходом мыслей страждущих власти и денег людей, второй — подсознательный, с начинающим раздражать клеймом таинственности. Бог, наверное, определил путь прогресса в постепенном процессе слияния этих двух миров одного человека, чтобы он, человек, когда-нибудь, через много-много эволюционных этапов, почувствовал, что он един в самом себе, что означает... единство с Богом. А пока подсознание только шепчет, не более того, только шепчет, поскольку оно является божественно-чистой единицей Разума и свидетельствует о божественном происхождении человека, и пока не имеет права слиться с сознанием, «заблудшим в душевной грязи». Хотя... когда-нибудь наступят такие времена, обязательно наступят, когда... люди станут чище.

— Из подсознания, наверное, пришла Николаю Козыреву мысль назвать свои вогнутые конструкции зеркалами, — подумал я. — Оно, таинственное подсознание, вероятно, знало и знает про Царя Смерти Яму, и знало и знает про его инструмент — Зеркало Смерти. Ведь подсознание охватывает одновременно и Жизнь и Смерть, считая последнюю переходом на новый этап Вечности.

Я помнил, что после долгого периода внутренних сомнений и мучительных рассуждений я все же согласился с невесть откуда появившейся шальной мыслью о том, что Время есть думающая энергетическая субстанция, способная оценивать мысли, душу и карму человека. Меня, возможно, как и другого человека, все время подмывало желание упростить все в этой жизни и уйти в блаженные дали примитивизма и, конечно же, отнестись ко Времени как к убаюкивающему тиканью часов. Но больные, тысячи безнадежных больных, постоянно подстегивали меня, взывая к действенному состраданию. А от этого мысли начинали плясать в голове, потом сами по себе находили какой-то уровень систематизации и начинали глухо клокотать на этом уровне, как бы взывая к чьей-то помощи, чтобы разрядить это мучительное клокотание. Помощь чаще всего не приходила, но иногда, особенно тогда, когда клокотание достигало своего апогея, появлялась заветная шальная мысль, которая, как правило, отличалась своей беспредельной необычностью, но вызывала чувство облегчения.

— Спасибо тебе, подсознание! — говорил я в эти моменты про себя.

И скажу Вам, дорогой читатель, что при научном анализе болезней человека эти шальные мысли, выходящие из подсознания, были связаны чаще всего со Временем. Подсознание как бы нашептывавало, что Время является главной причиной появления болезней.

Постепенно, подгоняемый шальными мыслями о Времени, я стал осознавать, что в организме человека существует загадочный фантом времени, который не только регулирует временные параметры всех процессов, происходящих в организме, но и способен думать и творить, через ход времени иногда приводя в действие такие чудесные явления, как, например, самоизлечение от рака, когда в опухолевых клетках сжимается время и они как бы быстро отживают свое, старея и погибая.

Тогда я еще не знал, что вскоре после экспедиции, взбудораженный подобными шальными мыслями, я сделаю попытку целиком собрать из Аллопланта и донорских тканей «новый» глаз в глазнице киевлянки Тамары Горбачевой, и на пятый день после операции, когда появится красное свечение «нового» глаза, я буду сидеть с трясущимися руками и глупо причитать: «Время сжалось, Время сжалось, что ли? Сосуды проросли в «новый» глаз в 150 раз быстрее ведь, а?! Время решило так помочь...! »

Зеркало Царя Смерти Ямы

А сейчас я шел вверх по крутому склону, тяжело переводя дыхание. Я уже почти верил, что Время способно думать и что легенда о Зеркале Царя Смерти Ямы не сказка, а пусть невероятная, пусть непонятная, но явь. Я с трепетом ждал того мига, когда воочию увижу Зеркало Царя Смерти Ямы. Я очень сильно волновался, отчего перехватывало и без того затрудненное дыхание.

Зеркало Царя Смерти Ямы выглянуло из-за очередного бугра даже как-то обыденно. Непонятно почему, но я представлял его именно таким. Мне показалось логичным, что оно начиналось от самого священного Кайласа и в виде огромной трехкилометровой чаши продолжалось на восток. Я остановился. Все ребята, шедшие за мной, тоже остановились. Я внимательно окинул взглядом эту громадную, покрытую снегом чашу. Шальные и не шальные мысли бродили в моей голове. Но одна шальная мысль, самая яркая и самая сочная, подсказывала мне, что я смотрю на Зеркало Царя Смерти Ямы.

— Сэр, здесь останавливаться нельзя, — послышался сзади голос проводника Тату.

— Почему? — спросил я.

— Так велят наши предания, — ответил он.

— Почему? — с оттенком нервозности переспросил я, думая о сжатом времени.

— Так велят... — смутился Тату, не понимая моего нервозного напора.

— Почему? — тихо проговорил я и сделал шаг вперед.

— Пошли, пошли, — стал торопить Тату.

— Давайте фотографировать, кстати... в сжатом времени, — прорычал я и достал фотоаппарат.

— Сэр, надо идти! — с надрывом в голосе сказал Тату.

— Почему?

— Наши предания говорят, что этот участок, — Тату показал рукой на Зеркало Царя Смерти Ямы, — надо проходить очень быстро, очень...

Я взглянул в темно-коричневые глаза Тату и увидел в них добрую тревогу человека, живущего в «стране чудес» и понимающего, что чудеса и в самом деле бывают на свете.

— Тату, я останусь здесь. Я должен зарисовать это, — я махнул рукой в сторону Зеркала Царя Смерти Ямы.

— Фотографии мы и так найдем!

— Я хочу, Тату.

— Почему? — опять с надрывом спросил он.

— Я ученый... — нелепо попытался оправдаться я, чувствуя излишний пафос в этой фразе. — Вы все идите и подождите там, наверху. Ладно?! Равиль, останься со мной, ты... молодой.

Все развернулись и быстрым шагом пошли вверх по склону. Равиль стал распаковывать видеокамеру.

А я надеялся. Я надеялся, что Время есть и в самом деле думающая субстанция и что оно, Время... поймет меня... и Равиля.

Рисунок я сделал и в самом деле быстро. Получился он плохим, но зато я тщательно измерил все углы и градусы. Было хорошо видно, что северная (черная) сторона Кайласа резкой гранью под прямым углом переходит в восточную сторону, от которой начинается Зеркало Царя Смерти Ямы, продолжающееся в виде дуги на восток. Дно этой трехкилометровой чащи занимал ледник, из которого вытекал ручеек. Сама вогнутая поверхность Зеркала была местами покрыта снегом, но чувствовалось, что она очень ровная и даже как бы отполирована. По центру вогнутой поверхности проходила горизонтальная полоса в виде ступеньки, разделяющая Зеркало на две равные части. По верхней линии Зеркала были видны дополнительные сооружения в виде пологой пирамидки и трапециевидных конструкций. Замеры показали, что Зеркало изогнуто под 90° и направлено прямо на север.

Рисуя Зеркало Царя Смерти Ямы, я ощутил, что здесь каким-то особым образом обострены чувства, что они конкретны и ясны как никогда и, что эти чувства обладают способностью вытаскивать из глубин памяти такие нюансы и детали когда-либо прочитанного или услышанного, которые бы никогда и не вспомнились.

Стражи Долины Смерти

В голове ясно всплыли строки из книги Ангарики Говинды: «Паломник подходит к месту (на севере Кайласа), откуда видно Зеркало Царя Смерти Ямы. Он ложится между валунами и оказывается перед судом Ямы — судом собственной Совести. Он вспоминает свое прошлое».

— Неужели сжатое за счет Зеркала время извлекает из человека главное — Совесть — и оценивает ее, решая, убить или не убить этого человека? — начал было я философствовать, но вовремя осекся — это было не место для отвлеченной философии.

Я решил, прежде всего, сделать расчеты, чтобы постараться найти те два валуна, о которых писал Ангарика Говинда. Я предполагал, что именно там находится Долина Смерти, о которой я так много слышал от йогов и лам.

Кроме того, в моей памяти всплыли некоторые подробности, на которых я не заострил внимание при чтении книги Ангарики Говинды. Я вдруг вспомнил, что этот автор писал о двух четырехглазых псах с широкими ноздрями, мимо которых надо пройти путнику, чтобы «достигнуть отцов, веселящихся на общем пиру с Ямой». Вспомнилось также, что эти псы пятнистые, рыжеватого цвета, и именно они являются похитителями... жизней.

— Так, так, — вспыхнуло в голове, — значит... значит, те два валуна, ложась между которыми, паломник подвергается суду Совести, должны быть похожи на псов — четырехглазых пятнистых.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒