Важна не идея бога, а ее происхождение

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 17Следующая ⇒

Слово «атеизм» этимологически связано с понятием θ ε ό ς, «Бог». «Атеист» – это безбожник. Но критика метафизики и применение научного метода влекут более существенные (и более полезные) изменения, чем просто исчезновение «бога» из нашей речи. Я совершенно не согласен с тем, что Докинз избирает своей целью понятие «бога», ведь с моей точки зрения в религиях более важно не убеждение о боге, а убеждение о метафизической природе человека. Христиане часто говорят, что бог – это высшая идея, центр человеческого воображения и так далее, но на самом деле бог – это частность. Она даже по меркам трудов Аристотеля и Платона не является важной, центральной или существенной деталью их конструкций. А уж в масштабе метафизики и мифов народов мира это просто региональная достопримечательность. Самым важным в каждой религии в мире является даже не гипостазирование ценностей (утверждение о ценностях как о метафизических сущностях, определяющих существование мира), а персонализм, представление о том, что человеческая индивидуальность есть нечто особенное и не подверженное влиянию материи, свободное в своем воображении и в своей воле.

Почему подобная мысль несостоятельна, я объяснял, когда говорил про физикализм: человеческая идентичность, на мой взгляд, определяется содержанием памяти. Мы – это наш опыт и наши воспоминания. Обучение, воспитание и принятие решений возможны лишь постольку, поскольку мы способны запоминать информацию. Сама религиозность как таковая возможна лишь постольку, поскольку мы можем запоминать!

В мире, где при помощи фармацевтики или нейрохирургии возможны операции с воспоминаниями, нет постоянной личности, которой можно вменять обязанности и вину. На самом деле, эта проблема личности и памяти гораздо больше, чем проблема души и религии. Нейробиологический мир может стать антиутопией более зловещей, чем «Дивный новый мир» Олдоса Хакси и «1984» Джорджа Оруэлла, но эта проблема наряду с проблемами генетической евгеники и сегрегации, а также проблемами искусственного интеллекта выходят за рамки разговора о религии. К слову, как религия может быть центром и целью человеческой культуры и воображения, если разговор о ней настолько ограничен и не включает огромное множество предельно важных вещей?

Стратегия разновидности атеизма (или самостоятельной философии? ), которую иногда называют теологическим нонкогнитивизмом (или игностицизмом) и которой мы обязаны уже упомянутому Альфреду Айеру и Теодору Дранжу, позволяет нам, с одной стороны, выдвинуть сильные логические претензии к религии, а с другой стороны, позволяет легко обойти любые претензии со стороны авторов вроде Алистера Макграта.

К примеру, вот что Айер пишет по этому поводу: «Не столь общепризнано, что способ доказательства существования бога, такого бога, как в христианстве, не является даже вероятным. Однако и это легко показать. Если существование такого бога было бы вероятным, то пропозиция, что он существует, являлась бы эмпирической гипотезой. А в этом случае из нее и других эмпирических гипотез можно было бы вывести опытные пропозиции, которые не выводимы из одних этих гипотез. Но фактически это невозможно. Иногда утверждается, что существование в природе регулярности определенного типа предоставляет достаточное свидетельство в пользу существования бога. Но если предложение «бог существует» влечет за собой лишь то, что некоторые типы феноменов встречаются в определенной последовательности, то утверждение о существовании бога будет просто эквивалентно утверждению, что в природе существует требуемая регулярность»[170].

И на основании критериев Айера и Поппера можно однозначно заключить, что теологические предложения – это метафизические утверждения, которые, как я уже неоднократно повторял, не имеют смысла: метафизика не является ни ложью, ни истиной. Но есть и другие метафизические утверждения, кроме теологических!

Историческая проблема метафизики и эмпиризма, которой я уделил столько внимания в начале этого разговора, является самым надежным основанием для любого разговора о религии и атеизме. Предусмотрительный религиозный апологет вполне может высказать метафизические утверждения о причине эволюционного процесса: заявить, что эволюция как таковая не является первопричиной, поскольку всем источником движения, в том числе первопричиной химических превращений, является христианский бог. Или на выбор: аристотелевская энтелехия, мусульманский Аллах, законы Дхармы, фатум, витальность, ницшеанская воля к власти и так далее, и тому подобное. Но если мы понимаем, в чем изъян аристотелевской метафизки, мы сможем строго логически отказать в рассмотрении всем подобным метафизическим доводам как классу.

К примеру, антропный принцип, смысл которого заключается в том, что человеческая природа является причиной устройства Вселенной: если бы природа была устроена иначе, мы бы не существовали. Анализ метафизики Аристотеля и здесь позволяет нам препарировать и отвергнуть подобный аргумент. Бессмысленно и безосновательно говорить о том, что человек и человеческий разум являются целью существования Вселенной в ее современном виде по той же простой причине, по которой бессмысленно говорить, что целью существования мячика является футбол. У предметов, событий и процессов нет метафизической цели, то есть слово «цель» может быть правильным образом употреблено только для описания поведения человека или животных или работы достаточно сложной программы. Целью изготовления мячика, то есть целью поведения рабочего, было создание предмета для другого поведения, игры в футбол. Спекуляция о том, что причиной каждой вещи является ее цель, форма, субстрат и источник движения есть лишь архаичное по нашим меркам словоупотребление, чуждое нашему языку и логике. Если же говорить о причинности в современном нам смысле, которым мы обязаны Дэвиду Юму, оказывается, что константы Вселенной являются причинами существования человеческого разума лишь в том смысле, что одно следует за другим. Утверждая, что космологические параметры являются следствием существования человеческой природы, мы лишь меняем в нашем воображении причину и следствие местами. Подобная инверсия ничего не значит и ничего не доказывает. С таким же успехом можно было бы удивляться мысли о том, что бомба всегда попадает в эпицентр взрыва.

Есть и другие, более частные доводы против антропного принципа: к примеру, этот принцип базируется на мысли о том, что существование человеческого разума имеет ценность само по себе (причем достаточную для создания чудовищного в сравнении с площадью поверхности Земли количества свободного места за пределами Земли! ). Но ценность в отличие от протяженности – это не дескриптивная характеристика предмета. Когда мы говорим, что существование человечества является ценностью, мы лишь сообщаем, что испытываем сильные положительные эмоции по отношению к мысли о нашем будущем и наших детях. Мысль же о том, что на самом деле мир не слишком хорош для целей существования человеческого вида, поскольку нам приходится с большим трудом приспосабливаться к его условиям на протяжении всей нашей истории, – просто небольшое логическое дополнение к основной аргументации.

По правде говоря, будь я религиозным миссионером или гуру, я бы не смог найти средство против такого анализа метафизики. Кроме того, я никогда не сталкивался с возражениями против подобной позиции. Если вы понимаете, что такое метафизика, как складывалась история философии и науки, то вы вряд ли станете спорить о частностях, вроде проблемы существования или несуществования какого-то персонажа. Отсюда, с вершины «башни из слоновой кости» мировой философии, проблемы религии или политики едва заметны.

Но наш анализ не сводится только к критике. Наши знания об истории философии и культуры, об устройстве литературных сюжетов и о научном методе, о природе человеческого поведения и языка, о логике и о логических уловках, о данных естественных наук, как мне кажется, в совокупности порождают гораздо более сложную картину окружающего мира и человеческой природы, чем любой религиозный миф. Эта картина несравненно более сложна, интересна и важна, чем абстрактные игры воображения Платона или мнительные, завистливые споры богословов. Вначале, если помните, я говорил, что содержание религий, в том числе христианского богословия, мне хорошо знакомо, но неинтересно. Я хорошо помню курс по патристике, лекции о лже-Дионисии Ареопагите, о Григории Паламе и восточном мистическом богословии. Уже на этапе знакомства с тем, что отечественные богословы называют вершинами христианской мысли, мне была очевидна ее вторичность, тавтологичность и бессмыслица. Чем, к примеру, является христианство в своей сущности, если не power fantasy, простой фантазией о могуществе, реакцией на жизнь?

По правде говоря, большей проблемой в этом разговоре для меня является дифференциация понятий атеизма, агностицизма и других вариантов наименования отрицательных отношений к проблемам религий. Критерий, предлагаемый Докинзом и связанный с исчислением вероятности, не подходит, поскольку не учитывает нонкогнитивистскую позицию. Агностицизм представляется интеллектуально неполноценным: хотя об истинности или ложности метафизических высказываний судить действительно нельзя, можно иметь вполне определенное положительное знание о логической природе таких высказываний. Утверждение о том, что предложения богословия не имеют смысла или вторичны платонизму, даже сильнее логически, чем утверждение о том, что «бога не существует». Если представить себе атеизм как простое утверждение о том, что бога не существует, то подобное высказывание само по себе будет метафизическим. Экстраполяция теологических догм в область проверяемых высказываний является гиблым делом именно потому, что сперва придется сконструировать свою версию таких догм, которая наверняка не подойдет полемистам-апологетам (им, строго говоря, вообще ничто не подойдет, кроме капитуляции оппонентов).

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 14 151617 Следующая ⇒