Неуловимое сознание и философские зомби

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 17Следующая ⇒

Главным аргументом против материализма в философии сознания является аргумент о квалиа (qualia, множ. «качества»). Этот аргумент находится несколько в стороне от проблемы религии, но на самом деле это последняя линия обороны перед лицом нейробиологии для тех, кто верит в особенность человечности и таинственность духовности.

Классической работой, формулирующей аргумент о квалиа, является статья Фрэнка Джексона «Эпифеноменальные квалиа»[136]. Джексон утверждает, что существует телесный и чувственный опыт, который невозможно извлечь из физической информации о мозге, его состояниях, процессах, функциях, насколько бы полной доступная физическая информация ни была: «Сообщите мне все физическое, что вообще можно сообщить о том, что происходит в живом мозгу, о типах состояний, об их функциональной роли, об их отношении к тому, что происходит в другие моменты в других мозгах… вы не сообщите мне о болезненности боли, ощущении зуда, муках ревности или характерном опыте восприятия на вкус лимона, восприятия на запах розы, восприятия на слух громкого звука или виденья неба»[137]. Подобный эпифеноменализм, как убежден Джексон, не означает принятия каких-либо сверхъестественных воззрений, в защиту своего утверждения выдвигает четыре аргумента: аргумент о знании, аргумент о модальности, аргумент вида «каково это быть чем-то» и аргумент о каузальной роли квалиа.

Наиболее примечательный и известный аргумент о знаниизаключается в том, что физикалистское знание, даже если оно включает всю физическую информацию в мозге и органах чувств, является неполным. Такое знание не включает непосредственное знание чувственных данных, например «знание красного цвета». Джексон описывает два персонажа, Фрэда и Мэри. Фрэд способен различать два варианта красного цвета так, как это не способен делать никто другой. Исчерпывающее физическое знание об устройстве органов Фрэда не позволяет получить его уникальное знание двух красных цветов, которые для него отличаются так же, как для обычного человека отличаются зеленый и красный. Вероятно, возможно пересадить глаза Фрэда исследователю, имеющему полное знание об устройстве мозга, и реципиент такой операции сможет различать цвета, как Фрэд. Но такое приобретенное хирургическим путем знание будет для реципиента чем-то новым в сравнении с физическим знанием. Следовательно, заключает Джексон, физикализм неполон. Второй персонаж Джексона, Мэри, – нейробиолог, лишенный опыта красного цвета. Мэри живет в черно-белой комнате, изучает принципы работы человеческого мозга и зрения, но никогда не сталкивается с красными предметами. За пределами черно-белой комнаты Мэри приобретает новое для себя знание, а следовательно, физикалистское знание является неполным.

Модальный аргумент заключается в том, что якобы могут быть представлены существа, физически идентичные людям, но не обладающие ментальной жизнью, и из существования таких существ можно сделать вывод о ложности физикализма. Модальный аргумент касается существования так называемого философского зомби, о котором первым написал Сол Крипке[138]. Очевидной слабостью модального аргумента является то, что существование подобного философского зомби лишь произвольно постулируется. Вызывает сомнение то, что точное повторение причин не приведет к получению точного повторения следствий.

Аргумент вида «каково это быть чем-то» связан с работой Томаса Нагеля «Каково это быть летучей мышью? »[139]. Быть тем-то и тем-то, по логике Нагеля, означает иметь определенную точку зрения. И только с этой определенной точки зрения можно понять, что значит быть тем-то и тем-то. Физическая информация же одинаково понятна с нескольких точек зрения. По утверждению Джексона, данный аргумент отличается от первого аргумента потому, что является более широким. Никакое количество знаний, причем не только физических, но и знаний квалиа (таких как красный-1 и красный-2 в примере с Фредом), если бы могли получить таковые, не является равным объему знаний «быть таким-то человеком» (быть Фредом) изнутри. Если Фред просто обладает уникальной способностью различить цвета красный-1 и красный-2 так же, как большинство людей различают красный и зеленый, то это означает, что Фред обладает уникальным зрительным опытом, который он не может передать окружающим, сделать такой опыт интерсубъективным. Но помимо такого опыта Фред также обладает опытом своей идентичности и индивидуального существования. Сам Джексон не находит аргумент Нагеля особенно интересным: «Нагель утверждает, что проблема с летучими мышами и тому подобным в том, что они слишком не такие, как мы. В этом трудно увидеть возражение физикализму. Физикализм не делает особых утверждений о способностях человеческих существ к воображению и экстраполяции, и трудно обнаружить, почему он должен был быть»[140]. Нагель пишет, что «организм имеет сознательные ментальные состояния тогда и только тогда, когда есть нечто, каково быть этим организмом, – нечто, каково оно для этого организма»[141]. Речь идет об опыте «от первого лица», присутствие или отсутствие которого не влияет на любой редукционистский анализ. Такой опыт, по утверждению Нагеля, не тождествен функциональным состояниям, поскольку представляется возможным иметь функции и не иметь опыта. В частности, Нагель не отрицает, что сознательные ментальные состояния являются причиной поведения, он лишь отрицает, что субъективный характер опыта может быть редуцирован, что, в свою очередь, создает очевидное препятствие для физикализма. «Бессмысленно основывать защиту материализма на любом анализе ментальных феноменов, который не способен эксплицитно разобраться с их субъективным характером…. Без какой-либо идеи, тем самым, что такое субъективный характер опыта, мы не можем знать, что требуется от физикалистской теории»[142]. Важный тезис Нагеля заключается в том, что феноменам невозможно найти исчерпывающее физическое соответствие, поскольку феномен связан с индивидуальной точкой зрения, а физическая теория интерсубъективна, то есть может рассматриваться вне зависимости от точки зрения. Летучие мыши, о которых говорит Нагель, интересны тем, что они обладают органом чувств, которого нет у человека, сонаром. Экстраполяция опыта – это единственный способ приблизиться к получению информации о том, «каково это быть летучей мышью», но этот способ основан лишь на игре воображения и не позволяет получить искомое знание. Человеческое воображение основывается на человеческом опыте и потому ограничено в целях экстраполяции опыта летучей мыши. У людей и летучих мышей, по словам, Нагеля, есть некоторые общие ментальные состояния, вроде голода, но из этого не следует отказывать летучим мышам в некоторых других, более частных состояниях. Люди никогда не будут обладать такими ментальными состояниями и опытными знаниями, которые доступны только обладателям таких ментальных состояний, просто в силу того, что они люди. «Рефлексия о том, каково это быть летучей мышью, ведет нас таким образом к заключению о том, что есть факты, которые не заключаются в истинности высказываний, выразимых человеческим языком»[143]. Наконец, заключительным суждением Нагеля является то, что научные данные объективны, то есть могут быть описаны с разных точек зрения, существами с разными органами чувств. Молния, по словам Нагеля, имеет объективный характер, не исчерпывающийся ее зрительным проявлением. Данное утверждение следует особым образом отметить, чтобы вернуться к нему в целях анализа.

Что касается аргумента о каузальной роли квалиа, Джексон перечисляет два классических убеждения, согласно первому из которых, некоторые ментальные состояния не действуют на реальный мир. Второе убеждение заключается в том, что вся сфера ментального в целом «недействительна» для физического мира. Сам Фрэнк Джексон ограничивается защитой двух более конкретных убеждений. Во-первых, есть такие ментальные состояния, которые именуются квалиа, и для физического мира нет разницы, имеются ли такие состояния или нет. Во-вторых, квалиа как ментальный процесс недействительна для физического мира, но может влиять на другие ментальные процессы. В целях защиты своих утверждений Джексон рассматривает и критикует три типа соображений в пользу непосредственной каузальной роли квалиа.

В науке о поведении считается обычным, что боль является причиной, влекущей за собой поведение, направленное на устранение источника боли. Однако если относительно каузальности соглашаться с Юмом и Махом, а не с Аристотелем, придется заключить следующее: люди говорят о причинно-следственной связи, когда во всех наблюдениях за событием, называемым причиной, хронологически следует событие, называемое следствием. Человеческое суеверие порождается совпадением событий: мозг может связать некоторый жест или действие с произвольно последовавшим событием. Так формируется условный рефлекс. Основанием научного метода является экспериментальная проверка, позволяющая отделить релевантные предмету исследования факторы от нерелевантных. Но никакие повторяющиеся экспериментальные данные не позволяют ни исключить неизвестный на данном этапе определяющий фактор (такой, как релятивистская поправка в уравнениях классической механики или присутствие неизвестного катализатора), ни, в силу проблемы неполноты индукции, утверждать, что во всех подобных случаях такая же последовательность событий будет иметь место. Джексон иллюстрирует свои соображения о каузальной роли квалиа последовательностью кадров в фильме: сколько бы раз движение кулака одного актера не влекло за собой движение лица второго актера в сцене с дракой, повторяемость данной последовательности событий никаким образом не касается всеобъемлющей для данных «событий» теории, описывающей принципы работы проектора и бобины с пленкой. Так, по логике эпифеноменалистов, чувство «болезненности боли» и поведение, направленное на преодоление источника ущерба, могут иметь общую нейробиологическую причину, но при этом быть независимыми друг от друга.

Джексон также утверждает, что представление о квалиа совместимо с данными об эволюционном процессе, для чего приводит аналогию: обладание полезной для выживания в суровых климатических условиях толстой шкурой неизбежно влечет за собой обладание тяжелой шкурой, где избыточная тяжесть не способствует выживанию. Однако в совокупности такая морфологическая черта, как толстая и тяжелая шкура, более полезна для выживания, чем вредна. Способность же испытывать квалиа, если таковая не действует на физический мир и потому бесполезна для выживания, по логике эпифеноменалистов, может быть таким же побочным продуктом других способностей мозга, полезных для приспособления к среде. Наконец, суждение о чужом опыте на основании чужого поведения Джексон сравнивает с суждением о содержании одного отчета о спортивном матче на основании другого отчета об этом же матче: у поведения и непосредственного опыта также могут быть общие причины.

Критика понятия «квалиа» представлена у Дэниела Деннета в статье «Отрицая[144] квалиа»[145] и книге «Сознание объясненное»[146]. Деннет не отрицает сознательный опыт, но утверждает, что сознательный опыт не обладает особыми качествами, которые приписываются квалиа, и которые Деннет суммирует: квалиа невыразимые, внутренние, частные и непосредственно понятные. По мнению Деннета, сознательный опыт не является квалиа. Поскольку содержание термина «квалиа» пропонентами не определяется, а рассуждения о квалиа основываются на дотеоретической интуиции, Деннет использует, по его словам, не аргументы, а пятнадцать коротких иллюстрирующих примеров и мысленных экспериментов, которые он называет «помпами интуиции». Слово «квалиа» согласно Деннету не вносит «ничего, кроме замешательства, и не указывает, в конце концов, ни на какие качества или черты вообще»[147]. Деннет, в частности, утверждает, что интерсубъективное сравнение того, что называют эпифеноменалисты квалиа, невозможно; что в определенных ситуациях человек при помощи своей собственной интроспекции не сможет определить, привели ли к изменению цветового восприятия или вкусов изменения собственно «квалиа» или изменения в памяти.

Что я могу сказать по поводу всего вышеперечисленного? Эпифеноменалисты утверждают, что их аргументы о квалиа являются свидетельством неполноты физикализма и ложности утверждения о возможности редукции «сферы ментального» к структурам и работе мозга. Относительно данного утверждения допустимо возражение: аргумент о знании касается лишь непригодности языка для передачи чувственного опыта[148]. Фрэнк обладает некоторым знанием[149] о красном цвете, которое не может передать окружающим при помощи языка. Мэри приобретает некоторое опытное знание, которое она не могла получить из текстов по нейробиологии, когда покидает черно-белую комнату. Из данных примеров следует, что опытное знание Мэри и Фрэнка не является вербальным. Слово «красный» или научная статья о длине волн электромагнитного излучения видимой части спектра не причиняют «опыт красного»; повествование о пытках не причиняет боль. Адресаты речи лишь декодируют ее, при этом их мозг ищет аналогии из собственного невербального опыта. Такие аналогии являются лишь экстраполяцией, о которой писал Нагель.

Во-первых, из аргумента о знании не следует, что «опыт от первого лица» не может быть передан невербальным способом: боль можно причинить, предмет красного цвета продемонстрировать. Во-вторых, изаргумента о знании не следует, что невербальная информация является нефизической. Это второе замечание представляется особенно важным. Если невербальная информация является физической, то она также может быть предметом естественно-научного исследования. Человеку присуща как память о научных понятиях или содержании текстов научных статей, так и память о чувственном опыте. Можно помнить о боли или о том, какого цвета был такой-то предмет в прошлом. Некоторым людям присуща фотографически точная память. Если верно, что долгосрочная человеческая память представляет собой устройство мозга (как я уже несколько раз повторял, клеточного или внутриклеточного уровня)[150], то и человеческие воспоминания о боли или «опыте красного» имеют физическую природу. В таком случае должен существовать мнемонический код, описывающий соотношение элементов молекулярных структур нейронов и простых повторяющихся элементов чувственного опыта, подобный генетическому коду, то есть соответствию триплетов нуклеотидов аминокислотам в составе белковых молекул. При помощи средств науки (языка и формул) можно описать первую последовательность мнемонического кода, то есть молекулярное устройство нейронов. Такое вербальное описание, в силу аргумента о знании, само по себе не позволит получить опыт человека, подвергшегося исследованию, однако оно может дать понять, каким образом внедрить другому человеку в точности такие же воспоминания. Гипотетически нет ничего невозможного в допущении, что содержимое нейронной памяти можно извлечь или копировать (даже если такая задача невыполнима в силу практических причин, вроде ущерба структуре мозга при извлечении молекулярных последовательностей из нейронов, мысленный эксперимент все равно допустим). Мэри, находящаяся в черно-белой комнате, может получить знание об устройстве памяти, мнемоническую кодирующую последовательность человека из цветного мира снаружи, и заложить такую кодирующую последовательность в свой мозг (по условиям мысленного эксперимента Джексона, Мэри обладает всей возможной научной информацией из области нейробиологии). Если между памятью и восприятием нет симметрии и мозг Мэри, лишенный «опыта красного», не будет способен декодировать кодирующую последовательность чужих воспоминаний так же, как мозг человека из «цветного мира», то Мэри сможет перенастроить свой мозг по образцам человеческого мозга человека «из цветного мира» (то же справедливо и в отношении инверсии спектра: декодирование одной и той же последовательности как «зеленого» или как «красного» также определяется принципами декодирования). В последнем случае Мэри понадобится не только кодирующая последовательность, но и способ декодирования, которого ее мозг в силу цветовой депривации был лишен. Для ЦНС людей, живущих в одинаковых условиях, то есть не подвергавшихся изоляции, подобно «детям-маугли», и физически полноценных, декодирование не будет проблемой. Получив чужие воспоминания, Мэри получает опыт «красного цвета» до того, как сможет покинуть черно-белую комнату. Такая трансляция опыта и памяти также является случаем невербального способа, о котором шла речь выше.

Наш мысленный эксперимент с мнемоническим кодом демонстрирует следующее: язык кодирует чувственный опыт опосредовано, где посредником является демонстрация. Чтобы объяснить человеку, что означает словосочетание «красный цвет», ему нужно продемонстрировать предмет, который обычно называется «красным». При вербальном обучении нет возможности контролировать то, каким образом человек в действительности воспринимает и запоминает предмет, который в речи называется «красным», имеет ли или не имеет место инверсия спектра. Можно лишь проверить, отличает ли человек один цвет от другого при помощи тестов на дальтонизм (для Фрэнка из мысленного эксперимента Джексона все прочие люди являются дальтониками). Однако мозговые структуры могут кодировать память и опыт непосредственно. Научное знание не содержит непосредственного опыта «красного цвета» потому, что является вербальным, то есть выражено при помощи языка. Не все человеческие знания являются вербальными. В спорте моторные навыки, приобретаемые мозгом спортсменов, закрепляются при помощи тренировок, а язык может лишь описать способ проведения тренировок; нельзя подготовить боксера, разговаривая с ним о постановке удара. Кинологи обучают полицейских собак искать наркотики и взрывчатку по запаху, но совершенно очевидно то, что собаки не способны овладеть человеческим языком и получить вербальное знание. Знание Мэри о том, «каков красный цвет», не отличается от знания служебной собаки о том, «каков запах кокаина». Эпифеноменалистский аргумент о знании не говорит ничего ни о природе опыта и знаний, ни о невербальных средствах передачи опытных знаний, и, следовательно, не является аргументом против физикализма.

К сказанному можно лишь добавить, что в действительности говорение о нефизической информации является разновидностью схоластического реализма. Слово «информация» является абстракцией. Каждый конкретный случай говорения об информации связан с эмпирическими предметами и их последовательностью («упорядоченной последовательностью знаков»). Более конкретным является слово «код», которое употребляется для наименования случаев соотношения материальных элементов, таких как соотношения триплетов нуклеотидов кодирующей последовательности РНК аминокислотам в составе белковой молекулы; соотношения операторов компьютерной программы высокого уровня командам ассемблера, а тех – процессорным операциям; соотношения элементов шифра машины «Энигма» буквам немецкого языка; соотношения определений в словаре чувственным характеристикам предметов.

Если вербальные описания устройства мозга непригодны в целях утверждения тождества определенных состояний мозга и определенных опытных данных, то способом для подобного утверждения должна быть экспериментальная демонстрация. В этих целях может быть полезен эксперимент по реконструкции зрительных образов на основании активности человеческого мозга при помощи метода магнитно-резонансной томографии (МРТ)[151], который напоминает четвертую «помпу интуиции», именуемую Деннетом «машиной мозгового штурма»[152]. В указанном эксперименте группы японских ученых состояния коры головного мозга, информация о которых получается методом МРТ, математически декодируются в целях получения содержимого зрительных данных. Контрольным изображением в эксперименте служит надпись «нейрон». Математические принципы декодирования и их нейробиологические основания являются предметами соответствующих наук, но вопрос метода постановки эксперимента и установления тождества результатов является предметом аналитической философии. Если до настоящего времени чувственный или сознательный опыт был исключительно субъективным, то человек, обладающий таким опытом, не мог поместить словосочетание «мой опыт» в контекст тождества. Это имеет прямое отношение к работе Деннета о «категориальной ошибке», рассмотренной в начале данного параграфа. Если невозможно правильно употребить слово «квалиа» в контексте тождества, то само такое слово можно считать нереференциальным. Но человек, имеющий дело с результатами реконструкции зрительных данных, может утверждать, что отождествляет или не отождествляет собственный сознательный опыт («мой опыт») с продуктом реконструкции. О наличии тождества может судить и испытуемый, на основании данных о мозге которого была получена реконструкция. Хотя Деннет в «четвертой помпе интуиции» утверждал, что интерсубъективное сравнение чувственного опыта невозможно, поскольку калибровка «машины мозгового штурма», извлекающей опыт, возможна лишь на основании отчетов участников эксперимента[153], для геометрических параметров зрительного опыта проблема с инверсией спектра зрительного опыта не имеет значения (возможно, человеческий мозг либо способен воспринимать перспективу, форму и протяженность одним единообразным способом, либо не способен на зрительное восприятие вообще). Надпись, выполненная определенным шрифтом и представляющая собой определенную последовательность букв, позволяет строго отождествлять результаты. Данное отождествление так же необходимо, как и любое отождествление в экспериментах с объективными данными. Причем отождествление возможно только по результату демонстрации, хотя сам способ получения результатов для демонстрации может быть описан. Таким образом, целью исследований чувственного и мнемонического содержимого мозга должны быть эксперименты, направленные на извлечение образцов, пригодных для интерсубъективного сравнения методом демонстрации (или другим, более экзотическим невербальным методом, вроде гипотетического нейроинтерфейса). Если данный конкретный эксперимент может позволить говорить о тождестве зрительного чувственного опыта и определенных параметров мозга, то могут быть проведены и другие эксперименты для более полной передачи опыта или даже памяти. Конечно, запах или тактильные ощущения нельзя будет продемонстрировать и транслировать при помощи изображения на экране монитора так же, как зрительный опыт. И в таком случае может понадобиться оборудование для непосредственной (то есть невербальной) передачи данных от одной нервной системы другой. Можно представить себе какие-либо способы переноса кодирующих последовательностей молекулярного уровня нейронов, или соединение нервных систем через какие-либо гипотетические полупроводниковые или биотехнологические устройства. Но в целях данной работы не является важным, каким способом тождество между состояниями и устройством мозга и чувственным опытом и памятью будет демонстративно установлено. В любом случае язык по-прежнему не будет пригоден для непосредственной передачи и отождествления опыта.

Модальный аргумент, в свою очередь, представляется аналогичным дискуссии о функционализме. Философский зомби возможен хотя бы логически лишь в случае, если «обладание чувственным опытом» является функцией, которая может быть полностью абстрагирована от материальной структуры. Подобная полная абстракция невозможна, что можно доказать, если привести короткий аргумент против физикализма (одного из направлений аналитической философии интеллекта середины XX века) в работе Вильяма Кальке «Что не так с функционализмом Фодора и Патнэма? »[154].

Определение функциональных качеств произвольно и зависит от выбора пределов рассмотрения системы и уровня абстрагирования. При достаточном абстрагировании можно счесть функционально «одинаковыми» кошку и мышеловку (кошка и мышеловка выполняют одинаковую функцию ловли мышей), а задав жесткий предел тех структурных характеристик, которые останутся за пределами «черного ящика» (оставив в «черном ящике», то есть вне рассмотрения, только индивидуальные особенности физиологии), и низкий уровень абстрагирования, то есть крайне детальное рассмотрение поведения, можно определить две разные человеческие единицы как функционально несопоставимые (два разных человека по-разному реагируют на боль, по-разному ведут себя в определенных условиях и, следовательно, не «одинаковы» функционально).

Короче говоря, функция невозможна сама по себе, в отсутствие структуры – если мозг погиб, а интегральная плата расплавилась. Джексон в своих рассуждениях о каузальной роли квалиа говорит о том, что квалиа и поведенческий ответ могут иметь общую причину, то есть быть синхронными и параллельными, но не исключает квалиа из физической каузальности вообще. Предполагаю, что две различные структуры могут порождать идентичное поведение, то есть одна структура может имитировать другую структуру, но даже совершенная поведенческая имитация в любом случае будет разоблачена, если структуры будут исследованы и будет выявлено структурное различие между «репликантом» и человеком!

Сам вопрос имитации – это вопрос распознавания.

Почему это важно для нашего разговора о религии? Функционализм, о котором я здесь говорю, как и эпифеноменализм, претендует на опровержение физикализма, то есть редукции интеллектуальных способностей к устройству мозга. Эпифеноменализм прямо происходит из платоновского мифа о душе и противостоит физикализму, это, по сути, та же метафизика души и тела в новом обличье. Функционализм просто вносит путаницу в разговор об интеллекте и сознании, но решение вопроса о функционализме позволяет опровергнуть эпифеноменалистский миф. К сожалению, этот момент моего рассказа может показаться довольно сложным, но вы уже совсем близко от выхода из этого лабиринта!

Все оказывается очень просто: если нельзя исключить причинную роль физической структуры мозга, то есть если конкретная структура с необходимостью порождает все то, что можно назвать «функциями» и «феноменами» человека, то этот самый философский зомби Крипке – это пример чистого дуализма. То есть это просто замаскированный миф о непознаваемой и бестелесной душе, которая недоступна всяким машинам и зомби.

Аргумент Нагеля (аргумент о «непознаваемом опыте» летучей мыши) представляет меньший интерес в силу причин, названных Джексоном. Полное и окончательное признание программы физикализма не исключает бесспорного довода о том, что человек и летучая мышь обладают различным опытом, различной памятью и вообще существуют различным образом. Никакое научное описание устройства органов чувств и нервной системы летучей мыши не позволит человеку получить опыт летучей мыши, и даже перенесение кодирующих последовательностей памяти, если таковые у человека и летучей мыши строятся одинаковым биохимическим образом, вероятнее всего, не даст человеческому мозгу возможности такой опыт обрести. Можно закономерно предположить, что человеческий мозг просто не будет способен данные кодирующие последовательности полностью декодировать, поскольку для такого декодирования мозг человека просто неприспособлен эволюционно, хотя не исключено, что человеческий мозг справится с задачей частично, если между принципами устройства ЦНС человека и летучей мыши есть какие-либо высокоуровневые сходства. Сходства в работе отделов мозга, унаследованных от общих древних предков, вроде гипоталамуса, отвечающего за нейрогуморальную регуляцию, едва ли отразятся на способности к операциям с чувственной памятью. Возможно, перенос мнемонических кодирующих последовательностей летучей мыши в мозг человека привел бы к парадоксальному результату, далекому от нормального функционирования и подобному галлюцинациям или психическим расстройствам. Полностью декодировать кодирующие последовательности памяти летучей мыши по очевидным причинам может только одно устройство – мозг летучей мыши. Здесь становится очевидным, что аргумент Нагеля является тавтологией: нельзя понять, каково это быть летучей мышью, не будучи (в единственном естественно-научном смысле – по структуре) летучей мышью. Это банально, и ничего не говорит нам о том, что опыт летучей мыши или опыт человека имеют сверхъестественный характер.

Аргумент Нагеля вообще не является возражением для физикализма, хотя может быть одной из предпосылок для несколько нетривиального и выходящего за рамки целей данной работы вывода о том, что все человеческое научное знание, включая аксиоматическое, антропоцентрично. Нагель подразделяет характеристики явлений на субъективные и объективные. Первые могут быть восприняты лишь с «определенной точки зрения», а относительно вторых: «Молния имеет объективный характер, который не исчерпывается ее зрительным проявлением, и это может быть исследовано Марсианином без зрения»[155]. Подобное утверждение порождает возражение: человек может иметь суждение о каком-либо явлении только на основании данных органов чувств. Любые дескриптивные характеристики предметов, такие как протяженность, масса, ускорение или форма, могут быть установлены только чувственным путем и только существом, способным наблюдать, следить, измерять. Если некоторое существо не способно никаким образом получить информацию о существовании явления, которое Нагель бы назвал объективно существующим, то такое существо не может иметь никаких суждений о явлении.

Каузальный аргумент, как его формулирует Джексон, не исключает квалиа из каузального порядка состояний нервной системы: по его словам, чувственный опыт «от первого лица» имеет общие нейробиологические причины, что и поведенческий ответ, но параллелен поведению.

Каузальный аргумент нейробиологического эпифеноменализма не касается природы квалиа и не является аргументом против физикализма, поскольку логически совместим с утверждением о том, что чувственный опыт является биологическим состоянием. Окончательное суждение о нейробиологической каузальности и порядковой последовательности состояний может быть основано только на данных биологии, но аргументация эпифеноменалистов может быть предметом логического анализа. Что еще более важно, каузальный аргумент создает затруднения для объяснения приобретенных поведенческих реакций.

Утверждение о том, что чувственный опыт боли может только сопутствовать поведенческому ответу на раздражитель, причиняющий боль, лишает возможности объяснить, почему человек стремится избежать соприкосновения с предметом, который однажды уже вызвал боль. Память болезненных ощущений от соприкосновения с нагретым металлом, то есть память о том, что эпифеноменалист назвал бы «квалиа», сама по себе достаточна для выработки безопасного поведения. В этом и подобных случаях поведение порождается лишь памятью чувственных ощущений, а не самим физическим раздражителем.

Что все это значит для нашего разговора? Примеры, которые приводят эпифеноменалисты, ровным счетом ничего не доказывают о том, что человеческий сознательный опыт не имеет телесной, физической природы. Их аргументы сами по себе внутренне противоречивы. Их мысленные эксперименты лишь запутывают. Все, что я хочу сказать, очень просто и напрямую касается религии: все то, что мы называем нашими чувствами или сознанием, является на самом деле лишь содержимым нашего мозга. Нет никаких выдерживающих критику доводов в пользу того, что когда мы говорим о «субъективном», мы не имеем в виду конкретные материальные структуры.

Мой довод против эпифеноменализма можно назвать мнемоническим аргументом. Однако в целях демонстрации логических противоречий аргументов о квалиа нет необходимости опираться на гипотезы о памяти и современные нейробиологические эксперименты. Достаточно лишь анализа самой аргументации эпифеноменалистов. Аргумент о знании, представляющий собой главный довод эпифеноменализма, касается только вербального способа передачи знания, и ничего не говорит о природе опытного знания. Каузальный аргумент, во-первых, не позволяет объяснить существование приобретенных поведенческих реакций, таких как страх перед предметом, способным причинить боль, где именно память о «болезненности» боли является причиной страха, а во-вторых, сам по себе ничего не говорит о природе чувственного опыта. В частности, Джексоном рассматривается как порождаемый нейробиологическими причинами, то есть утверждения о природе субъективного не следуют из суждений о каузальной роли субъективного, и в случае с метафизическим эпифеноменализмом постулируются произвольно в начале рассуждений. Аргумент Нагеля является тавтологическим, где полное знание о том, «каково это быть летучей мышью», тождественно структурной идентичности с летучей мышью. Модальный аргумент Крипке произвольным образом постулирует отсутствие причинно-следственной связи между структурой тела и сознанием, то есть является случаем дуализма.

Окончательный вывод о том, что слово «квалиа» в будущем разделит судьбу слов «теплород», «эфир» или «витальность», можно сделать лишь на основании исчерпывающих естественно-научных данных. Однако логический анализ утверждений эпифеноменалистов позволяет обнаружить двусмысленности и в тех рассуждениях, которые и позволяют начинать разговоры о квалиа. При этом нет необходимости исключать из речи словосочетания «чувственный опыт» или «сознательный опыт».

Что это означает для нашего разговора о религии? Все очень просто! Физикализму нет альтернативы. Аргументы, направленные против физикализма, сами не выдерживают критики. Давняя гипотеза о связи устройства человеческого мозга и человеческой интеллектуальности, которая была хорошо знакома еще Гольбаху, на наших глазах превращается в имеющую предсказательную силу теорию. Эпифеноменализм – это красная линия, последний рубеж обороны, который занимают те, кто втайне верит в особое, надприродное качество человеческого ума, сознания и психической жизни. Для теории разума эпифеноменализм играет такую же роль, как аргумент «разумного замысла» для эволюционной биологии. А природа интеллекта, сознания и души – это последнее убежище всех религий на планете. Когда это убежище падет перед лицом точного познания, когда мы поймем, как связаны гены, устройство мозга, поведение и память, места для религий в нашей культуре и на нашей планете не останется. Потому что главная мысль каждой религии – это вовсе не бог, ведь бог – это частный персонаж авраамических религий. Главная мысль каждой возможной религии в мире – это сверхъестественная сила наших мыслей, наша свободная воля и наша метафизическая индивидуальность.

Но что подобная экстраполяция означает для нас? Я понимаю, что в этот самый момент у читателя может возникнуть знаменитый вопрос о свободе воли, и я могу ответить на него таким образом: мы можем предопределить поведение человека. Но для этого нужно определить все исходные условия нашего поведения, включая нашу телесность, наше состояние, нашу окружающую среду и нашу память. Человеческое поведение детерминировано всеми этими факторами сразу, причем действующими единовременно. Плюс могут быть и другие факторы, которые нам не известны. Но если мы как бы «клонируем» весь участок пространства-времени, включающий человека со всеми его параметрами и всю среду вокруг него со всеми ее параметрами, мы определим тем самым человеческое поведение, человеческое состояние, человеческие мысли, вообще все, что обычно мы определяем как человеческое. Это будет идеальная человеческая копия в идеальном «Дне сурка».

Природа интеллекта, сознания и души – это последнее убежище всех религий на планете

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒