Сократ (470 — 399 гг. до н.э.) и Платон (427 — 347 гг. до н.э.)

Τ η ς ψ υ χ η ς η θ ο ς
я разумею духовные свойства

Платон. Государство. III, 10, 3.

Величайший мудрец древности Сократ не был ни ритором, ни софистом, хотя являлся одной из центральных фигур времен " греческого просветительства" ¹. Этот период был открыт софистикой и достиг расцвета в трудах учеников и последователей Сократа — Платона и Аристотеля. Как мыслящий человек Сократ восхищался знаниями многих знаменитых софистов, их просветительским пафосом и рационализмом, их готовностью обучать других, пусть за плату, тому, что знали сами. Ведь софисты сообщали слушателям тот минимум познаний, который лег затем в основу программы обучения в регулярной высшей школе. Он и сам был некоторое время слушателем софистов, в частности Продика (Платон. Кратил, 384В; Протагор, 341А), того самого кеосского учителя, чьи наставления отличались от других софистических теорий высоким моральным пафосом². Вероятно, не только недостаток средств, о котором упомянуто в платоновском " Кратиле", не позволил Сократу стать знаменитым афинским ритором. Сын Софрониска из Алопеки избрал для себя роль " такого человека, который приставлен к городу, как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее подгоняли" ³. Главным занятием Сократа в течение всей жизни стало стремление убедить сограждан " заботиться о добродетели" ⁴.

По свидетельству Ксенофонта (" Воспоминания о Сократе" ), сократовский " канон" добродетелей включал в себя несколько нравственных свойств: воздержанность (ε γ κ ρ α τ ε ι α ), храбрость (α ν δ ρ ε ι α ), благоразумие (ε ν σ ε β ε ι α ), справедливость (δ ι κ α ι ο σ υ ν η ), благочестие (ε υ σ ε β ε ι α ). Платон повторяет тот же перечень (" мудрость, рассудительность, мужество, справедливость, благочестие" — " Протагор", 349В). Впрочем, этика Сократа была также индивидуалистична, как и этика софистов, и это определило дальнейшую судьбу разрушителя полисного коллективизма.

Если софисты в своем релятивизме провозглашали относительность нравственных норм, отрицали эталон этики полиса, отвергали однозначность морали, то Сократ искал для утверждения нравственных принципов общий критерий, основанный на рационализме. Подобно софистам, отказываясь от традиционного религиозного авторитета, Сократ переносил мерило оценки человеческих поступков внутрь самого человека. Обыкновенно он ссылался на голос таинственного δ α ι μ ο ν ι ο ν внутри себя и искал единую норму морали в знании (σ ο φ ι α ).

Именно таким предстает Сократ в платоновских диалогах " Протагор" и " Горгий", написанных прославленным творцом идеалистической философии в ранний период творчества, прошедший под непосредственным влиянием Сократа. Оба знаменитых софиста, имена которых вынесены в название упомянутых диалогов Платона, становятся оппонентами Сократа в полемике о смысле софистики и даваемого ею образования с точки зрения государственной и общечеловеческой пользы. " Самый неискренний, но самый острый из софистов" (Gelli noctium Atticarum, IV, 10), Протагор обещает с каждым днем " совершенствовать" своих учеников в " умении наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных"; по утверждению Протагора, благодаря его науке " можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства" (" Протагор", 318А, 319А). Менее изворотливый Горгий сулит тем, кто постигнет его науку " свободу, так равно и власть над другими людьми, каждому в своем городе" (" Горгий", 452D), ибо красноречие дарует " замечательное удобство: из всех искусств изучаешь только одно это и, однако ж, нисколько не уступаешь мастерам любого дела! " (" Горгий", 459С)⁵. Но правдолюбец Сократ немедленно расставляет все точки над i: " Знать существо дела красноречию нет никакой нужды, — упрекает он Горгия, — надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки" (Там же.) Искусство красноречия — это власть невежды над невеждами, а " это самое и есть единственное дурное дело — лишиться знания" (" Протагор", 345В). Поэтому софистика — наука не на пользу, а во вред. "...По-моему, — говорит Сократ, — нет для человека зла опаснее, чем ложное мнение." (" Горгий", 458В). Без знания человек совершает ошибочные действия во зло и себе и окружающим.

С о к р а т. <...Красноречие, по-моему мнению, — это призрак одной из частей государственного искусства.
П о л. И дальше что? Прекрасным ты его считаешь или безобразным?
С о к р а т. Безобразным. Всякое зло я зову безобразным. <...> Искусством я его не признаю, это всего лишь сноровка, ибо, предлагая свои советы, оно не в силах определить природу того, что само же предлагает, а значит, и не может назвать причины своих действий. Но неразумное дело я не могу называть искусством. <...> ...как украшение тела относится к гимнастике, так софистика относится к искусству законодателя, и как поварское дело — к врачеванию, так красноречие к правосудию" ( Курсив мой — Е.К.).

(" Горгий", 463D-465A-D)

Добродетель и благо — основные понятия в этике и, шире, в философии Сократа. Весь мучительный процесс познания и обучения, по Сократу, должен быть направлен на поиски этих двух краеугольных основ человеческого бытия. Мудрость есть знание добродетели, ее поиски и понимание ее смысла.

К пониманию истинной добродетели Сократ идет через отрицание зла, особенно зла в его наиболее затертой и общепринятой форме:

П о л. Кто убит несправедливо — вот кто поистине и жалок, и несчастен!
С о к р а т. Но в меньшей мере, Пол, чем его убийца, и менее того, кто умирает, неся справедливую кару.
П о л. Это почему же, Сократ?
С о к р а т. Потому что худшее на свете зло — это творить несправедливость.
П о л. В самом деле худшее? А терпеть несправедливость — не хуже?
С о к р а т. Ни в коем случае!
П о л. Значит, чем чинить несправедливость, ты хотел бы скорее ее терпеть?
С о к р а т. Я не хотел бы ни того, ни другого. Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить.
Людей достойных и честных — и мужчин, и женщин — я зову счастливыми, несправедливых и дурных — несчастными.

(" Горгий", 469В-С; 470Е)

В споре с софистом Гиппием Сократ приходит к общественно значимой идее отождествления справедливого и законного (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV, 6—8). Так мудрец пытается привить скептической и релятивистской риторике этический принцип, запрещающий использовать всевозможные ухищрения и уловки в целях доказательства мнений, противоречащих объективной истине. Сократ сокрушенно отмечает, что современные ему ораторы " гонятся за благоволением сограждан и ради собственной выгоды пренебрегают общей, обращаясь с народом, как с ребенком — только бы ему угодить! " Однако ''потворствовать надо лишь тем из желаний, которые, исполнившись, делают человека лучше, а тем, что делают хуже, — не надо..." (" Горгий", 502Е—503С). Истинным красноречием может считаться только то искусство, которое является " прекрасным попечением о душах сограждан, чтобы они стали как можно лучше, бесстрашной защитой самого лучшего, нравится это слушателям или не нравится..." (" Горгий", 503А—В). " Речи достойного человека всегда направлены к высшему благу, он никогда не станет говорить наобум, но всегда держит в уме какой-то образец (ε ι δ ο ς )" " Горгий", 503А—В).

Но таким красноречием, по мнению Сократа, не владел никто из прославленных в Афинах политических ораторов. Ни Фемистокл, ни Мильтиад, ни Перикл с помощью своего красноречия не сделали сограждан лучше — благороднее, добрее, справедливее, и за это были наказаны гонениями в конце своей политической карьеры. " Ни один глава государства, — доводит до логического конца свое рассуждение Сократ, — не может незаслуженно погибнуть от руки того города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает та же беда, что и софистов. Софисты — учители мудрости — в остальном действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку и доброе обхождение. Это же верх бессмыслицы! Могут ли люди, которые сделались честны и справедливы, избавившись с помощью учителя от несправедливости и обретя справедливость, все же совершать несправедливые поступки..." (" Горгий", 519D).

Если практическая ценность знания для софистики заключалась только в том, чтобы увеличить силу личности, стремившейся к власти и могуществу, то благородный патриотический дух Сократа не мог с этим мириться. Для него дельным гражданином был лишь человек, умевший заботится не о себе, а о государстве. С помощью знания Сократ стремился сделать человека нравственно лучше и воспитать из него хорошего гражданина. Аристофан, который относил Сократа к софистам и изобразил афинского мудреца в виде лжеученого в комедии " Облака", подметил лишь роднящее их умение владеть словом и тем сыграл роковую роль в судьбе мудреца, прославившего Афины (см. защитительную речь Сократа в платоновской " Апологии Сократа" ).

С другой стороны, Сократ внес значительный вклад в развитие софистики практической разработкой методов публичной полемики, на которых основывались все его знаменитые беседы. Собственно термин полемика (π ο λ ε μ ι κ ο ς ) в переводе с греческого означал " воин", " военное дело". Умение вести беседу, сталкивать противоположные взгляды, отыскивать истину путем спора во времена Сократа называлось эристикой (" ε ρ ι σ σ α — эпич. спорить, состязаться), и в основном было сферой приложения софистики. Один из собеседников платоновского диалога " Софист" считает, что " софист, видимо, и есть не что иное, как род [людей], наживающих деньги при помощи искусств словопрения, прекословия, спора, сражения, борьбы..." (" Теэтет", 226 А). Диалектика Сократа представляла собой философское искусство вести рассуждение, в то время как эристик (софист) любой ценой отстаивал свою правоту и возражал против иной точки зрения только потому, что она иная. Кстати, " диалектика" (δ ι α λ ε γ ε σ θ α ι ) дословно означает " беседа" и имеет в виду искусство мыслить в подвижных формах живой беседы, предполагающее, в частности, особый интерес к слову и игре слов⁶. Оппоненты Сократа Протагор и Горгий постоянно отмечали необычайное мастерство афинянина, задающего вопросы (" Протагор", 318D). Но право отвечать они обычно представляли своим самоуверенным ученикам, откуда появляются в диалогах Платона Каллий, Пол, Менон и проч.

Главными рычагами сократовской эристики были ирония (от ε iρ ω ν ε ι α — притворство, ε iρ ω ν ε ι α Σ ο κ ρ α τ ο υ ς — ирония Сократа, прикидывающегося незнающим, с тем чтобы поймать и уличить своего собеседника в незнании) и майевтика (μ α ι ε υ τ ι κ ο ς — повивальный, оказывающий родовспоможение). Ирония заключалась в умении философа остроумной системой вопросов и ответов загнать противника в логический тупик. Однако ирония Сократа по преимуществу добродушна и деликатна⁷. Она свободна от зла и спеси: " Ведь не то что я, путая других, сам во всем разбираюсь, — нет, я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас — о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, ⁸ а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое" (Платон. Менон, 80D). Далее подключалась майевтика и тем же вопросно-ответным методом с помощью логики и диалектики способствовала рождению истины. " В моем повивальном искусстве, — замечает Сократ, — почти все так же как и у них; отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве — то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод" (Платон. Теэтет, 150В—С).

Чаще всего вопросы, задаваемые Сократом, формулировались так, что на них можно было получить только однозначный и заранее предсказуемый ответ, хотя сам мудрец настаивал на том, что в точности и сам еще не знает того, о чем говорит, " я только ищу вместе с вами, и если кто, споря со мною, найдет верный довод, я первый с ним соглашусь" (" Горгий", 506А). Среди сократовских доводов нередко встречались игра словами, этимологические доказательства и искусные аналогии с бытовыми явлениями. Не случайно наименее образованные из оппонентов Сократа бранили его " завзятым оратором" (" Горгий", 482С) и упрекали в пустословии и мелочности рассуждений (" без передышки ты толкуешь о поварах и лекарях, башмачниках и сукновалах — как будто про них идет у нас беседа! " // Там же. 489В, 491А). Однако при всей кажущейся простоте речь Сократа не только по существу, но и по форме была довольно изощрена. Исходя из внешнего подобия обыватель объединил Сократа с софистами и приговорил к смертной казни за развращение молодежи и отрицание богов.

Смерть Сократа стала примером смерти истинного философа, прожившего благочестивую жизнь и не желавшего прибегнуть к уловкам и лжи ради сохранения этой жизни. Сократ выпивает чашу цикуты во имя главной идеи своей жизни: " говорить правду" (Платон. Апология Сократа, 18 А).

Сократ создал не только новую этику, новую методику спора, но и новое мышление. Среди его учеников были прославленные Аристипп, родоначальник философского гедонизма, Антисфен, основавший школу киников, а также прославленный историк Ксенофонт и Платон, оставившие для потомков свои воспоминания об учителе.

В истории классической риторики наследие Платона приобретает особое значение в связи с тем, что Сократ ничего не писал, и все нравственные законы, вводимые Сократом в современную ему науку и педагогику, грешащую скептицизмом и релятивизмом, стали достоянием последующих поколений почти целиком благодаря усилиям Платона и Ксенофонта.

Если Сократ был связан с софистикой многими корнями, то его духовный наследник Платон в течение жизни все более и более расходится с ней, и в конце концов превращается в ее главного разоблачителя и гонителя.

В диалоге " Федр" платоновский Сократ объектом критики избирает одну из речей знаменитого судебного оратора Лисия, причем предметом разбирательства становятся общепринятое в риторической практике соблюдение " должного" — общие места, слог, композиция, способ описания предмета речи. Последовательность изложения Лисия представляется Сократу платоновского диалога произвольной (" Он стремится к тому, чтобы его рассуждение плыло не с начала, а с конца, на спине назад, <...> все в этой речи набросано как попало", — рассуждает критик. 264А—В.) Далее автор противопоставляет риторической практике Лисия " идеальную" речь Сократа, построенную на логическом принципе, все последующее в которой вытекает из предыдущего: " всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг к другу и соответствовать целому" (264С).

Но наибольшее неприятие вызывает у философа риторический принцип правдоподобия (ε ι κ ο σ ), вероятности, который он отвергает в следующих выражениях: " Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие, силою своего слова они заставляют малое казаться великим, а большое малым, новое представляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи" (" Федр", 267А—В). Если риторическая практика не предусматривала глубокого изучения предмета, о котором шла речь, то Платон от риторики в первую очередь потребовал знания объекта, о котором она говорит. Причем " знание", по Платону, не сводилось к знакомству с частными деталями дела (здесь философ был согласен принять Горгиев тезис об условности человеческого знания), а состояло в умении постигнуть суть предмета: определить его род и вид с точки зрения целого и единого, проанализировать его состав и взаимосвязи: " Тот, кто намерен заняться ораторским искусством, должен прежде всего определить свой путь в нем и уловить, в чем признак каждой его разновидности — и той, где большинство неизбежно блуждает, и той, где этого нет... Затем, я думаю, в каждом отдельном случае он не должен упускать из виду, но, напротив, как можно острее чувствовать, к какому роду относится то, о чем он собирается говорить" (" Федр", 263В—С).

" Релятивизму софистической риторики философия < Платона> противопоставила искание онтологии (выделено мной. — Е.К.), Горгиеву отрицанию возможности познания бытия — стремление найти новое знание. Если афинские ораторы стремились управлять настроением сограждан и вершить ходом дел в государстве, то Платон в своих беседах ставил целью найти те коренные основы, от которых, как он полагал, зависит наилучшая структура общества. Исследованию этих основ, прежде всего основ полисной этики, посвящена большая часть его произведений. И огромное место в них заняла разработка программы воспитания нового типа граждан, а внутри ее — осмысливание сущности и функции словесного искусства, " — пишет исследовательница античной поэтики Т.А. Миллер⁹.

Однако, чтобы сделать речь убедительной, систематизация и классификация, применяемые философией, казались Платону недостаточными. Он обратился к теории восприятия и одним из первых заговорил о психологии слушателя, находя необходимый оратору ориентир в знании различных типов человеческой души. Грубая игра Фрасимаха и его подражателей на нервах слушателей не удовлетворяла ни Платона, ни его учителя Сократа, который говорит: " В жалобностонущих речах о старости и нужде всех одолели, по-моему, искусство и мощь халкедонца. Он умеет вызвать гнев толпы и своими чарами укротить разгневанных..." (267С—D). И далее: " Поскольку сила речи заключается в воздействии на душу, тому, кто собирается стать оратором, необходимо знать, сколько видов имеет душа: их столько-то и столько-то, и они такие-то и такие-то, поэтому слушатели бывают такими-то и такими-то. Когда это должным образом разобрано, тогда устанавливается, что есть столько-то видов речей и каждый из них такой-то. Таких-то слушателей по такой-то причине нелегко убедить в таком-то такими-то речами, а такие-то потому-то и потому-то с трудом поддаются убеждению" (271C—Е). Так эмпирически рождаются приемы научной аналитики, которыми блестяще воспользуется Аристотель как в применении к гуманитарным, так и в отношении естественных наук.

Платоновская идея связывала воедино логику, которую еще называли диалектикой, и знания о душе, то есть психологию, и этим отличалась от субъективистского подхода софистов, рассчитывавших лишь на собственную ловкость. " Кто не учтет характеры своих будущих слушателей, — продолжает платоновский Сократ, — кто не сумеет различить существующее по видам и охватить одной идеей все единичное, тот никогда не овладеет мастерством красноречия..." (" Федр", 273 Е).

Комментируя этот отрывок, Т.А. Миллер размышляет: " Если софист брался управлять реакцией слушателя по своему усмотрению, а Исократ ставил эту реакцию в зависимость от того, как именно изображен предмет речи, то Платон предлагал изучить и систематизировать саму эту реакцию, понять ее не как нечто субъективное и неуловимое, а как что-то причинно-обусловленное, с чем оратор должен считаться. Если софист заявлял, что речь не может быть абсолютно истинной и точной, и умел ловко говорить об одном и том же прямо противоположные вещи, то Платон нашел критерий правильности высказываний в логическом ходе рассуждений о предмете, в таком способе изображения вещи, который не может меняться по прихоти оратора" ¹⁰.

В " Кратиле" Платон довел это рассуждение до логического конца, опровергнув допущение софистов о том, что слово — это условность, плод договоренности между собой, как обозначить предметы реального мира. Исходя из объективного существования окружающей реальности он создал учение о правильности имен (ο ρ θ ο τ η ς ο ν ο μ α τ ω ν ). Так великому философу удалось превратить в науку эмпирические знания софистов об орфоэпии, этимологии и просто грамматики.

Роль Платона в истории риторики действительно трудно переоценить. Живые портреты Протагора, Продика, Гиппия нарисованы в диалогах " Протагор", " Гиппий больший", " Гиппий меньший" и других. Известно, что Платон посещал лекции софистов, манеру которых он так великолепно умеет передавать. Исторические свидетельства современника имеют сегодня непреходящую ценность. Однако как последователь Сократа Платон был первым серьезным критиком софистики, повлиявшим на дальнейшую эволюцию как самой риторики, так и высшего гуманитарного образования, базировавшегося на ней. Известно, что учение Сократа в изложении Платона о воспитании добродетели и нравственности в процессе софистического обучения молодежи (например, в диалоге Платона " Протагор" ), оказало немаловажное влияние на систему воспитания в школе Исократа, ученика прославленного софиста Горгия.

Платон сделал своего учителя главным действующим лицом большинства диалогов и сохранил для потомков не только обаятельный образ Сократа, но и многочисленные идеи афинского мудреца, его невиданное прежде умение вести беседу, разбивая доводы противника и помогая родиться новому знанию. Причем методика спора у платоновского Сократа есть методика научной дискуссии, которая никогда не переходит в перебранку, а стремится к поиску взаимопонимания, нахождения общего в целях углубления знания. Истина не дается изначально, а возникает из рационалистического сопоставления противоположных мнений. Истина, по сократикам, рождается в процессе диалогического общения, в котором искусство " родовспоможения" (майевтика) играет главную роль.

Однако в идеальном облике платоновского Сократа мы находим черты, скорее, приписываемые ему прославленным творцом идеалистического мировоззрения, чем изначально присущие курносому и босоногому сыну каменотеса из Алопеки. К примеру, платоновский Сократ, в искусстве беседы всегда исходивший из того, что уже известно собеседнику, не ошарашивая его сразу некой неизвестной и непонятной истиной, следовал путем наводящих вопросов. В диалогах Платона Сократ применяет другую методику: выяснить границы знания и незнания собеседника, помогая ему вспомнить то, что уже было известно его душе: ведь познание и есть воспоминание (α ν α μ ν σ ι ς — анамнесис) вечной души, о том, что она знала еще до рождения данного человека. " Но если, — поясняет Сократ-мудрец платоновского " Федра", — рождаясь, мы теряем то, чем владели до рождения, а потом с помощью чувств восстанавливаем прежние знания, тогда, по-моему, " познать" означает восстанавливать знание, тебе уже принадлежавшее. И, называя это припоминанием, мы бы, пожалуй, употребили правильное слово" (Платон. Федр, 75 Е).

Естественно, что в современном мире ни один из специалистов не сможет разграничить собранные в диалогах Платона мысли Сократа от собственно платоновских философских изысканий. Но облик Сократа у Платона эволюционирует от более земного и тесно связанного с современной ему софистикой (см. совершенно софистические доводы против обвинителей в " Апологии Сократа", 25 С—D, 26С и проч.) образа просветленного площадного мудреца в сторону визионера, боговдохновенного глашатая истины и полубога, завораживающего людей своей божественной игрой на лире. В диалоге Платона " Пир" подвыпивший Алкивиад сравнивает Сократа с козлоногим сатиром Марсием¹¹. Выступления даже хороших ораторов, считает Алкивиад, увлекают ловкостью и покоряют своей внешней красивостью, беседы же Сократа, даже в плохом пересказе завораживают слушателей, будь то мужчина, женщина или юноша. " Когда я слушаю его, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, — продолжает Алкивиад, — я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа моя не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось — нельзя больше жить как я живу... Поэтому я нарочно не слушаю его и пускаюсь от него, как от сирен, наутек, иначе я до самой старости не отойду от него. И только перед ним одним испытываю я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, — чувство стыда. Я стыжусь только его, ибо сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а стоит мне покинуть его, соблазняюсь почестями, которые оказывает мне большинство... И порою мне даже хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше" (Платон. Пир, 215 Е—216 С). Эту прочувствованную речь произносит человек, чье имя было притчей во языцех, герой и предатель, одно упоминание которого стало главным доводом обвинителей Сократа в развращении молодежи. Но сколько мистики в нарисованном им образе! Корибанты — иступленные жрецы Кибелы, козлоногий сатир Марсий — совсем близко к орфическим культам и порожденному ими философскому учению пифагорейцев, предшественников Платона на ниве идеалистической философии. Чем позднее рождаются у Платона диалоги, неизменным участником которых продолжает оставаться Сократ, тем менее он Сократ исторический, тем более alter ego самого автора.

В уже упомянутом диалоге " Софист" Платон продолжает сократовскую линию разоблачения моральной беспринципности ремесла софистов, утверждая совсем в духе учителя, что " всякая душа заблуждается (α γ ν ο ο ν σ α ν ) во всем не по доброй воле" (228 С). Однако в последнем диалоге нет и тени сократовского добродушия. Скорее метод " Софиста" можно определить как сарказм и пародию.

Ч у ж е з е м е ц. <...> вот ведь сколько многовидным оказался у нас софист. Мне кажется, прежде всего мы обнаружили, что он — платный охотник за молодыми и богатыми людьми.
Т е э т е т. Да.
Ч у ж е з е м е ц. Во-вторых, что он крупный торговец знаниями, относящимися к душе.
Т е э т е т. Именно.
Ч у ж е з е м е ц. В-третьих, не оказался ли он мелочным торговцем тем же самым товаром?
Т е э т е т. Да; и в-четвертых, он был у нас торговцем своими собственными знаниями.
Ч у ж е з е м е ц. Ты правильно вспомнил. Пятое же попытаюсь припомнить я. Захватив искусство словопрений, он стал борцом в словесных состязаниях. <...>

(" Софист", 231D-E)

В основу рассуждения Чужеземца о софистике Платон положил не только метафору презираемого и гонимого им в " Государстве" занятия торговлей, но и принцип дихотомии, утомляющий не столько собеседника в диалоге Теэтета, сколько современных комментаторов¹². Мучительная платоновская дихотомия, которую с трудом одолевает даже такой талантливый и подающий надежды юноша, как ученик Сократа Теэтет, есть рассчитанная пародия на софистические антитезы и особенно параллелизмы — главный прием ораторов начиная с Горгия. Платон утрирует ту сторону ораторского искусства, которая была чисто субъективным построением искусственных и не выражающих сути обсуждаемого явления доводов, тем более, что невежественному слушателю она казалась высшей степенью возможной премудрости.

Т е э т е т. Но ведь то, что теперь сказано, походит на нечто подобное.
Ч у ж е з е м е ц. Да ведь волк походит на собаку, самое дикое существо — на самое кроткое. Но человеку осмотрительному надо больше всего соблюдать осторожность в отношении подобия, так как это самый скользкий род. Впрочем, пусть будет так: ведь если определения четки даже в отношении мелочей, то никакого спора из-за них не возникает.
Т е э т е т. Да, вероятно, не возникает.
Ч у ж е з е м е ц. Так пусть же частью искусства различать будет искусство очищать, от искусства очищать пусть будет отделена часть, касающаяся души, от этой части — искусство обучать, от искусства обучать — искусство воспитывать, а обличение пустого суемудрия, представляющее собою часть искусства воспитания, пусть называется теперь в нашем рассуждении благородною софистикою (во всех случаях выделено мной. — Е.К.)

(" Софист", 231 А—В)

" Благородная софистика" — тот вид риторики, которую собирался создать Платон с помощью идей Сократа, а также благодаря своим собственным усилиям философа и моралиста. Возможно, такую риторику преподавал в Академии ученик Платона Аристотель. А пока Платон развенчивает основные завиральные идеи современной философу софистики, которую он не может определить иначе, как искусство, " творящее призраки". Софист есть само творящее призраки лицо, призрачное искусство которого и называют обычно подражанием (μ ι μ η σ ι ς — 266Е—267А). Однако софист — это подражатель, без знания того, чему подражает, поскольку его подражание основывается не на знании, а на мнении (σ ο ξ α — 267В—Е). Он — сознательный лицемер, далекий от каких-либо государственных и общественных целей, он — человек, намеренно извращающий мудрость и запутывающий своего собеседника в искусных противоречиях (268А—С).

В этом же диалоге Платон виртуозно развенчивает один из основных тезисов софистики¹³, связанных с теорией σ ο ξ α — мнения: " Никакой лжи нет, а есть только истина." " Но Платон задает убийственный вопрос: а истина у тебя отличается чем-нибудь от лжи или ничем не отличается? Если она ничем не отличается от лжи, то вместо слова истина ты можешь поставить слово ложь и ты должен говорить, что все есть ложь. А если, по-твоему, истина чем-нибудь отличается от лжи, то скажи, чем она отличается? Чтобы сохранить осмысленность своей позиции, софисту приходится волей-неволей отличать истину от лжи. Но ведь истина есть утверждение какого-то бытия, а ложь — его отрицание. Так и приходит Платон к своей диалектике бытия и небытия как условию возможности отличать истину и ложь" ¹⁴.

В этом диалоге Платон причисляет к " искусству обманщиков и шарлатанов" (241В), обладателей " мнимого знания" (233Е) и тех, кто " способен лицемерить всенародно, в длинных речах, произносимых перед толпою", и тех, кто " в частной беседе с помощью коротких высказываний заставляет собеседника противоречить самому себе" (268В — ср. Сократ! ), и клеймит их именем софистов. С этих страниц начнется война между философами и риторами, конца которой античный мир не увидит.

И все же платоновские диалоги, написанные с такой страстью, мастерством и глубиной мысли оказали совсем незначительное влияние на современную философу софистику. Вероятно, поэтому в утопическом " Государстве" Платона для риторики и искусства красноречия не нашлось места. Во главе платоновского идеального строя должны были стоять философы, которых отличала " правдивость, решительное неприятие какой бы то ни было лжи, ненависть к ней и любовь к истине" (Государство. VI, 484CD). Целью правления философов является благоденствие всего государства, но вовсе не отдельной конкретной личности в этом государстве. Платоновское " благо", постигавшееся с помощью диалектической способности разума (VI, 509D—51 IE), по сути, сводилось к тому, чтобы каждый работник выполнял свое дело и не бунтовал против установленного порядка. Сам философ формулирует это так: "...закон ставит своей целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления государства" (VII, 519Е—520А).

" Всеобщие", по выражению Гегеля, " люди" ¹⁵ строят государство трудолюбивых муравьев, о котором очень точно высказался Шталь: Платон " приносит в жертву своему государству человека, его счастье, его свободу и даже его моральное совершенство... это государство существует ради самого себя, ради своего внешнего великолепия..." ¹⁶

В результате формирования идеи тотального государства в его совокупности, целостности и неделимости возникает необходимость монополии на истину, и Платон достаточно последовательно творит государственную религию и мусические искусства, изгоняя враждебные мифологию, Гомера и трагиков, различные формы публицистики — все, что могло хоть как-то потревожить процесс воспитания искусственных людей, предназначенных обрести счастье лишь в небесной жизни. Платон отказывал тем или иным великим поэтам, историкам и риторам в возможности оказывать влияние на процесс воспитания граждан Государства, не находя в их произведениях морального урока, который могла бы извлечь из чтения молодежь. Свою позицию он излагает так: " И поэты, и те, кто пишет в прозе, большей частью превратно судят о людях; они считают, что несправедливые люди чаще всего бывают счастливы, а справедливые — несчастны; будто поступать несправедливо целесообразно, лишь бы это оставалось в тайне, и что справедливость — это благо для другого человека, а для ее носителя она — наказание. Подобные высказывания мы запретим, и предпишем и в песнях и в сказаниях излагать как раз обратное" (Государство. II, 392А—В).

Платон — страстный моралист и политический мыслитель — был гражданином иного времени — времени удушья афинской демократии. Как человек аристократического происхождения и воспитания он отрицал социальное устройство, при котором все зависит от решения черни, подпавшей под влияние искусной лести ораторов и софистов. Последние, заботившиеся не об истине, но о влиянии, не о добре, но об удовольствии, вели государство к гибели. Поэтому если для Сократа софисты — плохие учители и наставники, для Платона они политические противники, на которых он обрушивает всю мощь своего интеллекта и вдохновленного страстью пера. Платону совершенно очевидно, что ораторское искусство неспособно в течение продолжительного времени управлять государством к его благу, и совершенно неправилен тот строй, который отдает власть в руки красноречия. В " Протагоре" и " Горгии" он только открывает военные действия против софистов, в " Федре" и " Теэтете", " Софисте" и " Политике" разворачивает их полном объеме, в " Государстве" и " Законах" приходит к мысли о запрете на публичное слово, которое, впрочем, он изгоняет из идеального государства вместе с поэзией и искусствами.

Платон — политический мыслитель и социальный пророк — сыграл немалую роль в формировании жанра политической утопии (" Государство" ) и антиутопии (Атлантида — " Критий" ). Творец политических мифов — он образец позднейших публицистов и политологов от эпохи Возрождения до XX века.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒