Фрейд, психоанализ, исповедь

 

Фрейдовская триада «ОНО - Я - СВЕРХ-Я» (выступаю­щая в терминологии оригинального французского исследовате­ля Жака Лакана в триаде «РЕАЛЬНОЕ - ВООБРАЖАЕМОЕ - СИМВОЛИЧЕСКОЕ») чрезвычайно подкрепляет, как мне представляется, все изложенное выше, а в наибольшей степени - именно роль общественно-исторических норм удовлетворения потребностей человека в процессе их обслуживания.

Триада Фрейда призвана объяснить происхождение внут­ренних конфликтов, лежащих в основе психических рас­стройств и душевных болезней. Вслед за объяснением проис­хождения, триада эта указывает принцип «психоанализа», по­могающий такие расстройства преодолеть или смягчить. При­чем «психоанализ» имеет объектом «бессознательное структу­рирование желаний» (124, стр.271).

То, .что в триаде Фрейда называется оно (а у Лакана -реальное) есть, в сущности, совокупность потребностей, пове­левающих человеку иметь нужды, стремиться к их удовлетво­рению; оно - их неосознаваемая ненасытность. Такова изна­чально присущая всему живому активность, взятая в ее самой обобщенной, темной, слепой сущности. Эта абстрактная нена­сытная активность совершенно реальна, столь же неопределена («оно»! ) и, как слепая, пагубна. Поэтому ее можно трактовать как «инстинкт смерти» - как стремление живого к итогу жиз­ненного пути - к его концу, к смерти.

Сверх-я Фрейда (или символическое Лакана) противостоит слепой устремленности оно (реального) - ненасытности потреб­ностей. Это - общественно-исторические нормы их удовлетво­рения, но взятые преимущественно в их неосознаваемом каче­стве, то есть нормы, прочно укоренившиеся с раннего младен­чества: «табу», запреты, условно-рефлекторные автоматизмы, нарушить которые человек боится, сам не зная, почему.

Такая система запретов повелевает поведением столь же категорично как и оно, реальное - как сама потребность. В запретах же этих заключена зависимость индивида от соци­ального окружения и социального воспитания с раннего мла­денчества.

Это сверх-я символично, потому что существует не только в подсознании (как оно, реальность) и не только как автома­тизм, но проникает и в сознание, может быть осознано, как осознаются символы, в которых до некоторой степени конкре­тизируются или олицетворяются самые широкие обобщения, в частности- - запретные.

Я, по Фрейду (воображаемое - по Лакану), находится все­гда между оно (реальным) – потребностями - и сверх-я (символическим), то есть общественно-историческими нормами их удовлетворения. Непримиримость этих противонаправлен­ных сил - источник психических расстройств. Причем искомая примиренность - воображаемая удовлетворенность я - фигу­рирует как влечение к женскому, к матери, к жизни, а отри­цание нормативности (сверх-я, символического) - как ненависть к отцу, поскольку запреты, «табу», ограничения накладывают­ся отцом до и после осознания их смысла (295, стр.334-349).

Может быть, так можно трактовать предложенную Фрей­дом теорию «Эдипова комплекса»?..

Потребности практически существуют в виде вполне опре­деленных желаний, направленных на определенные объекты. При нормальном, здоровом структурировании желаний связь между потребностью и объектом желания логически обоснова­на и может быть осознана, хотя, конечно, далеко не всегда осознается и не всегда нуждается в осознании. Связь эта по мере надобности устанавливается мышлением, сопоставляющим потребность, заинтересованность с возможностями их осуще­ствления в реальных окружающих условиях. Так здоровое мышление контролирует целесообразность трансформаций по­требностей в структурировании желаний их объективную рен­табельность и плодотворность.

При болезненном структурировании мышление либо не справляется с этой работой, либо вовсе в ней не участвует. Либо структурирования не может произойти вследствие столк­новения («сшибки») противонаправленных нервных процессов, равных по силе, либо оно протекает стихийно, под влиянием всякого рода случайностей. Так возникают объективно нео­боснованные, фантастически причудливые желания, неожидан­ные для самого субъекта, противоречащие всей его сознательной сфере и его социальному окружению и потому - мучи­тельно болезненные.

Подобного рода болезненные желания должны быть (и преимущественно бывают) причудливо предметными транс­формациями потребностей биологических. Ведь именно эти потребности наименее нуждаются в обслуживании мышлением и наиболее нуждаются в ограничении нормами их удовлетво­рения в человеческом обществе. Отсюда подсказанный меди­цинской практикой повышенный интерес 3. Фрейда к сексу­альной сфере человеческого поведения как источнику психи­ческих расстройств и к причудливо фантастическим ассоциа­циям, возникающим в результате.

Вследствие биологического происхождения трансформируе­мая потребность, как и содержание структурируемого желания, проявляются не в словах человека, а в паузах, способах про­изнесения слов, в оговорках, логических ошибках, метафорах и метонимиях.

Психоанализ заключается в разгадывании '•' по всем этим признакам в их контексте потребности, конкретизировавшейся в болезненно обостренном желании и в разгадывании той нормы, которая этому желанию противостоит и создает в итоге болезненный внутренний конфликт. Поэтому основа психоанализа заключается в осознании стихийно протекающе­го процесса, то есть во вмешательстве мышления и сознания в трансформацию потребностей - в согласование потребности с возможностями и с объективными условиями. Сюда входит, значит, и осознание норм удовлетворения потребности как целесообразного ограничения ее ненасытности разумным пре­делом.

Таков здоровый путь нормализации процесса структуриро­вания желаний, предлагаемый психоанализом, - путь транс­формаций потребностей. Он найден практикой психотерапии, и продуктивность его ею подтверждается. Она подтверждает, следовательно, и чрезвычайную роль норм удовлетворения потребностей человека в их обслуживании всеми функциями человеческого организма, в частности - мышлением и созна­нием.

Не служит ли поддержанию норм, их укреплению и напо­минанию о них и всякая молитва? Ведь молящийся о чем-то просит и обещает верность божеству. Молитва предостерегает от искушений и соблазнов нарушения наиболее значительных норм.

Можно предполагать, что роль психоанализа задолго до его введения в практику психотерапии играла исповедь. Осознание неправомерности своих поступков, намерений и желаний (грехов) в исповеди выступает в единстве с осознанием и ук­реплением правомерности норм нравственности, вытекающих из норм религиозной догматики - из веры в «таинство отпу­щения грехов». Максимально возможное согласование конк­ретных побуждений индивида с общественно-историческими нормами удовлетворения его потребностей обеспечивает связь отдельного человека с его социальной средой, то есть - его нормальное, здоровое участие в общественном производстве. В этом, может быть, причина многовекового существования ис­поведи.

Но творческое развитие человечества в целом и в любой отрасли человеческой деятельности нормами не обеспечивается. Их функция - охрана достигнутого в каждое данное время в данной общественной и природной среде.

Эта охранительно-тормозная роль тем больше, тем значи­тельнее, чем выше вооруженность человечества и каждого данного человека. Поэтому нормативность в удовлетворении потребностей должна, в сущности, повышаться вместе с рос­том -производительных сил. Чем они значительнее, тем более опасными последствиями грозит их использование при нару­шении норм. Так, развитие науки, не уравновешенное укреп­лением нравственности, угрожает общественному бытию чело­вечества; существованию, человеческих потребностей грозит присущая им ненасытность.

Она вполне реальна. Практически, в быту она, эта нена­сытность, выступает в том, что называют азартом, бесшабаш­ностью, безудержными порывами, страстью к риску, к «игре со смертью». Все это много раз воспроизводилось в художе­ственной литературе Ф.М. Достоевским, Ст. Цвейгом, Э. Хемин­гуэем. Может быть, как раз в этом проявляется и то, что Фрейд называет «инстинктом смерти»?

В безудержности, в ненасытности потребностей безумие граничит с гением. Не появлялись бы в человеческом обще­стве безумцы, не было бы и гениев. Может быть, безумием и «греховностью» многих человечество расплачивается за редких гениев? Ведь без нарушителей общественно-исторических норм остановилось бы его развитие, как без норм было бы невоз­можно прогрессивное накопление человечеством средств удов­летворения его умножающихся потребностей.

 

Нормы и культура

 

Рассматривая любую человеческую потребность, практичес­ки всегда имеешь дело с некоторой нормой ее удовлетворе­ния. Именно к ней во множестве своих желаний практически стремится человек, подчиняясь велениям своих потребностей. Поэтому культуру можно рассматривать как структуру обще­ственно-исторических норм удовлетворения человеческих по­требностей. Причем такое определение «культуры» универ­сально: культура каждого отдельного человека есть структура норм удовлетворения его личных потребностей, а культура определенной семьи, нации, класса, эпохи, возрастной группы, общественной прослойки и т.д. это соответственно структуры норм удовлетворения общих потребностей данных семьи, на­ции, класса, эпохи, возраста и т.д. на данном этапе их исто­рического развития.

Слово «структура» здесь имеет тот смысл, что обществен­но-историческая норма удовлетворения любой потребности связана с нормами чуть ли не всех других, и поэтому нару­шение удовлетворения одной влечет за собой нарушение и других. Достаточно представить себе последствия таких, на­пример, нарушений: исчезновение телефона, электрического освещения, асфальтового покрытия дорог и т.д. и т.п. Любое даже из таких нарушений потребовало бы перестройки всей системы практически действующих норм. Каждая задевает другие.

Общая норма удовлетворения потребностей есть средняя величина объективных возможностей удовлетворения потреб­ностей разных людей, связанных той или другой общностью в данное время. Такая норма подытоживает возможности от­дельных личностей, но, возникнув как общая для них, как явление общественное, норма эта диктует далее отдельным личностям меру удовлетворения индивидуальных потребностей каждого.

Разумеется, любой реальный человек может стремиться не в том, так в другом удовлетворять свои потребности, не за­ботясь о норме, любой в ту или другую сторону, более или менее отклоняется от нее, но ему приходится иметь дело, счи­таться и мириться с нормой, поскольку последняя продикто­вана объективными обстоятельствами, не подвластными от­дельным людям.

Культура регламентирует. Естественное, природное, сти­хийное в удовлетворении потребностей людей она вводит в рамки средств и способов, выработанных коллективным опы-

 

том общественного окружения. Опыт отбирает и закрепляет на практике то, что возникает в единичном случае, но оказы­вается продуктивным сначала в круге, близком к этому слу­чаю, а потом, в зависимости от меры и степени этой продук­тивности - во все более широком общественном окружении. Случай забывается, а плоды его использования, усовершен­ствованные, обогащенные и уточненные в общественной прак­тике, делаются достоянием данной общественной группы.

В этом - прогрессивная роль культуры. Она осуществляет поступательное, преемственное развитие и распространение средств и способов удовлетворения потребностей в обществе в целом и всех его звеньях, вплоть до отдельного человека. Поэтому она характеризует ту степень, на которой в каждое данное время они находятся. Причем различие между этими звеньями и ступенями должны доходить и доходят до степе­ней контрастных. Не будь этих контрастов, не видно бы было и развития. Новая норма, распространяясь в общественной среде, постепенно вытесняет старую - сначала в чем-то одном; потом она требует смены другой нормы - все больше и шире - заменяя всю их совокупность, ликвидируя старую культуру и воздвигая на ее месте новую. Новая все дальше отходит от старой, а старая представляется все более архаической и неле­пой при сопоставлении с новой. Процесс этот протекает в разных концах земного шара и в разные эпохи с различными скоростями, и потому культуры, отдаленные одна от другой большими пространственными и временными расстояниями, выглядят лишенными всякого сходства. Хотя в пределах каж­дой составляющие ее нормы представляются естественными и единственно возможными.

Нормы растут, развиваются, поскольку людям удается все же нарушать их - удовлетворять свои потребности с их пре­вышением. Но прежде чем нарушить норму, человеку, прихо­дится бороться с ней и в большинстве своих потребностей ограничиваться ее пределами.

Многообразие существующих в каждое данное время сред­них норм, как следствие сложной структуры человеческого общества, и постепенность их развития скрывают их и делают неосознаваемой подчиненность им любого отдельного челове­ка. Нормы эти в массе своей функционируют как нечто есте­ственное в данной общественной среде, само собою разумею­щееся для тех кто в нее входит и иначе не представляемое себе. Причем нормы семейные, возрастные, национальные, сословные, классовые и всякие другие связаны между собою -строят одна другую и вытекают одна из другой.

Вот несколько примеров в дополнение к приведенным вы­ше. Гомер рассказывает, как на спортивном соревновании (по случаю похорон-сожжения Патрокла) Ахиллес

 

«Мздой победителю вынес сгонный треножник огромный,

Медный, - в двенадцать волов оценили его аргивяне;

Мздой побежденному он рукодельницу юную вывел,

Пленную деву, - в четыре вола и ее оценили»

(72, стр.391).

 

А вот М. Гершензон пишет о декабристе Кривцове: «Мой дальнейший рассказ удивит читателя. Я должен рассказать те­перь о том, как Кривцов бил людей, и даже не своих крепос­тных, а только подчиненных. Да, умный, просвещенный Крив­цов, европеец и англоман, приятель Лагарпа и Бенжамина Констана, ведет себя, как любой исправник того времени, дерется собственноручно и других заставляет бить. Как это стало возможным? Или сам человек уже ничего не значит, и все в нем объясняется влиянием среды и положения? » (67, стр.186).

В путевом дневнике 1916 г. «Африканская охота» Н.С.Гу­милев рассказывает об африканском племени шангалей, «у которых женщина в присутствии мужчин не смеет ходить иначе, чем на четвереньках» (85, стр.555).

Наш современник Фолько Куильчи пишет о народе кирди в Северном Камеруне в горах Африки: «Женщины и мужчины лишь тогда достойны уважения, если они ходят абсолютно нагими. В этом твердо убеждены все кирди» (142, стр.177-178).

Другой наш современник, Вс. Овчинников, отмечает раз­ность привычек, которые так же можно назвать нормами, хотя они и определяют не уровень или ступень культуры, а лишь оттенки ее, сосуществующие одновременно в разных государствах Европы. Умывальник без пробки так же неудо­бен англичанину, как ванна без душа русскому. Это - «лишь один из множества подобных примеров, - пишет он. - Все они иллюстрируют непреложную истину: если мы привыкли делать что-то именно так, другие иной раз предпочитают делать это совершенно иначе. Сталкиваясь за рубежом с чем-то необычным и непривычным, мы подчас превратно судим о нем из-за инстинктивной склонности мерить все на свой ар­шин» (201, стр.13).

То, что вошло в привычку в одной общественной среде и представляется противоестественным (или ненужным, лишним) в другой, иногда лежит на поверхности, как в приведенных примерах от оценки девы в четыре вола у Гомера до пристрастия современных англичан к пробкам в умывальниках. Но более значительно то в нормах и в их совокупности - в культуре, - что не лежит на поверхности, а лишь выходит на нее по-разному, иногда в едва заметных оттенках поведений -средствах и способах удовлетворения потребностей.

Это - область сознания и мышления. Из индивидуального складывается общественное, а оно формирует и, вероятно, часто в решающей степени наполняет последующее индивиду­альное, поскольку каждый человек с раннего младенчества воспитывается окружающей средой. Привычки автоматизиру­ются, переходят в подсознание и наполняют его нормами самых малых и мельчайших объемов поведения. Они служат средним объемам, подчиняясь сознанию: сознание растет и совершенствуется по мере необходимости сверхсознанием, ко­торого назначение - пробивать пути новому. Следовательно -ломать старую культуру, начиная с тех ее устаревающих зве­ньев, которые могут быть заменены нормами, более отвечаю­щими своему назначению. А такие звенья в любой культуре всегда существуют. Это те нормы знания, которые постепенно превращаются в суеверия и все яснее суевериями выступают на поверхность и даже осознаются. Еще А.С. Пушкин отметил в «Капитанской дочке»: «Как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на всевозможное презрение к предрассуд­кам» (221, т.8/1, стр.289).

Культура как структура общественно-исторических норм неизбежно включает в себя и суеверия, причем разных, так сказать, «калибров» от норм, очевидно устаревших, до норм, едва начинающих устаревать. Суеверия одной обще­ственной группы (нации, расы, сословия - вплоть до отдель­ного человека) вступают иногда в непримиримые столкнове­ния с суевериями другой группы. Это - столкновение много­летних и прочно укоренившихся норм. Сперва защита своей нормы делается сильной актуальной потребностью определен­ной общественной группы; потом потребностью этой группы может стать не только охрана, но и распространение той же нормы - принуждение других принять ее и подчиниться ей.

Примером тому могут служить религиозные войны и об­щественные движения, вдохновляемые идеями справедливости, претендующими на всеобщую и универсальную норму.

Когда какие-либо общественные идеалы, претендующие на универсальность, упорно защищаются и настойчиво, насиль­ственно распространяются, они выступают особенно ярко именно как нормы - в их охранительно консервативной сущ­ности.

Иногда они выражены в самых широких обобщениях. Так, протопоп Аввакум цитирует Василия Великого: «Не пролагай пределы, яже положиша отцы! » (102, стр.128).

Так, А.С. Пушкин защищает нормы нравственности: «За­метьте, что неуважение к предкам есть первый признак без­нравственности» (222, т.5, стр.221).

Иногда требования нормативности предъявляются прямо человеческой душе. М. Гершензон уподобляет в этом декабри­ста Кривцова императору Николаю I: «Он [Николай I - П.Е.] тоже всю жизнь негодовал на то, что люди и народы не хо­дят всегда по прямой линии, что в человеческой душе мало порядка; вся его политика направлялась утопическим замыс­лом насадить порядок в душах. Позднее Кривцов будет ма­леньким Николаем на губернаторстве. То была общая черта их поколения» (67, стр.31).

Развитие человечества осуществляется путями культуры, но всегда в более или менее острой борьбе, потому что культура складывается из норм, а норма по природе своей консерва­тивна- она без сопротивления не уступает. П.И. Мельников (Андр. Печерский) сформулировал это так: «Сам народ гово­рит: «мужик умен, да мир дурак» (185, стр.510).

«Мир» -- это норма, поддерживаемая большинством. Но глупых людей больше, чем умных. Поэтому «мужик умен». Так ему самому всегда кажется... Любопытно, что почти то же пишет и Дж. Неру: «Невежество всегда страшится перемен. Оно боится неизвестности и цепляется за привычные условия, какими бы жалкими они ни были» (197, стр.23).

Юлий Цезарь говорит в романе Т. Уайддера: «Я окружен такими реформаторами, которые могут обеспечить порядок только законами, подавляющими личность, лишив ее радости и напора, - их я ненавижу. Катон и Брут мечтают о государ­стве трудолюбивых мышей, а по бедности воображения обви­няют в этом и меня. Я был бы счастлив, если бы обо мне могли сказать, что я, как Кифарида, могу объездить коня, не погасив огня в его глазах и буйства в его крови» (283, стр.170).

Противоречивая природа норм и культуры в целом прояв­ляется, между прочим, в пословицах и поговорках. Для одних они - «народная мудрость», для других - ограниченность ума и пошлость. К последним принадлежала М.М. Цветаева. Она предпочитала свои переделки этих поговорок: «Где прочно, там и рвется»; «Тише воды, ниже травы - одни мертвецы»; «Ум-хорошо, а два - плохо»; «Тише едешь, никуда не при­едешь»; «Лучше с волком жить, чем по-волчьи выть»

Диалектику нормы и ее нарушения объясняет академик А.А. Ухтомский: «Наша организация принципиально рассчита­на на постоянное движение, на динамику, на постоянные про­бы и построение проектов, а также на постоянную проверку, разочарование и ошибки. С этой тачки зрения можно сказать, что ошибка составляет вполне нормальное место именно в высшей нервной деятельности» (286, стр.93). «Разочарования и ошибки» - это отклонения от нормы или ее нарушения, ока­завшиеся неплодотворными. Но по Ухтомскому, риск откло­нения законен и необходим - «нормален».

В «Письмах» Т. Манна читаем: «Великий человек -- это общественное бедствие», - говорят китайцы. Особенно вели­кий человек - немец. Разве не был Лютер общественным бед­ствием? Разве не был им Гете? Приглядитесь к нему, сколько ницшеанского имморализма заключено уже в его природолю-бивом антиморализме! » (176, стр.236).

Мораль это - норма, антиморализм - ее отрицание. Вели­кие люди строят культуру и совершенствуют ее, но сама она играет роль тормоза, обеспечивающего устойчивость обще­ственному развитию.

Понятие общественно-исторической нормы удовлетворения потребностей помогает уяснить вопрос о естественной природе общественного бытия человека: как возникают общественные отношения людей, когда каждый человек сам есть совокуп­ность этих же отношений? -- К ним ведут его социальные потребности. Современная научно-техническая революция не­бывало ускорила развитие этих норм, и это ускорение касает­ся вопроса о приоритете в его неизменной и постоянно дей­ствующей основе.

 

Нормы и личность

 

Общественные отношения людей возникают между ними в процессе производства материальных благ - средств существо­вания. Поэтому общественные отношения называют производ­ственными отношениями. В зависимости от того, каковы они в каждую данную историческую эпоху, человечество делится на те или иные общественные классы: рабов и рабовладель­цев, крестьян и землевладельцев, рабочих и капиталистов.

Изменения в производственных отношениях зависят от из­менений характера производства средств существования: каче­ство скотоводства, земледелия, кустарного, мелкотоварного, промышленного производства. А характер производства меня­ется в зависимости от изменений производительных сил. По­этому общественные отношения (и человек - «продукт» этих отношений), как и сама структура человеческого общества, являются следствием развития производительных сил через ряд посредствующих звеньев.

В эпоху научно-технической революции (НТР) со всей оче­видностью обнаружилось: развитие производительных сил находится в сложной, но непреодолимой зависимости от раз­вития науки во всем ее объеме - от уровня знаний объектив­ной природы материального мира, окружающего человечество, и от знания человеком самого себя, поскольку сам он стал развивающейся производительной силой, что опять-таки ясно определялось в связи с НТР.

От объема и содержания знаний всегда, в сущности, зави­сел уровень развития производительных сил. Знания эти пер­воначально не назывались наукой и не походили на нее. Их накопление в течение многих столетий происходило чрезвы­чайно медленно, а возрастающее ускорение тех же накоплений как раз и привело к НТР. Производительные силы человечес­кого общества, можно сказать, «питаются» знаниями - они проверяют, отбирают и усваивают знания, приспосабливая их к производству средств удовлетворения и к обслуживанию всевозможных и разных потребностей все большего числа людей.

Но наука всегда развивается, начиная с открытия, совер­шаемого отдельным человеком, и в основе ее развития лежат поэтому идеальные потребности индивида - личности. Тут мы возвращаемся к тому, о чем речь шла выше - к особенностям строения человеческого мозга, отмеченным И.М. Сеченовым и И.П. Павловым и обеспечившим человека возможностями гос­подства над окружающим его миром.

Последовательность процесса представляется в схеме такой:

Освоенные отдельным человеком знания делают возмож­ным более полное, более успешное удовлетворение той или иной человеческой потребности. Возможность эта проверяется некоторой группой людей, а потом при благоприятных усло­виях входит в общественную практику. В данной обществен­ной среде данная потребность находит новое, более успешное удовлетворение. Возникает новая общественно-историческая норма. В пределах этой среды подобные нормы определяют состав и содержание конкретных потребностей отдельных лю­дей.

Так человек неизбежно оказывается продуктом обществен­ных отношений, как бы он к этому ни относился, хотя сам он эти отношения строит и всегда более или менее активно участвует в их развитии.

В схеме этой производственные отношения людей их общественные отношения - выступают как борьба из-за обще­ственно-исторических норм удовлетворения потребностей. Од­ни - за их смену, другие - за их сохранение.

Общественные классы по-разному вооружены и коренные отличия в имущественной вооруженности ведут к контрастным отличиям и в нормах удовлетворения потребностей. Таковы отличия в нормах у раба и рабовладельца, крестьянина и землевладельца, рабочего и капиталиста. Эти отличия, воз­никшие на основе отношений к средствам производства, обычно значительней различий, неизбежно существующих во многом другом - в нормах, например половых, возрастных, национальных, профессиональных и т.д.

Дело в том, что нормы, продиктованные производствен­ными отношениями, неизбежно либо консервативны, либо прогрессивны, даже революционны по отношению именно к развитию производительных сил; нормы эти непосредственно связаны с уровнем их развития. Поэтому всегда один класс охраняет всю систему существующих норм, а значит, - струк­туру наличных общественных отношений; другой нуждается в изменении норм и в смене общественных отношений.

Распространение все более высоких норм удовлетворения потребностей человека осуществляется в борьбе общественных классов: заинтересованного в смене норм с заинтересованным в их сохранении.

Борьба эта есть, в сущности, борьба за справедливость, т.е. столкновение социальных потребностей: одни охраняют достигнутый уровень справедливости, другие отрицают его, стремясь установить новый, более высокий. Таковы их классовые интересы. Но они отнюдь не исключают того, что в их пределах (а также вне их и даже вопреки им) в представлени­ях об искомой справедливости неизбежно великое разнообра­зие. В представлениях этих сливаются и переплетаются самые разнообразные нормы: ранговые семейные, национальные и т.д., вплоть до сугубо индивидуальных.

Сложность «человека» как объекта изучения заключается именно в том, что он является совокупностью всех обще­ственных отношений: многих и разных, связанных между со­бой, переходящих друг в друга - самых общих (как классо­вые) и самых узких (как семейные и как личный, индивиду­альный вкус), вплоть до того, что отличает каждого человека от всех других, как, например, его более или менее сильная та или другая доминанта, отрицающая нормативность в ка­кой-то определенной сфере или даже всякую вообще зависи­мость человека от социальной обусловленности.

Индивидуальные структуры потребностей и индивидуаль­ные структуры норм их удовлетворения играют в смене обще­ственных норм исключительно важную роль. На уровне сугу­бо индивидуального - в доминанте идеальных потребностей -зарождается то зерно потенциальных возможностей, из кото­рого при благоприятных условиях вырастает все, что ведет к развитию производительных сил со всеми вытекающими по­следствиями.

На уровне индивидуальных структур зарождаются и те доминанты социальных потребностей, в которых созревают и консолидируются силы распространения в общественной среде представлений о новых нормах справедливости. Силы эти при надлежащих условиях ведут массовые революционные движе­ния, приводящие к резким сменам устаревших норм новыми, а новые побеждают, когда и поскольку они отвечают достигну­тому уровню непрерывно развивающихся производительных сил.

 

Главенствующая потребность

 

Потребность, удовлетворенная согласно общественно-исторической норме, не заявляет о себе. Она не актуальна и не замечается самим субъектом.

Есть люди, ревностно оберегающие существующие в дан­ное время нормы удовлетворения всех своих потребностей; они всегда заняты той, удовлетворение которой идет, по их представлениям, хоть немного ниже нормы и в области наи­более доступной ценой минимальных усилий (значит, превы­шения самого скромного). Это - одна крайность. Другие так­же дорожат нормами, но не всеми в равной мере, и таких, вероятно, большинство. А есть и такие, кто к многим общим нормам склонны относиться небрежно - их индивидуальные нормы удовлетворения многих потребностей ниже среднего уровня, зато какие-то другие их потребности этот средний уровень значительно превышают. Это другая крайность. Таких людей называют «замечательными», «необыкновен­ными», а иногда «великими» или «общественным бедствием», по Т. Манну. Они потому и являются таковыми, что структу­ры их потребностей резко отличаются от общей усредненной нормы.

Если все потребности данного человека удовлетворены в соответствии с его индивидуальными нормами, что этот чело­век будет делать? Вопрос как будто бы риторический, но представить себе такое положение можно. Можно даже с уве­ренностью сказать, что если этот человек здоров, бодр, силен, - то он что-то будет делать. Значит, какая-то из его потреб­ностей все же не вполне удовлетворена, что-то его влечет к себе и чего-то ему недостает. Если это так, то остается пред­положить, что у него (то есть у каждого человека) какая-то потребность ненасытна.

Какая именно? Вероятно у каждого человека своя, чем-то отличная от всех других, но едва ли это может быть потреб­ность из числа биологических, поскольку они могут быть и бывают удовлетворены полностью. «Кто истинно думает, -писал А.П. Чехов А.С. Суворину, - что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях «вся наша беда», тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука» (310, т. 11, стр.603).

В неисчислимом множестве потребностей каждого человека какая-то одна является главной. Она не осознается самим субъектом или осознается как нечто совершенно естественное, привычное, не допускающее ни малейших сомнений в своей правомерности. ( В ней, может быть, и коренится главная сила фрейдовского «оно»? )

В существовании такой «главенствующей» потребности можно видеть проявление закономерностей, открытых акаде­миком А.А. Ухтомским. Во вступительной статье к публикации его писем Е. Бронштейн-Шур пишет: «По Ухтомскому, доми­нанта - это временно господствующий рефлекс, который в текущий момент трансформирует и направляет другие рефлек­сы и работу рефлекторного аппарата в целом. При этом раз­дражения из самых различных источников уже не вызывают обычных реакций, а лишь усиливают деятельность главен­ствующего, доминирующего в данный момент центра» (288, стр.251-252). «Человек подходит к миру и к людям, - пишет сам А.А. Ухтомский, - всегда через посредство своих доми­нант, своей деятельности. Старинная мысль, что мы пассивно отпечатлеваем на себе реальность, какова она есть, совершенно не соответствует действительности. Наши доминанты, наше поведение стоят между нами и миром, между нашими мысля­ми и действительностью»; «Каковы доминанты человека, та­ков и его интегральный образ мира, а каков интегральный образ мира, таково поведение, таковы счастье и несчастье, таково и лицо его для других людей»; < «...> доминанта являет­ся формирователем «интегрального образа» о действительнос­ти» (288, стр.253-264).

Главенствующая потребность человека есть характеризую­щая его доминанта; устойчивость ее относительна, но и пере­стройка сложна и мучительна - «это очень больно и трудно», пишет сам А.А.Ухтомский.

Устойчивость и сила главенствующей потребности опреде­ляют целеустремленность человека.

Вслед за концентрацией интересов на том, что связано с главенствующей потребностью, «сохраняет силу старая истина, как сказал Гете, - что мы имеем, в сущности, глаза и уши только для того, что мы знаем. Профессиональный музыкант слышит в игре оркестра каждый инструмент и каждый от­дельный тон, в то время как профан остается во власти мас­сового действия целого» (330, стр.644).

Так главенствующая потребность в зависимости от ее со­держания и силы трансформируется во множестве тех или других производных, все более и более конкретных, и высту­пает практически в сложных потребностях в качестве их учас­тника. В этом виде она может выглядеть как сходная с дру­гими, имеющими с нею мало общего. Среди пассажиров одного вагона могут быть спешащие на свадьбу и на похороны, на отдых и на работу. Все они могут выполнять почти одни и те же действия, а их разные главенствующие потребности (или близкие к ним производные) могут оставаться почти незаметными.

При этом значительную роль играет степень главенствова­ния, а далее и вследствие этого, то, какие места занимают другие важнейшие, хотя и подчиненные ей потребности дан­ного человека. Здесь сказывается работа упомянутых выше «четырех мозговых структур». Одного человека главенствую­щая потребность поглощает настолько, что вытесняет все дру­гие, и он пренебрегает общими нормами их удовлетворения; другой, напротив, не забывает и о других, и они (время от времени, то более, то менее) отвлекают его от главенствую­щей. Если в первом случае все, кроме главной, одинаково малозначительны, то во втором они могут выступать в слож­ной иерархии. К первому можно отнести суждение Ст. Цвейга о Бальзаке: < «...> он бессознательно подтверждает стократно изложенный им самим закон, согласно которому человек -мастер в своей сфере - становится тупицей, когда пытается проникнуть в сферу, ему чуждую» (303, стр.167).

Что значит «тупицей»? И почему «тупицей»? - Можно предполагать, что причина в том, что «в чужой сфере» не используется сверхсознание - интуиция, которая служит гла­венствующей потребности, и тем интенсивнее, чем сильнее она выделяется на фоне других.

А бывает и так, что главенствующая потребность находит­ся в постоянной борьбе с другой, претендующей на ее место. Тогда и интуиция мечется между ними. Вся эта картина мно­гообразия структур потребностей и их обслуживания осложня­ется еще и тем, что речь может идти о разных уровнях трансформации потребностей о потребностях различных степеней конкретности; на каждом уровне картина имеет дру­гой вид.

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Исповедь. (Таинство покаяния)
2. Мышление как исповедь. Терапия философствованием
3. Откровение помыслов и взаимная исповедь