Мысли о нынешнем состоянии американских дел

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 8Следующая ⇒

На следующих страницах я привожу лишь простые факты, ясные доводы и отстаиваю здравый смысл. Мне нечего заранее доказывать читателю, я хочу лишь, чтобы он освободился от предубеждений и предрассудков и дозволил своему разуму и чувству решать самим за себя, чтобы он опирался или по крайней мере не отрекался от своей подлинной человеческой природы и великодушно поднялся в своих взглядах много выше пределов сегодняшнего дня. На тему о борьбе между Англией и Америкой написаны целые фолианты. По различным мотивам и с разными намерениями люди всех званий вступали в полемику, но все было бесплодно и период дебатов закончился. Оружие как последнее средство решает сейчас спор. На него пал выбор короля, и [американский] континент принял этот вызов.

О покойном Мр. Пэлхэме (который хотя и был способным министром, однако не без недостатков) рассказывали, что, будучи подвергнут нападкам в Палате общин за временный характер своих мер, он заметил: «На мой век их хватит». Если бы столь пагубная и недостойная мысль овладела колониями в настоящем споре, грядущее поколение с ненавистью вспоминало бы имена предков.

Никогда еще солнце не светило более достойному делу. Это вопрос не какого-нибудь города, графства, провинции или королевства, это вопрос целого континента, составляющего по крайней мере одну восьмую часть обитаемого мира. Это не вопрос дня, года или эпохи; в борьбу фактически вовлечено потомство, и оно до скончания века будет в той или иной степени подвергаться влиянию настоящих событий. Теперь настало время заложить семя континентального союза, семя веры и чести. Сейчас малейшая трещина будет подобна имени, выгравированному булавкой на нежной коре молодого дуба; нанесенное повреждение росло бы вместе с деревом и потомство читало бы уже надпись из громадных букв.

Когда дело перешло от споров к оружию, наступила новая эра в политике и возник новый ход мысли. Все планы, предложения и т. п. до девятнадцатого апреля, т. е. до начала военных действий подобны прошлогоднему календарю, отслужившему свое и теперь устаревшему и ненужному. Что бы в то время ни выдвигалось защитниками разных сторон в споре, все заканчивалось одним и тем же, т. е. союзом с Великобританией. Единственное разногласие между партиями заключалось в методе осуществления этого решения. Одни предлагали насилье, другие — дружбу; кончилось же тем, что первое предложение потерпело крах, а второе утратило свое влияние.

Поскольку много говорилось о преимуществах примирения, которое подобно сладостной мечте ушло и оставило нас в прежнем положении, вполне уместно проверить доводы другой стороны и исследовать хотя бы часть того многообразного материального ущерба, который терпят колонии и всегда будут терпеть до тех пор, пока существует их связь с Великобританией и зависимость от нее. Необходимо изучить эту связь и зависимость в свете законов природы и здравого смысла, чтобы понять, на что нам рассчитывать при отделении и что нас ожидает, если мы останемся зависимыми. Я слышал утверждения некоторых о том, что поскольку Америка процветала при своей прежней связи с Великобританией, то такая связь необходима для ее счастья в будущем и всегда будет приносить те же плоды. Ничто не может быть ошибочнее доводов подобного рода. Таким же образом можно утверждать, что коль скоро дитя поправлялось от молока, то ему вообще не нужно мяса, или что первые двадцать лет нашей жизни должны стать примером и для последующего двадцатилетия. Но даже такое допущение заходит дальше, чем нужно, ибо я положительно утверждаю, что Америка процветала бы в такой же степени и по всей вероятности даже гораздо больше, если бы никакое европейское государство не обращало на нее внимания. Америка обогатила себя, продавая Европе предметы первой необходимости, и сбыт им всегда будет обеспечен, пока Европа не оставит привычку к еде.

Но ведь она [Англия] защищала нас, говорят некоторые. Допустим, что она владела нами полностью, это верно, что она защищала континент за наш счет так же, как и за свой собственный, но она защищала бы и Турцию из тех же соображений, т.е. ради коммерции и власти.

Увы! Мы долгое время находились во власти старых предрассудков и приносили большие жертвы своим суевериям. Мы гордились покровительством Великобритании, не учитывая того, что к этому ее побуждал интерес, но не привязанность, и что она защищала нас от наших врагов, не ради нас самих, но от своих врагов и ради самой себя, от тех, кто не был с нами в ссоре ни по каким другим причинам, но кто всегда будет нашим врагом по той же причине. Пусть бы только Великобритания отказалась от своих притязаний на континент или пусть бы континент сбросил с себя зависимость, и мы бы жили в мире с Францией и с Испанией, даже если бы эти страны и находились в войне с Британией. Бедствия последней Ганноверской войны должны были предостеречь нас от союзов.

Недавно в парламенте утверждалось, что колонии не связаны друг с другом, иначе как через метрополию, т. е. что Пенсильвания и Джерси и все остальные являются колониями-сестрами по линии Англии; это, конечно, весьма окольный путь доказательства родства, но зато ближайший и единственно верный путь доказательства неприязни (или враждебного состояния, если можно так выразиться). Франция и Испания никогда не были и возможно, никогда не будут врагами нам как американцам, но лишь как подданным Великобритании.

Но Британия — наша мать, говорят некоторые. Тогда тем более позорно ее поведение. Даже звери не пожирают своих детенышей, даже дикари не нападают на своих родных; вот почему такое утверждение, если оно верно, оборачивается по отношению к ней упреком; но, оказывается, оно не верно или верно лишь отчасти: слова родина или родина-мать иезуитски использовались королем и его тунеядцами с низким папистским умыслом повлиять на наши легковерные и слабые умы. Отечество Америки — это Европа, а не Англия. Новый свет стал убежищем для гонимых приверженцев гражданской и религиозной свободы из всех частей Европы. Сюда бежали они не от нежных материнских объятий, но от жестокости чудовища, и в отношении Англии это настолько верно, что та тирания, которая выгнала из дому первых эмигрантов, все еще преследует их потомков.

Мы здесь, на своей обширной части земного шара, забываем узкие пределы трехсот шестидесяти миль (протяженность Англии) и даем куда больший простор нашим симпатиям; мы считаем своим братом каждого христианина Европы и гордимся благородством чувств.

Отрадно наблюдать, как по мере расширения нашего знакомства с миром мы постепенно преодолеваем силу местных предрассудков. Человек, родившийся в любом городе Англии, разделенном на церковные приходы, естественно, больше всего станет обращаться со своими собратьями — прихожанами (у них во многих случаях будут общие интересы) и величать их соседями; встретив же одного из них в нескольких милях от дома, человек этот составит узкое понятие, возникшее от проживания на одной улице, и приветствует его как своего «городского»; если человек выезжает за пределы своего графства и встречает своего соседа в другом [графстве], он забывает мелкие деления на улицы и города и называет его земляком; но если в своих заграничных поездках люди эти сойдутся вместе во Франции или в любой другой части Европы, то их объединит уже более широкое понятие англичан. И в силу того же справедливого рассуждения все европейцы встречаются в Америке или в любой другой части земного шара как земляки; ведь Англия, Голландия, Германия или Швеция по отношению к целому миру занимают то же место, но лишь в большем масштабе, что улица, город и графство — в более мелком; эти понятия слишком узки для умов с континентальным кругозором. Лишь менее одной трети населения, даже в этой провинции [Пенсильвания], — английского происхождения. Вот почему я отвергаю приложение слов «отчизна» или «родина-мать» к одной только Англии как ложное, себялюбивое, узкое и неблагородное.

Но допустим, что мы все английского происхождения, что из этого следует? Ничего. Британия, сделавшись теперь открытым врагом, уничтожила тем самым всякое иное имя и название; сказать, что примирение является нашим долгом, поистине смехотворно. Первый король Англии, из ныне царствующего рода [Вильгельм Завоеватель], был француз и половина пэров Англии происходят из той же страны, следовательно, рассуждая таким образом, Франция должна управлять Англией.

Много говорилось об объединенной мощи Британии и колоний; о том, что, будучи в союзе, они могут бросить вызов всему миру. Но это простая самонадеянность; военное счастье переменчиво, а фразы эти ничего не значат, ибо мы никогда не допустим, чтобы континент наш обезлюдел ради оказания помощи британскому оружию в Азии, Африке или Европе.

Кроме того, с какой стати нам меряться силами со всем светом? Наша задача — торговля, а если ее вести как следует, то это обеспечит нам мир и дружбу со всей Европой, потому что вся Европа заинтересована в беспрепятственной торговле с Америкой. Ее торговля всегда будет служить ей защитой, а бедность недр золотом и серебром предохранит от захватчиков.

Я призываю самых горячих защитников политики примирения показать хотя бы одно преимущество, какое континент может получить от связи с Великобританией. Я повторяю этот вызов; таких преимуществ нет. Хлеб наш найдет свой сбыт на любом европейском рынке, а за привозные товары нужно платить, где бы мы их ни покупали.

Неудобства же и убытки, какие мы терпим от этой связи, неисчислимы; и долг наш перед всем человечеством, как и перед самими собой, велит нам расторгнуть союз: ибо всякое подчинение Великобритании или зависимость от нее грозят непосредственно втянуть наш континент в европейские войны и распри, и ссорят нас с нациями, которые иначе искали бы нашей дружбы и на которых у нас нет ни зла, ни жалоб. Поскольку Европа является нашим рынком, нам не следует вступать в предпочтительную связь с какой-либо ее частью. Истинный интерес Америки — избегать европейских раздоров, но этого она никогда не сможет сделать, пока, в силу своей зависимости от Британии, она служит довеском на весах британской политики.

Европа слишком густо засажена королевствами, чтобы долго жить в мире, и всякий раз, когда между Англией и любой иностранной державой возникает война, торговля Америки гибнет по причине ее связи с Британией. Очередная война может обернуться не так, как последняя, и тогда нынешние адвокаты примирения будут ратовать за отделение, так как нейтралитет в этом случае послужит более надежным конвоем, чем военный корабль. Все, что есть верного и разумного, молит об отделении. Кровь убитых, рыдающий голос природы вопиют: «Пора расстаться». Даже то расстояние, на какое Всемогущий удалил Англию от Америки, есть сильное и естественное доказательство того, что власть одной над другой никогда не была Божиим умыслом. И время, в которое был открыт континент, и обстоятельства его заселения, подкрепляют вес нашего довода. Реформации предшествовало открытие Америки: словно Всемогущий милостиво вознамерился открыть убежище гонимым грядущих времен, когда дома у них не станет ни друзей, ни безопасности.

Власть Великобритании над этим континентом — это форма правления, которая рано или поздно должна иметь конец. И, заглядывая в будущее, проницательный ум не найдет для себя радости, ибо он питает тягостное и твердое убеждение, что то, что он называет «существующей конституцией», есть всего лишь временное [состояние]. Как родителей нас не может радовать мысль о том, что это правление недостаточно долговечно и не способно обеспечить чего бы то ни было из того, что мы хотим завещать потомству. Простое рассуждение убеждает нас, что раз мы вводим в долги будущее поколение, то мы обязаны и трудиться для него, иначе наше отношение к нему подло и жалко. Чтобы найти верный путь к выполнению своего долга, нам следует взять на себя заботу о наших детях и укрепить свое положение на несколько лет вперед. С этой возвышенной позиции нам откроется перспектива, которую скрывают от нашего взора некоторые имеющиеся страхи и предрассудки.

Хотя мне бы хотелось избежать лишних оскорблений, однако я склонен полагать, что всех сторонников доктрины примирения можно распределить по следующим категориям:

Заинтересованные лица, которым нельзя доверять, слабые, которые не могут видеть, предубежденные, которые не хотят видеть, и особый род умеренных людей, думающих о Европе лучше, нежели она этого заслуживает; эта последняя категория людей в результате своего необоснованного суждения станет причиной больших бедствий для континента, чем первые три.

Многие имеют счастье жить далеко от места сегодняшних невзгод; зло еще не настолько близко к их порогу, чтобы почувствовать, насколько непрочно обладание собственностью в Америке. Но вообразим на несколько мгновений, что мы в Бостоне; это место страданий и скорби образумит нас и научит раз и навсегда порвать с державой, которой мы не можем доверять. Жители этого несчастного города, лишь несколько месяцев тому назад пребывавшие в спокойствии и изобилии, теперь не имеют другого выбора, как сидеть по домам и умирать с голоду или идти просить милостыню. Попадая под огонь своих друзей, если они остаются в городе, и подвергаясь грабежу солдатни, если они его покидают, в их нынешнем положении эти люди суть пленники без надежды на избавление, а при генеральном штурме, предпринятом для их освобождения, на них обрушилась бы ярость обеих армий.

Люди пассивные сносят обиды Великобритании и, все еще уповая на лучшее, способны взывать — приди, приди, мы вновь будем друзьями, несмотря ни на что. Но вникните в страсти и чувства человечества; проверьте доктрину примирения на пробном камне природы и тогда скажите мне, сможете ли вы после этого любить, почитать и верно служить державе, пришедшей с огнем и мечом в вашу страну? Если вы не способны на все это, тогда вы только обманываете себя и своей медлительностью несете гибель потомству. В будущем ваша связь с Британией, которую вы не можете ни любить, ни уважать, окажется вынужденной и противоестественной; созданная лишь ради текущих выгод, она в скором времени выльется в повторное бедствие, более ужасное, чем первое. Но если вы скажете, что все же способны забыть обиды, тогда я спрашиваю — сожжен ли ваш дом? Уничтожено ли на ваших глазах ваше достояние? Лишены ли ваша жена и дети хлеба и угла, чтобы преклонить голову? Потеряли ли вы родственника или ребенка, остались ли вы сами одиноко доживать свою разбитую жизнь? Если нет, то вы и не судья тем, кто перенес это. Но если да и вы все еще способны пожать руки убийцам, тогда вы недостойны носить имя мужа, отца, друга или возлюбленного, и какие бы у вас ни были чин или звание в жизни, в вас сердце труса и дух сикофанта.

Это вовсе не подстрекательство или преувеличение, но лишь оценка [происходящего], посредством тех чувств и привязанностей, которые оправданы самой природой и без коих мы были бы неспособны ни выполнять свой гражданский долг, ни наслаждаться радостями жизни. Я не стремлюсь рисовать ужасы для возбуждения мести, но хочу пробудить нас от пагубной и малодушной спячки, с тем чтобы мы могли решительно добиваться твердо намеченной цели. Не под силу Британии или Европе завоевать Америку, если Америка сама не даст себя завоевать медлительностью и робостью. Нынешняя зима стоит целой эпохи, если ее правильно использовать, но если мы упустим это время или пренебрежем им, несчастье падет на весь континент; человек, по вине которого будет потеряно это столь драгоценное и полезное время, кто бы, кем бы и где бы он ни был, заслуживает любого наказания.

Предположение, что континент сможет долго оставаться в подчинении какой-либо внешней власти, противоречит рассудку, общему порядку вещей и всем примерам предшествующих веков. В Британии даже самые крайние оптимисты не думают этого. Даже величайшее напряжение человеческой мудрости не может в настоящее время придумать план, который бы мог без отделения обещать континенту хотя бы год безопасности. Примирение — это теперь обманчивая мечта. Сама природа определила теперь разрыв, и никакое искусство не может больше помочь, ибо, как мудро сказал Мильтон, «истинное примирение невозможно там, где столь глубоки раны смертельной ненависти».

Все бескровные способы достижения мира оказались бесплодными. Наши мольбы отвергались с презрением, и это убедило нас в том, что ничто так не льстит тщеславию королей, не потакает их упрямству, как повторные петиции, — мероприятие это, как ни одно другое, помогло установлению в Европе королевского абсолютизма. Свидетельство тому — Дания и Швеция. Поэтому, раз ничто кроме драки не поможет, ради Бога отделимся и окончательно помешаем грядущим поколениям резать друг другу горло, прикрываясь оскверненными и бессмысленными словами о сынах одной отчизны.

Сказать, что они никогда вновь не пойдут на это, — пустая фантазия; так мы полагали при отмене закона о гербовом сборе, однако год или два образумили нас; можно с таким же успехом предположить, что народы, однажды потерпевшие поражение, никогда не возобновят ссору.

Что касается дел управления, то не с силах Британии явить справедливость нашему континенту; дело это для власти, которая столь удалена от нас и столь плохо нас знает, скоро окажется слишком тяжким и сложным; ибо если она не может нас покорить, она не может и управлять нами. Постоянные поездки за три или четыре тысячи миль с докладом или петицией, ожидание по четыре или пять месяцев ответа, который в свою очередь потребует еще пяти-шести месяцев разъяснений, — все это через несколько лет будет выглядеть безрассудным ребячеством. Было время, когда такой порядок годился, но сейчас пора покончить с ним.

Мелкие, неспособные к самозащите острова — подходящий объект для взятия их правительствами под свою защиту; но есть нечто абсурдное в предположении, что континент будет вечно находиться под управлением острова. Никогда природа не создавала спутника большего, чем сама планета; и поскольку Англия и Америка в их отношении друг к другу отрицают всеобщий закон природы, ясно, что они принадлежат разным системам. Англия — Европе, Америка — самой себе.

Не гордость, не принадлежность к партии, не перенесенная обида побуждают меня отстаивать доктрину отделения и независимости; я глубоко и искренно убежден, что это отвечает подлинным интересам континента, что все, кроме этого, есть просто кое-как положенная заплата, не способная обеспечить благоденствия, что все иное означает лишь передачу меча нашим детям и отступление в такое время, когда не хватает лишь самой малости, чтобы доставить нашему континенту мировую славу.

Так как Британия не обнаружила ни малейшей склонности к компромиссу, то мы можем быть уверены, что невозможно [мирным путем] достичь условий, достойных быть принятыми континентом, или чего-либо, что могло бы возместить уже понесенные нами жертвы людьми и деньгами.

Предмет борьбы всегда должен находиться в надлежащей пропорции к затраченным усилиям. Удаление Норса или всей ненавистной клики есть дело, не стоящее израсходованных нами миллионов. Временная приостановка торговли сопровождалась для нас жертвами более чем достаточными, чтобы оправдать отмену всех парламентских актов, на которые мы жалуемся, если бы мы добились такой отмены; но если всему континенту приходится взяться за оружие, если каждый должен стать солдатом, то едва ли стоит нам терять время на борьбу против одного лишь презренного министерства. Да, дорого, дорого платим мы за отмену актов, если это все, за что мы боремся; ибо, честно говоря, большое безумство платить ценой Банкер-Хилла за закон, [а не] за страну. Я всегда считал независимость этого континента событием, которое рано или поздно должно наступить, и судя по быстрому прогрессу континента в последнее время, событие это не заставит себя долго ждать. Вот почему, когда [уж] начались военные действия, спорить о деле, которое со временем само бы уладилось, не стоило, если только мы не решили взяться всерьез: поступить иначе было бы все равно, что разоряться на ведение процесса о злоупотреблениях арендатора, срок аренды которого уже кончается. Никто не был более горячим сторонником примирения, нежели я сам, до рокового 19 апреля 1775 года, но с тех пор, как события этого дня стали известны, я навсегда отверг жестокого и мрачного фараона Англии и презираю негодяя, который, притязая на звание отца своего народа, может безучастно слушать, как этот народ режут, и спокойно спать, имея на совести его кровь.

Но допустим, что мы помирились, к чему бы это привело? Я отвечаю — к гибели континента. И по следующим причинам.

Во-первых. Так как верховная власть останется все-таки в руках короля, ему будет принадлежать право вето на все законодательные акты континента. А так как он показал себя закоренелым врагом свободы и обнаружил жажду неограниченной власти, то подобает ли ему [право] говорить нашим колониям: вы не издадите законов, иначе как с моего одобрения?! И найдется ли американец, столь невежественный, чтобы не знать, что согласно так называемой нынешней конституции этот континент не может издавать законов, кроме тех, на которые последовало согласие короля; и сыщется ли человек, столь недалекий, чтобы не видеть того, что (учитывая то, что случилось) король не потерпит здесь никаких законов кроме тех, какие отвечают его целям? Нас можно столь же крепко поработить отсутствием законов, [принятых] в Америке, сколь и подчинением законам, изданным для нас в Англии. После так называемого примирения можно ли сомневаться, что вся власть короны будет направлена на то, чтобы держать этот континент в возможно более приниженном, жалком положении? Вместо того чтобы идти вперед, мы пойдем назад, будь то с вечными распрями или с дурацкими петициями. Мы и так уже [выросли] больше, чем того желал бы король, не постарается ли он впредь нас укоротить? Если свести все дело к одному вопросу, то я спрашиваю — способна ли власть, враждебная нашему процветанию, управлять нами?

Кто бы ни ответил [на этот вопрос] отрицательно, тот сторонник независимости, ибо независимость сводится к тому, будем ли мы сами издавать свои законы или король — наизлейший враг, какого только имеет или может иметь наш континент, будет говорить нам — никаких других законов кроме тех, что угодны мне.

Но ведь [и] в Англии, скажете вы, король имеет право вето, и народ там не может издавать законов без его согласия. С точки зрения права и порядка есть нечто смехотворное в том, что молодой человек двадцати одного года (как бывало не раз) заявляет нескольким миллионам людей старше и мудрее его: «Я запрещаю вам иметь тот или иной закон». Однако в данном случае я воздерживаюсь от такого хода возражений, хотя никогда не перестану разоблачать абсурдность этого [порядка]; отвечу только, что Англия — местожительство короля, Америка же нет, и это совершенно меняет дело. Вследствие этого право вето английского короля имеет для американцев в десять раз более опасный и роковой характер, чем в Англии; ибо он едва ли откажет в согласии на закон, имеющий в виду всемерное усиление обороны Англии, но никогда не потерпит принятия такого закона в Америке.

В системе британской политики Америка играет лишь второразрядную роль. Англия сообразуется с благом нашей страны не больше, чем это отвечает ее собственным замыслам. Поэтому забота о своих интересах побуждает ее препятствовать нашему развитию всякий раз, когда оно не сулит ей выгоды или хотя бы в малейшей степени ей мешает. В хорошеньком положении оказались бы мы при таком правлении из вторых рук, учитывая все, что произошло! От перемены названия люди не превращаются из врагов в друзей, и с целью показать, что ныне примирение опасно, я утверждаю, что в настоящее время было бы в интересах самого короля отменить акты парламента, чтобы только упрочить снова свое положение в качестве верховного правителя провинций и чтобы в конце концов хитростью и разными ухищрениями достичь того, чего он не в состоянии сделать в короткое время силой. Примирение и гибель сродни друг другу.

Во-вторых. Поскольку даже лучшие условия, на которые мы можем надеяться, могут быть не чем иным, как только временным выходом или же правлением — опекой, которое может продлиться только до совершеннолетия колоний, постольку общий характер и положение вещей в этот промежуточный период будут неопределенными и неутешительными. Состоятельные эмигранты не захотят ехать в страну, чья форма правления висит на волоске и которая постоянно находится на краю волнений и беспорядков, а множество ее нынешних обитателей использует этот перерыв, чтобы распорядиться своим имуществом и покинуть континент.

Но наиболее сильный из всех доводов состоит в том, что ничто, кроме независимости, т.е. [собственной] формы правления для континента, не сможет сохранить ему мир и уберечь от гражданских войн. Меня в настоящее время страшит примирение с Британией, ибо более чем вероятно, что за ним последует в том или ином месте восстание, последствия которого могут оказаться куда более пагубными, чем все козни Британии.

Британским варварством уже разорены тысячи людей (тысячи других, вероятно, постигнет та же участь). У них иные чувства, чем у нас, никак не пострадавших. Все, что у них есть теперь, это свобода; то, чем они прежде наслаждались, принесено ей в жертву; им нечего больше терять, а потому они презирают подчинение. Кроме того, общее настроение колоний по отношению к британскому правительству будет подобно настроению юноши, который уже почти достиг совершеннолетия: им дела до нас не будет. Правительство же, которое не в состоянии сохранить мир, вообще никуда не годно, — и в таком случае мы тратим наши деньги впустую. Разрешите спросить, что может сделать Британия, чья власть будет существовать только на бумаге, если на другой день после примирения вспыхнет мятеж? Я слышал от некоторых, многие из которых, я уверен, говорили, не подумав, что они страшатся независимости, опасаясь, что она повлечет за собой гражданские войны. Редко наши первые мысли бывают действительно правильными, так обстоит дело и в данном случае, ибо в десять раз опаснее искусственная связь, чем независимость. Я ставлю себя на место пострадавшего и заявляю, что если бы меня выгнали из дома и разорили, то, как человек чувствительный к несправедливости, я бы никогда не смог удовлетвориться доктриной примирения или считать себя связанным ею.

Колонии выказали такой дух добропорядочности и послушания континентальному правительству, что всякий разумный человек может быть спокоен и счастлив на этот счет. Никто не может найти своим опасениям иных оснований, кроме поистине ребяческих и смешных, а именно, что одна колония будет стремиться к превосходству над другой.

Там, где нет различий, не может быть и превосходства; совершенное равенство не допускает соблазна. Все республики Европы (и можно сказать, всегда) находятся в мире. Голландия и Швейцария обходятся без войн, как внешних, так и гражданских. Монархические правительства — те действительно никогда долго не остаются в покое; сама корона служит соблазном для предприимчивых негодяев внутри страны, а крайняя степень тщеславия и высокомерия, постоянно сопутствующая королевской власти, доводит до разрыва отношений с иностранными державами в тех случаях, когда республиканские правительства, основанные на более естественных принципах, мирно уладили бы недоразумения.

Если уж действительно существует причина для опасений в отношении независимости, так это отсутствие по сей день разработанного плана. Люди не видят пути к ней. Вот почему для подхода к этому делу, я предлагаю нижеследующие наметки; при этом я должен скромно признать, что сам я не имею о них иного мнения, кроме того, что они могут послужить средством к выдвижению чего-либо лучшего. Если бы можно было собрать вместе разрозненные мысли отдельных лиц, они бы нередко дали материал для мудрых и способных людей, которые бы употребили их с пользой для дела.

Пусть ассамблеи собираются ежегодно и имеют только одного президента, [пусть] представительство будет более равным, пусть они ведают сугубо внутренними делами и подчиняются власти Континентального Конгресса.

Пусть каждая колония будет разумно разделена на шесть, восемь или десять дистриктов, каждый дистрикт пусть посылает соответствующее число делегатов в конгресс, с тем чтобы каждая колония посылала по крайней мере тридцать. Общее число делегатов в конгрессе будет составлять по меньшей мере 390. Пусть каждый конгресс заседает и выбирает президента по следующему методу. Когда делегаты в сборе, пусть из всех тринадцати колоний отбирается по жребию одна, после чего конгресс выберет путем тайного голосования президента из числа делегатов этой провинции. На следующем конгрессе пусть в жеребьевке участвуют только двенадцать с исключением той колонии, от которой был уже избран президент на прошлом конгрессе. И так будет продолжаться до тех пор, пока все тринадцать не дождутся своей очереди. А для того чтобы силу закона получало лишь то, что вполне справедливо, большинство должно состоять не менее чем из трех пятых конгресса. Того, кто стал бы сеять смуту в правительстве столь справедливо созданном, постигла бы судьба Люцифера.

Но так как особая щекотливость вопроса состоит в том, от кого или каким образом это начинание должно исходить, и поскольку наиболее подходящим и последовательным кажется, что с этим должен выступить какой-либо орган, промежуточный между управляемыми и управляющими, т.е. между конгрессом и народом, то пусть будет созвана континентальная конференция следующим образом и со следующей целью:

[Пусть это будет] комитет из двадцати шести членов конгресса, по два от каждой колонии. Два члена от каждой ассамблеи или провинциального конвента, и пять представителей народа в целом, избранных в столице или главном городе каждой провинции от лица всей провинции и стольким количеством людей, имеющих право голоса, сколько сочтут нужным явиться со всех концов провинции для этой цели; или, если это более удобно, представители могут быть избраны в двух или трех ее наиболее населенных частях. В лице конференции, составленной таким образом, будут объединены два великих деловых принципа: знание и сила. Члены конгресса, ассамблеи или конвентов, уже имея опыт в государственных делах, окажутся способными и полезными советниками, и это [собрание], будучи уполномочено народом, будет обладать подлинно законной властью.

Делом участников конференции будет выработать континентальную Хартию, или Хартию Соединенных колоний [соответственно тому, что в Англии называют Великой Хартией вольностей], которая определит количество и порядок избрания членов конгресса, членов ассамблеи, а также сроки их заседаний, и разграничит их дела и юрисдикцию, всегда имея в виду, что сила наша — в континенте, а не в [отдельных] провинциях. [Хартия] обеспечит свободу и собственность всем людям и превыше всего свободу вероисповедания согласно велениям совести, с включением таких вопросов, какие должны содержаться в хартии. После чего упомянутая конференция немедленно должна быть распущена, и органы, избранные соответственно указанной хартии, станут законодателями и правителями континента в данное время: чьи мир и счастье да охраняет Бог. Аминь.

Если какие-либо люди соберутся в будущем в качестве делегатов для этой или подобной цели, я предложил бы их вниманию следующие выдержки из книги мудрого наблюдателя государственных дел — Драгонетти. «Наука политики, — говорит он, — заключается в том, чтобы определить истинную меру счастья и свободы. Благодарность в веках заслужили бы те люди, которые бы открыли способ правления, обеспечивающий наибольшую сумму личного счастья с наименьшими затратами для всей нации» (Драгонетти. «Добродетели и поощрения»).

Но где же, говорят некоторые, король Америки? Я скажу тебе, друг, он царствует над нами, но не сеет гибель среди людей, подобно коронованному зверю Великобритании. Впрочем, чтобы нам не иметь недостатка даже в земных почестях, пусть будет торжественно назначен день для провозглашения хартии; пусть она будет вынесена и установлена на божественном законе, на слове Божием; пусть на нее возложат корону, по которой мир мог бы узнать, насколько мы одобряем монархию, — королем в Америке является закон. Ибо как в абсолютистских государствах король является законом, так и в свободных странах закон должен быть королем и не должно быть никакого другого. Но чтобы впоследствии не возникло каких-либо злоупотреблений, пусть в заключение церемонии корона будет разбита вдребезги и рассеяна среди народа, которому она принадлежит по праву.

Нам принадлежит неотъемлемое право иметь собственное правительство, и всякий, кто всерьез поразмыслит над непрочностью человеческих дел, придет к убеждению, что куда разумнее и безопаснее хладнокровно и обдуманно выработать собственную конституцию, пока это в нашей власти, нежели доверить столь значительное дело времени и случаю. Если мы упустим это сейчас, то впоследствии найдется какой-нибудь Мазаньелло* [* Томазо Аньелло, или Мазаньелло, неаполитанский рыбак, на рыночной площади разжег возмущение своих соотечественников гнетом испанцев, которым это место тогда принадлежало; он поднял их на восстание и в течение дня стал королем.] который, возглавив народное волнение, сумеет объединить отчаявшихся и недовольных, захватит власть и в конце концов подобно потопу сметет свободы континента. Если бы правление Америки вновь перешло в руки Британии, шаткость положения была бы соблазном для какого-нибудь отчаянного авантюриста испытать свое счастье. И какую помощь в этом случае могла бы оказать Британия? Прежде чем она услышала бы эту новость, роковое дело могло уже свершиться и мы сами подобно несчастным бриттам страдали бы под гнетом завоевателя. Вы, которые сейчас противитесь независимости, не ведаете того, что творите: сохраняя пустующим место для правительства, вы отворяете двери вечной тирании. Тысячи и десятки тысяч сочли бы за честь изгнать с континента ту варварскую и дьявольскую силу, которая подняла против нас индейцев и негров. В жестокости виновны обе стороны — наша жестокость груба, их — вероломна.

Ведь нелепо и просто безумно говорить о дружбе с теми, кому доверять запрещает нам разум и кого ненавидеть учат нас раны от тысяч обид. Каждый день стирает немногие еще имеющиеся остатки родства между нами. И можно ли надеяться, что по мере угасания наших родственных отношений будут расти наши симпатии или что мы легче пойдем на соглашение, когда у нас будет вдесятеро больше причин к ссоре?

Вы, которые говорите нам о гармонии и примирении, разве можете вы вернуть нам ушедшее время? Разве можете вы падшей женщине возвратить ее прежнее целомудрие? Так же не сможете вы примирить Британию с Америкой. Последняя нить теперь порвана, народ Англии выступает против нас с петициями. Существуют обиды, которые природа не может простить: она перестала бы быть сама собой, если бы сделала это. Скорее любовник простит похитителя своей любимой, чем континент — британских убийц. Всевышний вселил в нас неистребимое тяготение к добру и мудрости. Они-то и сохраняют Его образ в наших сердцах. Они-то и отличают нас от стада животных. Будь мы глухи к голосу добрых чувств, распались бы общественные связи, справедливость на земле была бы вырвана с корнем или существовала бы лишь в виде исключения. Грабитель и убийца часто оставались бы безнаказанными, если бы нанесенные нам оскорбления не побуждали нас к справедливости.

О вы, которые любите человечество! Вы, кто отваживается противостоять не только тирании, но и тирану, выйдите вперед! Каждый клочок Старого света подавлен угнетением. Свободу травят по всему свету. Азия и Африка давно изгнали ее. Европа считает ее чужестранкой, Англия же потребовала ее высылки. О, примите беглянку и загодя готовьте приют для всего человечества.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒