Глава 8. Португальский тиролец

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 13Следующая ⇒

У нас была маленькая симпатичная квартирка в Кундле, недалеко от Вергла, в паре минут от отцовского предприятия. Мы — это были Рози, наша дочь Кристина и я. В отцовстве я был так же быстр, как разве что в Хоккенхайме.

Когда мне позвонила Рози и сказала «Слушай, я должна тебе кое-что сказать», я был в интернате профессионального училища. Пару ночей я не спал, а потом позвонил моей сестре: она должна была сказать родителям. Однако она как-то подзабыла, и мои родители заподозрили что-то, только когда увидели Рози с довольно большим животом. Должен признаться, что то время было не очень простым, но на этом самое худшее было позади. Я от природы люблю детей, и мы с Рози очень радовались Кристине.

Гран-при Португалии 1987 все намного усложнил.

Это была та дурацкая гонка, которую явно должен был выиграть я. На Ferrari я на восемь секунд опережал Проста на McLaren; оставалось еще десять кругов, мои шины были хотя и потрепаны, но их должно было хватить. Тогда Рон Деннис сказал по радио своему второму пилоту Штефану Йoханссону, который всегда особенно хорошо умел путаться под ногами, что при обгоне на круг тот должен меня задержать, и ему это отлично удалось. Прост приблизился, я ошибся, меня развернуло: победитель Прост, второй Бергер. Вероятно, за всю свою жизнь я никогда больше так не злился по поводу второго места.

В целях побыстрее утешиться мы с двумя приятелями из Тироля отправились на вечеринку в Эшторил. Хозяином был Домингос Пидале, португальский мультиталант и исполнительный директор AMG в Германии. Первое что я увидел, войдя внутрь, была длинноногая девушка сзади. Она укладывала одежду в гардероб таким манером, как это делают фотомодели с вешалками и тому подобным, в общем, я был обеспокоен. Позже она села за наш столик, спереди она выглядела еще сногшибательней, и коллега Альборето немедленно начал приятную беседу — итальянская школа. Подобного позора мои тирольцы не смогли стерпеть: «Ты быстрее Альборето на трассе, зато он впереди с бабами» и тому подобные вещи, которые ты хочешь слышать в тот день, когда лишился первой победы за Ferrari.

Позже получилось так, что Ана позволила мне пригласить себя на танец. Это был один из тех редких моментов в моей жизни, когда танцев было не избежать.

И тут это случилось.

Следующая гонка была всего неделей спустя в Хересе, с нашей точки зрения, это по отношению к Лиссабону — за углом. Для Аны это напротив было серьезной проблемой, так как ей был всего 21 год и отец держал ее под замком. Без своего брата она вообще не могла никуда выходить. Я даже не знал, что такое бывает, для тирольца это был культурный шок. Однако с помощью ее брата в Хересе получилось встретиться, а потом она решилась на рискованную акцию: дома она сказала, что у нее серия показов мод в Порто, там она посадила на телефон подругу, которая в любой момент могла сообщить об Ане что-то успокаивающее. А мы в это время полетели в Таиланд и провели перед заокеанскими гонками пару дней вместе на Пукете.

Случайность или нет: в первый и последний раз в жизни я выиграл два Гран-при подряд, Японию и Австралию.

С одной стороны, было похоже на то, что вот-вот должна была состояться свадьба с Рози, а с другой — мне, в общем-то было ясно, что отношения, которые я начал в восемнадцать лет, вряд ли продержатся всю жизнь, как бы сильно мне не нравилась Рози и я не любил нашу дочь.

При всей силе свежей влюбленности в Ану я и не думал о том, что это окончательно. Напротив, расстояние между португальским и тирольским во-первых, в географии, во-вторых, в характере казалось мне страховкой от женитьбы. Наши различия хотя и приводили меня в восторг, но только в маленьких дозах. Я и не мог себе представить такого, чтобы получить полную порцию этого.

Ана южанка того типа, каких я ребенком видел в кино, типичных главным образом для Сицилии: темпераментна, нерешительна, относительно мало организована, зато полна жизни и чрезвычайно сердечна. К этому надо добавить полный набор всего, что касается семьи, детей, ревности.

Когда я перебрался в Монако, я сначала думал только о практической стороне дела. Затем мне постепенно стало нравиться и каким-то образом я почувствовал, что действительно нахожусь в правильном месте. Есть обычные клише: климат, чистота, интернациональность, но дело не в этом. Монако без туристов расслабленно и особенно, если ты прибыл откуда-то издалека, ты благодарен этой расслабленности, твой пульс начинает биться в ритме этой местности. Есть парочка баров, которые мне нравятся, все время что-то происходит, ты можешь весь год ездить на мотоцикле. Да еще центральное расположение по отношению к гоночным трассам и недалеко от Ferrari.

Монако также на полпути к Португалии, не только в километрах. Даже будучи тирольцем, ты получаешь восприимчивость к южному.

Хотя я бы с удовольствием пожил пару лет холостяком, мы с Аной съехались. Для гонщика, который постоянно в пути, это означает только половину совместной жизни, что понижает серьезность ситуации.

Мне приходилось справляться не только с разницами в менталитете между Аной и мной, у меня было достаточно забот и с собственной противоречивостью.

С одной стороны я не просто люблю порядок, но настоящий педант чистоты, а с другой не просто неряшлив, а даже хаотичен.

В один момент я думаю, что свобода — это доска для серфинга, музыка на пляже и костер для гриля, а больше человеку не надо. А в следующую секунду я уже подумываю, не сменить ли мне свою супер-яхту на супер-супер-яхту.

Вечером я пораньше ухожу с вечеринки и думаю, что если я вовремя лягу в постель, то смогу рано встать, а утро — это самое ценное время дня. Потом я действительно встаю в семь утра, думаю «еще десять минут» и в следующий раз просыпаюсь уже в девять, злясь потом на самого себя полдня.

В некоторых областях с дисциплиной получалось с самого начала. В мастерской я работал до четырех часов утра над машиной, потом три часа спал и шел в школу. Я с этим справлялся потому что мне нужны были деньги.

Когда я учился на профессионального пилота, я отправлялся в солидный отель, «Империал» в Вене, садился и пахал, не рассказывая об этом не одному человеку. Меня нервируют люди, которые постоянно рассказывают о том, как много они работают. В этом смысле мне больше нравится имидж лентяя. Я люблю изображать из себя счастливчика, которому все удается, при этом я всегда много трудился, был, так сказать, Шумахер и Вилли Вебер в одном лице. И снова противоречие: с одной стороны мне кажется классным, что, будучи спортсменом, я могу столько работать в бизнесе, а с другой стороны я восхищаюсь Шумахером за то, что он последовательно держит в голове только гонки.

Систематическая сторона во мне постепенно брала верх над хаотичной частью моего мозга, но тут Ана еще раз все перевернула, потому что ее система — это бессистемность и я решил, что из этого никогда ничего не получится. Она может проводить со мной 24 часа в день. Ночью она спит со мной, встает со мной и завтракает и много при этом болтает. Утром она со мной идет в бюро, днем обедает со мной, после обеда идет со мной в фитнесс, вечером мы идем вместе гулять, смотрим телевизор и вместе ложимся спать. Я так не могу, а за завтраком мне говорить особенно тяжело.

Но Ана очень медленно и осторожно менялась, и при этом я тоже изменился, сам того не заметив. Ее бесконечная сердечность перевесила все, и систему и безсистемность. А тот менталитет, о котором я думал, что из него ничего не получится, сейчас мне нравится больше всего.

Я не видел не малейшей необходимости превращать эти гармоничные отношения в брак. Но постепенно у меня начали заканчиваться аргументы, особенно когда наша дочь Сара была в пути. В надежде на последнее спасение я сказал, что у гонщика нет времени на бумажную волокиту, но если ты так хочешь выйти замуж, то можешь все организовать сама. Я очень надеялся на то, что называл безсистемностью Аны, однако в один прекрасный день она сказала мне: «На следующей неделе в субботу в десять часов в загсе Монте-Карло».

Моей свидетельницей стала Кати, жена Мансура Ойе. С этой семьей я уже давно был дружен. Мансур стоит у истоков чуда TAG-Porsche-McLaren и мультибизнесмен таких масштабов, какие я даже не могу себе представить. Он строго разделяет личное и бизнес, и даже когда я был в McLaren, я имел с ним дело только частным образом и при этом на очень дружеской ноге. Мансур, Кати и дети, три девочки и мальчик, без всяких заскоков, просто хорошие ребята. Свидетельницей Аны была ее монегасская подруга, и на этом все были в сборе. В Renault Espace мы отправились в загс Монте-Карло, фотографов, конечно, обмануть не удалось, и нас быстро обслужили. Вице-бургомистр произнес приятную речь, из которой я конечно ничего не понял и, как последний идиот-холостяк, я сказал «Оui» помотав при этом головой, но мне это не помогло. В Espace мы отправились в «Шевр д'Ор» в Эзе, там, на веранде, для нас была приготовлена маленькая ниша, и провели два приятных часа. Мансур захватил с собой матросские костюмы, так что мы ненадолго поднялись на его корабль, потом на нашу «Пиа», я переоделся в джинсы и был женат. Лучшей свадьбы я не мог бы пожелать.

Таким образом, у меня теперь португальская жена и три дочери с тремя разными языками.

Кристина живет в Иннсбруке, скоро ей исполнится 18 и она собирается стать детским врачем, а может и фотомоделью. Она очень на меня похожа. Если я спрашиваю: «Кристина, как насчет парней? » она отвечает «Папа, парни меня абсолютно не волнуют». Я выглядываю в окно, а там стоят трое с мопедом и ждут. Или я говорю: «Кристина, как дела в школе? », она отвечает «Отлично» и я ухожу в уверенности, что она лучшая или вторая в классе, пока не вижу аттестат, где в последний момент что-то пошло не так. Совсем как молодой Бергер, и с ней безумно весело.

Сара, 1995 года рождения, внешне полная противоположность Кристине, с кучерявыми темными волосами и темными глазами-кнопками. У нее безумный темперамент и сказочный напор. Имея четыре языка на выбор (португальский, немецкий, английский и тирольский) она больше всего любит португальский. Хотя Ана между делом неплохо говорит по-немецки, она, к счастью, наполнила подсознание малышки чудесной мелодией своего родного языка. Это теплый, ласкающий язык, а португальские детские песенки как сады из сказки, с игривыми живыми изгородями, веселыми деревьями и фонтанами гласных, которые взлетают удивительно высоко.

По сравнению с этой сладкой сказкой, тирольский звучит как финал истории о Максе и Морице, где обоих проворачивают через мясорубку и виде зерен швыряют в кадку. Rickeracke! Rickeracke! geht die Muhle mit Geknacke. По крайней мере, так оно, должно быть, звучит для Сары, если после мягкого пения матери она слышит тирольский. Английский же лучше всего подходит для кашля.

Хайди, 1997 года рождения, в свою очередь совсем другого типа, скорее в сторону блондинки. Она намного спокойней Сары, чем интересно она нас удивит?

Равнозначные языки в семье английский, португальский и немецкий. При том, что от португальского я немного держусь в стороне.

Глава 9. Спорт

Во мне есть некоторые определенные таланты и предпочтения. А вот некоторых однозначно нет, и впоследствии мне невероятно тяжело их вырабатывать в случае необходимости.

Если начать со спорта, то мне по душе, например, такие подвижные его виды, как горные лыжи, хоккей на льду, езда на мотоцикле, водный скутер — собственно говоря, все, что имеет внешний фактор ускорения, пусть это даже всего лишь гладкость льда.

Напротив, мне исключительно тяжело даются атлетические упражнения. Это мне на самом деле не свойственно.

Но без базы, основанной на значительном самоистязании, в гонках ты сегодня не выиграешь. Нужны как выдающиеся общие физические кондиции, так и специальная подготовка отдельных групп мышц в соответствии с требованиями большого спорта. Для этого недостаточно какого-нибудь там оздоровительного массового спорта, а ты должен себя должным образом истязать, один или два часа в день.

Здесь может не хватить и программ наших постоянных физиотерапевтов, а, кроме того, им немного недостает авторитета.

Если Йо Леберер говорил: «Пошли бегать», то он мог иногда услышать в ответ: «Иди-ка ты побегай один и расскажи мне, как все пройдет».

За годы моего первого срока в Ferrari безжалостно открылись мои недостатки в физических кондициях и силе, и я боролся против этого как мог. Позднее в McLaren я подтянулся в этом отношении, ведомый примером Сенны, но его способности преодолеть самого себя не достиг бы никогда, бесполезно.

Итак, у меня родилась гениальная идея, заполучить самого лучшего тренера мира. Я проконсультировался и вышел на англичанина Фрэнка Дика.

Фрэнк был главным тренером британских атлетов на четырех Олимпийских Играх, он был персональным тренером Бориса Беккера и Катарины Витт, он сделал Дэли Томпсона сносным десятиборцем, написал семь книг о мотивации и достижениях, а королева наградила его орденом Британской империи.

Короче, он был подходящим человеком для Герхарда Бергера.

Я начал «фрахтовать» Фрэнка Дика в 1991 году. Он проводил со мной 2 недели зимой, и потом несколько 3- или 4-дневных периодов, распределенных по ходу сезона, все равно где, даже в Австралии.

Он и сам мастер мотивации, но больше всего меня мотивировало жалование, которое я был должен ему платить. Моя деловитость требовала, чтобы от бюджетной строки затрат «Фрэнк Дик» получить соответствующую отдачу, и я истязал себя, как никогда прежде, в тренажерных залах и на групповых тренировках. Дик, будучи почти на двадцать лет старше, делал все вместе со мной, и, слава богу, годился для любой глупости. Он один из немногих партнеров для того, что я называю «limit jokes», [24]то есть без телесных повреждений.

Фрэнк не имел понятия о езде на лыжах, никогда на них и не стоял. Я напросился преподать ему искусство нашего народного вида спорта.

Я уже говорил, что Фрэнк в основе своей открыт для всего нового.

От какого-то курса тренировок у меня дома остались вещи немецкой национальной лыжной команды. Я одел Фрэнка наиболее обтекаемым образом, нарядил его в японские дизайнерские шмотки, с любовью подобрал несколько деталей шокирующих оттенков. Когда Фрэнк Дик взял в руки первые в своей жизни лыжи, он выглядел так, как у нас в Хохзелле представляют себе канадского чемпиона по скоростному спуску. Мы поднялись на среднюю станцию Хоэн Зальве и пристегнули лыжи.

Тот факт, что он сразу же рухнул с кресельного подъемника, поскольку и этот аппарат был для него в новинку, не смог отнять у нас мужества. Подъемник остановили, Фрэнка извлекли из снега и заново разместили в кресле. То, что он обеими руками цеплялся за опору, было единственным проявлением некоторой взволнованности от нашего горного мира, поскольку Фрэнк настоящий боец. Вверху он был извлечен из кресла и поставлен по направлению движения.

Я показал ему «черный»[25]спуск, сказал, что теперь настало его время страданий, сравнимое с моей утренней тренировкой под его руководством, и уехал вперед.

Фрэнк Дик вернулся через несколько часов, потеряв где-то лыжи, но вернулся.

Такие люди с настоящим спортивным духом окрыляют мою фантазию. Фрэнк, конечно, тоже не ленился, и мы постоянно изыскивали разные испытания друг для друга.

Однажды мы выходили из тренажерного зала в Монако, чтобы на мотоцикле доехать до «Pia», стоящей в порту. Там уже был готов транспорт, который должен был отвезти Фрэнка в аэропорт. Я выключил зажигание на своем Cagiva и сказал, что мотор иногда плохо запускается. Фрэнк, мол, должен меня подтолкнуть, а именно, методом короткого интенсивного спринта. В первый раз не получилось, так же, как и потом. Мы попробовали еще, и еще, — Фрэнк, надо бы еще немного быстрее, — в конце концов, он дотолкал меня до порта. Там я объяснил ему историю с зажиганием. Он был крайне впечатлен акцией, well done.[26]

А что касается моих физических кондиций и мышечной силы, я полагаю, что за последние годы достиг хорошего среднего уровня гонщика Гран-при. Произошло это, в конце концов, только с помощью целой системы, без которой в этой области ничего не добиться. Доктор Петер Баумгартль, специалист спортивной медицины из Сент-Йоханна в Тироле, убедил меня в том, что мне со времен Дунгля и Лехнера и так проповедовали все знатоки, делать акцент на продолжительной равномерной тренировке на выносливость вместо пиковых нагрузок. Тем самым сейчас моя тренировка на выносливость целиком проходит при пульсе не выше 140.

Сегодня каждый гонщик экстра-класса имеет собственного физиотерапевта, возможно, делит его с коллегой по команде. Для моих требований описание этой работы звучит так: сопровождающий на всех тестах и гонках, обеспечивающий хорошее самочувствие во всех климатических зонах и условиях проживания в отелях, повар по здоровому питанию, массажист, партнер по занятиям фитнесом, в случае необходимости — медработник, всегда готов для небольших вспомогательных обязанностей.

Эта работа, воспринимаемая сейчас как нечто само собою разумеющееся, восходит к случаю, когда Ники Лауда в 1975 году перевернулся на тракторе в своем саду в Зальбурге. Травмированного Ники познакомили с Вилли Дунглем, который ему последовательно помогал, когда того что-нибудь донимало. При своем возвращении в 1982 году Лауда уже придавал большое значение регулярному уходу. Бережливо, как было ему свойственно, Ники делил Вилли сначала с Простом, потом с Пике, а затем, с 1985 года, и со мной. Когда Лауда ушел, Дунгл остался и постепенно привел своих последователей. Между делом это люди в середине третьего десятка, все специалисты, чуткие, компетентные и со здоровым талантом к тому, чтоб в нужный момент и отругать подопечных. Хайнц Лехнер стал моим консультантом в первый период пребывания в Ferrari, Йозеф Леберер опекал меня и Сенну в McLaren. Вновь в Ferrari я вернулся с Лехнером. В Benetton ответственным за меня и Алези был Харри Хавелка.

С течением времени болячки усилились. Сказалось хищническое издевательство над телом, которое имело место в ранние годы. У меня же никогда не было времени поболеть и что-то полноценно залечить. Пару таблеток антибиотиков — и вперед. Насколько сильно стресс отложился на психосоматике, мне тяжело оценить. Думаю, в этом что-то есть.

Я довольно часто грипповал и настроен теперь на близкие к натуральным методы, что полностью отвечает стилю Лехнера и Хавелки. Некоторые проблемы в гоночном автомобиле решаются, к радости, сами по себе. Если, например, ты сел в машину с легкой ангиной, то после гонки от нее не остается и следа — предполагаю, все выжигается адреналином. Влияние адреналина я ощущаю и по росту бороды: одна гонка по выросшей щетине соответствует целому дню.

Глава 10. Benetton. Часть 1

1996, 1997

Ты приходишь в новую команду, как в новый офис, пожимаешь руки, оглядываешься, просишь все показать и получаешь первое ощущение: значит, вот как пахнет в Benetton.

Ясно, что они хороши по-крупному, иначе не стали бы последовательно дважды чемпионами мира. Но не так хороши они, например, в области коврового покрытия. Пол в моторхоуме основательно взъерошен, все пространство пропахло сигаретами, а на массажный стол все ставят свои кофейные чашки.

Я замечаю, какими важными с течением времени стали для меня мелочи. Каким избалованным становишься, когда за плечами несколько лет в Ferrari и McLaren. Красный бархатный чехол на массажном столе хотя и не делает тебя ни на одну десятую долю секунды быстрее, но он согревает, когда ты лежишь на нем лицом вниз. Я считаю, что очень хорошо, когда команда и в своей внутренней жизни опирается на стандарты Формулы 1. (У Ferrari, ко всему прочему, добавлялась техническая культура Джона Барнарда, его любовь к эстетике в деталях. Другое дело, что он больше хотел преуспевать в прокладке электрических жгутов, доставлявшей наслаждение, чем в аэродинамической концепции).

Но прежде чем дело дошло до первого массажа в моторхоуме Benetton, я вылетел на чемпионской машине. Ее просто бросило в сторону, и все, так быстро, что я не смог среагировать. Это было на первом тесте в Эшториле, и авария была такой разрушительной, что наступили три дня перерыва, поскольку машину пришлось отправлять в Англию.

Все смеялись и хлопали меня по плечу: эй, твоя первая авария на Benetton, как будто это было хорошее предзнаменование. Когда отремонтированный автомобиль вернулся обратно, шел дождь, мы подождали, но потом решили выехать в дождь и просто немного освоится с машиной.

На третьем круге я улетел задней частью в отбойник. Опять металлолом.

Смех после первой аварии теперь превратился в жидкие ухмылки. Мой коллега Алези хотя и вылетал так же часто, но при вылетах всегда попадал на свободные участки, так что ничего в машине не ломал.

Следующие тесты были в Барселоне. Я подошел к делу очень спокойно и аналитически. Как и в первый день в Эшториле, у меня не было плохих ощущений от машины. Просто не хватало целой секунды, и надо было ближе подойти к границе.

Следующий вылет.

Это было уже, конечно, совсем неловко. На лицах механиков и инженеров я мог прочитать некую тоску по Шумахеру.

Обмен мнениями с моим новым шефом был тоже не очень плодотворным. Флавио Бриаторе порхал над всеми с грандиозным легкомыслием. Хотя он и говорил что-то про технику, но во время речи возникало подозрение, что он не в состоянии отличить рулевое колесо от колеса машины. В крови его абсолютно ничего нет от гонок, он живет только для сбыта товара, в первую очередь — самого себя.

Флавио Бриаторе был назначенным семейством Бенеттон руководителем всего бизнеса, что разделился на английскую сторону (техника) и итальянскую (маркетинг). Техники были лучшими в Формуле 1, правда, изможденные двумя огромными выигранными битвами чемпионатов мира 1994 и 1995 гг. Кроме того, раньше все крутилось только вокруг Шумахера, все были как будто зафиксированы на одном автомобиле. Алези, который со своим контрактом опережал меня, обеспечил себе в лице Пэта Симмондса лучшего гоночного инженера. В общем и целом, техническая сторона команды в новом сезоне страдала от синдрома истощения, опоздала набрать темп и имела слишком маленькие производственные мощности.

Самым основательным конструктивным элементом был мотор Renault на вершине своей технической зрелости. Производительность французов была современной реинкарнацией превосходства Honda в прошлом поколении. Они не были одержимы только мощностью и числом оборотов, а обладали очень тонким чувством drivebility [27]в самом широком смысле. У них было также сколько угодно спортивного духа, выходящего далеко за пределы техники и статистики успехов.

Во всяком случае, мотор не был проблемой. Я сказал господину главному механику примерно так: «вот я трижды вылетел, это я беру на свою ответственность, но сейчас вам должно быть ясно — проблема в машине, и не могли бы вы любезно запустить свой компьютер еще раз? »

Тайна действительно открылась. Автомобиль, будучи на полной скорости на неровностях трассы, переходил in stall, [28]как самолет, на который вдруг прекращают действовать аэродинамические силы. Если эта неровность была на быстром повороте, то машина могла потерять управление из-за избыточной поворачиваемости.[29]Это свойство Benetton, несомненно, не было новостью. Джонни Херберт в 1995 году из-за этого пару раз вылетал с трассы и просто не осмеливался больше подходить к границе возможностей. А Михаэль Шумахер имел нечто вроде сверхчувственного рефлекса для этой ситуации, он потом так и объяснял. На неровностях он заранее автоматически делал коррекцию рулем и уже записал в себя необходимую последовательность действий.

Именно тогда у меня пропали остатки предвзятого отношения к Михаэлю Шумахеру. Тот, кто даже на границе возможностей так надежно держит эту машину под контролем, должен быть гонщиком абсолютного экстра-класса.

Было ясно, что мы должны были избавиться от такого поведения машины, и в этом отношении три моих вылета имели и позитивную сторону, поскольку «объединенные силы» Benetton пришли в себя. Решение проблемы лежало, как часто бывает, в области днища машины. Чем выше скорость, тем сильнее на днище эффект вакуумного присоса. Со времен запрета «автомобиля-крыла» и регламентации конструкции днища эти эффекты действовали на очень малой поверхности. Они были так чувствительны, что «раскусить» их даже в аэродинамической трубе можно было лишь частично. Малейшие перемещения центра приложения усилий при менявшемся клиренсе вызывали драматические последствия.

Средства массовой информации сразу и как следует ухватились за эту историю: Бергер садится в чемпионскую машину Шумахера и не может закончить ни одного круга. Да и Шумахер сам подлил масла в огонь: он, мол, проехал теперь на Ferrari и удивлен, что этот роскошный автомобиль не выигрывал больше гонок в 1995 году.

Но тогда мы пребывали еще в расслаблении, а Бриаторе мог спокойно пожинать плоды двух чемпионских титулов.

Первые четыре гонки рассеяли все наши иллюзии: разочарование в квалификациях (оба), поломки в гонках (я), неиспользованные шансы (Алези). Команда Benetton неожиданно стала выглядеть довольно плохо. Не только Williams уезжал от нас, но и Шумахер в Ferrari производил более свежее впечатление. Бриаторе кипел, уже заранее бушевал в работе с техниками в Англии и собрал в Имоле совещание, на котором он пожелал и присутствия гонщиков.

Мой офис забыл сообщить мне про встречу. Я по обыкновению был погружен в расслабляющий послеобеденный сон, когда к отелю подъехал шофер, которому было поручено доставить меня на совещание. Я подумал, что разговор пойдет о какой-то новой проблеме, и еще подпрыгивал под душем, как по телефону уже позвонил Флавио, я что, не желаю приходить? Это было его самое важное совещание за несколько месяцев, но я ничего не знал об этом и ответил: Флавио, я сейчас голый и думаю, что если в таком виде появлюсь в паддоке, это не будет хорошо выглядеть, поэтому я сначала оденусь и потом приду. В трубке повисла тишина. Когда я пришел в моторхоум, он сидел там с поджатыми губами. Я сказал: «Ой, Флавио, ты сегодня совсем плохо выглядишь».

В следующий момент он вспыхнул так, как мне еще не приходилось видеть от руководителей команд. Он, мол, не даст разрушить нам команду, у него 300 сотрудников, они потеряют работу, у них у всех дома дети. А мы слишком глупы, чтобы водить автомобили, это уже в Ferrari было видно, поскольку в Аргентине мы сами столкнулись, то было неверно, и вообще, он слышал, что мы говорили в боксах, this shitbox is impossible to drive, [30]и тот, кто еще раз скажет про машину shitbox, тому он вообще не разрешит больше в нее сесть. А в будущем он и без того подумает, кому он разрешит гоняться, а кому — нет. После этого мой сицилиано-французский коллега взрывается и говорит, по мне, так я уже сейчас могу идти домой, ложиться в шезлонг, и все — только скажи, ну, что? Затем Флавио немного поджимает хвост, и в такой конструктивной манере дальше обсуждаются технические и водительские перспективы команды Benetton в мае 1996 года.

Между прочим, я меньше всего имел касательство к этому делу, потому что в четырех гонках четырежды что-нибудь происходило с техникой, либо с трансмиссией, либо с подвеской. Мне только не надо было терять нервы и не дать себя спровоцировать или увлечься бессмыслицей Флавио.

Тремя днями позже — гонка в Имоле, Алези попадает в аварию на первом круге. Я ухмыляюсь под шлемом: «Ах ты, бедолага». Но он продолжает ехать с погнутой подвеской, как будто боится заехать в боксы, сражается, как безумный, до пит-стопа и становится в конце шестым. Я пришел третьим вслед за Хиллом и Шумахером.

С этого момента дела у Алези идут в гору, вскоре он снова становится любимцем Бриаторе, у меня же период лишений становится все длиннее.

Глава 10. Benetton. Часть 2

1996, 1997

С машиной я между тем вполне освоился. За исключением одного разворота в Канаде, ошибок не случалось. Большинство неприятностей было по-прежнему домашнего происхождения, от халтуры при затяжке гаек колес до блокировки системы тормозов, не желавшей разблокироваться при старте. А люди у телевизоров били себя по коленям и говорили: вот стоят два дурака с затянутым стояночным тормозом.

Что меня действительно раздражало, была цепь поражений в квалификациях от Алези. Я ужасно переживал, хотя объяснение лежало на поверхности. В характере нашего автомобиля избыточная поворачиваемость при входе в поворот (turn-in oversteer) была заложена, так сказать, аэродинамически. Это старая история. Конечно, от самых высокооплачиваемых гонщиков мира можно требовать, чтобы они могли справляться с любыми возможными повадками автомобиля. Это, однако, ничего не меняет в том, что в экстремальных условиях квалификационного круга те или иные гонщики лучше или хуже справляются со специфическими особенностями машины. Чем ближе друг к другу тип гонщика и машина, тем больше гонщик может пользоваться своими ультимативными рефлексами, поскольку все это является продолжением его сути. В моем случае это — нейтральная или недостаточная поворачиваемость, у Алези — избыточная, какую и имел Benetton образца 1996 года.

Снаружи это все выглядело не так красиво, и газеты в отношении меня начинали терять терпение. Мне никогда не было безразлично, что пишут газеты, поскольку я считаю имидж и, тем самым, рыночную ценность гонщика существенной частью всего образа. В общем, не могу пожаловаться, со мной почти всегда обходились справедливо, собственно, даже отлично, если я правильно припоминаю.

С другой стороны, я более чувствителен, чем нужно бы для человека такой профессии. Если я чувствую себя задетым и оскорбленным, то не могу просто так оставить ситуацию.

Например, в газете всплыл вопрос о том, не слишком ли много денег я до сих пор зарабатывал?

Что я должен думать по этому поводу?

Если бы я в период до сегодняшнего дня меньше требовал и меньше получал, то Benetton был бы теперь, несмотря на это, все равно медленнее, чем Williams. А я все так же пять раз бы сошел. Просто тогда бы у меня не было денег, что было бы в два раза глупее. И оправдываться перед людьми, которые мне завидуют, все равно не по мне. Пусть думают, что хотят. А вот если ты ничего не зарабатываешь, придут те же самые люди и скажут, он слишком глуп, чтоб зарабатывать деньги.

Должен, правда, сказать по этому поводу, что в целом я по-прежнему получал от газет «попутный ветер», и тем более от болельщиков. Они были непоколебимы на протяжении всей моей карьеры.

Эмоциональный критический разбор с самим собой привел к свежему всплеску энергии. Я изначально не искал простых путей, не уклонился ни от самого лучшего гонщика (Сенна), ни самой плохой команды (Ferrari образца 1993 года). Так что преодолею и ситуацию в Benetton. Плюс ко всему кое-что стало продвигаться и в технической области. Затраты на тесты команды Benetton были сенсационны. Они проводились более профессионально и целенаправленно, чем я видел в McLaren или Ferrari, и я со всей энергией окунулся в процесс.

Эй, Бергер жив: я стал вторым в Сильверстоуне, за Вильневом. Несмотря на перегревавшиеся тормоза, был на первом стартовом ряду в Хоккенхайме, лидировал с самого начала, прекрасно сражался с Дэймоном Хиллом. Он почти догнал меня, но я не дал бы ему шанса на обгон, если бы за три круга до финиша не сгорел мотор.

Это первая поломка двигателя за 50 гонок, сказали мне позже люди из Renault, и надо же, именно в МОЕЙ гонке.

Как бы то ни было, июльский промежуточный рывок снова расставил вещи по своим местам, и те, которые хотели сориентироваться, сориентировались.

Остаток сезона был безрадостным. Коробка передач, дифференциал и подрез от Дэвида Култхарда. На финале в Сузуке я был быстрейшим, но столкнулся с Дэймоном Хиллом, который просто меня не увидел (звучит правдоподобно, поскольку ему надо было доехать до финиша для получения титула).

Все закончилось таким годовым балансом, который было лучше поскорее забыть. В интервью какой-то газете Бриаторе сказал, что, если бы сохранил у себя Шумахера, они стали бы в третий раз чемпионами. Добрый Флавио.

Как по волшебству, сразу после окончания сезона 1996 года все стало двигаться в правильном направлении. На тестах, еще со старой машиной, мы с помощью электронного дифференциала устранили так мешавшую мне избыточную поворачиваемость.[31]

Усилитель рулевого управления был следующим большим шагом. Между делом наши ведущие специалисты Росс Браун и Рори Берн распрощались с нами в пользу Ferrari, но я не видел в этом большой катастрофы. Я скорее думал об обновлении технической стороны Benetton пришедшими Пэтом Симмондсом и Ником Уортом.

При разработке новой машины мне удалось, наконец, настоять на понимании того, что высокого Бергера нельзя засунуть в кокпит в той же позиции, что и маленького Алези. Один конструктор затратил две недели времени, чтобы найти оптимальное взаимное расположение сиденья, педалей, руля и воздухозаборника. И впервые мы получили такое прохождение потока через воздухозаборник, которое и было необходимо для 10-цилиндрового двигателя Renault. А у меня не стало ни ссадин на локтях, ни окровавленных пальцев.

У нас был прогресс в аэродинамике, в расположении центра тяжести, в трансмиссии. Renault начал наступление в области повышения рабочих температур, чтобы уменьшить поверхность поперечного сечения радиаторов и повысить максимальную скорость. На различных тестах в зимний период мы выглядели все лучше, и в один прекрасный момент возник слух, что мы являемся фаворитами нового сезона. Бывают слухи и похуже, но тем не менее, я чувствовал себя не очень хорошо.

Стартовая решетка в Мельбурне сразу дала понять, что год будет трудным. Впереди нас стояли не только оба Williams, но оба Ferrari, и оба McLaren. Гонка прошла хорошо, только Алези не удалось уговорить заехать в боксы на дозаправку, как его ни завлекали. Он остановился на трассе, я пришел четвертым.

Оглядываясь назад, я осознал, как в марте 1997 года моя жизнь приняла другой оборот.

Течение времени для гонщиков зависит от географии их спортивного календаря. Так что, когда события спрессовались, произошло это между Австралией и Бразилией.

Тесты в Сильверстоуне. Звонок о том, что моему отцу вынесен приговор. Это было как удар молнии. В последней главе книги объясняются обстоятельства, и то, почему они имели для меня такое значение.

На свет появилась моя дочь Хайди. У меня было ровно два часа, чтобы повидать ее и Анну в лиссабонской больнице. Затем я улетал дальше в Сан-Паулу. Третий в квалификации, самый быстрый круг в гонке, но пока я обошел Шумахера, Вильнев был уже недостижим. Бриаторе говорит, что я выгляжу, как будущий чемпион мира, но он слишком опоздал со своими речами.

Я возвращаюсь в отель в Рио с желанием найти покоя и сил, но приходится много висеть на телефоне: то отец, то адвокаты.

Гран-при Аргентины. Алези и я дружно стоим в шестом стартовом ряду. Benetton не хватает сцепления с трассой, ни аэродинамическими, ни механическими средствами. После стартового хаоса я — семнадцатый, упорно стараюсь прорваться вперед, что крайне утомительно. На трассе нет условий для настоящих обгонов. На финише я — шестой, закончив одну из лучших гонок своей жизни. Я полностью истощен. Люди, которых я об этом и не спрашивал, говорят, что выгляжу я плохо. Да и чувствую я себя плачевно.

Назад в Европу. Сразу — тесты в Барселоне. У меня болит горло и грипп, но я не хочу говорить, что болен. Я продолжаю ехать, пока практически не умираю. Потом лечу в Португалию, чтобы немного поболеть. Ангина, бронхит, лихорадка, все похоже на грипп.

Лучше мне не становится, и в конце концов я лечу в Сент-Йоханн в Тироль, где доктор Петер Баумгартль руководит больницей и спортивно-медицинским центром.

За год до этого Баумгартль вылечил меня от токсического воспаления легких. С тех пор я полагаюсь на его мнение, как в медицинских, так и в тренировочных вопросах. Конечно, меня обеспокоила природа оуравляющего вещества в том воспалении легких. Не было ли это профессиональным заболеванием людей, которые полжизни проводят в непосредственной близости от гоночных машин и при этом вдыхают бог знает что?

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 101112 13 Следующая ⇒